Искажённые

      Яркий свет.              Из окна лился яркий, почти обжигающий утренним, противным оптимизмом свет. Простонав от недовольства, Сатору, не открывая глаз, положил одну ладонь себе на глаза, второй рукой нащупал повязку на постели, и, отвернувшись от окна, натянул её на глаза. Снова попытался провалиться в сон, однако резкий звук звонка входной двери прогремел снова, уже куда протяжнее, и Годжо только теперь понял, что именно этот звук и вывел его из сна.              Кому потребовалось ранним утром ломиться к нему в дверь? Пусть валит назад!              Закрыв голову подушкой, Сатору попытался проигнорировать ещё два звонка, но настойчивый звук не прекращался.              Выругавшись, Годжо сполз с постели, совсем не заботясь о том, что на нём, кроме боксеров ничего нет, и направился к двери. Наверняка, это была его треклятая соседка, или охранник, или ещё какой козел, которые не ценят время другого человека и не дают ему спать лишь потому, что сами вынуждены работать по утрам.              Все ещё пребывая в сладком омуте дремоты, он схватился за ручку двери, открыл замок и резко отворил её.              — Чего?! – выпалил он зло, прежде чем успел сообразить, что, кажется, слегка поторопился с выводами. На пороге стоял Гето, и лицо его, слишком уж свежее для раннего подъема, чуть вытянулось, когда он увидел, в каком виде перед ним предстал хозяин квартиры. Рука, тянувшаяся к звонку-нарушителю чужого спокойствия, так и замерла, поднятая.              Переборов смущение, Гето быстро опустил руку и прищурил глаза.              — Ты сказал в десять, Годжо-сан, — почти выдавил он из себя, прошипев. – Сказал ждать тебя на парковке в десять. Уже прошло полчаса, и, видимо, я потратил их впустую, как последний идиот, дожидаясь того, кто даже ещё не проснулся.              — Ах да, точно, — Сатору прислонил свободную руку к лицу, признавая свою ошибку, но нисколько в ней не раскаиваясь. Потом отворил дверь сильнее и, повернувшись и направившись обратно в комнату, бросил через плечо:               — Заходи. Дай мне полчаса, и тогда успеем.              По почти угрюмому молчанию у входа Годжо понял, что Гето и не собирается его прощать. Плевать. Такая оплошность прекрасно вписывалась в план Годжо заставить новенького молить о переводе.              — Лучше я подожду на парковке, — проговорил тот внезапно сухо, бросая взгляд на беспорядок вокруг и будто избегая поднимать взгляд. Его рука, облаченная в идеально чистую форму охотника токийского подразделения, потянулась к ручке двери и стала её закрывать. – Если не появишься через полчаса, я просто уеду.              — Это моя машина вообще-то, — развёл руками Сатору, усмехнувшись тому, что его новый напарник был с утра полон уверенности, что сможет дерзить ему и выстоять против напора Годжо Сатору с новыми силами.              — Скажи это своему будильнику.              — У меня нет будильника, — бросил Годжо, когда дверь шумно захлопнулась.              Полчаса – это не так уж и мало. Когда Сатору хотел, он мог быть готовым и за три минуты, а здесь целых полчаса! На душ ему потребовалось минут пять, дойти до шкафа и вытащить новый комплект формы, чтобы надеть – ещё пять, завтрак, с учетом того, что в холодильнике, кроме сладостей, была лишь пара яблок, одно из которых он сразу же уничтожил – ещё пять минут. В запасе было аж пятнадцать минут, так что Годжо подобрал мачете, брошенный вчера на пол, быстро протер всю засохшую на нём кровь с помощью специально купленного чистящего раствора и снова задался вопросом, что же значит загадочная надпись, которую ему «подарила» Сёко. Придумав новый вариант, сводящийся к «самому сильному и ловкому охотнику», хотя, правда, даже букв на выдуманном эльфийском языке маловато для такой фразы, он был готов к новому дню почти вовремя.              Даже запас остался в размере пары минут, и тут Годжо столкнулся с непреодолимой дилеммой: очень уж хотелось проверить, выполнит ли свою угрозу Гето, уедет ли, скажем, минут через пять дополнительного ожидания. В то же время пешком или на спецтранспорте добираться самому до подразделения не хотелось, так что, поразмыслив и дождавшись заветных «осталось три минуты», Сатору вышел из квартиры, закрыл её на ключ и, ещё даже не обернувшись, уже почувствовал досаду.              Его соседка, будто стояла у порога своей квартиры и дожидалась звука шагов снаружи, сразу же открыла дверь. Несмотря на то, что в основном в этом здании подразделение арендовало квартиры для своих охотников и предоставляло им в бессрочное пользование, очень часто случалось, что сами охотники проживали не так уж и долго. Многих убивали твари, и, когда охотника настигала столь печальная судьба, бюрократов из подразделения, занимающихся вопросами расселения служащих, настигала судьба еще печальнее: нужно было расторгнуть договор аренды в связи со смертью, связаться с владельцами здания, заключить договор на нового жильца. Всё это занимало определенное время в днях или даже неделях, поэтому в это окно иногда владелец дома находил новых жильцов, готовых заплатить здесь и сейчас.              Так полгода назад у Сатору появилась новая соседка, ни разу не охотница, а вполне обычная гражданская, работающая где-то в центре. Выглядела она вполне симпатично с длинными светлыми, отдающими голубоватым блеском волосами, милым личиком и приятным характером, но где-то в начале её заселения Сатору совершил ужаснейшую и глупую ошибку - улыбнулся ей, видимо, слишком широко, вложив в улыбку дружелюбия чуть больше, чем обычно позволяла его наглая вежливость. И с тех пор эта милая девушка, которую совсем не хотелось обижать, но которая нафантазировала себе много чего, не давала ему прохода, влюблённо смотрела в его сторону, восхваляла на словах и едва ли не боготворила, постоянно принося ему новые вырезки о нём из выпусков газет.              Такое обожание сначала тешило самолюбие, через пару дней уже вызывало сожаление, поскольку Сатору не испытывал ни капли взаимности, потом, когда её ухаживания стали совсем уж настойчивы - ощущал море досады, и наконец он докатился до раздражения от одного её присутствия на общей территории дома. Но грубить или обижать её у него намерений не было, поэтому приходилось отделываться холодной вежливостью.              — Мива-тян, — поприветствовал он, закрывая дверь. Она уже открыла было рот, чтобы что-то сказать, но он оборвал: – Простите, я опаздываю.              И быстрее направился к лестнице, чтобы не давать ей возможность завязать разговор, пока он ожидает лифта.              Сатору ненавидел обожание и преклонение в свою сторону. Точнее, давно, когда был юн и глуп, он этим по-настоящему наслаждался и бесстыдно использовал в своих целях. Сейчас всё свелось к тому, что его сильно раздражали те, кто считал его спасителем человечества, приписывал ему почти что божественные черты, кто называл его «пророком», «ангельским созданием» и прочими глупыми прозвищами, выдавая за действительность то, во что очень хотелось им верить.              С ненавистью в его сторону было проще. Ненависть была понятна и проста, она не требовала особого объяснения. Тут с прозвищами было тоже проще и куда оригинальнее: «шестиглазый выродок», «вирусная тварь», «искаженная мразь», — и ещё с два десятка всевозможных эпитетов. Но ни одна группа, ни обожатели, ни ненавистники, не подходили к нему ближе чем на расстояние пары метров.              Его боялись. И даже Мива-тян, которая, вполне возможно, за стеной его квартиры вздыхала от неразделенной любви и писала ему хвалебные хокку, не решалась настойчиво вторгаться в его личное пространство, словно опасаясь, что сможет сгореть в пламени его глаз.              Она была милой, Мива-тян. Красивая, миниатюрная, с длинными волосами и большими оленьими глазами. Сёко, однажды увидев, как она поджидает Сатору у двери и смущается, переминаясь с ноги на ногу, стоило Годжо с ней только поздороваться, потом наедине воскликнула:              «Какого черта, дурак? Почему ты не пригласишь эту прелесть на свидание?!»              Помнится, Годжо тогда отшутился, что у него назначено свидание с очередной тварью. Так, в принципе, и было, и он сам часто спрашивал себя, почему испытывал столько чувств к своему любимому делу – охоте, но ничего не чувствовал, когда дело касалось собственной личной жизни.              Вообще ничего.              Он ощущал себя пустым сосудом, красивой оболочкой, которую с детства холили и лелеяли, сдували с неё пылинки, но забыли при этом наполнить элементарными вещами, столь нужными растущему человеку для понимания себя и мира вокруг: что такое дружба, здоровые отношения, как можно испытывать блаженство от принятия себя и другого в себе, что такое семья, черт побери. Отец вылепил из него хрустальную вазу, на которую все вокруг стали молиться, а позже Масамичи, получив этот хрусталь, укрепил стенки вазы настолько, что они превратились в чугунные, по-прежнему сохраняя вид хрусталя – но никто не подумал о том, что внутри было пусто.              В жизни Годжо лишь двое, кроме Масамичи, смогли пробиться внутрь, совсем чуть-чуть. Сёко, которая аккуратно, шаг за шагом, била маленьким медицинским молоточком на протяжении многих лет, делая миниатюрную дырочку, чтобы уже сейчас, спустя десять, могла похвастаться тем, что Годжо считал её другом и мог без зазрения совести назвать «говнючкой». И Нанами, который бил кулаком, но точно и выверено в цель, при этом чугунный хрусталь слегка трескался, верхний слой крошился, но ваза снова исцелялась, такая уж она волшебная, пока не научилась держать удар в ответ. Но эти двое смогли лишь добраться чуть глубже, заполнив пустоту крохотными каплями чего-то простого, но в случае Сатору ваза всегда была даже не на половину, а просто пустая. В ней возникало что-то лишь тогда, когда он охотился, и то ненадолго: вспыхивало, расцветая блестками жизни, а потом медленно затухало, снова обращаясь в ничто.              Он и сам не понимал почему, но не испытывал никаких чувств, когда кто-то, наподобие Мивы-тян, да и кто угодно вообще, пытался растормошить его в этом плане. Конечно, Сатору не был невинным, в юности он распробовал секс на вкус, и в какой-то момент ему даже казалось, что он что-то чувствует по отношению к другому человеку. Но это всё было слишком поверхностно, словно искусственно вызывалось им самим, чтобы стать более «нормальным» в чужих и собственных глазах. Но эти чувства были фальшивы, внутри по-прежнему зияла пустота, и вскоре он перестал бороться с самим собой, принял факт своей асексуальности и неспособности не то чтобы влюбиться, а вообще заинтересоваться кем-то, кроме себя.              Так что, как бы ни мила Мива-тян, она пыталась разбить пуленепробиваемое стекло, орудуя ватным мякишем. А Годжо из последних сил старался сохранять хотя бы холодную вежливость, боясь однажды сорваться и наговорить ей гадостей.              Выйдя на парковку, он ехидно усмехнулся. Несмотря на заявленные полчаса и намеренное опоздание, Гето по-прежнему его ждал. Ради любопытства Сатору даже остановился и спрятался за колонной, чтобы проверить, насколько хватит терпения у новенького.              Но шпионить – дело сложное, тут требовалось терпение и способность бездействовать в засаде хотя бы больше минуты, так что Сатору сдался даже быстрее, чем объект шпионажа. Снова вышел из-за колонны и направился в сторону своего парковочного места. Гето, еще не увидев его, поднял руку с телефоном, проверяя время, а потом резко обернулся, потянувшись к дверце машины.              — Иду-иду, новенький, — махнул рукой Годжо, словно только что появился.              Семь минут. Столько лишнего времени потратил Гето Сугуру на ожидание и уже готов был уехать, судя по тому, как схватился за ручку двери. Это было не просто мало, это было чертовски мало! Почти что радовало. Сёко не смогла бы прождать и полчаса. Нанами был бы уже на пороге Годжо ровно через тридцать минут и ноль секунд, стучась в дверь и требуя пунктуальности. Гето же своим поведением доказал, что играть в команде умеет, но вертеть собой – не позволит, и эта неподвластная его непрошибаемому обаянию харизма Годжо даже нравилась, добавляя красок с оттенками вызова, веселья и какого-то другого чувства, которое Сатору пока не мог не то чтобы назвать – даже обнаружить, пощупать, рассмотреть со всех сторон – так мимолетно и неуловимо оно было.              — Я поведу, — проговорил Гето, усаживаясь на водительское место, и Годжо пожал плечами и сел. Он не собирался спорить, так как предпочитал вообще не водить машину в городе в светлое время суток, чтобы не шокировать проезжающих водителей и проходящих пешеходов повязкой на глазах, поскольку пару раз его уже останавливала дорожная полиция. Пришлось и пристегнуться, когда наткнулся на выжидающий взгляд тёмных, лисьих глаз.              Выезжали с парковки молча, и так же ехали какое-то время. Движение в отличие от ночного времени стало очень оживлённым, день клонился к полудню, от снега не осталось ни единого намека, солнце сегодня было на удивление ярким и жарким для этого времени года, оправдывая прогноз на аномальное потепление в ближайшие дни.              Поразительно, но Гето точно запомнил вчерашнюю дорогу и теперь, даже не используя навигатор, ехал в точности по такому же маршруту, но только обратно. Сатору мог бы съязвить или придумать какую-нибудь шутейку, но удивительным образом делать сейчас это не хотелось. Бросая короткие взгляды на водителя и замечая его сосредоточенность вкупе с холодной уверенностью в своих действиях, Годжо почему-то не хотелось нарушать этот внезапно установившийся баланс сил в замкнутом пространстве, так что он попросту откинул голову назад и задремал.              Он снова слышал отголоски вчерашнего аромата, но сегодня уже не так сильно. Куда сильнее – просто запах шампуня с ментолом, и Сатору задался странным вопросом, на кой черт охотнику вообще такие длинные волосы, если приходится постоянно завязывать их в пучок по утрам. Отрезал бы на хрен и не парился. Или это его фетиш такой?              Проклятье. Почему он вообще об этом думает?              — Эй, Годжо, — вдруг раздалось слева, и Сатору слегка нахмурился.              — А как же уважение к старшему? Утром я еще был Годжо-саном, — тихо хмыкнул он, не отрывая себя от приятной дремоты. – Можно еще Годжо-сама или Годжо-сенсей, даже сэмпай, так тоже сгодится.              Повисло молчание, и Сатору пришлось даже подглядеть, почему Гето завис с ответом. Оказалось, просто выбирался из сложного поворота. Была возможность срезать по параллельной улице, но водитель точно следовал по вчерашнему пути, полагаясь на свою память и явно не намереваясь наткнуться на какой-нибудь тупик. Но движение становилось совсем плотным в этой части Нового города, скорость изрядно упала.              — Мы с тобой на одной ступени по рангу, — всё-таки вспомнил про вопрос Гето. — Я должен терпеть «новенького», а тебя величать сенсеем? Ты слишком высокого о себе мнения. Перестань называть меня этим дурацким словом, и я, так и быть, могу использовать и Годжо-сана.               — Знаешь, называй просто по фамилии, — усмехнулся Сатору. – Новенький.              Раздался звук цоканья. Хорошая попытка, Гето. Но нет.              На какое-то время снова повисло молчание. Потом, когда движение в потоке совсем прекратилось, Гето всё же спросил:              — Можно вопрос?              — А если нет, то не спросишь? – Сатору наконец перестал пытаться играть в дремоту, опустил голову и огляделся. Ничего особенного, просто обыкновенная пробка, в которую они, по воле случая и по вине Гето, угодили.              — Если нет, то не спрошу, — последовал ответ, и Гето, устав ждать движения впереди, отвалился назад на спинку, слегка расслабившись. Из пучка выбилась длинная прядь волос от соприкосновения с подголовником. Пальцы правой руки, держащей руль, начали слегка постукивать в такт какому-то ритму, который звучал только в его голове. – Это по меньшей мере невежливо.              — А я бы все равно спросил, — растянулся в ухмылке Годжо. – Хотя… я бы вообще не спрашивал разрешения.              — Так можно или нет?              — Валяй.              — Как ты видишь сквозь повязку? – раздался стандартный вопрос, который Сатору слышал за свою жизнь миллионы раз. В годы юности, когда его глаза ещё не были столь чувствительны к свету и не видели тонны потоков энергии, а мозг успевал обрабатывать лавины входящей информации, не высасывая из организма столько проклятой энергии, что Сатору умудрялся даже не уставать, он носил только очки, пряча глаза от солнца.              Но чем сильнее открывались его способности, тем больше поступало информации, тем труднее мозгу было справиться с ней – пришлось заглушить повязкой хотя бы часть входящего потока. Помнится, в моменты особого бесконтрольного поглощения информации об окружающей действительности вокруг, Годжо иногда в приступе безумства и паники даже хотел вырезать себе проклятые глаза, хотя бы два внешних, чтобы избавить себя от такого мучения.              Но потом, не без помощи Масамичи, научился приглушать её, и сейчас, чего таить, мог приглушить и контролировать потоки информации и без повязки, но за годы обучения этому он настолько свыкся с ней, что без неё чувствовал себя почти голым.              И все эти люди, которые встречались на пути… Они постоянно таращились. Неизменно завороженно зависали, словно примагниченные к нему, если он не носил повязку. Все вокруг хотели знать, как ему удаётся видеть всё, не видя глазами ничего.              Сотни раз он слышал этот вопрос, и после первого десятка утомился объяснять ответ настолько, что потом уже шаблонно отшучивался, а потом устал и отшучиваться – просто игнорировал, проклиная человеческое любопытство.              Но сегодня и сейчас ему внезапно захотелось ответить. Скорее всего, не потому что этот переваливший за тысячи раз вопрос стал исключением из правил – всё сводилось к тому, кто этот вопрос задал.              — Ты же слышал, что меня называют шестиглазым, — хмыкнул он, заметив короткий кивок. Так как они намертво застряли в пробке, Гето повернулся к нему слегка, чтобы выслушать ответ. Какой же вежливый, этот Гето.              — Это не значит, что у меня есть ещё глаза где-то в заднице или на затылке, — продолжил Сатору, сморщив нос, — просто даже у обычного человека не глаза смотрят, а его мозг. Как было где-то написано, дай вспомнить… А, вот: «…Роговица и хрусталик получают информацию с помощью световых волн, посылают её на сетчатку, фоторецепторы посылают сигналы в мозг, и «видит» уже мозг» и что-то такое. Вот у меня так же, только все шесть глаз, где бы они ни были, передают эту информацию, постоянно, безостановочно, нон-стопом. Повязка нужна, чтобы приглушить этот поток, так же нужен самоконтроль, иначе я буду видеть мир не так, как ты, просто и незатейливо, а буду словно «прощупывать» каждую вещь, куда упадет взгляд, вплоть до её химического состава. А вместо людей буду видеть и их органы, кровообращение, пульсирование сердца, да все подряд.              — Ясно, — ответил тот, вдруг нахмурив тонкие брови. Чёлка упала ему на лицо, и Сатору внезапно ощутил дурацкий порыв помочь убрать её, но вместо этого, поразившись такому неуместному желанию, сжал руки в кулаки.              — Наверняка, это довольно тяжело – всё время видеть мир таким, — подытожил Гето, отвернувшись, отчего проклятая чёлка, хвала тварям, скрылась за профилем. Машина впереди продолжила движение, но ненамного, на пару метров – и снова пробка.              — Тяжело? – фыркнул Сатору, вдруг услышав почти сочувствующие нотки в голосе напарника и из-за этого ощутив неловкость. Обычно ему говорили, как это круто, здорово, прикольно, восхитительно обладать таким даром, поэтому реакция Гето немного удивила. Годжо растянулся в довольной ухмылке, чтобы скрыть растерянность. – Это охренеть, как весело! На охоте я вижу все слабые места тварей, знаю, когда остановится их сердце, буквально вижу и слышу это.              — То, что ты проделал на том заводе, — Гето теперь смотрел в окно, хотя там ничего интересного не было, лишь поток прохожих. Шейная мышца при таком повороте слегка напряглась, почти невидимо прогибая кожный рельеф. – Так ты пополняешь проклятую энергию? Забираешь чужую?              — Типа того, — Сатору упрямо отлип глазами от вида слева и уставился вперед, где, судя по совершенно неподвижной веренице автомобилей, что-то происходило, из-за чего и образовалась такая пробка. – У вас в Киото нет трапперов?              — Нет, — улыбнулся тот уголками губ. – Они очень редки, даже среди искажённых.              — Видишь, я редкий экземпляр, — хохотнул Годжо. – Ну раз уж ты задал личный вопрос, то и я себе позволю, без всяких там «а можно ли спросить?» Вот скажи, Гето, на кой чёрт тебе сдались такие серьги? Это что-то типа подросткового протеста? Желание выделиться? Придать себе загадочности? Или по пьяни на спор?              — Да, — просто ответил тот, и, если Сатору ждал продолжения или хотя бы короткого пояснения, то ошибся.              — Что конкретно «да»?              — Выбирай любой вариант, — усмехнулся тот со странным оттенком и сглотнул.              — Зануда ты, — разочарованно протянул Сатору, снова отвернувшись, лишь бы не видеть этот перекатывающийся кадык, и ощутив, как в ноздри снова ударил запах холодной мяты.              В машине от долгого стояния на солнце и без движения, стало нестерпимо жарко. По крайней мере, такое объяснение нашёл Сатору. Он потянулся рукой к кондиционеру, зная, что тот работает через раз, и, как назло, сегодня был тот самый случай, когда не работал. Выругавшись, Годжо ударил по панели, словно это могло помочь – и не помогло.              Гето наблюдал за его действиями с лёгким недоумением.              — Знаешь, раз уж мы застряли в пробке, а я всё равно опаздываю на свои лекции, то пойдем что ли хоть сходим и посмотрим, что там впереди случилось? Припаркуйся на том газоне.              — Это запрещено.              — Не бойся, штрафы будут на мне, — уверил Годжо, и Гето после недолгих колебаний очень осторожно вывел машину из потока и остановил на обочине.              — Пошли, — с этими словами Годжо открыл дверцу машины и, выйдя наружу, жадно втянул ноздрями свежий ветерок. Гето последовал за ним, и Сатору, выходя на тротуар, ускорил шаг, надеясь, что его напарник поспевает. Рост у того был чуть ниже, но ненамного, ширина шага примерно одинаковая, так что тот обязан был успевать.              Цепочка из почти умирающих в пробке машин тянулась вперёд и уходила куда-то к центру. Чем ближе приближался Годжо, тем больше людей скапливалось вокруг, и вскоре причина пробки была обнаружена: банальная авария. Но случилась она совсем не по банальной причине: Сатору увидел, что толпа густела, тянувшись живым потоком в сторону центра, и, подхваченный этой толпой, направился туда, убедившись, что Гето не отстаёт.              Впереди располагался Перекресток Искупления, и Сатору не любил ходить туда. Говорили, раньше, ещё до событий с вирусом Сукуна, это была главная туристическая точка, перекрёсток Сибуя, где продавались сувениры, сладости, шары, кучковались десятки магазинов, горели сотни огней, и тысячи людей, беспечных, занятых только своими насущными проблемами, расцветающими в блеске небывалого экономического развития страны тех лет, преодолевали его, больше похожие на рои разноцветных насекомых, стремящихся удовлетворить ежесекундные желания и не сознававшие, насколько их мир был счастливым.               Но как только мир погрузился во тьму безумия, перекрёсток стал знаковым местом для жителей: здесь они могли узнавать важные новости о мире и городе, когда информационная сетка была нарушена, когда городом овладела паника и анархия, именно тут военные делали важные объявления. Потом, когда мир немного оправился от потрясения, но пока не научился жить по-новому, а твари и падальщики разгуливали по улицам и пожирали всё подряд, перекрёсток надолго стал безмолвным упрёком для человека, где повсюду валялись гниющие трупы, твари сидели в засадах, а жители прятались по домам, лишь изредка делая вылазки за пропитанием.              Токио был раздроблен, разделен на части, и властвовала здесь анархия. Выживал только сильнейший. Спустя десять лет после появления эпидемии, японская власть сумела изолировать часть города, состоящую из шести бывших токубэцуку, высокими стенами, зачистить город от тварей и начать обустраивать внутри стен новый город. Перекрёсток как раз попал в ту часть города, которая не была заброшена.              Жизнь постепенно восстанавливалась. Она изменилась сильно, но город год за годом просыпался, адаптировался, развивался. Это уже не был Токио из прошлого, но и не тот город-призрак в самый тёмный период человечества. Здесь кипела жизнь, снова горели огни, разъезжали авто и процветала торговля, но всё это под строгим немигающим оком нового правительства. Город стал обособленной общиной, утратившей остатки навсегда потерянной демократии, и ставшей пристанищем не только для измученных людей, ищущих безопасный островок в мире без тварей, но и для авторитарной власти, владеющей умами жителей через проповеди, обещания лучшей жизни и в строгости новых законов.              Для таких проповедей Перекрёсток возродили, но уже без десятков огней, а с одним большим электронным билбордом, где сутками крутили новые законы общества. И вот, спустя двадцать лет после возрождения Токио, когда религиозные общины стали всё активнее проявлять участие в жизни граждан, распространяя жестокие и странные верования в массы куда значительнее, наращивая всё больше власти, появилось и новое развлечение особого вида, лицезреть которое Годжо совсем не хотелось.              Он уже догадался, что ждёт впереди. Остановился в потоке стремящихся на развлечение людей, желающих получить порцию возмездия за все те несчастья, что свалились на мир и на их жизнь в частности. Эти люди в большинстве своём даже не сознавали, что главные участники запланированного «шоу» не были ответственны и повинны в этом. Но пропаганда старалась на славу, воспитывая в умах людей ненависть и жажду жестокости.              — Что там? – раздалось совсем близко у правого уха, и Сатору уловил кожей шеи горячий короткий поток воздуха. На миг ему почудилось, что вся картинка вокруг смазалась, превратившись в кашу из кровожадных улыбок и алчущих зрелищ глаз, всё завертелось, зациркулировало в безумном киселе, а потом стало медленно замирать, словно само время было ему сейчас подвластно, и он хотел бы заморозить это мгновение, где только рука, опустившаяся на его плечо, предлагала ему опору в грядущем водовороте ужаса и безумства. Здесь, будто он попал в глаз бури, было куда безопаснее.              — То, что я не советую посещать туристам, — пробормотал Годжо мрачно, растеряв и без того последние остатки хорошего настроения. – Но раз уж ты приехал в этот город, то должен ознакомиться с его главной достопримечательностью. Идём.              Он стал пробиваться сквозь толпу. Люди, обступившие важное зрелище, не желали расходиться, но, стоило узнать охотников по чёрной форме, тут же опасливо отходили, пропуская их вперёд. Очень быстро перед Сатору живой поток из людей вовсе стал расступаться, словно вода волнами уходила перед каждым его шагом, а сотни глаз со всех сторон уставились на него, в основном, с ненавистью, поскольку развлечение здесь проводила религиозная группа, называвшая себя «Верующие в звезду». Культисты, кои угадывались по белым мантиям и фиолетовой звезде на груди, главного символа их культа, сгустились впереди чуть поодаль, у самого подножия «сцены», где сегодня община проводила своё «представление».              Годжо ближе подходить не стал, тем более что при своём росте и так видел достаточно хорошо, поэтому встал у здания, прислонившись к стене боком и сплетя руки на груди. Гето, не понимая, что происходит, но неотступно следуя за ним, теперь с хмурым и озадаченным лицом замер рядом, с недоверием глядя на страшную конструкцию, которую возвели на возвышении, прямо в центре перекрестка.              — Это что, шутка? – спросил он негромко, не в силах оторвать взгляд от конструкции и, похоже, до последнего пытаясь найти какое-то логическое объяснение всему происходящему.              — Нет, — ответил Сатору серьёзно. Ему сейчас совсем не хотелось ни отшучиваться, ни язвить.              Виселица, и являясь той злополучной конструкцией, украшала своим пугающим видом перекрёсток уже много лет, в основном бездействовала, нагоняя тоску и страх. Но редко – и сегодня как раз был такой день – община, получившая разрешение на это от правительства, напоминала гражданам Нового города Токио, что за преступлениями всегда следует расплата.              — Кто эти люди? – Гето пришлось слегка повысить голос, так как гул толпы нарастал, людей становилось всё больше, но в пятачок благоразумия, где стоял Годжо со своим напарником, никто не решался вторгаться. – Те, что с отметинами на одежде?              — Члены религиозного культа «Верующие в звезду», — пояснил Сатору, тоже повышая тон, но так, чтобы никто рядом не услышал их разговора, отчего Гето всё же пришлось встать совсем рядом, почти касаясь плеча плечом, и склонить голову в бок. – С ними лучше не связываться. Видишь повсюду людей в белых мантиях и с оружием? Это культисты.              — А зачем здесь виселица? Не для того же, о чём я думаю?              — Правильно думаешь, — хмуро усмехнулся Годжо, и в этот момент на возвышение поднялся знакомый ему человек в тёмном кимоно и светлых хакама. Высокий, крепкого телосложения, плотно сбитый. Привлекательное лицо с копной светлых волос и светло-карими, почти янтарными глазами, сейчас осматривающими толпу так, будто она ничего из себя не представляла. Он поднял руки, призывая к тишине, и гул постепенно стал затихать.              — Жители нашего славного города! – заорал он вдохновенно, и его голос, подхваченный спрятанным в кармашке у воротника микрофоном, разнёсся по Перекрестку Искупления, словно громовой раскат в тишине ночного умиротворения. – Сегодня – день Искупления! Правительство наконец услышало голоса сотни тысяч страждущих справедливости! И дало нашему культу возможность окропить землю нашего города кровью грешников! Вирус Сукуна по-прежнему пожирает человечество, но здесь, под защитой правительства и нашей веры, ему никогда не бывать!..              — П-ф-ф-ф, — выдохнул Сатору негромко, когда толпа возликовала. – Может, стоит поблагодарить за это охотников?..              — Чтобы защитить нашу веру, надежду на мирное будущее и наше настоящее, мы должны зорко глядеть по сторонам, потому что враги всегда спрятаны среди нас! – продолжал свою проповедь человек, театрально разводя руками и пытаясь проникнуть мощным высокомерным голосом в головы каждого присутствующего. Многие головы кивали в подтверждение верности этим словам, даже больше, чем на прошлых подобных «развлечениях», и это осознание прошлось внутри Сатору против шерсти. Гето, чьё плечо всё ещё соприкасалось с его собственным, заворожённо наблюдал за происходящим, не отрывая взгляда, где смешались недоверие, нарастающий ужас и непонимание, как такое вообще может происходить.              — Они повсюду! – продолжал проповедь культист. – И каждый из нас, добропорядочных горожан, должен быть бдительным, чтобы вовремя распознать Вирус, Предательство и Грех! Сегодня мы собрались здесь именно за тем, чтобы наказать виновных в этих трёх преступлениях! Выводите осуждённых!..              Толпа неодобрительно загудела, закричала, рассвирепела, когда на возвышение к конструкции с тремя крепкими одинаковыми петлями под охраной двух культистов стали выводить преступников. Двух человек, мужчин среднего возраста, и одного худощавого юношу, в котором Сатору сразу же распознал зачатки вирусного обращения, уловив всеми шестью глазами пока тлеющие, но могущие разгореться угольки проклятой энергии, что производил вирус. У всех троих преступников были заклеены рты, чтобы они не могли просить и умолять о прощении, хотя, если уж совсем рационально, такие мольбы могли бы оказать на толпу куда больше эффекта, чем сейчас оказывали до смерти перепуганные взгляды, побледневшие, словно недавний первый снег, лица, и худые, измождённые тела. Но перебарщивать культистам явно не разрешили, это должна была быть казнь за преступления, а не костры инквизиции.              Но даже эта картина повергла доселе свирепую толпу в молчание. Если в начале, когда преступников выводили, толпа ликовала, грызлась, гудела, то сейчас, когда их головы стали просовывать в петли и затягивать узлы, невозможное для такого скопления народа молчание стало гнетущим.              — Верховный Суд города-общины Токио под протекцией нового японского Правительства рассмотрел дела всех трёх преступников и выдал всем обвинительные приговоры: смерть через смертельную инъекцию! – Продолжал культист, кривя лицо в благоговейном подобострастии. – Но наш культ сумел настоять на том, что казнь должна быть прилюдна и через повешение, как некогда наши великие предки наказывали негодяев, посягнувших на жизни соотечественников или благо своей страны!              — Больные ублюдки, — прошептал Сатору, и вдруг почувствовал, как рука Гето, ранее сбежавшая с его плеча, теперь сжала его предплечье, совсем легко. Годжо покосился на напарника, но тот глядел на возвышение и дышал как-то учащённо, словно внутри него разгоралась ярость. Кажется, он и сам не заметил этого прикосновения.              — Сегодня, — кричал человек на возвышении, — перед ликом нашего бога Тенгена, жаждущего справедливости, мы избавим мир и наш славный город от трёх мерзавцев, посмевших нарушить благородные законы счастливой и безопасной жизни! Тосиро Камидзу, — культист подошел к первому преступнику, мужчине, пусть и выглядевшему измождённым, но довольно крепкому, и тот, услышав своё имя, гордо поднял голову вверх. – Этот преступник приговорён к смерти за предательство своего рода, страны и всего человечества! Он состоял в богопротивной организации «Кью», и сам, будучи искажённым, проклятым мутантом, вместо того, чтобы искупать свои грехи в смиренной службе, убивая тварей и принося благо человечеству, работал со своими сообщниками над тем, чтобы расколоть наше общество!              Толпа, услышав эти обвинения, снова загудела. Приговорённый, не дрогнув ни мускулом, в тюремной робе выглядел почти величественно. Несмотря на то, что Сатору сам терпеть не мог «кьюистов» – искажённых, отвергающих закон, по которому были обязаны становиться охотниками, и плели какие-то заговоры против установившегося порядка мира – несмотря на это, Годжо почти проникся невольным уважением к этому незнакомцу, гордо и воинственно встречающего свою скорую смерть.              — Киёцуки Мориомото! – перешёл культист к заражённому юноше. – Этот злодей подверг все наше общество опасности, когда пытался скрыться после теста на заражение! Страшнейшее преступление! Никто из нас не застрахован от атак вируса, но долг каждого из нас – сдавать тесты! А в случае обнаружения своей будущей погибели, смиренно сдаться властям или же убить себя прежде, чем вирус обратит тебя в мерзкую тварь!              Юноша, в отличие от кьюиста, принялся мычать и дёргаться, пытаясь избавиться от уже затянутой петли. Все его усилия были бессмысленны, но, наблюдая за этим, толпа снова затихла, поскольку юноша выглядел безобидно и хотел жить так сильно, так отчаянно, что даже пытался перегрызть стальной канат петли через запечатанный специальным скотчем рот. Охранник быстро подошел и ударил его по виску прикладом, так, чтобы он прекратил эти мычания и попытки освободиться, но так, чтобы не потерял сознание.              Годжо, уже пожалевший, что вообще вышел из машины, а потом решил познакомить новенького с настоящим Токио, вдруг ощутил разрастающийся сгусток проклятой энергии, так близко с собой, что не сразу сообразил откуда она. Не он был её источником, а застывший в неподвижности и почти окаменевший Гето, явно впервые наблюдающий подобное прилюдное зрелище. Энергия копошилась внутри напарника, выдавая его вскипающую ярость, оттенок у неё был красноватый, а форма причудливая, словно кровавый цветок зарождался из семени, прорастая стеблем, а потом и лепестками.              Сатору в непонятной тревоге расплёл руки и быстро дёрнул Гето за рукав. Ладонь напарника всё ещё легко сжимала его предплечье.              — Спокойно, новенький, — добавил Годжо в голос прежней усмешки, желая вернуть того в реальность. Уж лучше раздражение, чем эта скрытая, тихая ярость. – Успокой свою энергию, у культистов тоже есть искажённые, которые могут ощутить это.              Гето кивнул и пару раз глубоко вздохнул, но, самое удивительное, руку так и не убрал. То ли переживал и забыл, то ли нуждался в эту минуту в ощущении поддержки. Странно, но перед тем, как попасть на эту казнь, Сатору тоже ощутил необходимость в поддержке, хотя раньше не нуждался в чём-то подобном.              — И самый мерзкий из всех! – с особым наслаждением от происходящего продолжал культист, отчего на его красивом лице промелькнуло сладкое предвкушение. Он подошёл к третьему преступнику. Тот, не сопротивляясь, но и не поднимая воинствующего взгляда, просто молча стоял, уставившись вниз, словно ментально вообще не присутствовал здесь. – Юичиро Такемура! Осуждён на казнь через повешение за нарушение самой презренной статьи закона! Мужеложство!..              Рука Гето внезапно дрогнула и быстро исчезла, и Сатору, словно получив невидимый подзатыльник, предпочел просто усмехнуться, скрыв озадаченность и сложив руки снова на груди. Зря Гето волновался: за дружеское участие пока не казнят. Но, судя по тому, как развивалось их общество и как сильнее мир погружался в тьму безумия, власть имущие могли изобрести и новые извращённые законы.              — Великий бог Тенген, даровав нам свою защиту, даровал и свое благословение! Плодитесь и размножайтесь! Чтобы наше великое человечество и наша община никогда не знала горестей и всегда была полна новыми членами общества! За все три преступления полагается смертная казнь! И сегодня культ «Верующие в звезду» снова учит вас, жители нашей общины, не развращать свои мысли и жить на благо процветания и развития города-общины Токио!..              Он говорил что-то ещё, распаляясь в пафосных и громких фразах, пока наконец не добрался до кульминации, замолчал в немом предвкушении, а потом резко махнул рукой, словно давал приказ заклать безмозглых овец. В полной тишине раздался звук открывшихся люков — и под поражённое оханье толпы, в миг ставшей единым организмом, все трое резко упали вниз. У двоих сразу же переломались шеи, избавив их от мук. Третий же, кьюист, ещё какое-то время трепыхался от удушья в полной тишине, поскольку, глядя на эти муки, толпа молчала. Скоро и он постепенно стал затихать, подёргиваясь в предсмертной конвульсии. С его ног вниз потекли жидкости жизнедеятельности, прочерчивая уродливую амплитуду при судорогах.              Сатору не смог удержаться – всё же шумно сглотнул. Зрелище было ужасное, несмотря на то, что уже пару раз он видел подобное. Потом покосился на Гето. Тот с совершенно бледным лицом глядел на висельников, раскачивающихся в полной тишине. А уже спустя секунду с ещё большим потрясением и даже непониманием широко раскрыл узкие глаза, когда в установившейся, гнетущей тишине послышались одинокие, поучительные аплодисменты.              Человек на возвышении, оглядывая толпу, демонстративно и громко хлопал в ладоши. Его примеру последовали остальные культисты, и постепенно, нарастая, сначала несмело, а потом и совсем бесстыдно, эти отвратительные аплодисменты подхватила и прочая толпа, как будто начиная захлебываться в собственном диком, иррациональном восторге от происходящего.              — Уходим, — позвал тихо Сатору, решив, что с Гето достаточно достопримечательностей. Его напарник молча кивнул, и они вдвоём развернулись, чтоб уйти, как вдруг раздался громоподобный, почти что внушающий суеверный ужас голос, от которого буря аплодисментов тут же стихла:              — Я знаю, что ты здесь, шестиглазый! Не забывай, кому ты служишь, иначе тоже можешь оказаться на месте этих преступников!              Глаза Гето распахнулись так сильно, что Сатору показалось, будто сейчас вывалятся из орбит. Он сам, хоть и был удивлён, всё же мог ожидать чего-то подобного от человека, стоящего на возвышении. Так что подав жестом руки напарнику знак, что всё в порядке, развернулся в сторону конструкции и, засунув руки в карманы, пожал плечами. Все головы уже были повёрнуты к нему.              — Отличное зрелище, Зенин-сан! — громко ответил Годжо. – Не хватило только кровищи! В следующий раз обязательно устрой что-то более кровавое!              — Смейся, пока можешь, — произнёс тот почти величественно, и холодная улыбка совершенно обезобразила его красивое лицо. – Но все мы знаем, что ты, как и похожие на тебя, искажённые дети вируса, лишены душ! А значит, ваше время ещё придёт!              — Обязательно вспомню твои слова, когда буду убивать очередную тварь, мечтающую убить тебя или похожего на тебя! – отпарировал с жёсткой ухмылкой Сатору. – До встречи, Зенин!              С этими словами он развернулся и нарочито медленно зашагал прочь, дав Гето знак уходить. Толпа, расступившаяся перед ними, словно перед прокажёнными, таращилась на них с благоговейным страхом.