Искажённые

             Дождь по стеклу.              Сквозь поверхностный сон Сатору услышал знакомый звук и сразу понял, что начался несильный дождь. Похоже, первому снегу, ещё даже не укрепившемуся на этой пропитанной смертями и вирусом земле, суждено снова растаять, как самое мимолетное воспоминание, погребённое под бременем времени.              Хоть он и слышал звуки реального мира во сне и понимал, что спит, он видел то самое мимолётное воспоминание из детства, когда ему исполнилось семь лет. Он жил с отцом, довольно влиятельным человеком в Японии, в отдельном особняке в Киото, несмотря на то, что весь мир тогда горел в огне страха, ужаса и бесконечного человеческого вымирания. Города только успели возвести высокие стены, защищающие от заражённых, едва опробовали новый вид сыворотки, и он не сработал, вызвав ещё больше безобразных изменений в обращённых; люди в городах изнывали от голода из-за прерванных путей сообщений, засуха добивала последние посевы, анархия процветала на улицах некогда современных и спокойных городов, повергая их в разруху; люди убивали друг друга за кусок хлеба, и правило выживания сильнейшего расцвело в эту эпоху разрушения привычного мира, словно кровавый цветок распускался под лучами демонического солнца.              Несмотря на эти ужасы, в особняке клана Годжо всегда было спокойно и тихо, под мощной, хорошо вооружённой охраной. Агония мира как будто обходила стороной этот маленький островок счастья и покоя, и лишь взрывы вдалеке иногда нарушали тихую жизнь маленького мальчика, ждущего каждый день возвращения отца с замиранием сердца.              Он помнил лишь один день, когда границы его мира чуть не были нарушены какими-то незнакомыми людьми. Толпа обезумевших от горя и отчаяния людей пыталась прорваться через ворота, а Сатору вместе с нянькой, заменившей ему мать, прятался в шкафу, ощущая всеми уже развивающимися органами сверхчувств волны ненависти и злобы, сочащейся сквозь стены. Толпа требовала крови, справедливости, возмездия. Хлеба.              Тогда отец, прибывший как раз, чтобы спасти сына, приказал единственное, что ему оставалось. Открыть ворота и вразумить толпу было невозможно – его разорвали бы в клочья. Поэтому, после предупреждающего выстрела, который не напугал, а лишь распалил и без того безумную толпу, был отдан приказ открыть огонь, и Сатору слышал даже сквозь ладони няни, прижатые к его ушам, пулеметную трель оружия, крики ужаса, вопли раненых, хрип умирающих. Стены совсем не защищали его глаза от созерцания того, как толпа людей превратилась в гору трупов, как лопалась чужая кожа от прогрызающейся в плоть пули, как брезжила кровь, как руки цеплялись за решётку ворот и так и оставались, схватив их, в то время как тело было уже распростёрто на земле с глазами, полными ужаса и страха.              Тогда отец постарел на десяток лет.              А Сатору начали мучить кошмары. Его невинная жизнь закончилась, обагрившись ростками зла, избранности и крови. Отец, многочисленные няни, которые баловали его и ни в чём не отказывали, думая, что так ему станет легче, психологи, врачи, репетиторы - все помогали ему справиться со стрессом, делая его жизнь счастливее, окружая его миром и теплом, достатком, словно коконом, в котором его приказано было спрятать.               Но с того дня он стал догадываться, почему отец никогда не позволял ему покидать особняк, не разрешал гулять, почему все попытки узнать о мире за высокими стенами его дома строго пресекались и наказывались. Ни один источник информации, доступный отцу, вроде телефона, был недоступен для мальчика. Большие плоские коробки – телевизоры и компьютеры - которыми, по рассказам няни, раньше все пользовались как окном в другой мир, теперь бесполезно стояли выключенными, собирая пыль. Глобальной сети Интернет больше не существовало для граждан.              Спустя пару месяцев после случившегося к Сатору в комнату вошёл отец. Какое-то время глядел на его игры, а потом, прогнав няню, присел на колени и… поклонился, опустив руки по бокам телам и приложив лоб к полу!              Всем видам поклонов Сатору обучали с пеленок, и он прекрасно знал, что догэза, выражающая глубочайшее почтение, смирение, извинение и одновременно покаяние, ему, как ребенку, совершенно не полагалась от собственного отца, человека, пользующегося огромным уважением в самых высших кругах новой власти Японии!              «Прости меня, дитя, — выпрямившись, но не встав, проговорил отец. – Отныне ты больше не принадлежишь ни клану Годжо, ни мне, ни даже самому себе. Теперь ты – защитник Человечества, искажённый ужасной реальностью. Ты не можешь быть больше достойным возглавить наш клан после меня, поскольку тебе уготована участь другого рода. Ты станешь творцом нового мира. Я могу сделать тебя лишь сильнейшим охотником, но не любимейшим сыном».              Сатору отправили в Токио, и с тех пор он воспитывался в токийском колледже под началом Яги Масамичи, который практически заменил ему отца. И вся жизнь маленького мальчика, ранее полная тепла, нянек, игрушек и солнца, избалованная вниманием и заботой, где малейшие капризы исполнялись в мгновение ока, в такое же мгновение ока превратилась в бесконечные расписания тренировок, лекций, снова тренировок, как физической силы, так и обращения с холодным оружием. Настоящий отец сначала навещал его каждый месяц, потом всё реже и реже и наконец – раз в полгода, пока Сатору не узнал, что отец завёл новую жену и у него родился новый сын, будущий глава клана Годжо.       Так в жизни Сатору не осталось прежней семьи. Только учёба и охота. И ещё чувство бесконечной обиды ребёнка на родителя, спрятанное так глубоко, что он сам, даже если бы захотел, не нашел бы её за ворохом других эмоций, от радости собственной избранности, вечно прививаемого чувства особенности, от страха перед ожиданиями чужих людей, до глубокого чувства одиночества и усталости, накопившихся к двадцати девяти годам, спрессованных так крепко и прочно, словно в пружину, что сводили между двумя пальцами.              Сейчас мир уже здорово научился жить по новым правилам, приспосабливаясь к вечно изменяющимся условиям, и города, воздвигшие прочные стены, наконец объединились, восстановили часть экономики, сообщения, торговли, под зорким, бдительным оком авторитарного режима страны. Власть быстро сориентировалась, как можно контролировать гражданское общество, подверженное вирусу, разделив его на группы: обычных граждан и «искажённых» граждан. Последние, по новым законам, были обязаны обучаться охоте на тварей или, за неимением особых боевых качеств, проявлять другие полезные качества – и всё на благо нового общества. Общества, которое под страхом смерти за нарушение жестоких законов власти и не менее жестоких законов нового порядка в мире за стенами общин-городов довольно быстро позабыло о прошлом, где некогда царствовали свобода самовыражения и технологии, и научилось жить по правилам текущей реальности.              Сон, начавшийся приятным возвращением в особняк детства, а теперь принимавший какие-то тревожные формы, Сатору не понравился. Захотелось проснуться, и, возможно, он как-то проявлял признаки этой тревоги, поскольку чья-то рука осторожно потеребила за плечо:              — Эй, ты спишь? Проснись же!              Сатору постарался как можно быстрее пробудиться.              — Уже. По мне не видно что ли? – спросил он, размяв шею. Проклятый запах снова заполз ему в ноздри, и пришлось потрясти головой, прогоняя недавнее наваждение и надоедливую дремоту.              — Вообще-то нет. Ты в повязке же.              Усмехнувшись, поскольку действительно забывал об этом, Годжо посмотрел влево и увидел, что Гето, сжав руками руль и слегка поддавшись вперед, с беспокойством глядит на дорогу. Проследив за его взглядом, Сатору увидел впереди большие высокие стены, перекрытую шлагбаумом дорогу, демонстративно усиленную по бокам мощными орудиями, и пропускной пункт, возле которого уже стояли пограничные солдаты с оружием, собаками, проверяя две остановившиеся впереди машины.              Для Сатору это было настолько привычное зрелище, что ничего необычного он не видел, но по виду коллеги понял, как тот нервничает. Даже не меняя развалившуюся позу, Годжо наклонил голову к сиденью, всё еще наблюдая за метаниями Гето.              — У вас что, новенький, в Киото нет пропускных пунктов? – спросил, зевнув, Сатору.              — Есть, — ответил тот, попытавшись унять лёгкую нервозность. – Но не с таким количеством оружия и собак. В Киото, если слышал, правила не такие кусачие.              — Что-то слышал, — пожал плечами Годжо. – Ну а теперь привыкай к другому. Хотя, — он расплылся в широкой улыбке, — привыкай не сильно.              — Почему это? – нахмурился Гето, притормаживая авто и занимая очередь на досмотр. Так как ответ не последовал, а за дорогой пока не надо было следить, Гето развернул угрюмое лицо в сторону пассажира и, буквально споткнувшись о широкую, хитрую улыбку, вздохнул. Снова отвернулся. – Ясно. Задумал меня выжить?              — Ты сам будешь этому рад, поверь.              — Это мы ещё посмотрим.              — Вызов принят, — хохотнул беспечно Сатору. – У тебя документы-то хоть с собой? Или будешь своей чёлкой махать вместо них?              Гето проигнорировал это замечание, потянувшись в карманы за документами, лишь рефлекторно поправил рукой ту самую чёлку, которая через пару мгновений все равно сползла на лицо. Годжо увидел в его ладонях значок охотника, и сам не заметил, как обратил внимание на тонкие, сильные пальцы, лишённые любых колец или украшений. Такие пальцы в бою легко сломать, объяснил он себе свой интерес и спокойно достал из бардачка перед собой привычный уже ворох документов: свой отлитый из алюминия и гравированный особыми печатями подразделения значок охотника, разрешение на беспрепятственный въезд и выезд из Токио, как в Старом, так и в Новом городе, лицензия на охоту, рекомендации Масамичи, права, разрешение на вождение данного авто, сертификат на последнее техническое облуживание, и, наконец, особое разрешение на отсутствие сертификата о вакцинации сывороткой, без которого его попросту не впустят ни в один населённый пункт. Ему, как охотнику особого ранга и тораппа, вакцинация сывороткой не требовалась, что одновременно и радовало, стоило лишь послушать рассказы Сёко о том, как её достало таскаться в Токио для сдачи анализа крови и вакцинации, так и огорчало, поскольку без этого особого разрешения от него шарахались везде, как от чумы. Никто не горел желанием связываться с охотником, не соблюдающим правила и нормы.               Весь этот бюрократический апокалипсис Годжо великодушно передал в растерянные руки с теми самыми тонкими сильными пальцами, и Гето взглянул на кипу бумаг так, словно они сами источали проклятую энергию.              — Какого…              — Да, в Токио любят документы, — усмехнулся Годжо, снова разваливаясь в кресле. – И, кстати, пропускных пунктов два. Один сейчас, у въезда в Старый город, потом ещё впереди, прежде чем въедешь в Новый город за стеной. И на каждом попросят все эти документы, плюс сдать кровь. Ты справишься, новенький. Я в тебя верю.              — Хватит так меня называть, — раздражённо поджал губы Гето, готовя документы. – Ты поэтому предложил меня подвезти? Тебе просто было лень возиться с документами?              — Ага, — не стал отрицать Годжо, за что заслужил острый взгляд темных глаз, в которых, кажется, зарождалась настоящая злость.              Пока один из солдат занялся машиной впереди, к ним стал приближаться другой. Аккуратно зажимая руками оружие и явно демонстрируя свою готовность ответить на любую угрозу, солдат постучал по стеклу, и Гето поспешил опустить стекло.              — Доброй ночи, — вежливо, но холодно поклонился солдат, лица которого, как назло, Годжо не знал. – Предоставьте, пожалуйста, ваши документы.              — Секунду, — Гето, сжав бумажную кипу, передал всё солдату, и тот стал внимательно изучать, иногда поднимая взгляд и сверяя данные. Убедившись, что всё в порядке, он отдал документы обратно.              — Гето-сан, протяните руку для сдачи анализа.              Гето послушался, приложив указательный палец правой руки к специальному считывателю с одноразовым ланцетом, и слегка вздрогнул, когда тонкая игла пронзила его кожу. Получив образец крови, солдат в обязательном порядке выдал одноразовую запечатанную салфетку и уставился на прибор в ожидании.              Пока он ждал результат, Гето, небрежно отложив салфетку, быстро облизал кровь с пальца и сжал его другим, чтоб остановить каплю крови. В это время Сатору, наблюдающий весь процесс сдачи крови, заметил на правой руке нового напарника выглядывающую из-под рукава формы витиеватую закорючку какой-то татуировки, но Гето быстро опустил руку, так что разглядеть больше не получилось.              Хм, интересно.              — Вашу руку, Годжо-сан, — убедившись, что кровь Гето не заражена сверх нормы, попросил солдат.              Сатору обречённо вздохнул.              — Тебе же показали разрешение на отсутствие сертификации, зачем тебе ещё моя кровь?              — Разрешение дает вам право не проходить ежемесячную проверку, Годжо-сан, — терпеливо, но с налетом лёгкой угрозы проговорил солдат. – Но не право не сдавать кровь. Протяните руку, пожалуйста.              — А где Иджичи-сан? – закапризничал Годжо, которого эти проверки уже порядком достали, особенно при ежедневном посещении подразделения и возвращения в город. – Куда он запропастился?              — Иджичи-сан сейчас занят, — пробурчал, стараясь скрыть недовольство, солдат. – Пожалуйста, протяните руку для сдачи анализа.              — Хорошо, — не стал спорить Годжо, зная, что это бесполезно. В его жизни уже бывали десятки таких глупых ситуаций, когда из-за своей капризности он попадал в неприятности. А сейчас хотелось скорее преодолеть все эти препятствия и оказаться дома, чтобы наконец выспаться.              Расстегнув ремень, он потянулся к водительскому окну, вытянув правую руку вперёд, и в ответ на его бесцеремонное вторжение в личное пространство, как совсем недавно, Гето отодвинулся назад, чуть отвернув голову к окну.              Запах. Чертов запах.              Сатору снова ощутил неловкость, замаскировав её под самую издевательскую ухмылку. Хвала тварям, это был быстрый анализ.              — Айта, больно! — выдохнул он, когда в палец воткнулась игла, и, убедившись, что капля крови проступила, тут же убрал руку и откинулся на свое сиденье. По примеру Гето он погрузил подушечку пальца в рот и облизал кровь, засунув стерильную салфетку себе в карман. На вкус ничего особенного в его крови не было, кроме охренительной избранности.              Гето с каким-то хмурым выражением покосился в его сторону, но никак не прокомментировал. Возможно, ему показалось странным, что Сатору воспринимает боль от укола совсем по-детски, и это слишком уж контрастировало с его поведением при охоте на тварей.              Солдат, дождавшись результата теста, кивнул.              — Благодарю за сотрудничество. Но вынужден ещё, Годжо-сан, попросить вас снять повязку с глаз, чтобы сверить ваше фото с фото в нашей базе.              — Чего? – не понял Годжо, ощутив, как неприятно кольнуло внутри. Он ненавидел оголять свои глаза в присутствии незнакомых или малознакомых людей, поскольку все начинали таращиться на него, кто как на прокажённого, кто как на ангела небесного, и сейчас, в присутствии Гето, совсем не хотелось слыть ни одним, ни другим. Да и подвергать снова глаза опасности светопоглощения – а фонари здесь лупили по глазам, будь здоров – совсем не хотелось. К тому же, Годжо давно не показывал глаза другим людям, кроме Сёко и Масамичи, и это было для него подобно тому ощущению, словно нужно оголиться на потеху чужим людям.              — Позовите Иджичи-сана, — потребовал он. – Я не собираюсь этого делать.              — Годжо-сан, советую не оказывать сопротивление солдату пограничной службы и следовать всем запрашиваемым инструкциям, иначе мне придётся применить силу, — солдат чуть приподнял автомат, висевший на большом ремне.              — Ты совсем идиот? – наконец вспылил Годжо в раздражительной манере. – Совсем без понятия, о чём просишь? Что, если мои глаза попросту тебя убьют?              По лицу солдата, на котором промелькнул страх, Годжо понял, что тот не по незнанию обращается с таким требованием, а по прямому приказанию своего маленького мозга, продиктованного как и желанием соблюдать все правила до малейшей строчки, так и внутреннего, раздирающего его любопытства.              Гето, замерев от напряжения, тут же поселившегося в машине, посмотрел на Сатору. Лицо его слегка побледнело, он явно был не рад вообще оказаться в первый же день в какой-нибудь передряге по вине Годжо, но и последний не собирался щеголять глазами, испытывая почти гнев от вторжения в столь личную часть его жизни, которая для других, обычных людей, не представляла ни капли дискомфорта, но для него была почти интимной.              — Позвольте прояснить ситуацию, офицер, — вдруг встрял Гето, сделав свой голос невозможно елейным и мягким, словно потоки прозрачного мёда полились по стеклу со всей нежностью. – Вы ведь явно в курсе, кто этот человек. И знаете, какую опасность представляет он для обычных людей. Думаете, хоть кто-нибудь в своём уме станет носить повязку на глазах всю жизнь и уж тем более прогуливаться в ней, как ни в чём не бывало, если это не угрожало бы напрямую добропорядочным гражданам, как вы? У этого человека есть специальное разрешение не сдавать кровь, одобренное правительством – думаю, что ни вам, ни ему не нужны неприятности… К тому же, смотрите, вас срочно вызывают на пункт, видите?              Сатору, внезапно ощутив, как по машине пролился, словно всё тот же мёд, поток проклятой энергии и устремился куда-то в сторону пункта, с еле сдерживаемым изумлением увидел, как человек, подозрительно похожий на Иджичи, но таковым не являющийся, поскольку это было лишь обычной иллюзией, подзывает солдата к себе, отчаянно жестикулируя.              — Так, может, сегодня сделаете исключение? – продолжал Гето, проделывая какой-то только ему известный и понятный фокус. Его голова была приподнята, отчего чуть растрепавшийся пучок чёрных волос на затылке теперь слегка скреб по сиденью, а глазами он неотрывно глядел на солдата, и Годжо ощущал лёгкую вибрацию энергии, совсем хрупкую, еле осязаемую, словно хруст тончайшего льда под ботинками ранним утром, которая шла напрямую от Гето к солдату.              — Думаю, у вас есть более важные дела, чем спорить с охотниками особого ранга, не так ли? – подытожил почти ласково Гето, улыбаясь краями губ.              Солдат слегка нахмурился. Потом кивнул, снова посмотрев в сторону иллюзии.              — Да, вы правы. Проезжайте. Доброй вам ночи.              — Благодарю, — ответил Гето, мягко ослабевая контакт и включая зажигание. Потом, когда шлагбаум поднялся, чуть ускорил авто и, наконец, когда они проехали дальше, полностью разорвал контакт проклятой энергии с солдатом. Сатору, ошеломлённый таким развитием ситуации, даже склонился между сиденьями, обернувшись назад, чтоб увидеть, как шлейф проклятой энергии, применённый его новым коллегой и имеющий едва заметный красный оттенок, почти играючи рассеивается.              Не сдержавшись, он громко присвистнул и, ухмыльнувшись, сел обратно.              — Неплохо, — сказал он. – Спасибо что ли.              На это Гето скорчил в недовольстве лицо.              — Это не ради тебя, болван, — изменил он голос, почти раздражённо прошипев, и контраст между тем, каким его голос был раньше, и в какое шипение превратился сейчас был столь разителен, что Сатору довольно рассмеялся. — Это чтоб не угодить в дурацкий конфликт в первый рабочий день из-за ерунды.              — Всё равно, я впечатлён, — хмыкнул Сатору, уже и позабыв про сон. – Это твоя способность? Твой талант? Создавать иллюзии и внушать людям то, что тебе нужно?              — Один из многих, — проговорил тот.              — Откуда ты узнал, как выглядит Иджичи-сан? Ты же его ни разу не видел.              — Я и не знал, — ответил Гето. – Просто считал этот образ из головы солдата, и всё. Так и получается внушать людям их же образы. Возможно, тебе я тоже смогу внушить не быть таким болваном, Годжо-сан?              Сатору весело цокнул языком, покачав указательным пальцем, совсем как делал Масамичи при его обучении, и заметил, как в месте, где проткнула иголка, замерла, умирая в свёртывании, последняя расхрабрившаяся капля крови.              — Со мной не пройдет, — уверенно заявил Годжо, слизывая её языком. – Я проклятую энергию за киро чувствую. Но теперь мне действительно любопытно. Мне, так и быть, придётся увеличить время с недели на, скажем, месяц, за которое я доведу тебя до белого каления и заставлю потребовать перевод обратно в Киото. Ты оказался не так прост, как я решил сперва, Гето Сугуру.              — Не дождёшься, — буркнул тот.              Какое-то время они ехали молча, каждый в своих мыслях, и Сатору это даже начало напрягать. Созерцание ночного, покинутого города, сейчас утопающего во мраке и опустошённости, не приносило особой радости. Большая часть Токио была заброшена, зачищена от тварей и падальщиков, но бесстыдно забыта, и лишь та часть за большими высокими стенами, которая сегодня и была Новым городом, манила огнями впереди. Шесть бывших специальных районов, некогда окружённых такими же оживлёнными собратьями, где кипела муравьиная, беспокойная жизнь, теперь были окружены лишь высокой стеной и руинами безмолвного Старого города.              Тишина стала почти осязаемой, тяжелой, даже горькой. Какое-то время Гето, аккуратно следуя по указанному навигатором пути, единственно освещённому фонарями в умершем городе, молчал и глядел по сторонам, но потом молчание стало совсем невыносимым. Пересилив нежелание, что чувствовалось по голосу, Гето всё же спросил, не отрывая взгляда от дороги:              — Ты действительно можешь убить одним взглядом?              Сатору, тоже не отрываясь от дороги, но уже за окном, где по-прежнему капал мелкий дождь, усмехнулся.              — У тебя месяц, чтобы выяснить это. Встречный вопрос: а ты можешь заставить Масамичи отменить этот дурацкий приказ о напарничестве, использовав ту же способность?              — Ни за что, — почти огрызнулся Гето, хотя в ответе проскользнула и почти что весёлая нотка. – Мне ещё дорога своя голова, в отличие от тебя.              — Но в принципе, ты смог бы это провернуть? – не сдался Сатору, уже рисуя в голове подобную картину: Гето елейным шёпотом что-то говорит директору, а тот, расплываясь в обожании, кивает и отменяет свой приказ. При этом внезапно возникло даже разочарование, если такое вдруг случится. Ведь, судя по всему, месяц предстоял довольно интересный.              — Отвали, — буркнул Гето, совсем уж позабыв про свою вежливость, и Годжо понял, что ответ на его вопрос утвердительный. Интересно-то как!              До второго пункта, ведущего в Новый город, они добрались за четверть часа, и тут не было никаких сюрпризов. У них спокойно проверили документы, даже анализы крови брать уже не стали, удовольствовавшись только бумагами.              Токио встретил их огнями. По сравнению с тьмой и отсутствием света за стенами города, такой яркий контраст создавал впечатление, что из пучины страха и тьмы с головой окунаешься в праздник света и цивилизации, где нет, кажется, ни страданий, ни страха внешнего мира, ни технологической отсталости прочих регионов. Но Сатору знал, что, порой, в густонаселенном городе куда опаснее, чем снаружи за стенами, а хищники, зовущиеся людьми, умеющие улыбаться и прятать оскал за добродушным выражением лица, зачастую могут быть куда коварнее и проворнее любой твари, притаившейся во тьме.              Тридцать лет назад Токио был современным, открытым городом, занимавшим главенствующие места в развитии цивилизации. Так по крайней мере писали в доступных источниках. Уровень технологий тогда был намного более продвинутым, активно развивалась сеть Интернет, становясь доступной для гражданского населения, GPS-технология набирала обороты, использование спутников становилось совершенно необходимым в мире, помогая странам строить по кусочку огромную цифровую паутину. Потом всё это резко рухнуло, обрушилось, словно лавина смела все шансы человечества на прогрессивное существование. На много лет развитие технологий совершенно застопорилось, и, лишь когда люди научились уживаться в мире, где царствовал вирус Сукуна, а правительства возродились из пепла и стали договариваться между собой, прерванное развитие начало подавать какие-то признаки жизни. Однако то, что должно было свободно расцветать, как признак гениальности и самовыражения, было сразу же подмято под себя военными структурами – там и стало развиваться, но уже с первичной и единственной целью – обеспечение безопасности. Поэтому о таких благах, как телефоны, навигаторы, локальные сети, не говоря уже о сети Интернет, которую предоставляло японское правительство лишь военным, обычным гражданам оставалось лишь мечтать. Но статус и полезность для общества, определяемые работой в структурах общин, позволяли не просто мечтать – а пользоваться, лишь временно, пока статус не изменится.              Так что удивление Гето, ранее изумленному обычному навигатору и Сети, было вполне понятно и почти умилительно, когда он очутился в городе, который превосходил ныне все прочие общины страны не только в технологическом, но и в экономическом планах.              Сейчас Токио можно было назвать самым продвинутым городом страны, если учесть, что вся остальная Япония, раздробленная на общины, регионы и города, была подвергнута технологическому отставанию. Крупные города по-прежнему сохраняли какой-то вполне приемлемый уровень технологии, что могли обеспечить своим избранным жителям мобильную связь и даже доступ в одобренную правительством сеть, здесь тоже процветала торговля, но уже сильно изменившаяся по сравнению с тем, что было раньше: ныне больше торговали разрешёнными методами обороны, долгоиграющими запасами пищи, лекарства имели заоблачные цены – все товары, на которых постоянно был спрос и он не спадал, были связаны с первостепенными задачами выживания.              Внутри стен не было ни тварей, ни падальщиков, но проверка на уровень заражения была обязательна каждый месяц, для доступа в государственные учреждения без анализа крови на месте вообще не пускали, некоторые большие корпорации и даже среднего пошиба бизнесы, от ресторанов до зон для аренды, имели право делать анализ крови «на месте» принудительным условием для пропуска.              Безопасность стала превыше свободы – и это сказывалось на качестве жизни. Люди, подавленные страхом быть изгнанными из безопасных зон, соглашались на любые нововведения, и с тех пор, несмотря на ещё большее ужесточение законов, большинство жителей, и не помнящие уже прошлого мира, слишком быстро адаптировались к изменившемуся индексу свободы. Никто не хотел неприятностей. Не только в Токио так случилось, но и в других крупных зонах, и вскоре раздробленная Япония вновь объединилась под властью тех, кто сумел договориться: глав уважаемых кланов, остатков бывшего правительства, созданного Совета Старейшин, от которых теперь зависела охота на тварей, других оставшихся в живых высокопоставленных чиновников, и даже одной набожной группы, разросшейся по стране так быстро, словно паутина покрыла давно не используемый угол. Уже не цифровая, а религиозная.              Сатору знал, что его отец, как глава клана Годжо, одного из старейших кланов Японии, тоже входил в состав нового правительства. Возможно, ещё и поэтому Совет Старейшин терпел его, сильнейшего охотника и отпрыска Годжо, со снисходительностью так долго. Самого Сатору это устраивало, лишь бы не лезли в его дела и не отстраняли от охоты, так что он был готов терпеть небольшие неудобства, вроде того, что сейчас, тараща раскосые глаза, глядел по сторонам, словно никогда не видел огромные электронные билборды. Возможно, и не видел, учитывая, что в Киото, где ранее жил Гето, жизнь была устроена совсем по-другому: каждый город-община обустраивал жизнь, согласно новым законами правительства, но внутренние различия между общинами были порой колоссальными.              — Здесь так… ярко, — пробормотал Гето, внимательно слушая голосовые инструкции навигатора, перешедшего на работу от местной городской сети. Сатору повернул к нему голову.              — У вас не так?              — Нет. У нас запрещено использовать запасы электроэнергии везде, кроме освещения на улицах и в домах. Здесь же… — он запнулся на секунду, — всё выглядит таким расточительным.              Дорога была почти свободной, учитывая поздний комендантский час, поэтому авто беспрепятственно и крайне осторожно, так как водитель всё же водил, как прилежный ученик, взяло курс по нужному адресу.              — Это же главный город страны, — пожал плечами Годжо. – Но поверь, скоро тебя эти экраны станут напрягать. Ничего, кроме проклятой рекламы и пропагандистских роликов, там не проигрывают.              — В Киото говорят, что у жителей Токио мозги совсем промыты пропагандой.              — Ну а у нас говорят, что жители других городов ходят в шкурах, живут в пещерах и пользуются дубинками вместо телефонов, — хохотнул Сатору.              — В Киото другие правила, у нас не так много нужной техники, и нет Сети, но мы не пещерные люди, — ответил скептически Гето, выруливая во двор. – А вот в отдаленных регионах это недалеко от истины. Я выезжал несколько раз на охоту в такие места.              — А мне тварей и здесь хватает, — фыркнул Сатору такой занудной заносчивости. – Что за стенами, что внутри.              Гето коротко покосился на него, но промолчал.              — Вон тот дом, — указал Годжо рукой. – Высади меня у центрального входа, сам езжай на парковку, место двадцать три. Завтра в десять буду ждать тебя возле машины.              — Постой, — не понял тот. – Ты что, тоже здесь проживаешь?              — Ну конечно, — устало ответил Годжо, поражаясь проявленной наивности новоиспеченного напарника. – Сюда определяют всех несемейных охотников, выделяя им одинаковые коробки для проживания. У тебя какой этаж?              — Хм, — Гето притормозил у центрального входа, потом извлек из кармана блокнот и проверил. – Квартира тридцать пять.              — Ха, — усмехнулся Годжо. – Новеньким всегда выдают нижние этажи. И условия там хуже. Ну или есть другое решение: найди себе прелестную даму, заключи с ней брак и живите, как семья, ведь семейным выделяют хоромы побольше и поближе к центру. Однако с учетом того, что ты скоро затребуешь перевод, думаю, дама будет несколько оскорблена переездом в Киото.              — Что ж ты сам не воспользовался своим советом, чтобы не жить в коробке? – фыркнул Гето, потянувшись к навигатору и выключив его, словно по старой привычке экономить энергию, отчего Сатору вновь заметил завитушку загадочного тату и снова ощутил волну треклятого запаха, который уже буквально начинал раздражать. Он взял свое мачете и открыл дверцу, с благодарностью ощутив поток свежего воздуха, изгнавшего из ноздрей этот запах, а из тела – непонятную истому, вызванную им.              Прежде чем уйти, он, всё ещё держа дверь открытой и положив на неё руку, чуть склонился, обращаясь к водителю:              — При такой работе? Сопли, жёнушка и орава детей? Да я скорее сбегу за стены. Лучше уж трижды платить налог на бездетность. Хвала вирусу, охотники исключены из закона о принудительном деторождении.              — Знаешь, — Гето повернулся к нему, и на его лице возникла слабая, но язвительная насмешка. – Пары часов знакомства мне вполне хватило, чтобы понять, что такому, как ты, лучше вообще не плодиться.              — Месяц, новенький, — растянулся в самой обаятельной и обезоруживающей, но вместе с тем выводящей людей из себя улыбке Сатору. – А, может, и быстрее.              — Я тебе не новеньк… — прожег его взглядом Гето, но тут Годжо быстро хлопнул дверцей, заглушая окончание и демонстрируя, что ему плевать. Потом издевательски помахал рукой и направился ко входу, буквально ощущая, как миндалевидные раскосые глаза оставляют на его спине злые отметины.              Быстро пройдя внутрь, Годжо кинул пару слов местному охраннику, который зафиксировал его прибытие в журнале, и направился к лифту. Пока он шёл в лифт, терпел бесконечную поездку на седьмой этаж, где располагалась выделенная ему квартира, преодолевал коридор и открывал дверь, и даже внутри хаоса, открывшегося ему за дверью – даже тогда на его губах лежала лёгкая, странная улыбка, дать название какой он и сам бы не смог. Не насмешка даже, не издёвка, а почти что улыбка предвкушения. Предвкушения чего и почему она вообще имела значение – он не знал, уже было всё равно.              Он лишь снял обувь, а потом, быстро раздевшись, рухнул на незаправленную постель, порадовавшись тому, что его лень граничила с крайней предусмотрительностью, ведь теперь не нужно было снова расстилаться.              Однако столь долгожданный на протяжении всего вечера сон, как будто решив поиздеваться, совсем не шел к нему, чего и стоило ожидать.              Сатору долго ворочался, сняв повязку и ощущая глазами, как Токио час за часом погружается в сон всё больше, а огней в большом панорамном окне, единственной роскошью здесь, становится всё меньше, и ловил себя на странной, непонятной тяге: о чём бы он сегодня не думал под влиянием подруги-бессонницы, все мысли возвращались даже не к событиям сегодняшнего дня, ведь охота была восхитительной, а к его новому знакомому. Бесконечный мысленный анализ того, что сказал или сделал этот человек, наравне с воспоминаниями странного притягивающего запаха и – снова и снова – немым вопросом, а что это за тату на его руке – всё это, под гнетом непонимания и почти раздражения, быстро находило лишь одно объяснение: мозг Сатору, разумеется, лишь подробнее анализировал столько деталей, чтобы найти как можно более быстрый способ избавиться от Гето и вновь стать охотником-одиночкой.              — Иди на хер из моих мыслей, кретин, — устало прошептал Годжо, и вскоре, утомленный попытками не думать и заснуть, всё-таки смог добиться последнего.