Королева-солнце

Я родилась в год Петуха, в то время, когда хризантемы стойко доживают свои последние дни и засахариваются первым морозом. И это было действительно лучшим временем для моего рождения, время, когда замолкает все. Тишина, холод и одиночество. Я была одинока сколько себя помню. Женщина, родившая меня, императрица Хван Бо, более всего мечтала о ребенке другого пола и другого здоровья. Мой отец - император Кванчжон, мечтал о ребенке другого пола, другого здоровья и самое важное, о ребенке от другой женщины. А мой отец был из тех людей, которые всегда добиваются своего во что бы то не стало. Я любила императрицу, какой ребенок не любит мать? Она была моим морем и иногда море было терпимым и ласковым, когда изредка мы втроем с отцом сидели в покоях с чашечкой грушевого чая. Она гладила меня по голове и с упоением рассказывала императору о моих достижениях в рисовании, каллиграфии или вышивке. Отец слушал все это, также, как слушал отчеты чиновников, ведь это его долг. Как бы Ен Хва не старалась, лицо его не выдавало никаких эмоций. И если в пафосном докладе императрицы было больше пунктов, чем обычно, и я выполняла все свои детские обязанности идеально, он изредка кивал головой. И это было высшей степенью его похвалы. Мы всегда встречались в одно и то же время, время, когда солнце встречается с гладью воды на озере, и как только замолкали цикады, он уходил. И так было каждый месяц. И только в эти редкие минуты я могла представить, что у меня есть настоящая семья. А после Ен Хва опять отправлялась в объятья соджу, а я была предоставлена огромному количеству прислуги, которым, впрочем, не было до меня никакого дела. Чему я была очень рада, безразличие намного лучше жалости. Иногда, когда Ен Хва была трезва, она могла поинтересоваться моим здоровьем или подобрать с придворным ювелиром для меня новую безвкусную заколку. - Это хоть как-то отвлечет внимание от твоего лица. Немного поморщившись проговорила императрица, поправляя увесистую нефритовую шпильку в моих волосах. Я мельком глянула в зеркало и как всегда увидела грязное буро-синее пятно разлившееся от моего правого виска до подбородка. Я ненавидела зеркала. - Твой учитель сказал, что ты не выучила заданное стихотворение, ты не достаточно стараешься, с таким лицом точно не можешь позволить себе быть тупой. Она засмеялась и крикнула служанке - Почему моя чаша пуста, дрянь? Испуганная служанка тут же бросилась кланяться, извиняться и причитать, доливая соджу в бокал императрицы. - Что за невинная напуганная мышь? Думаешь, я поверю твоим извинениям, я знаю таких тварей, я вижу насквозь всех вас. Ен Хва опрокинула еще одну чашу, взгляд ее стал совершенно стеклянным, она взяла в руку хлыст и посмотрела меня. - Иди. И я ушла. Но звонкий щелчок хлыста и подвывающие крики служанки долгое время звучали эхом в моей голове. Как напоминание и как предзнаменование. ... Сегодня весь королевский двор был залит солнцем. Я с энтузиазмом взяла свиток бумаги, кисти и краски и через крыло прислуги пробралась на летнюю веранду, нашла укрытый гиацинтами уголок и начала рисовать. Я рисовала чопорных придворных дам, сутулистых прачек и поваров с красными лицами, рисовала их болтовню их смех и песни, их трудолюбивые мозолистые руки. Всю ту жизнь, что можно было выхватить и оставить себе. Я была их молчаливой тенью. - Я тоже люблю это место. Услышала я за спиной. - Можно посмотреть? У тебя очень красиво получается. Мне не нужно было оборачиваться, я точно знала хозяйку этого хрустального голоса, но я все-таки обернулась. Она стояла в золотистом ханбоке, обрамленная солнечными лучами, будто еще раз подтверждая одно из прозвищ, что дал ей народ: королева-солнце, королева Хэ. И если бы меня спросили, что в этом мире я ненавижу более всего я бы сказала : "Хэ Су". Ведь именно она отняла у меня все то, что должно принадлежать мне поправу. Из-за нее отец не хочет и смотреть на меня, а мать не расстается с бутылкой соджу. Ох, как бы я хотела высказать ей все, но не могу... Глаза мои сузились, сердце забилось быстрее. Я вложила в этот взгляд, все одолевавшие меня чувства, быстро выхватила свиток и скрылась в глубине сада. Я бежала долго, сначала сквозь лощеные королевские угодья, потом пробиралась сквозь дебри акаций, потом сквозь уставшие ивы к водной глади озера. Я знала все тропинки этого дворца, где местные мальчишки-евнухи собираются чтобы пропустить пару кувшинов дрянного поила, что они называют сливовым вином. Знаю подкопы под дворцовой стеной, через которые местные служанки бегают на свидания в город, а коробейники передают цветные флакончики и шелковые платки придворным дамам. Но было у меня особенное любимое место, близ восточной стены дворца, скрытое зарослями бамбука - старая, забытая всеми, замшелая беседка. Когда императрица впадала в полное беспамятство, я часто убегала именно туда, ведь это место принадлежало только мне и только я могла выбирать, что взять с собой в этот мирок: там не было места дворцовым интригам, смешливому шепоту и косым взгдам, не было похмелья императрицы Хван Бо, не было стального взгляда отца, не было Хэ Су, не было Хэ Рё. Да, кстати, я погорячилась, сказав, что ненавижу Хэ Су больше всех на свете. Больше всех на свете я ненавидела Хэ Рё. "Мой персиковый цветок", - называл ее отец. Мы будто по насмешке богов были ровесницами, сводная сестра была немногим старше меня и была рождена в день, когда распускаются бутоны персикового дерева. Красота ее действительно была сравнима с красотой цветущего дерева. Любимица всех и вся. Со дня рождения император не выпускал ее из рук, а если это все-таки происходило, то все остальное окружение, включая ближайшую свиту, 13 принца и конечно же королеву-прачку продолжали дышать на нее, как на бесценную драгоценность. Казалось, что без обожания на этот "персиковый цветок" могут смотреть только двое людей на этой планете: я и моя мать. Часто, прячась в сени акаций, я наблюдала за прогулками императора, королевы-прачки и Хэ Рё. Смотрела на то, как нежно отец заправляет выбившиеся пряди за ушко своей любимой дочери, как он ласково поддерживает руку второй жены, чтобы ей было удобней идти, а иногда подхватывает их обеих на руки, словно они легкие хлопковые пирожные, а не люди. Я слушала их смех их долгие разговоры обо всем на свете и о новой поделке из сухих цветов, которые Хэ Рё с Хэ Су собрали на прогулке и о далеких землях, где люди летают на больших железных птицах. Я тоже делала поделки из сухих цветов, а еще, к своим 8 годам, я знала уже больше 1000 иероглифов, и могла перечислить названия почти всех созвездий ночного неба Коре. И я училась, и училась и училась, потому что должна быть умнее пустышки Хе Рё. Если я буду знать больше иероглифов, мой отец обязательно будет смотреть такими же глазами, а моя мама начнет также заплетать мои волосы и помогать собирать цветы для поделок. Я заслуживаю этого, заслуживаю больше, чем Хэ Рё. И я буду учиться еще усерднее, чтобы доказать это. Но как бы я не презирала «грязную прачку» и «прачкино отродье», как называла их мать, я не могла перестать рисовать их.