Искажённые

      Запахи.              Первое, что встретило его внутри. Запах затхлости, сырости, разложения. Запах умирающего мира, издающего последний предсмертный стон. В этой мешанине особо улавливались нотки запёкшейся крови, птичьего и крысиного помёта, с тончайшим налётом сладковатого запаха гниения. Здесь определённо где-то находились человеческие трупы, в разных фазах разложения, но, поскольку в крыше завода зияла большим игольным ушком дыра, отчего внутрь по центру проливался холодными лучами лунный свет, ветер в значительной степени проветривал все помещения. Поэтому запах разложения, невыносимый в замкнутом пространстве, сейчас лишь осторожно достигал носовых рецепторов.              Внутри теплее не было, лишь слегка. Сверху через дыру наметало всё тот же первый снег, мрак поглотил всё пространство впереди. Первый этаж был огромен, тянулся далеко вперёд большим просторным помещением, испещрённым лишь несущими колоннами, удерживающими всю конструкцию. В центре, словно призраки из прошлого, ржавели и гнили станки и электрооборудование, которые не успели вовремя вывезти из-за спешки или слишком большой массы.              Насколько Годжо понял из отчёта, который охотникам скидывали разведчики перед заданием, тридцать лет назад здесь был крупный электроаппаратный завод, производящий как низковольтные аппараты управления, микропроцессорные устройства релейной защиты, так и обычные бытовые приборы. Поэтому в огромном помещении главного цеха, ограждённого от входа небольшим коридором, где уже аккуратно прошёлся Сатору, было всё завалено по углам какими-то старыми блоками, контакторами и реле. Это покрывалось пылью десятками лет, топталось чьими-то ногами, вскрывалось руками и грызлось мелкими животными, сейчас не представляя никакой ценности: все экономически важные производственные объекты располагались прямо в Токио, в новом городе, за высокими заборами и под охраной. Налаживать производство за пределами общин было бесполезно. Твари реагировали на большое скопление беззащитных людей, как быки на красующегося пред ними в ярких штанах тореадора. Сатору однажды видел подобное зрелище в старой записи, что показали на одобренных властью каналах внутреннего вещания.              В тягучей, словно кисель, тишине шаги Годжо раздавались набатом, а он не хотел слишком уж шуметь. Поэтому стал внимательнее глядеть под ботинки, избегая разбитого стекла, трелью трескающегося под давлением подошв, и стараясь ступать туда, где было не скользко и достаточно безопасно на вид.              Второй и третий этажи завода тянулись лишь по периметру, там наверняка раньше располагались офисные помещения, лаборатории, мелкие склады. Основное же производство шло в главном цеху, однако тварь, чью пульсацию энергии Сатору теперь ощущал совсем уж еле-еле, притаилась где-то наверху, возможно, под балками крыши. Придётся подниматься наверх и как-то выманивать её.              Но сначала нужно избавиться от падальщиков. Несмотря на то, что они не представляли серьёзной опасности для него, когда их было много, они могли отвлечь и доставить массу лишних хлопот. При схватке с тварью тявканье мелких шавок было ни к чему.              Так что Годжо, сжав мачете сильнее, направился вдоль стены, где, заколоченные досками, полуразбитые, на него молча глазело множество окон, словно спрашивая, что за незваный гость посетил их обиталище и почему он вторгся так нагло. Сгустившиеся сумерки сделали свое дело: внутри завода растёкся крепким чаем полумрак, нарушаемый лишь столпами света с крыши и иглами-лучами из окон, как раз с освещённой луной стороны, чьи добродушные лучики глупо проникали сквозь доски в столь мрачное строение.              Но Годжо и не нуждался в ярком освещении. Его «глаза» видели и так, давая очертания всем предметам, и, лишь позволив мозгу использовать способность «шести глаз» чуть больше, Сатору прекрасно ориентировался во мраке. Сквозь оставленную в забытье гору станков в центре он уже видел слабые, но многочисленные пульсации проклятой энергии, воспроизводимой вирусом в телах падальщиков. Он знал, что их там восемь. Довольно слабые, они сбились в стаю и теперь, найдя что-то в лесу, притащили свой ужин сюда и лакомились им, склонившись и обступив его на коленях. С каждым шагом звук пожираемой плоти, эти странные, отвратительные причмокивания, раздавался всё громче.              Мачете быстро справится со всеми. Когда-то давно, будучи ещё глупым юнцом, Сатору ходил на задания с танто. Очень красивым, в расписных ножнах, с символикой и каким-то мудрым наставлением. Это оружие он выбрал себе сам в хранилище подразделения, купившись на его благородное происхождение. Но быстро понял, что японское холодное оружие, начиная от катаны и заканчивая танто, не предназначалось для мясорубки. Лишь для красивого, честного боя. С тварями же и падальщиками требовался другой подход. Требовалось рубить и крошить, постоянно. Твари были уязвимы и для огнестрельного оружия, но выстрелы их не убивали, при этом создавая слишком много шума. А это провоцировало всех падальщиков поблизости нападать именно на источник громких звуков.              Поэтому мачете был идеальным вариантом.              Ещё не дойдя до угла, откуда можно было напасть, Сатору на мгновение замер и затаил дыхание, прислушиваясь к ощущениям. Сначала ему показалось, что падальщиков на одного больше, и он как раз и служил остальным сегодняшним праздничным пятничным ужином. Но Годжо быстро понял, что ошибся. Девятый сгусток энергии был другим. Тоже пульсировал, но очень, очень слабо. Почти угасал. Такая пульсация отражалась в голове оттенками различного цвета, от синего до зелёного, с разными примесями, а не серо-черного, как у заражённых. Она была характерна только для людей, при этом поддерживалась в их телах лишь пару минут после смерти.              Значит, падальщики сегодня не просто ужинали. Они пировали кем-то, кто ещё был жив и кого они где-то нашли, утащили в лес, потом приволокли сюда, питались им, но так, чтобы человек не умер сразу.              Сатору обошёл станки и стал выходить из-за их тени. Увидел, уже более чётко, как падальщики, занятые делом, обступили похищенного и пожирают его конечности. Растягивают удовольствие, отдаляя момент смерти своей жертвы. Несмотря на то, что заражённых прозвали «падальщиками», поскольку чаще всего они предпочитали разрывать могилы и питаться мертвечиной, от живой плоти они никогда не отказывались. Добыть её было сложнее, особенно если человек вооружён, а к городам-общинам они отвыкли соваться уже давно: инстинкт самосохранения научил их обходить общины стороной, ведь там были ружья, пилы, мечи, охотники. Но полакомиться живой плотью падальщики не отказывались никогда. В их примитивном мозге вместе с инстинктом самосохранения был и другой инстинкт — голод. Ради утоления этого голода они могли нападать группами, бродили стаями, словно ужасное напоминание каждому живому о том, во что он превратится после смерти.              Все падальщики когда-то были людьми. Кто-то умер раньше, кто-то позже. Но, единожды заразившись вирусом Сукуна, они не пережили адаптацию к нему и обратились в живые трупы с отсутствием любого желания, кроме как сожрать чью-то плоть.              Сатору стал медленно приближаться к стае, внимательно наблюдая за их пиршеством и оценивая, как быстрее провернуть свою работу. Его ещё ждала тварь наверху.              Когда-то он видел в падальщиках бывших людей. Очертания прошлого постоянно просачивались в глаза, напоминая о мире, который было уже не спасти. Мире, который человечество потеряло. У кого-то из падальщиков сохранялась прежняя одежда, деловые костюмы или платья, у кого-то в дырах грязных лохмотьев мелькали обтянутые посеревшей кожей рёбра, у кого-то на поясе болтался брелок. Лица, преображённые до неузнаваемости голодом и жаждой убивать, сначала мешали Сатору спать, постоянно пугая его в кошмарах.              Но это быстро прошло. Сейчас он видел лишь стаю человекоподобных монстров, питающихся полуживым человеком.              Занятые трапезой, падальщики даже не замечали его приближения. А вот человек, ещё живой, хотя ему недолго осталось, испытывая муки и почти привыкнув к ужасу, слегка приподнял голову и прохрипел:               — По… помо… гите…              Сатору не стал утруждать себя созерцанием этой картины бессмысленной жестокости. Преодолев расстояние между ним и стаей в два больших шага, он замахнулся мачете и резкими ударами рассёк черепа двух падальщиков. Они даже не успели повернуться в его сторону. Черепа рассеклись так, словно состояли не из кости, а из твердого желе: чем дольше обращённый шлялся по миру, тем сильнее гнила его плоть. Не так быстро, как у людей — разложение могло тянуться десятками лет: вирус внутри их тел вырабатывал проклятую энергию, поддерживая их тела куда дольше, чем позволяло благоразумие.              Остальные падальщики не оказались сообразительными. Они поняли, что им угрожает смерть, оторвались от своего ужина и, издавая отвратительные визги, которые вырабатывали их мёртвые голосовые связки, всей стаей набросились на Сатору. Им даже не пришло в голову окружить его или вообще применить какую-то тактику. Они на это были не способны.              Молниеносно уклоняясь от их красных от крови и поедания плоти рук, Годжо, почти танцуя в смертоносном вихре, разрубил все их черепа мачете, один за другим. Можно было отсечь им руки, ноги, даже половину тела — но умирали они только с повреждённым мозгом, так что Сатору не стал играться дольше обычного, как иногда делал. Просто убил всех.              Кроме одного.              Забившись в темноту угла, маленький падальщик, некогда бывший наверняка озорным подростком, судя по грязной, но еще вполне целой одежде, шипел на Сатору и когтистыми руками царапал воздух, предостерегая от атаки. Обращённый совсем недавно, учитывая, что вирус ещё не обезобразил его лицо до той степени, когда непривыкший взгляд наблюдателя заставлял тело покрываться мурашками. Но Годжо уже привык ко всему.              В отличие от старших уже убитых собратьев, бездумно кинувшихся на нарушителя их спокойной трапезы и за это поплатившихся, этот падальщик-подросток зачатками разума понимал, что нападение не принесёт успеха, поэтому испуганно озирался по сторонам, ища выход. Дыру, через которую можно было бы проскользнуть. Тень, где его будет не так видно. Но Годжо, не обращая внимания на хрип умирающего человека на полу, встал так, чтобы перекрыть падальщику попытки к бегству. Сатору совсем не хотелось гоняться за мелким несчастливцем по всему заводу, ведь приглашения убить друг друга всё ещё терпеливо ожидала тварь наверху.              Поэтому Годжо, опустившись на корточки, медленно положил мачете на пол и, убрав руку от оружия, широко улыбнулся. Почти по-доброму. Он знал, что эта улыбка обезоруживает любого, будь то человек или же заражённый.               — Иди сюда, — позвал он дружелюбно. — Я не причиню тебе вреда.              Падальщик несмело двинулся влево, но Сатору слегка наклонился в ту сторону, давая понять, что убежать не получится. Заражённый замер, подался назад. В темноте его напуганные глаза горели яркими серыми огнями, и Сатору, глядя на падальщика сквозь повязку, ясно видел внутри его тела сгусток проклятой энергии, слабый, дрожащий, будто безжизненный огонёк на конце спички, который очень хотел разгореться, но намокший фосфор и несмелые треморные пальцы не давали ему это сделать. Серо-чёрный сгусток, присущий всем заражённым, с последними погибающими всполохами синей, живительной энергии человека.               — Смотри, что у меня есть, — вспомнив про то, что утром засунул в карман брюк пару любимых конфет, Сатору вытащил одну из них и, протянув руку вперед, поманил ею. — Она, конечно, не из плоти человека, а из шоколада, но тебе и такое может понравиться, да? Попробуй, возьми.              Так как падальщик не решался, Сатору положил конфетку неподалеку от себя и стал ждать. Правое ухо все еще слышало уже тихие хрипы умирающего, хотелось помочь ему, вызвать скорую помощь, попытаться перебинтовать раны, наложить жгуты, дать умирающему надежду… Но Годжо знал, что его уже не спасти.              Не слишком долго думая, падальщик подполз ближе и схватился за конфетку. Быстро развернул её — уже по этому странному и не свойственному для падальщика движению было ясно, что обращение случилось не больше недели назад и ещё не все человеческие воспоминания стёрлись из мозга — и с алчущей жадностью засунул конфету в рот…       В это же мгновение Сатору стремительно схватил мачете и снёс падальщику голову. Та отлетела в стену, а тело, еще немного задержавшись вертикально, медленно рухнуло на пол. Не теряя больше времени, он поднялся и подошёл к отсечённой голове. Падальщик, чья пасть ещё напоминала человеческую, с ровными зубами, сейчас выкрашенными в шоколадный цвет, всё ещё разевал её, будто дожевывая конфету. Годжо вонзил ему в голову мачете.              Почти что акт милосердия. Иначе отсечённая голова с неповреждённым мозгом будет вечно валяться здесь, на съедение грызунам.              Падальщик затих — а позади раздался чуть более громкий хрип. Сатору сразу же повернулся, подошёл к умирающему и опустился на колени. Осмотрел его раны ещё раз и снова убедился, что спасения нет. Важные органы были повреждены, из шейной артерии стекала кровь. И даже если предположить, что его могли бы заштопать прямо здесь, оказав первую помощь, доставить его в больницу общины нереально. До того времени он попросту не доживёт.              Но не это всё равно было главным фактором. А то, что приток такой дозы вируса в его кровь через укусы падальщиков гарантировало этому бедолаге медленное, болезненное превращение в такого же монстра.              Вакцины от обращения попросту не существовало. За тридцать лет вирус Сукуна настолько часто менялся, мутировал и адаптировался ко всем возможным вакцинам, что человечество до сих пор не придумало, как остановить обращение в заражённого.               — Скажу тебе честно, — убедившись в своих догадках, произнёс Сатору с тяжелым вздохом. — Ты умрёшь, я не могу тебя спасти. Вирус в твоём теле все равно обратит тебя, я уже вижу, как он расползается по твоим венам. Поэтому мне придётся тебя убить. Я не могу оставить обращённого, не повредив ему мозг.              Мужчина, лет сорока, с самой обычной внешностью и потухающими глазами, воспринял эту новость спокойно. Уже и сам понял, что его не спасти, ещё до прихода Сатору. Поэтому, с трудом дыша, набравшись сил, прохрипел:               — Передай… моей дочери… передай, что я… ошибался… что люблю… её…               — Передам, — кивнул Сатору, усевшись рядом с умирающим и положив свою руку ему на грудь. Это единственное, что он мог сделать — проводить в последний путь человека, даже если и незнакомца. Он и сам часто думал о смерти, о том, что его собственный путь рано или поздно закончится вот так же, в крови и лезвиях зубов, и мечтал бы, чтобы в последний путь его проводил любимый человек. Или хотя бы тот, кого он знает. Или даже просто человек. Поэтому сделать эту малость — не оставить умирающего наедине с собой в последние секунды жизни — считал своим долгом.               — Киото… пригород… там ферма.. — захрипел тот. — Дочь там… Её зовут… Кугисаки Нобара. Скажи ей… скажи, что я люблю её, охотник…               — Скажу, — заверил Годжо, проглотив непрошенный сухой комок в горле. Пусть он и лицезрел смерть невинных гражданских уже сотни раз, но всё равно не мог отстраниться от неё настолько, чтобы ничего не чувствовать. — Я скажу.              Он видел, как пульсация внутри человека ослабевала, всё сильнее и сильнее, начиная из бледно-синего цвета превращаться в серый. Вирус Сукуна всё больше поглощал его организм. Глаза человека стали постепенно угасать и стекленеть.              Сатору поднял рукой повязку на лице и обнажил свои глаза, глядя в умирающие. Он уже знал, какой эффект они производят на людей.               — Ты… — последние слова сорвались с уст человека, на него снизошло умиротворение. — Ты… ангел…               — Спи спокойно, — проговорил Сатору тихо, наблюдая, как последняя мысль об ангелах и божествах посетила угасающий разум и заставила уголки губ человека чуть приподняться в почти радостной, благоговейной улыбке, словно перед смертью он только что действительно лицезрел настоящего ангела и уверовал в то, что уходит в рай. Туда, где его якобы ждут.              Потом его взгляд погас, замер, остекленел. Он умер.              Вздохнув, Сатору снова надел повязку. Потом усталым движением пронзил голову умершего лезвием мачете, уничтожив мозг. Быстро взглянул на наручные часы. Со звонка Нанами прошло уже двадцать минут, значит, в запасе ещё столько же до приезда поддержки.              Самое время заняться тварью. И, забыв в пылу схватки обо всём увиденном, наконец-то ощутить себя живым.              Тварь, словно ощутив его решимость, издала громкий, пронзительный рык сверху.