Чхве Чонхо и Кан Ёсан

             Итак, что мы имеем?              Мысли…       Слишком хаотичные.       Слишком непостоянные.       Слишком зацикленные.       Они роились в голове опасно жужжащими шершнями. Попробуй отвлекись, и жало воткнётся в разум, заставляя голову болеть. Кружиться в опасном танце. В хороводе однотипных мыслей. В хороводе одних и тех же воспоминаний. В хороводе собственных желаний. Низменных. Греховных. Неконтролируемых.              Что же ты со мной делаешь?              Всего один взгляд и ты сходишь с ума. Мысли разлетаются испуганными бабочками, оставляя в пустой голове блуждать эхо от шуршания их крыльев.       Взгляд карих глаз переменчив. Он то нежен, сбивая с толку, приманивая. То становился хищным, впиваясь в сознание когтями, выдирая из его тёмных углов самые потаённые желания.       А ещё взгляд бывает молчаливо-умоляющим…              Что же ты со мной делаешь…              Глаза блестят от слёз.       Накрывающая рот ладонь не даёт громким стонам прорываться наружу.       Язык… скользящий по влажной от пота шее — по нему растекается солоноватый привкус.       Сбивчивое дыхание.       Высоко быстро вздымающаяся грудь.              Зачем ты делаешь это со мной?!              Руки Чонхо привязаны к изголовью кровати алой лентой. Её цвет красиво гармонировал с загорелой кожей Чонхо. Ёсану она мерещилась стекающей из вен кровью. Такой же тёплой, как тело любимого макнэ. Такой же жаркой, как развратное тело любимого макнэ. Такой же развратной, как плотно обхватывающий твёрдый член анус любимого макнэ.              Всегда и во всём Чонхо на первом месте.       Всегда и во всём Чонхо стремится к победе.       Всегда и во всём Чонхо желает быть главным.       Даже сейчас. Подчиняясь своему любимому хёну, он оставался выше него во всём. Оставался сильнее и выносливее. Смелее и устойчивее. Настойчивей и более волевым.              Я знаю тебя, хён       Я знаю, чего ты хочешь              Ничего Ёсан не желал так, как быть с Чонхо. Никого он не хотел настолько безумно, как его. Он знал, что, зная об этом, Чонхо умело манипулировал им. Умело? Усилия и не требовались.              Я знаю, почему ты так жаждешь меня, хён              Ёсану хотелось рычать раненым зверем. Неконтролируемая агрессия, направленная на макнэ, заставляла его бёдра неистово врезаться в его зад. Он заставлял его кричать. Мычать слюняво, вкладывая в эти звуки мольбу. Мольбу не останавливаться. Быть ещё яростнее. Вытрахать из него все силы. Заставить вымотаться так, что сладкая боль в мышцах будет преследовать ещё не один день. Заставить дойти до исступления, чтобы пожар в заднице затмил всякий разум.              Мы с тобой оба извращенцы, не так ли, хён?       Будь со мной таким       Будь таким ТОЛЬКО со мной…              — Чонхо! — выдохнул Ёсан, вдалбливаясь в того так, будто хотел сломать его спиной кровать. Анус сжимался капканом. Дрожал так, что Ёсан это отчётливо ощущал.       Как и Чонхо ощущал пожар внутри себя. Ощущал, с какой силой вторгается в него любимый хён. Очень сильно. Очень охотно. Очень несдержанно. И очень больно. Особенно в начале, когда анус ещё толком не подготовлен. Как же Чонхо нравилось это болезненное ощущение, быстрыми змеями разбегающееся по всему телу. Оно вцеплялось в соски. Отдавало волнением в паху. Заставляло скулить. Заставляло разум отказывать. Переставать думать рационально — боль это не нормально.              Чонхо любил боль. Боль, что через удовольствие ему доставлял любимый хён. И хёна он любил. До безумия. Зная, что он не посмеет отказать. Не посмеет потому, что любит с тем же безумием. Ёсану нравилось причинять особую боль своему любимому макнэ. Любил, потому что тот это любил.              И ты…       И я…       И вместе мы с тобою на века…              Дай мне то, чего я хочу, хён, и я дам тебе то, чего хочешь ты…