Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1945 Первого января Том Риддл проснулся новым человеком. Он больше не был подопечным, не находился под присмотром опекунов. Не было никого, чьим указаниям он был обязан подчиняться, никого, перед кем он должен был отчитываться. Единственным лицом с законной властью над жизнью Тома был сам Том. Это была истинная независимость. Со вздохом глубокой удовлетворённости Том завернулся в одеяла. Он обернул руку вокруг Гермионы и притянул её поближе, устраивая её макушку под своим подбородком. — Том, — сказала Гермиона сдавленным голосом, просыпаясь от своего сна, — который час? — Сегодня не надо в школу, Гермиона. Спи дальше. — Том, — Гермиона толкнула его в грудь. — Ты должен вернуться обратно в свою комнату! — Нет, не должен. — Что, если твоя бабушка придёт и застанет нас в таком виде? — Тогда, — сонно пробормотал Том, — она пригласит пастора на чай, чтобы он мог зачитать нам стихи из Писания. Какой он выберет? Хм-м. У преподобного Риверса было несколько любимых. «Тот, кто лишь смотрит на женщину с вожделением, уже нарушил супружескую верность в своём сердце». Хочешь быть нарушительницей верности, Гермиона? — Нет, — сказала Гермиона, перевернувшись к нему лицом. — «Своём сердце»? Почему это делает меня нарушительницей? Одному из нас надо быть женатым, чтобы это было нарушением супружеской верности! — Было бы некрасиво назвать тебя прелюбодейкой, — ответил Том. — Учитывая полное отсутствие какого бы то ни было прелюбодеяния — уж не говоря о логистических сложностях прелюбодеяния в одиночку. Ты же понимаешь, что я не могу быть виноватым в этой ситуации. Пастор слишком хорошо знает, кто платит ему жалованье, — он зевнул, потянулся, и его мышцы заскрипели от недостатка использования. — Прости, Гермиона, но ты нарушительница. — Но я даже не смотрела «с вожделением» ни на кого! — Не смотрела? — Никогда. — Может, мысли, полные вожделения? Сны тоже считаются. — Никаких. — Ты точно уверена? — Да! — Знаешь, — прошептал Том, — если бы у тебя нашлись какие-то, я бы никому не сказал. Ты можешь мне доверять, Гермиона. — Ты хочешь услышать о моих, эм, непристойных снах? — с недоверием спросила Гермиона. — И добавь как можно больше подробностей. — Хорошо, — сказала Гермиона. — У меня один был, не так давно. — Продолжай, — поторопил её Том, приподнимаясь на локте. — Ну, там был мальчик, и он спал в моей кровати. — Да что ты? — Да, — подтвердила Гермиона, и она звучала очень серьёзно. — Он также очень беспокойно спал. Всю ночь он не мог держать свои руки при себе. И у него был большой, огромный, надутый… Том почти не дышал в предвкушении. — …эгоизм и самомнение, — закончила Гермиона. Она укоризненно посмотрела на Тома. — Вот правда, Том, что ты рассчитывал, я скажу? К его разочарованию, Гермиона скинула одеяло, которое Том так скрупулёзно обернул вокруг неё за ночь, надела тапочки и удалилась, чтобы приступить к своему утреннему моциону. Том остался один в кровати, удручённый до невозможности, но ничуть не обескураженный. Преподобный Риверс, пастух стада сиротского приюта Вула, бы не одобрил. Но Том был уверен, что деревенский пастор Хэнглтона — после тонкого напоминания, что благодеяние этого человека было получено из плодов поместья Риддлов, — с энтузиазмом бы предложил оправдание от имени Тома. Это было привилегией статуса Риддла как ведущей семьи в их социальном кругу, и это придавало мнению Тома больший авторитет, чем у обычного человека. К нему прислушивались, его слова имели вес. За исключением когда его аудиторией была Гермиона Грейнджер. Досадно, что его сигналы были неверно истолкованы, а его инициативы — отбиты. Впервые за долгое время Том оказался вожделеющим — очень вожделеющим, — и он был вынужден признать, что это очень неприятное ощущение. Он простонал, падая на подушки, раздосадованный состоянием своих собственных досад. Он мог признаться, что его чувства были жалкими, и как же тревожно было наблюдать это ослабление дисциплины, его постоянную капитуляцию перед огненной бездной Искушения. Его ум был как никогда острым, воля — твёрдой, но тело было слабо к делам плоти. Хотя он мог бы обидеться на Гермиону за те неприятности, которые она на него обрушила, он не стал. Это был лёгкий выход — трусливое прибежище, подобное тому, как собутыльник в кабаке обвиняет буфетчика в собственном пьянстве. Нет, Гермиона не была виновата. Виноват был Том, а точнее, различные железы в его теле, которые посылали ему по ночам похотливые сны, а утром будили его с мучительно несбыточными ожиданиями. Эти различные железы всё ещё занимались своими тлетворными делами, когда Гермиона вернулась в свою комнату, одетая в свежий наряд — блузку под толстым шерстяными джемпером, скромную юбку и пару аккуратных лаковых туфель на шнурках. Гермиона напевала себе под нос, проводя расчёской по своим пушистым волосам и морщась, когда щетинки попадали в колтун, который нельзя было вычесать. — Почему ты ещё в кровати? — спросила Гермиона, усаживаясь на стул за рабочим столом и раскладывая зеркало. Она стала изучать узелок, проводя по нему кончиком палочки. — Сейчас без пятнадцати девять. Они уже приступили к завтраку. Том покашлял, перевернулся на живот и натянул одеяло покрепче вокруг себя: — Слишком холодно. — Наложи заклинание. Ты волшебник или кто? — Моя палочка на прикроватной тумбочке с другой стороны кровати, — парировал Том. — До неё слишком далеко тянуться. — Как любопытно, — сказала Гермиона, распутывая колтун. — Когда я впервые тебя встретила, я никогда не приняла бы тебя за бездельника. — Когда ты впервые меня встретила, — сказал Том, внимательно наблюдая за тем, как Гермиона откидывает волосы на плечо и обнажает бледный участок кожи на шее, — я не принадлежал к праздному классу. Теперь, когда я им стал, я обязан соответствовать требованиям должности. — Не понимаю, почему тебе надо это делать в моей кровати, — возразила Гермиона. Она посмотрела в зеркало, в котором отражение Тома раскинулось под её одеялами. — Нашей кровати, — сказал Том. — Раз уж я достаточно благороден, чтобы делить с тобой комнату в доме, это делает эту кровать нашей. Всё было бы по-другому, конечно, если бы ты платила мне ренту. Гермиона фыркнула: — Теперь ты играешь в лендлорда, Том? А ты ещё называешь Нотта паразитом. — Он — да, а я — нет. Я же не взял с тебя ни кната? — Как будто благородный Том Риддл брал бы плату в кнатах. «Фунт мяса для меня бесценен», — процитировала Гермиона, расчёсывая волосы. — «Он — мой, я им распоряжаюсь!» — Похоже на Шекспира. — Если бы ты прочитал книги, которые я отдала в приют Вула, ты бы знал, — сказала Гермиона. — Я отдала целое Первое фолио на Рождество тридцать седьмого! — Я только прочитал «Зимнюю сказку» и не потому, что считал её занимательной, — сказал Том. — Остальное могло бы пойти к чёрту, мне без разницы. Это всегда одна и та же история в каждой пьесе: достойные вознаграждены, виновные наказаны, а друг-комик рассказывает пошлую шутку о порче воздуха или отложении личинки. Никогда не понимал, почему тебе так сильно нравится театр. Серьёзные пьесы — сплошь мелодрама, а комедии — вульгарность, облачённая в пентаметр, спектакль и иллюзию «культуры». Разумный человек обязан… Гермиона отложила расчёску и принялась расстёгивать воротник своей блузки, наклонившись к столу, чтобы лучше посмотреть в зеркало. Со вздохом она потянулась в ящик стола и достала банку крема, затем принялась наносить его на шею и горло, её плечи были голыми за исключением тонких лямок сорочки, которую она носила под блузкой. Тому было сложно оторвать взгляд от этого зрелища. Он покашлял: — Гермиона? — Да, Том? — Какого чёрта ты делаешь? — Лечу отметины, которые ты оставил прошлой ночью, — сказала Гермиона, размазывая крем под своей челюстью. — Когда твои усы отрастают, они колются. Ты оставил на моей коже ссадины. Рука Тома незамедлительно потянулась к его подбородку. Он побрился рано утром вчера, но к позднему вечеру щетина потемнела бы на его коже. Его усы росли медленнее бороды, но он предпочитал ходить чисто выбритым, а не отпускать их, в отличие от других старшеклассников Хогвартса, которые принимали традиционные идеалы волшебников без малейшего намёка на сожаление. — Прошу прощения. (Том сказал это не всерьёз). В следующий раз, я не буду так груб. (А это всерьёз). — Извини? — сказала Гермиона. — В следующий раз? — Завтра, — сказал Том. Он посмотрел на часы над каминной полкой. — Точнее, сегодня ночью. Ты останешься здесь до начала семестра на следующей неделе — я договорился, чтобы бабушка организовала это с твоей мамой. — Почему ты не сказал мне раньше? — требовала Гермиона. — Я же сказал тебе взять с собой запасной одежды? Всё остальное, что тебе нужно, уже здесь есть, — сказал Том. — Они не дадут нам разделить комнату, когда мы вернёмся в Хогвартс, поэтому лучше всего использовать это время по-максимуму, пока есть такая возможность. И нет никого другого, кто мог бы выступить в качестве надёжного свидетеля любых обвинений в неподобающем поведении, направленных против тебя, Гермиона. Кто ещё может быть — лейтенант Тиндалл? — Том не мог заставить себя использовать его имя. Это было слишком фамильярно, а они не были друзьями, что бы ни думал Тиндалл — или, точнее, подразумевал об их отношениях. — Он не перечислил двести фунтов бедным детишкам Северного Йоркшира. Гермиона покачала головой и застегнула пуговицы блузки, расчищая всякую всячину, заполонившую её стол, а затем собрала вещи, разбросанные по комнате, включая вечернее платье, которое было наброшено на спинку стула. Она отвлеклась, и за это время железы Тома пришли в спокойное состояние. Быстро оглядевшись по сторонам, он смог удалиться в свою спальню, сохранив достоинство. Он был рад, что находится дома, а не в Хогвартсе. Он не сомневался, что если бы он зашёл в душ в ванной комнате спальни Слизерина, то его встретил бы шум, отдающийся эхом в сливных отверстиях, — проявление забав василиска. Существо, по какой-то причине, забавляли неудачные «попытки» Тома в обеспечении себе партнёра для случки — не то чтобы Том вообще пытался. Что касается «обеспечения» — конечно, но это было ни для какой обыденной причины вроде случки. Том пытался объяснить это василиску, но, должно быть, его способности к переводу были дефективными. Василиск отказывался верить Тому на слово и продолжал давать ему советы, как привлечь самку. Спрятать еду в её гнезде, чем свежее, тем лучше; помочиться на её пороге, убедившись, что он не пил полдня, чтобы произвести наиболее мощный запах; подождать, пока она съест много еды и станет сонной и вялой во время переваривания, затем обвить её, пока она не устанет от попыток его прогнать. «Совет дрянной, как и ожидалось», — подумал Том. Последний кусочек информации оказался не столь многообещающим, как показалось на первый взгляд. Спустившись после мытья и бритья, Том увидел, что Гермиона уже обогнала его на завтраке. Стол был занят несколькими гостями, которые остались в Усадьбе Риддлов на ночь. Местные жители Северного Йоркшира отбыли к себе домой после того, как определился победитель турнира по бридж, но гости, прибывшие поездом, были приглашены на ночь, пока утреннее железнодорожное сообщение не возобновит работу. В их число входили Грейнджеры и Тиндаллы, которые были бодры и веселы, накладывая себе с общих блюд яйца, фасоль и картошку кубиками, обжаренную в жире от говядины со вчерашнего ужина. Самым бодрым из всех был Роджер Тиндалл, который, казалось, отдохнул лучше всех остальных. Однако его образ был испорчен помятостью формы, которая выглядела так, будто он проспал в ней всю ночь. Его воротник был смят и лежал наискосок — признак того, что кто-то плохо развесил одежду перед сном, и хотя он пытался спрятать его под галстуком и отворотами кителя, Том заметил это и не мог оторвать глаз. — …И тебе хватило присутствия духа, чтобы разжечь огонь и накрыть меня одеялом, — сказал Роджер Гермионе. — Я должен выразить тебе моё величайшее сожаление, Гермиона. Я не знаю, что нашло на меня — должно быть, путешествие поездом или излишний бокал вина. Мне страшно подумать, что я был такой скучной компанией. Ты, должно быть, считаешь меня полным и абсолютным отбросом. — Я бы никогда так не подумала, Роджер, — сказала Гермиона, ковыряясь в содержимом своей тарелки. Она перевела взгляд с Роджера, когда подали маслёнку, и начала намазывать маслом тост с таким усердием, что её нож прорезал дыру в хлебе. — Это не твоя вина. У тебя очень ответственная должность, ты защищаешь Британию. Зная это, я бы не позволила себе разбудить тебя. Если кто-то и должен извиняться, то это я. — Если ты мне позволишь, я бы хотел исправить ситуацию… — Какую ситуацию? — спросил Том, проскальзывая возле Роджера. Горничная у серванта поспешила налить ему чаю и подать два кусочка тоста, которые держались в жаровне, чтобы оставаться тёплыми. — Это всё о чём? Гермиона покраснела: — Ни о чём, Том. — Ничто никогда не бывает ничем, — сказал Том. — Что-то случилось прошлой ночью? — Ничего не случилось, боюсь, — сказал Роджер с робкой улыбкой. — Лишь огромное разочарование. С обеих сторон, смею надеяться. — Всё в порядке, Роджер. Давай мы оба сотрём это из наших воспоминаний. Продолжать об этом думать не принесёт никакой пользы. — Ну, — сказал Том, — я это из своих мыслей стирать не собираюсь. Дай мне послушать, и я сам решу, насколько «ничего» произошло прошлой ночью, — он угрюмо взглянул на Роджера. — Гермиона — моя гостья. Кроме того, она почтенная девушка, а это почтенный дом. Я не потерплю никаких гнусных дел под своей крышей, спасибо. — Кто назначил тебя судьёй? — сказала Гермиона. — И кто сказал, что это твоя крыша? — спросил Роджер. — Я, в обоих случаях, — нетерпеливо сказал Том. — А теперь, если не возражаете… — Я думал, это дом твоего дедушки, — сказал Роджер, метнув взгляд на конец стола, где мистер Риддл расправлялся с сэндвичем с говядиной с коричневым соусом, держа у локтя развёрнутую копию «Йоркшир Пост», не подозревающий, что за ним наблюдают, а также не подозревающий, что капля соуса упала на газету. Том нахмурился: — В законном смысле, да. Но он также станет моим в законном смысле. Сейчас есть просто небольшая заминка. — «Заминка», — повторил Роджер. — Какое забавное слово для использования по отношению к своему отцу. Кстати, как он поживает? Мы рассчитывали встретить его, но никто не слышал и слова о нём за всё то время, что мы здесь. — Он уехал в отпуск, — сказал Том пренебрежительным тоном. — Он неважен. — Но он твой отец, — сказал Роджер. — Как это он неважен? Глаза Гермионы загорелись от любопытства: — Разве ты не переживал о его здоровье? Разве это неважно? — Неважно. Уже нет, — пробормотал Том. — Он отбыл в Харрогит. Доктора придумали новое лечение под названием «гидротерапия». Они упомянули что-то о восстановлении его внутреннего баланса, что это ни значило. Миссис Уиллроу отсылает ему каждую неделю корзинку со всеми его любимыми в детстве тортами и печеньями, а бабушка приказала Брайсу выслать его лошадь вагоном для скота, чтобы он мог кататься на собственном звере вместо арендованного. Ему довольно неплохо самому по себе. Твоё беспокойство необоснованно. Харрогит был курортным городом, маленьким городком в Йоркшире, и он был прославлен в своей репутации пользы для здоровья и отдыха благодаря своим минеральным скважинам. Это было место отдыха для рабочих Шеффилда и Йорка, индустриальных городов, которые превратились в мрачные заводы военных материалов за последние годы. Хотя бабушка и дедушка Тома всё ещё ездили в Йорк, чтобы сшить свою одежду, — они запаслись отрезами камвольной шерсти и габардина до введения нормирования ткани в сорок первом — и чтобы купить более экзотичную бакалею, которую не закупал лавочник Хэнглтона, в основном их социализация происходила в чайных и обеденных заведения Харрогита. Он слышал, что этот город упоминали за ужином летом, но он едва ли обращал на это внимания, решив, что дела социального календаря его бабушки и дедушки его никак не касаются. Лишь когда он подслушал перешёптывания горничных, Том узнал, что случилось с его отцом после Проишествия. Его выслали — Том знал это, — но не просто в долгий отпуск. На лечение. Том понял, что понятие «лечение» означало. Он слышал, что это обсуждали в кабинете настоятельницы сиротского приюта Вула не один раз, и использовалось это в связке с несколькими зловещими фразами: «За ним присмотрят», «Доктор сказал» и «Это для его же блага». Поскольку это его отца выслали, а не его, Том не испытывал особого сочувствия к мужчине. Его опыт показал, что было нетрудно избежать лечения. Если человек просто притворится, что ему не требуется лечение, его необходимость никогда не будет обсуждаться. Если, однако, человек был не в состоянии выполнить такую простую задачу и выглядеть убедительно — тогда он заслужил, что получил. К его ужасу, Гермиона и Роджер Тиндалл не понимали этого и клевали его на протяжении всего завтрака. — Какого рода недуг беспокоит его? Боевой дух всегда помогает с такими вещами. Ты мог бы пойти на экскурсию в монастырь Монктона, это недалеко от Харрогита. Каждую среду вечером они устраивают групповые спевки для выздоравливающих солдат, находящихся в отпуске по уходу за больными, так мне сказала одна из гостий с твоей вечеринки. — Том, хочешь навестить его до начала семестра? — Как это прискорбно — твоя семья обратилась за советом к поверенному? — Я могу пойти с тобой, если захочешь! — Нельзя оставлять его в изоляции, или он станет симулировать. Всё в голове, понимаешь. Том был благодарен горничной, когда она прошептала миссис Риддл, что автомобиль подъехал ко входу и готов отвезти гостей на вокзал. Это было тактичным напоминанием, что всем стоило заканчивать с едой, а не донимать Тома вопросами. Сущая наглость — лезть в чужие личные дела за обеденным столом без малейшей доли приличия. Это было вершиной дурных манер, и эффект усиливался их неосведомлённостью о собственных проступках. Человек, которого допрашивают в его собственном доме? Этого нельзя было вынести! Возмутительно. Гермиону, конечно, не в чем было винить. Это всё Роджер Тиндалл — зачинщик всех проблем Тома. Том полноправно обвинял его в какой-то таинственной ситуации, которая произошла между Тиндаллом и Гермионой вечером накануне. Гермиона вела себя неловко с парнем за завтраком, будто ей причиняла боль даже мысль остаться с ним наедине слишком надолго. Во имя приличия Том наблюдал за процедурой отъезда на расстоянии. Пальто, шарфы и зонтики были принесены и распределены между их владельцам. Были розданы газеты, а также упакованные ланчи с холодными сэндвичами с говядиной и маленькими сладостями с вечеринки, завёрнутые в прочную коричневую бумагу и перевязанные шпагатом. Затем последовал обмен визитными карточками, последнее прощание, шквал поцелуев в щёки. Спрятавшись за декоративной цветочной композицией, Том слушал, как Роджер прощается. — …Если ты будешь писать мне на адрес кабинета департамента, письма будут доставлены срочной почтой. Но цензоры открывают и читают всё, что получают, поэтому тебе нельзя писать что-то требующее слишком бережного обращения, — сказал Роджер. — Они подвергают цензуре и исходящую почту? — О, без вопросов. Я бы сказал, что они слишком старательны с ней, — Роджер рассмеялся и продолжил. — Ты же закончишь в июне? Тебе стоит вернуться в Лондон после выпуска. У тебя светлый ум, я бы не хотел, чтобы он пропадал зря. Я бы за тебя поручился, разумеется, и мой дедушка тоже. Мы могли бы подумать о том, чтобы ты начала со стажировки секретаря в департаменте — это не так уж много, работа в правительстве далеко не роскошная, если ты отчаянно нуждаешься в деньгах, но всё же это жизненно важная профессия. Хорошие льготы, не нужно беспокоиться о подсчёте продовольственных талонов, и ты будешь обеспечена всем необходимым, когда война закончится. — Не знаю, Роджер, — сказала Гермиона, и её голос немного задрожал от неуверенности. — Я пока ещё не решила. — Поверь, я бы не хотел, чтобы ты тратила время на подачу чая и письмо под диктовку, — сказал Роджер, похлопав Гермиону по плечу. — Увидимся летом, хорошо? Береги себя и не падай духом, Гермиона. Роджер оставил чинный поцелуй воздухе возле её щеки, прошептав последние слова слишком тихо, чтобы Том мог услышать их. Гермиона приняла это с жёсткой осанкой, когда Роджер наклонился, а потом отодвинулся, повернувшись к горничной за своим пальто. Тиндаллы удалились, Гермиона и миссис Риддл помахали им с крыльца, держа в руках платочки. Мотор поехал вниз по холму, звуки двигателя вскоре растворились в стене утреннего тумана, влажной дымке, которая смешивалась с непрекращающейся зимней моросью. Том вышел из-за цветочной композиции: — Я всё ещё не знаю, что ты находишь в нём. Гермиона нахмурилась, но не показалась слишком обиженной заявлением Тома: — Он хороший человек, Том. — Несмотря на форму и блестящие погоны, он канцелярская крыса. Он не настоящий герой войны. — Ты хочешь сказать, что только герои войны заслуживают восхищения? — брюзгливо сказала Гермиона. — Это ограничивает мой социальный круг до… майора Тиндалла и моего папы. — Пока, — сказал Том, беря её за руку и провожая её наверх к их комнатам. — В любом случае, что он может предложить? «Жизненно важную профессию»? Дополнительные пайки? Пф. Мы с тобой оба знаем, что ты можешь добиться большего, чем просто остепениться.

***

Грейнджеры остались до ланча, лёгкого приёма пищи, состоящего из вчерашнего мяса с гарниром из печёных яиц и картофеля gratiné. К ансамблю подавалось такое же лёгкое белое вино и, наконец, десерт из ассортимента почищенных фруктов из теплицы, глазированных ликёрным сиропом и посыпанных сахарной пудрой. Миссис Риддл с огромным усердием разъясняла мельчайшие детали меню ланча, щедро приправляя это французскими терминами. — Мясной соус — классический demi-glace, любимый Томаса. Здесь мы его готовим, как положено, с обрезками жаркого, а не с этой отвратительной современной готовой белибердой с завода. Подливкой из пакета. «Боврил», — миссис Риддл высокомерно фыркнула от упоминания названия. — Нет ничего плохого от небольшой чашечки бульона из говядины в поезде в холодный день, но я отказывают подавать это на свой стол, а гостям? Никогда. Война может заставить нас снизить ожидания, но она не увидит, как я снижаю свои стандарты. Разговор перетёк к другим минимальным стандартам, которые миссис Риддл сохранила в своём доме, а именно жилищным условиям, поддерживаемым для членов семьи и предлагаемым личным гостям. Она не преминула продемонстрировать, как ухоженно выглядят Том и Гермиона. Бабушка Тома узнала о том, что Том спал в подвале Грейнджеров в прошлые лета — неважно, что большинство семей Лондона спали под землёй во время воздушных налётов, — и каким-то образом расценила это плохой оценкой против способностей и компетентности миссис Грейнджер как хозяйки. — Посмотрите на их здоровый цвет лица, — сказала миссис Риддл, кивнув на Тома, который, предпочитая слушать Гермиону, научился отводить ей роль фонового шума. — Их здоровый аппетит! Это всё свежий воздух и место вокруг. В городе такого нет. Все в Лондоне должны быть набиты локтем к локтю, мы слышали все эти ужасающие истории по радиоприёмнику. Оружейницы вынуждены делить крошечные комнаты рядом с заводом, никакой приватности, кроме простыни, развешанной на крючках между кроватями. Как ужасно звучат их условия. — Со всем временем, потраченном на подготовку к вечеринке, — сказала ему Гермиона тихим голосом. Она всегда была уважительной во время трапез, но её взгляд, как и Тома, тоже стекленел от отсутствия интереса, когда чувства миссис Риддл были оскорблены чем-то слишком необычным или слишком новым, чтобы соответствовать её стандартам. — Я не успела закончить несколько рефератов, которые учителя задали на каникулы. Они сказали, что если я отвечу на дополнительные вопросы, то они проверят их по стандартам критериев экзаменаторов. — Это позволяет сэкономить время на поездках на работу и убрать с дорог транспортные средства, не являющиеся необходимыми, — заметил доктор Грейнджер. — Многие жизни были спасены благодаря тому, что машине скорой помощи не пришлось ждать, пока коммерческий грузовик разгрузит свой груз. — Мы можем сравнить ответы? — спросила Гермиона, глухая к разговору, продолжавшемуся на другой половине стола. — Ты должен был достигнуть определённого прогресса с ними. Я не смогла ответить на вопрос о состояниях изменённой материи и их отношении к состоянию небытия. Какие книги ты использовал в качестве источника? — Удобно или нет, нет никакого смысла в том, чтобы юные девушки добровольно занимались такой грязной работой, — сказала миссис Риддл. Она покачала головой и добавила. — Другое дело, если бы все они были девушками из исправительных учреждений — вот те должны быть счастливы, что им дали работу без предварительных рекомендаций. Но мужчина на радио опросил одну рабочую девушку, и она был из хорошей семьи! С нежными девушками надо обращаться нежно. — Заводы платят достойную зарплату, — заметила миссис Грейнджер. — А возможность заработать и послужить своей стране — твёрдая гарантия для юной леди: она может достойно зарабатывать, не полагаясь на поблажки хорошей семьи. Дар независимости — это то, что большинство этих девушек никогда не получали. — По моему авторитетному мнению, я не вижу более достойной награды для правильно воспитанной девочки, — парировала миссис Риддл, — чем хорошая семья. Она взглянула на Тома, который тихо шептал на ухо Гермионы, не желая, чтобы подслушали, как они обсуждают магические темы: — За дополнительные вопросы, если мы говорим про экзамен, не снимут баллы, если ты пропустишь их — ты всё ещё можешь получить идеальные сто процентов без них. И, нет, ты не найдёшь ответ в «Продвинутой трансфигурации». Да, я знаю, что это официальный учебник — смысл дополнительных заданий в том, чтобы побудить более глубокое понимание, чем основы обычного колдовства. Я могу посоветовать тебе такие книги… Гермиона прижалась ближе, её взгляд пылал. Том заметил паузу в фоновом разговоре, за которым последовало внимание бабушки — и вскоре миссис Грейнджер — к нему и Гермионе. Он одарил двух наблюдательниц быстрой, понимающей улыбкой. Он наклонил голову, подняв руку, чтобы заправить локон волос Гермионы за её ухо, и пробормотал: — Попробуй «Перенос субстанции» Уайлдсмита или «Апокриф материальности» Растрика. Последняя — чистое академическое теоретизирование, но логика в ней здравая. Недостаток в том, что тебе для неё нужна будет записка от Дамблдора. И она не была закончена — Растрик так и не нашёл способа применить свою теорию в практической работе. Они составили книгу по его заметкам, и последние слова указывают на то, что он умер от несчастного случая, испарив себя. У Гермионы спёрло дыхание: — Это кажется опасной книгой, Том. — Это просто книга, — сказал Том. — И некоторые книги стоят опасности, ты не согласна? Гермиона тихонько рассмеялась. Их ноги соприкоснулись под столом. Том провёл своими костяшками пальцев по колену Гермионы в чулке, довольный, что она не отбила его руку в ту же секунду. Миссис Грейнджер первая разорвала зрительный контакт, и её разговор с миссис Риддл продолжился, хотя и на другую тему. Десерт был съеден, трапеза подошла к концу, и неминуемый отъезд Грейнджеров надвигался с каждым часом. Окончание трапезы ознаменовалось появлением горничной с парой пальто, принесённых из гардеробной. — Гермиона, — сказала миссис Грейнджер, почти сдавшимся голосом, — ты уверена, что хочешь остаться здесь? Риддлы были очень добры и забронировали нам купе в поезде до Лондона. Нет никаких неудобств в том, чтобы ты присоединилась к нам — ты можешь провести остаток каникул дома. Роджер будет достаточно близко, чтобы навестить нас в выходные. Тиндаллы живут в Уэйбридже, это совсем недалеко от Лондона. Выражение лица Гермионы сменилось от академического восторга сияющих глаз к замешательству и затем к сомнению. — Я закончил свой реферат по трансфигурации. И по защите от Тёмных искусств, и по заклинаниям тоже, — прошептал Том, решив, что тишина слишком затянулась. — Источники выписаны в алфавитном порядке, всё, как любят профессора. Он в моей комнате. — Прости, мама, но наши экзамены всего лишь через несколько месяцев… Том улыбнулся, взяв Гермиону за руку, это действие было скрыто за завесой скатерти. Кто-то мог бы счесть это актом недобросовестного намерения Тома — уговаривать Гермиону именно таким образом. Такая мысль пришла Тому в голову, но он тут же отмахнулся от неё. Это не могло быть злонамеренным поступком, если не было ни причинения вреда, ни намерения его причинить. Он хотел помочь Гермионе. Да, было естественно — как и во всех предпринимаемых им действиях, — что там была небольшая доля следования собственным интересам: он предпочитал держать Гермиону под рукой, и не было ничего, что ему нравилось бы больше, чем проскальзывать в кровать холодным зимним вечером и находить одеяла, подогретые приятным теплом мягкой плоти, и сладко пахнущее тело. Заклинания не были тем же самым, как движущийся волшебный портрет, который не смеет и надеяться воспроизвести истинную сущность самого волшебника, даже если их внешность и манеры будут одинаковыми. В следующие несколько дней Том познал полный спектр меняющегося настроения Гермионы. Оно колебалось от тревожности, до страданий от чувства вины, до странной и невыразимой смеси жалости к себе и меланхолии. Он старался не смотреть — Том уважал чувство уединения Гермионы, хотя сам не понимал её причудливой одержимости этим. Это было таким же неудобством, как и то, что Гермиона требовала уединения, когда переодевалась ко сну. (Он попробовал принести свою ночную рубашку и одежду для сна в её комнату с ожиданием, что им стоит научиться держать вещи вместе и делить одну комнату, но Гермиона взвизгнула и вытолкала его, стоило ему расстегнуть первые несколько пуговиц. Она была потрясающе грубой. Он бы никогда не помыслил обращаться с Гермионой с такой неучтивостью и, нет, следы, которые он оставил на её горле и ключицах в своём исступлении не считаются). Обычно Тома мало заботило, нравился ли он людям и одобряют ли они его. Их мнения были неуместны, их взгляды — зашоренными, их принципы — самоограничивающими, и тем самым у них не было никакого влияния на то, что Том хотел и как действовал. Но сдержанность Гермионы сбивала его с толку. Он чувствовал, что Гермиона должна наслаждаться его обществом, ведь он специально старался узнать, какие прикосновения успокаивают её, а какие заставляют разразиться спонтанным хихиканьем. Всё это было частью его процедуры «доведения до необходимого уровня», которая давала большой успех при дрессировке акромантула. Горничные, когда к ним обращались за советом, не помогали. — Она успокоится через неделю или около, — сказала ему первая горничная. — Не волнуйтесь, сэр. Ничё, только обычные женские муки, думаю. Это хорошо. Вашей бабушке будет приятно знать, что вы двое принимаете нужные меры предосторожности-с, — она ему подмигнула и продолжила. — Она, конечно, ждёт, что семья станет больше. Но, если говорить прямо, сэр, она рассчитывает на предупреждение, когда вы к этому придёте. — Меры предосторожности, — повторил Том с бесстрастным выражением лица. — А. Да. Эти «меры». — У аптекаря в Исингволде хорошая репутация, что касается… — Спасибо, Фрэнсис, — быстро сказал Том. — Можешь идти. Вряд ли это было конструктивно, поэтому Том подождал удобного случая, чтобы спросить Гермиону, однажды поздно вечером, когда они улеглись спать, закончив послеобеденное повторение уроков. — Я не больна, — сказала Гермиона, вынимая пару красных резиновых грелок из кровати — горничная оставляла их в последние несколько дней, уверенная, что Гермиона страдала от женских недугов. — Я просто… волнуюсь. — О чём? — спросил Том. Он потянулся и зевнул, выглядя при этом очень естественно и совсем не так, как если бы он выискивал информацию. — Об экзаменах? Ты набрала все баллы за пробный вариант. Не сказать, что это сложно, когда ты научишься как расшифровывать структуру экзамена. «Оцените», «определите», «изучите» и «сравните» — когда ты знаешь, как они формулируют вопросы, ответы просты. — Ну, да, — сказал Гермиона. Она пожала плечами. — Об экзаменах. И о том, что будет после экзаменов. О… ну, знаешь, будущем. — А что о будущем? — Том никогда не тратил время, маринуясь в нерешительности. Будущее становилось настоящим, оно было неизбежным, и стоило оставить нерешительность позади. Решения всегда были ясны для него. Он измерял их по шкале, взвешивая по выгоде, ущербу, приемлемому уровню непредвиденных обстоятельств и не оставляя места для метаний и колебаний. — Моём будущем. Что я буду делать, когда впервые получу собственную жизнь, чтобы ковать её по собственным желаниям. Как я буду выбирать? Как мне взять что-то? Я всегда знала, чего хочу, но тут возникает вопрос, что можно сделать и что вообще возможно? — Гермиона угрюмо села в кровати с поникшими плечами. — Я боюсь, что я сделаю неправильный выбор или что я сделаю правильный, и окажется, что я ужасно неподготовлена. Я училась годы и годы, эти последние семь лет в школе, и ничего никогда не заставляло меня чувствовать себя такой… некомпетентной. Будто я ничего не понимаю, и всё, что мне остаётся, — пойти в библиотеку. — Тебе нечего бояться, — сказал Том, переворачиваясь на её сторону кровати и успокаивающе обвив руку вокруг её плеч. — Я тоже буду здесь. Я провёл столько же лет в школе, сколько ты. Мы исследуем будущее вместе, куда бы оно ни привело нас. Он притянул её в кровать, подоткнув под ней одеяло, затем устроился сам. Со щелчком пальцев Том выключил свет. — Ты можешь тратить столько времени, сколько тебе требуется, — прошептал он. — Ты можешь жить здесь, со мной, пока не решишь, куда хочешь пойти. Я позабочусь о тебе. В любой другой день Гермиона бы фыркнула и заворчала о «позабочусь», будто она питомец или инвалид. Но этой ночью она не проронила ни слова жалобы. Она выпустила усталый вздох и повернулась на свою сторону, показав Тому свой затылок. Том не унывал. Он обвил своими руками талию Гермионы и держал её до тех пор, пока её дыхание не выровнялось и он не почувствовал, как рассеивается её чёрное настроение. Подъём её настроения произвёл на него неизгладимое впечатление. Он решил, что произнёс правильные слова, и был глубоко благодарен своей природной способности улавливать эмоции и намерения. Если это следствие загадочных женских недугов Гермионы, то Том не думал, что кто-то ещё мог бы справиться с этим лучше. Другой человек мог обнимать Гермиону и говорить утешительные слова — в гипотетической (и крайне нереалистичной) ситуации, о которой неприятно было даже думать, — но никто другой не мог понять, что она чувствует, и убедиться, что его слова были приняты близко к сердцу, а не просто сказаны невпопад.

***

В последний день каникул Том встал рано для своей заранее организованной встречи с Ноттом. Они спланировали её в день рождения Тома. Нотту не нужны были расписания поездов или магловские шофёры: мальчик аппарировал напрямую в Усадьбу Риддлов, прибыв раньше других гостей и принеся новости об их успехе. Зачарованные письма выполнили свою работу, симпатизирующие врагам были нейтрализованы. Всё прошло тихо и незаметно, и единственное доказательство их триумфа было напечатано в незначительной сноске секции общественных объявлений «Ежедневного пророка», на последней странице, посвящённой некрологам, памятным датам и объявлениям о помолвке.       Извещения о смерти:       Грозбецки, Казимеж — Скончался в воскресенье, 24 дек. 1944 г. в госпитале Святого Мунго для магических болезней и травм, Лондон. Смерть установлена целителем Макилвриком и помощником целителя Гордоном. Мастер по ремонту астрологического оборудования, работавший по контракту с известными предприятиями Косого переулка: в «Волшебном оборудовании для умников», у Берингера и в лавке подержанных вещей на южной стороне, — мистер Грозбецки представился сотрудникам приёмного покоя больницы Святого Мунго, после чего упал без сознания в комнате ожидания. Оживить его не удалось. Целители констатировали, что причиной его смерти стала неисправность артефакта в его рабочей комнате. Тело мистера Грозбецки было найдено другом семьи и будет перевезено и захоронено в его родном городе Познань. Мы выражаем наши самые искренние соболезнования и желаем, чтобы он нашёл утешение и любимых товарищей в потустороннем мире.       Тауншенд, Фабиана — Скончалась в в воскресенье, 24 дек. 1944 г. в своём доме в Скегнессе, Линкольншир. После неё осталась семья: сын, мистер Регис Тауншенд, невестка, миссис Сюзанна Тауншенд, внуки: Уиллард (36), Норвик (32), Вайолет (25), Энгельберт (18). Её дочь, миссис Ричильда Хитток, зять мистер Лестер Хитток, внуки Эдит (33), Мордекай (25)… Этот раздел был вырезан из газетного разворота, прорезав нудный список членов семьи, которые дождались последнего вздоха своей дорогой старой бабушки, чтобы убедиться, что никто из них не взял из дома ничего, что не являлось бы правильно оговоренной частью наследства. Несколько настораживало, что у одного из их «добровольцев» оставалось достаточно сознания, чтобы добраться по камину до волшебной больницы, но преимуществом стало, что о его смерти напечатали в газете, доказав, что их действия привели к результатам. Нотт ничего не знал о том, что случилось с тремя другими письмами, которые они отправили в тот же день, поэтому Том был вынужден предположить, что они сработали, как ожидалось, без непредвиденных сюрпризов, который имел несчастье им подарить покойный мистер Грозбецки. По мнению Тома, это был успех, хотя ему потребовалось некоторое время, чтобы убедить в этом Нотта. — Разве тебя не заботит, — сказал Нотт, когда Том пригласил его в свою спальню и наложил заклинания на стены и коридор, чтобы выявить посторонних. — Что мы только что… убили кого-то? Нескольких кого-то. — У тебя инсульт совести? — спросил Том. — Мне следует напомнить тебе, что твоя семья отравила колодцы, чтобы спугнуть магловских жителей деревни. — Да, — сказал Нотт, — но они были маглами. — А все они были иностранцами. — Но они были волшебниками. — А это важно? — сказал Том. — Я никогда не видел, чтобы тебе доставляло трудности решить, что некоторые волшебники по своей природе лучше других. Лучшие, как ты и я. И такие низшие, как этот полукровка-олух Рубеус Хагрид. — Под этим я имел в виду, что кому-то происхождения Хагрида стоит посвятить себя профессии, к которой он лучше подходит — смотрителя поместья, конюшен или рабочего. Пусть думают и руководят другие. Мы все волшебники, конечно, но некоторые из нас лучшие волшебники. Более подходящие для некоторых позиций, и если так уже получилось, что более важных… — Нотт пожал плечами. — Полагаю, это жизнь. Никогда я не говорил, что низшие должны быть приговорены к смерти. — Смерть по сравнению с жизнью, состоящей из обычного труда и унижений, — заметил Том. — Между ними не так уж много разницы, не так ли? — Риддл, — резко сказал Нотт, — что ты знаешь о том, как устроена душа? Том фыркнул: — Это всё чепуха, что бы ты мне ни сказал. Я не верю в это. Да, мы носим за собой душу — без неё дементоры бы были полностью бесполезны, — но я не верю в суеверный вздор, — Том протянул Нотту половину газетного листа. — «Что лежит за пределом». Следующее Великое Приключение. Если мы все отправимся туда однажды, если только они не выдумали и это, то я с радостью скажу всем, что это я подговорил тебя прегрешить. Вот и всё, ты отпущен. Том постучал по груди Нотта кончиком своей палочки. — Это ничуть не божественное благословение, но, полагаю, я самый близкий к этому, из того, что ты можешь получить, — сказал Том самым серьёзным голосом. — Я, властью, данной мне значком старосты школы, объявляю тебя непорочным, отныне и впредь. Нотт прижал руку к груди, отвернувшись от Тома. На мгновение Том подумал, что ему было не по себе, но мгновение прошло, и они вернулись к обсуждению необходимой логистики, чтобы собирать и хранить части василиска после выпуска из Хогвартса. Том не слишком много думал о конфликтах совести. Это понятие никогда не приходило ему в голову, когда он действовал или разговаривал. Он расценивал это недугом, которым страдают другие далёкие люди, как вера, или бедность, или склонность к крепким напиткам, и не придавал этому значения, если это не затрагивало его личных интересов. А интересы его были просты: следить за тем, чтобы люди делали то, чего он от них хотел. Если они это делали, то тем самым доказывали свою полезность для него, если не делали, то доказывали отсутствие таковой и могли быть отброшены без дальнейших раздумий. Полезность Нотта была взращена за последние несколько лет, с осторожной заботой, удобрениями и подрезкой, где это было необходимо, как вьющееся растение на подпорке. Плоды преданности Нотта были приняты Томом как должное. Их текущая договорённость была выгодна им обоим, и Том не думал о том, что Нотт может засомневаться в ней, когда они так далеко зашли в своих планах. Они встретились после завтрака на лесистой дорожке за домом Нотта. Том аппарировал, вспоминая свои первые и самые сильные впечатления о месте: приглушённый свет, просачивающийся сквозь покрытый листьями лес; землю под ногами, пружинящую от разлагающегося сора; влажность, которая никогда не уходила, капающую со свода и в каждом судорожном, непроизвольном вдохе. Неиспорченная часть английской сельской местности, нетронутая плугом или топором, волшебная чаща, сохранившаяся в полном росте и защищённая от течения времён года и жадности магловских землемеров. Он почувствовал, что его тело сжалось в не-пространство, в ничто, которое соединяло одно место с другим, дискомфорт исчезал по мере того, как он выбрасывался на другом конце, как фарш из мясорубки. Том не упал в этот раз, он сохранил равновесие, сделав правильный полуразворот, которому его научила инструктор из Министерства, держа палочку наготове. Не направленной, но в руке. Воздух здесь был другим, не таким как в Йоркшире, где он тоже был влажным — прохладными миазмами влажности, которая приносила кашель пневмонии и чешущееся обморожение — и слегка залит знакомым оттенком жжёного угля и дров. В этом воздухе был сильный растительный аромат. Если бы у запаха был цвет, то у Йоркшира он бы был мрачно-серым, а этот бы был ярко-зелёным. Как теплицы Хогвартса, его окружали следы магии. Возможно, размышлял Том, это из-за менгиров на тропинке или деревьев, древних дубов с шишковатыми ветвями из древесины, подходящей для изготовления палочек. Собака залаяла, звук становился всё громче и громче, и вот уже пара фигур появилась из-за поворота тропинки: Нотт, которого тащила вперёд его собака на поводке, гавкающая, скулящая и пританцовывающая вокруг его ног, останавливающяся, чтобы обнюхать каждый камень и дерево на пути. — Доброе утро, — сказал Том, наблюдая как Нотт выпрямляется и распутывает поводок вокруг своих колен. — Хорошо выглядишь. — Как мило, что ты заметил, — сказал Нотт, запыхавшись. — Я сказал матери, что выведу собаку, она не задала вопросов. Я могу снимать заглушающий ошейник только когда мы за пределами поместья, поэтому, когда это происходит, это всегда волнующее событие. Как видишь, — Нотт потрепал свою собаку, волкодава с жёсткой шерстью, достающую плечами до его талии. — Веками семьи отправляли петиции Хогвартсу, чтобы разрешить студентам брать своих собак, но предложение так и не прошло в ежегодном собрании попечителей. Гончая поместья уничтожит спальню за время между завтраком и обедом. — Мне никогда не нравились собаки, — заметил Том. — К какому бы решению ни пришли попечители, я решаю, что собаки запрещены в спальнях. В моей, по крайней мере. — Кто бы говорил. Это ведь у тебя… — Нотт взглянул по сторонам и пробормотал, — …василиск! — Я держу его снаружи, так что это неважно, — сказал Том. Он не мог представить, что привёл бы василиска в свою спальню, даже если бы умолял о такой привилегии. Посягательства на личное пространство Тома в ванной уже было слишком много. У Тома была причина подозревать, что василиск нашёл окно его спальни и следил за ним ночью. Раз или два он намекал, что знает лечение от странной привычки Тома шипеть во сне. — Но что я делаю со своим василиском неважно, — продолжил Том. — У тебя есть, что мне нужно? Нотт засунул руку под мантию, порылся в своей наплечной сумке, а другой рукой отпихнул нос собаки от крышки: — Ты уже съела свой завтрак, отстань… Куда же я положил его… А! Вот. Он передал Тому список имён, который Том дал ему ранее. Это был не Основной список, исходный документ, который он взял из архива Министерства в прошлом году. Это была продиктованная копия, там были только имена без адресов и дат зачисления в институт. Том взглянул на страницу, заметив, что половина имён была отмечена карандашными «галочками» с одной стороны, некоторые имена внизу были обведены красными чернилами, а оставшиеся были помечены синими. — Ты сказал мне, что хочешь, чтобы я распределил их на группы, — сказал Нотт. — В нашей частной коллекции хранятся самые полные генеалогические записи по всем Британским островам, но в основном это британские семьи и их различные ответвления в Куимпере, Лонсестоне, Салеме и Роаноке. Надёжные записи европейских семей у нас есть только о тех, кто заключил брак с членом британского рода. В редких случаях, когда это происходило, это обычно была французская или валлонская семья, и чаще всего это Малфои и Розье, которые ведут свою родословную из Франции и у них не так много опасений, как у остальных, чтобы окунуться в воды Континента. — Ты говорил, что твои записи хранят родословные лучших семей по всей Европе, — сказал Том. — Лучшие семьи в Европе — британские! — ответил Нотт и быстро добавил. — Но раз уж ты попросил, я нашёл некоторые источники для ведущих германских семей в Вене, Бранденбурге и, в меньшей мере, Аугсбурге и Праге, — он показала на имена. — Обведённые в кружок — это прямые члены хороших семей. Их легко найти. Я посчитал всех, у кого есть «фон» или «цу» перед фамилией. Герхард цу Айхфельд-Мюрек, Ранульф фон Тешен. «Галочки» относятся к выходцам по материнской линии и кадетских корпусов, а также включают всех близких родственников или членов хороших семей, чьё происхождение лежит за пределами германских наций. Маренка Эрдёди, Саломе Копачи, Сигизмунд Пацек, Алойс Андраши, Феликс Страттман, Сабина Вильчек и так далее. Последняя категория — это то, что я назвал «простолюдины». Имена, которые я не мог отнести ни к одной важной родословной или генеалогическому источнику, или встречались так часто, что я не мог связать с ними никакого исторического значения. С ними мне нужно больше времени. Записи туманны, когда простираются далеко на восток или север, а качество перевода достаточно посредственное. Вот эти здесь… — Нотт показал на несколько имён, — …латинские транслитерации имён, которые изначально были написаны кириллицей. И эти транслитерации, мягко говоря, непоследовательны — ты знаешь, как сложно писать на таком языке? В их алфавите есть отдельная согласная для фонем «tch», «schtsch» и «shh»… Нотт сделал три разных звука, и они все были похожи на шум, который издаёт ребёнок, когда надувает пузыри из своей трубочки в стакане солодового молока. Том перебил Нотта в середине его словесной диссертации о различиях фонетики древних русичей: — Какие из этих имён могут быть определённо подтверждены как простолюдины? — Ну, я не могу быть полностью уверенным ни в одном из них без доступа к более глубоким источникам и хорошему переводчику. Но, — сказал Нотт, указывая в центр пергамента на пару имён с синими пометками. — Вот в этих двоих я достаточно уверен. — «Линде Тишль» и «Дитер Хюбнер». Интересно. — Фамилия «Тишль» происходит от профессии «тишлер» — «плотник», — объяснил Нотт. — В волшебных профессиях ремесло искусного плотника заключается в зачарованных сундуках, рамах для портретов и изысканной мебели. Оно не включает в себя изготовление волшебных палочек и мётел, они, хах, относятся к другой ветке ремёсел с древесиной. Вторая, «Хюбнер» означает владельца незначительной собственности, такого размера, что им можно управиться одной семье без слуг. Ничто не даёт чёткого представления, если они гряз— маглорождённые, — но их имена достаточно популярны среди маглов. Никаких выдающихся родословных. — Хорошо, — сказал Том, кивнув. — Эти подойдут. Ты подготовил конверты? — Что! — вскрикнул Нотт. — Ты отправишь их прямо сейчас? — Конечно, — нетерпеливо сказал Том, — зачем ещё я бы попросил тут встретиться? Не по твоему личному удобству. — Но мне нужно сделать больше исследований — у скандинавских и балтийских волшебных сообществ свои собственные семейные родословные, которые у меня едва ли был шанс тронуть… — Исследования можно провести позже. У тебя сейчас есть два имени. Семестр начнётся завтра. Это наша возможность. Том подтолкнул сомневающегося Нотта обратно на тропинку к главным воротам, собака следовала за ними по пятам. Она обнюхала ботинки Тома, заставив Тома посмотреть на неё вниз. Он буравил собаку взглядом с лёгким оттенком силы, чтобы внушить ей свою волю. Собака осунулась, тихо проскулив, и избегала его до конца прогулки, оставаясь так близко к Нотту, что другой мальчик был в постоянной опасности споткнуться о виляющий хвост или волосатые лапы. Они прошли мимо ворот без происшествий, лишь остановившись, чтобы Нотт надел толстый золотой ошейник на шею собаки. Гравийная дорожка отходила от переднего проезда, обозначая границу между травянистой поляной вокруг возвышающихся контрфорсов собора и хозяйственных построек и кругом деревьев окружающего леса. Она вела прямо к совятне. Наконец, Нотт заговорил, когда они подошли к совиному домику на дереве: — Ты собираешься мне сказать, откуда у тебя имена? — Твоё невежество в этом вопросе — твоя страховка, — сказал Том. — Значит, я имею честь быть в неведении относительно жизненно важной информации? — Именно. Нотт фыркнул. Они поднялись по ступенькам на совиную площадку, оставив собаку сидеть у подножия дерева, не в силах подняться по верёвочной лестнице. Нотт обошёл ряды квадратных домиков, бормоча себе под нос, и после некоторого раздумья выбрал двух сов: одну среднего размера сову со светло-серыми перьями — простую, невзрачную, неотличимую от выносливых общественных посыльных сов; вторую — неясыть с широким размахом крыльев, изящными мохнатыми лапками и элегантными белыми отметинами по спине. Это была личная сова для официальной переписки, из тех, что используют управляющие школой Хогвартс, чтобы написать директору, или директор отдела Министерства магии, доставляющий предложения о работе лучшим студентам из последнего выпуска Хогвартса. Нотт вытащил два конверта из своей сумки, толстый пергамент цвета слоновой кости был сложен в форме прямоугольника с клапаном сверху. Внутри клапан был покрыт строками блестящего чёрного шрифта, а начало каждой строки начиналось изысканным узлом рунической фразы. Тому это напомнило монастырскую иллюминированную рукопись. — Ну? — сказал Нотт. — Не собираешься оказать честь? Том передал два запечатанных пузырька яда василиска, затем достал собственный список из кармана. — Тишль. Хюбнер. Посмотрим… — бумага зашуршала. Том перевернул лист на другую сторону. — «Линде Тишль. Дейнтри-стрит. Сток-он-Трент, Стаффордшир». — А мистер Хюбнер? — Дейнтри-стрит. Сток-он-… Нотт ударил рукой по лбу: — Они живут вместе, Риддл. — Да, и? — сказал Том. — Это воскресное утро. Они оба будут дома. Имена были в конце списка, одно под другим, что указывало на то, что они были внесены в архивные записи Министерства в течение небольшого промежутка времени. Он просмотрел список. Он был прав: даты были близки, с разницей в несколько дней.       Линде Тишль (зач. 1931 г.) — Регистрация волшебной резиденции в магловском населённом пункте: 4 апреля 1938 г. Подача заявки на дистанционную проверку точки аппарации: 4 апреля 1938 г. Подача заявки на разрешение на установку оберегов в резиденции волшебников (A4 Маглоотталкивающие чары; A7 чары Визуальной маскировки на улице; G6 Антиаппариционные чары с якорем): 4 апреля 1938 г.       Дитер Хюбнер (зач. 1931 г.) — Подача заявки на разрешение установки аппарационной точки 2-й ступени в магловском населённом пункте: 6 апреля 1938 г. Разрешение на удалённую скрытую точку аппарации в радиусе ¼ фурлонга от зарегистрированного дома волшебников получено: 18 апреля 1938 г. Он не особенно задумывался об этом, не думал о том, что эти имена обозначают людей. Если они и не были Особенными, то уж точно не были Людьми, в его личном понимании этого слова. Они были просто… там, фигурами на заднем плане, такими же вечными и неизменными, как английская погода, задержки поездов и непомерно высокие цены на яйца и молоко. В его планах одно имя было таким же, как и любое другое. Он не собирался с ними дружить, разговаривать с ними или вступать в какое-либо личное общение, чтобы выяснить, насколько они достойны той участи, которую он им уготовил. Можно было с уверенностью признать, что он проводит больше времени, размышляя о собственной жизни, чем о десятках имен в этом списке. — Как думаешь, всё пройдёт, Риддл? — сказал Нотт, и к его голосу добавилась пронзительная нотка раздражения. — Один человек заберёт почту и сначала откроет своё письмо. Второй не станет открывать конверт, пока он будет отвлечён криками. Последнее, что мы хотим, чтобы письмо было изучено кем-то, кто знает, что делает. — Последнее, чего я хочу, это упустить возможность, когда она у меня есть, — сказал Том. — Поэтому мы должны убедиться, что они оба откроют свои письма. В срочном порядке. — Я начал изучать магические внушения, — сказал Нотт. — Их не упоминают в продвинутых учебниках по чарам, но, думаю, у нас есть несколько напечатанных гримуаров в библиотеке, которые могут с этим помочь. Если я изменю чары, чтобы запутать или заставить получателя… — Как долго это займёт? — Эм, — сказал Нотт, почесав нос, — десять месяцев с испытаниями? Ушло почти четыре месяца, чтобы сделать идеальнее конверты, и я всё ещё подправляю более новые. Том покачал головой: — Есть более быстрый путь. — С чарами нельзя спешить! Даже мастеру, следующему заданному шаблону, нужно время, чтобы перенести его на физический носитель. — Я не сказал, что нам надо использовать чары. Хватит и заклинания, — Том взглянул на небо. Зимой солнце поднималось в полдевятого, и он покинул Усадьбу Риддлов в девять. Небо было мрачным, солнце было спрятано за деревьями и мрачным покровом облаков. Плохая видимость. Но это послужит им на пользу, — Хм-м… — О чём ты? — сказал Нотт, его выражение лица разрывалось между экстремумами любопытства и отвращения. — «Сток-он-Трент», — зачитал Том с бумажки. — Это маленький город в Мидлендсе. Если я не ошибаюсь, он не может быть больше, чем в пятидесяти милях отсюда. — Какая разница? — фыркнул Нотт. — Я никогда там не был. И если ты не уверен в расстоянии, то ты тоже. Аппарация исключена, и я сомневаюсь, что они пригласят нас по камину на завтрак. Или для государственных дел. «Привет, друзья, мы инспекторы Министерства, пришли тут проведать вас воскресным утром!» Каждый, кто хоть раз имел дело с Министерством, знает, что они начинают бить баклуши за своими столами после окончания обеда в пятницу и не приступают к работе до чая в понедельник. — Лестрейндж хвастался, что его «Чистомёт» разгоняется до восьмидесяти миль в час, — сказал Том. — Ты когда-нибудь испытывал предельную скорость своего летающего ковра? — Ты хочешь пойти туда лично, — не веря своим ушам сказал Нотт. Он застонал. — «Хватит и заклинания». — Хорошо, что ты уже выбрал нам сову, — сказал Том. — Нам не надо знать, как найти адрес, когда сова может это сделать за нас.

***

Путешествия по воздуху были роскошью для маглов. Стоимость трансатлантического перелёта самолётом стоила £110 на человека, путешествие занимало меньше дня, и тарифы составляли лишь «дорогой» и «ещё дороже». Эквивалентный путь из Лондона в Нью Йорк на корабле стоил £35 за билет самого низкого класса, занимал пять дней, а из еды предлагались молочная каша на завтрак и вдохновлённая мясом каша на ужин. Узнав это, Том с особенным рвением предавался на первом курсе урокам полётов на мётлах, изучая, как другие мальчики из Слизерина призывали свои мётлы в руки одной твёрдой командой, как они забрасывали ноги через парящие деревянные рукоятки с грациозной посадкой, чтобы ноги никогда не касались прутиков метлы, и как они раскидывали свою мантию, чтобы она не ловила ветер и не развевалась, как парус. Том не боялся высоты (и чего бы то ни было ещё), быстро освоился, его не назначали на дополнительные занятия и не считали, что он чем-то отличается от воспитанных волшебниками мальчиков, которые научились летать раньше, чем ходить. Он был хорошим летуном — лучше, чем просто отвечающим требованиям. Он однозначно был лучше Гермионы, которая не любила подниматься выше уровня головы и переживала о вероятности засветить свои трусики или упасть с высоты, потому что не было ничего хуже, чем пропустить занятие, а потом изучать материал по чьим-то записям. С первого курса Том не особенно много летал. Он не вступил в резерв команды по квиддичу на втором курсе, а когда он начал продавать свои статьи на четвёртом курсе, мысль о покупке гоночной метлы с его недавно заработанным богатством никогда не пересекала его разум. Он решил дождаться лицензии на аппарацию, которая была и моментальной, и бесплатной, а до тех пор он мирился с железнодорожным сообщением, которое включало в себя меньше тягот, когда его бабушка с дедушкой отправили его припеваючи ездить первым классом. Он забыл, насколько неудобным может быть полёт. Или точнее, он так никогда и не узнал, какими могут быть настоящие полёты. Том никогда не летал в суровую погоду с другим пассажиром и на высоте большей, чем пара десятков футов. Полёт на высоте семисот футов, с перегороженной низкими облаками видимостью и покрытым льдом воротником, был не тем, что он ожидал. Но он отказывался жаловаться, прячась за Ноттом, который сидел впереди и просматривал небо своим театральным биноклем в поисках мечущейся чёрной точки совы. Для короткого полёта меньше пятидесяти миль Нотт выбрал особенную сову для личной переписки. Она была не такой выносливой, как обычная, от которой ожидалось, что она может доставить целую жестянку печенья в северную Шотландию к завтраку и вернуться до ужина как новенькая. Размах крыльев неясыти был больше, что добавляло скорости для быстрой доставки, и Нотт пообещал, что они смогут добраться до Строка за три четверти часа. Том не предусмотрел, что быстрая доставка означала, что придётся превозмогать завывающий ветер или перестать чувствовать пальцы, пока он цеплялся за края ковра Нотта, чьи кисточки стали хрустящими и белыми. Ему понадобились все его силы, чтобы держать Дезиллюминационные чары над ними обоими, а в дополнение — Щитовое заклинание, чтобы защитить их лица от летящих осколков льда. Никто из них не подумал о том, чтобы прихватить пару лётных очков, которые надевали игроки в квиддич в суровую погоду. Нотт поддерживал небольшое заклинание, чтобы согревать их, но оно приходило и уходило, когда его внимание перемещалось, следя за путём почтовой совы, чтобы не отстать. Англия с такой высоты свелась в полотно лоскутов из покрытых снегом ферм и крошечных деревень, монотонный вид разбивался металлической линией железной дороги, в медленно текущем канале качались разбитый лёд и грязные баржи, а под ними простирались задворки города Дерби. Сова летела прямо, избегая главных дорог и крупных поселений, поэтому Том не боялся, что их заметят маглы, или что маглы зададутся вопросом, почему в разгар дня летит сова. Маглы не были наблюдательными. Многие из студентов Хогвартса бродили по Кингс-Кроссу до отправления «Экспресса», и за все его годы опыта ни один из путешественников или носильщиков никогда не обсуждали ребёнка в шерстяном джемпере с гербом Хогвартса, вышитом на груди. Их путешествие закончилось, когда сова приземлилась в грязном переулке за узкой улочкой двухэтажных домов. Кирпич, покрытый копотью, затемнённые окна, мостовая из гальки и потрёпанные мусорные баки — всё свидетельствовало о рабочем квартале и навевало воспоминания о первых годах жизни Тома в Лондоне — сиротский приют Вула располагался в похожем районе. Том редко задумывался о жизни, которую вёл всего несколько лет назад, и, видя это сейчас, он не мог не взглянуть на это с точки зрения волшебника. Это было мрачное зрелище. Грязный снег прилипал к каждой плоской поверхности, а грязь — к каждой вертикальной. У каждого дома в этом ряду был чёрный ход. Слева от двери находилось окно, закрытое металлической решёткой, а справа — чугунный люк, предназначенный для доставки угля. Это не было шикарным рядом домов в лондонской Белгравии. Чтобы сэкономить место, в домах не было ни садов, ни конюшен, ни помещений для прислуги. Здешние жители были не из тех, кто обзаводится наёмной прислугой или личным автотранспортом. Между двумя окнами второго этажа у нескольких домов на бельевой верёвке висела замёрзшая одежда. Она шуршала и скреблась о стены, и это был единственный звук, который Том мог слышать, за исключением торжественного ух-ух совы, которая приземлилась на подоконник, просунула голову в щель между прутьями и начала стучать по грязному стеклу. Том затащил Нотта за мусорки района. Нотт, будучи в процессе отряхивания льда со своего ковра и сворачивания его в сумку, потерял равновесие и упал на землю. — Вот этот дом, — прошипел Том. — Дай мне бинокль. Нотт передал его молча. Том схватил его и поправил настройки. Изнутри дома отдёрнули занавески и подняли форточку. У окна стояла женщина, глядя вниз и изучая сову. Она была блондинкой, но не такой светлой, как мать Нотта, её волосы были цвета воды из-под мытья посуды, заколотые в бигуди. (Том удивился, что ведьмы пользуются бигуди, он думал, что это делают только магловские леди. Вообще, ведьмы смачивали волосы зельем перед тем, как накрутить волосы на бигуди на ночь. В результате кудри держались неделю, пока зелье не вымывалось после регулярного мытья. Читательницы мистера Бертрама предпочитали зелья для волос более трудоёмкому и недолговечному методу завивки волшебной палочкой). На вид женщина в окне недавно проснулась. Под обычной шерстяной мантией Том мог увидеть края застиранной белой рубашки, застёгнутой на пуговицы под горло. Сова, изящное, ухоженное существо с элегантными пропорциями, передала письма и тихо ухнула. Том вытащил палочку. Сбоку от него напрягся Нотт. Женщина взяла письма от совы. Сова улетела с подоконника и села на крышку мусорки, за которой они прятались, повернув голову и моргнув Нотту и Тому. Нотт махнул рукой в её сторону: — Кыш! Лети домой! Она перевернула конверт, изучая его на предмет подписи или печати, чтобы вычислить личность отправителя. Через бинокль было видно, что это было письмо на её имя, Линде Тишль, написанное почерком Нотта с изящными размашистыми завитушками. Гермиона однажды прокомментировала формальный почерк Нотта, и Тому не нравилась её похвала: он был ужасно неэффективным, пустой тратой пергамента. Сам конверт был тяжёлым, толщиной в полдюйма, из первоклассного пергамента, а его содержимое явно было более значимым, чем обычная записка или пригласительный билет. Сова ухнула. Женщина посмотрела на сову, её палец был на клапане конверта, готовый раскрыть его краем ногтя. — Конфундо, — пробормотал Том, показывая на неё палочкой. Она отложила конверт, не открыв его и не изучив дальше. Лучше всего, чтобы конверты были открыты одновременно, если записи о том, что двое людей жили в одном месте, были правдивы. Когда глаза женщины помутнели от действия чар, Том воспользовался этим, высунул голову из-за края мусорного ведра и встретился с ней взглядом, придавливая её со всей силой своей воли. Закрой окно. Отопри все замки. Сними чары против посторонних. Не открывай дверь. Он почувствовал сопротивление: команды, которые он проецировал на неё, были медленными и тягучими, каждое слово приходилось с силой выталкивать из своего сознания в её, как грязь через сито. По мере того как он давил на неё с выступившими на висках бусинам пота, он видел небольшие обрывки воспоминаний: Рваные бумаги отправлялись в горящую жаровню, чёрные надписи сворачивались в нити чёрного дыма. Корзина на письменном столе была наполнена ещё большим количеством скрученных обрывков пергамента, сложенных в большую жёлтую кучу, как опилки на полу конюшни. В тепле свежеразожённого камина на удобном кресле сидел толстощёкий мужчина с румяным цветом лица и в тяжёлой меховой мантии. Он выглядел как традиционный волшебник с традиционной для волшебников бородой, длинными и роскошными усами с серебряными кончиками в тон посеребрённому меху на воротнике мантии. На его коленях лежала раскрытая тонкая книга с гладким жёлтым пергаментом с ожившей гравюрой. Он читал из неё вслух. Обложка, показавшаяся, когда он перевернул страницу, была переплетена в тонкую кожу и украшена тиснением в виде странного треугольного символа. — Ah, was soll man von solchen Wilden auch anderes erwarten, Lindelein? — сказал мужчина, нежно глядя на девочку, сидящую на полу, а её голова облокотилась на его колено. За время своих занятий с Дамблдором Том узнал, что легилименция была больше, чем просто магической игрой в гляделки. Она не считалась Тёмным искусством, потому что её истинная сущность не заключалась в причинении вреда или порабощении врагов: это была магическая дисциплина, и её сутью была эмпатия — достигнув зенита, обученный практик постигал полное понимание другого человеческого разума. В Хогвартсе Том проверял навыки, полученные в кабинете Дамблдора, на акромантуле, погружаясь в его воспоминания, чтобы вырвать любые следы мятежа, пока он не перестанет оказывать сопротивление исследованиям Тома. То было просто. Это было не так просто: странно, что он не мог по своему желанию проникнуть в разум женщины, и он чувствовал, как её воля отталкивается от его воли, сопротивляясь его проникновению. Он был полон решимости и стиснул зубы. Отопри дверь. Откройте оба конверта одновременно. Он повторял это снова и снова, вспомнив о времени, когда вломился в спальню Гермионы поздним вечером конца декабря, слабый, и дрожащий, и с онемевшими от шока конечностями. Один шаг, ещё шаг, один шаг, ещё шаг. Это было его мантрой, непрекращающийся ритм барабанил в его голове, поглощая все остальные чувства и мысли. Боль, страдание, панику, удар от открытия роковой слабости матери — всё, кроме решимости двигаться дальше. Женщина отвернулась от окна. Форточка опустилась, занавески зашторились. Дверная ручка потряслась и остановилась. Нотт посмотрел на Тома: — Это ты сделал? — Да, — сказал Том резким тоном. Он вытер пот с брови тыльной стороной ладони, его сорочка была липкой и влажной под джемпером. Он ослабил галстук и глубоко задышал пропитанным мусором воздухом. — Когда я так концентрируюсь, не пытайся прервать меня. Нотт осмотрелся по сторонам переулка и подошёл к двери, наложив заклинание Немоты на дверные петли и свои ноги. Они зашли, Нотт осторожно закрыл дверь чёрного хода за ними, бормоча себе под нос о вырезанных рунах на дверном косяке, пока Том подошёл к маленькой прачечной комнате в поисках лучшего места для укрытия. — Маглоотталкивающие чары? Нормально для такого района. Антиаппариционные чары? Как необычно. А также дорого. Только государственные здания и предприятия делают это — оберег противостоит против воров, чтобы они не аппарировали внутрь и не унесли новую метлу или сундук с деньгами. Нет причин, по которым обычный волшебник мог бы приобрести такой для своего дома… Стены были из голого кирпича, покрытого потрескавшейся штукатуркой, чёрной от плесени в углах. Бóльшую часть комнаты занимал гладильный каток, деливший территорию с разнообразными приспособлениями для стирки: сложенной тележкой для белья, прислонённой к дальней стене, перевёрнутой жестяной бадьёй и приземистым чугунным котлом, запылившимся от неупотребления. Было очевидно, что этот дом был построен как маггловский и перешёл в руки волшебников. И это, подумал Том, глядя на ржавый утюг для одежды, прикрепленный к кожуху котла, — последнее место, где можно было бы искать волшебника. Они пригнулись за гладильным катком, когда женщина с конвертами в руках распахнула дверь в крошечную кухню, объединённую со столовой. — Diether! — позвала женщина. Дверь на кухню захлопнулась. В таком доме стены делали из тонкой фанеры, поэтому они могли слышать её очень чётко. — Post! — Sonst etwas, außer Zeitung? — ответил мужской голос. — Ja, ein Paket für uns! — Noch haben wir Schinken, lass uns erst einmal frühstücken, danach kümmern wir uns um das Paket, — сказал мужчина. Том услышал скрежет мебели о пол, затем звон кухонных принадлежностей о плиту. — Es sind nur zweihundert Gramm Schinken, weil der Metzger mir gestern nicht mehr geben wollte… Зазвенел фарфор. Что-то заскребло по металлу. Запах скворчащего жира просочился под щелью между дверью и комковатым линолеумом. — Что они говорят? — тихим голосом спросил Нотт. — Не знаю, — прошептал в ответ Том. Он был ближе к двери кухни. — Что-то о еде, полагаю. Думаю, они сейчас едят. Они пока не открыли конверты. — Может ворваться к ним? Я могу наложить Империус на одного, а ты возьмёшь другого. — Я наложил Конфундус снаружи, — сказал Том. — Если мы станем пользоваться этими заклинаниями в доме, они могут быть выявлены теми, кто знает, что искать, — руководство авроров кратко рассказало ему о различных типах детекторов Тёмных сил, имеющихся в распоряжении сотрудников Министерства. Он не ожидал, что его нынешние злоключения заслужат официального внимания, но детекторы Тёмных сил были довольно распространены, и любой волшебник мог купить один из них в магазине в Косом переулке. — Если бы ты предупредил меня, я мог бы стащить артефакт из кабинета отца. — Это неважно, — сказал Том. — Если ты не совсем неумел, ты можешь заставить людей делать то, что хочешь, не прибегая к Непростительным. — Немногие из нас «одарены», как ты, — заметил Нотт с кислым выражением лица. В соседней комнате два немца ели свой завтрак, приборы стучали о тарелки. В какой-то момент они услышали скрич-скрич ножа, скользящего по подсушенному хлебу. Желудок Нотта забурчал, и он облизнул губы. Том бросил на него недоумённый взгляд, но никак не прокомментировал. — Значит, вот что ты имел в виду под присутствием в «будущем Волшебной Британии», — прошептал Нотт, согнувшись на полу рядом с Томом. Он намотал длинный подол своей мантии на руку, морщась, когда штукатурка осыпáлась на дорогую ткань. — Я полагал, что у тебя на уме что-то более грандиозное, чем Тайная комната. А теперь мы… здесь. — Ты поверил, что я сдержу слово, — сказал Том. — Я не лгал. — Нет. Но ты не говорил мне, что знаешь адреса кучи Гринде… — Ш-ш! — зашипел Том. — Началось. Жизнь обедневшего класса — а Том считал таковым любого человека, которому приходилось копить свои монеты, чтобы купить такие предметы первой необходимости как чай или крахмал для белья, — была одинаковой во всех городах старой доброй Англии. Но что отличало город, в котором родился Том, от десятков рабочих городов, жители которых зарабатывали свои гроши на мельницах или в шахтах, так это огромная численность населения Лондона. Трудящиеся жители Лондона не возвращались после работы в свои дома, чтобы провести время в тихой молитве и созерцании. Некоторые, конечно, возвращались, но те, кто этого не делал, не создавали заметной картины для остальных жителей района. Ребёнком Том подслушал достаточное количество пьяных споров, потасовок в переулках и домашних ссор. В приюте Вула не было радиоприёмника, только читальный зал, образовательная ценность которого снижалась в течение нескольких месяцев после Рождества, поскольку самые интересные книги из каждого пожертвования забирали для личного пользования. Там просто не было достаточно развлечений для несчастной души, которая не могла позволить себе пенни на кино и отказывалась унижаться, чистя обувь или продавая газеты. Чтобы развеять скуку ожидания своего восемнадцатилетия, Том стал развлекать себя выходками своих товарищей-сирот и их соседей. Этот домашний переполох начался так же, как и многие другие. Разбилось стекло, раздался женский бессловесный крик, высокий и пронзительный, похожий на звук живых чизпурфлей — крошечных, похожих на крабов магических паразитов, — брошенных в бурлящий котел во время демонстрации на зельеварении. Затем мужчина застонал от боли, деревянная мебель загрохотала по дешёвому линолеуму, а тяжелые шаги застучали по полу, удаляясь от места, где Том прятался у задней двери. — Они не остаются на месте, — прошептал Нотт. — Может, нам стоит что-то предпринять? — Если они полезли в аптечку, безоар их не вылечит, — самодовольно сказал Том. — Безоар — нет, но у яда василиска есть противоядие, — сказал Нотт. — Слёзы феникса. — У них его не может быть. Слёзы феникса одна из самых редких существующих магических субстанций. В соседней комнате разбилась посуда. Мужчина застонал и захрипел, хватая ртом воздух. — Так можно сказать и о яде василиска, — заметил Нотт. — А ты раздаёшь его незнакомцам. — Ладно, — сказал Том, вздохнув. — Пошли. Когда они зашли на кухню, они увидели перевёрнутый обеденный стол, остатки пергаментного конфетти на полу, разбрызганный по стенам кофе и женщину, свернувшуюся калачиком, державшую порванные лохмотья дымящейся руки возле продырявленной плоти своей щеки. Нотт незамедлительно остановился и посмотрел на Тома, который осматривал сцену с некоторым академическим любопытством. Яд василиска просочился через деревянный стол, который был испещрён тёмными отметинами. От него исходил гнилостный запах, вонь, сопоставимая с открытой банкой засоленных овощей после нескольких сезонов неправильного хранения. Плоть женщины, на которую пришёлся удар взрывающегося конверта, пузырилась, её кожа поднималась карманами прозрачной жидкости. Она перемежалась красными участками обнажившейся ткани мышц, окантованной таящими капельками подкожного жира. Среди разбросанной посуды остатки хлеба и жареной ветчины растворились в маслянистый осадок. Но сама посуда, глазированный фарфор, осталась в идеальном, нетронутом состоянии. — Она всё ещё жива, — пробормотал Нотт, придерживая свою мантию над беспорядком, как изысканная молодая девушка над грязной лужей. — Если хоть что-то попало ей в рот, то это ненадолго, — сказал Том. — Тебе не кажется, что это немного… — Нотт подбирал слово. — Жестоко? — предложил Том. — …Чрезмерно, — сказал Нотт, наконец, определившись. — Одно дело отправлять письма с ловушками людям, а другое — смотреть, как они вот так вот страдают. Первое жестоко, полагаю. Но второе — отъявленно нездорóво. — Ты иди поищи второго тогда, — сказал Том, закатив глаза. — А я займусь ей. Нотт прошёл мимо него на цыпочках, обходя женщину, и толкнул дверь в смежную к кухне комнату, маленькую гостиную с окнами на улицу. Том наклонился над женщиной. Её глаза закатывались в глазницах, её веки были испещрены узором крошечных, похожих на кружево, дырочек, её щёки блестели от мерного потока лимфатической жидкости. Она не кричала уже какое-то время. Том догадался, что она, скорее всего, вдохнула немного испарений яда. — Остолбеней. Было заклинание, которое бы закончило всё быстро и без боли, чтобы дать женщине хоть какое-то подобие милосердия, но Том избегал его использования. Каким бы оно ни было эффективным — и как сильно Тому бы ни хотелось посмотреть, как оно работает, своими собственными глазами, прочитав его описание в разных книгах, — оно было чрезмерно могущественным и оставляло следы многие дни и недели после использования, в отличие от яда василиска, такой мощной субстанции, что он самоуничтожался за минуты после соприкосновения с органической материей. Скривившись от отвращения — он не хотел её трогать, — Том использовал свою палочку, чтобы поднять рукав мантии женщины к её плечу. Много месяцев назад ему сказали, что в пространстве под суставом, где рука встречалась с телом, было место, где текла самая тёплая кровь. В этот раз это было почти рутинной задачей. Он поднял одну обмякшую руку и нашёл точку: без маскировки серой кожей и серебряной чешуёй её было легко обнаружить. Он наложил заклинание, сделав крошечный, в четверть дюйма, надрез на синей полоске артерии, прежде чем достал пару запечатанных пузырьков из своего кармана. Капля яда василиска, немного бадьяна, и рана закрылась. Том пригладил мантию, обратив внимание, что её колени, притянутые к груди, были отвратительным зрелищем. Кожа была странным сочетанием белого цвета творожного сыра и рябых фиолетовых синяков, испещрённая чёрными венами, похожими на паутину. В гостиной Нотт чинил урну перед камином, всасывая пригоршни блестящего песка, который разлетелся по всему ковру. — Аппарация заблокирована, поэтому он попытался использовать камин, — объяснил Нотт. Он махнул головой через плечо. — Он заметил меня, и я тут же его разоружил. Ты собираешься осмотреть дом? Мужчина растянулся вдоль подножья узкой лестницы, не оставив места для прохода. Том отлевитировал его обратно на кухню и достаточно отвлечённо позаботился и о нём тоже, вернувшись в гостиную, чтобы обнаружить Нотта очищающего лестницу и ковёр. — Я никогда не видел такого маленького дома, — сказал Нотт, осмотревшись. Мебель была потрёпанной, но годной для использования, светильники были электрическими, а эркерное окно, выходящее на улицу, было накрыто толстой чёрной тканью, прикреплённой к окну гвоздями. — Он крошечный. Ни одного заклинания Расширения. Это так живут маглы? Я не понимаю, как порядочный волшебник может это терпеть, даже переносная палатка для сезона охоты более комфортабельна. — Должно быть, они не хотели привлекать к себе внимания, — сказал Том, обращая внимание на измерения комнаты. Как и у большинства домов, построенных террасой, комнаты были длинными и прямоугольными, с потрёпанными обоями и высокими потолками с лепниной, пожелтевшей от многих лет курения табака предыдущими жителями. Это была совершенно отличная эстетика от выверенного георгианского убранства Усадьбы Риддлов или готического романтизма собора семьи Нотта, где горгульи считались основой хорошего вкуса. Отличная и от пригородного дома Грейнджеров, чьи комнаты были созданы, чтобы соответствовать стандартам миссис Грейнджер о гигиене и современности. Верхний этаж был таким же простым и магловским, как нижний. Общая спальня, маленькая ванная с туалетом, умывальником и ванной. Шкаф для белья, пахнущий кедром. Но вторая спальня была истинной наградой, превращённая в кабинет, и была явным доказательством, что этот дом принадлежал волшебникам. Окна были зашторены, и Тому понадобилась минута-другая, чтобы найти электрический выключатель: Нотт в этом был совершенно бесполезен. Остальной дом был непримечательным, чтобы все, кто случайно заглядывал сюда, когда входная дверь открывалась, а жильцы входили и выходили, не предполагали ничего необычного. Но эта комната на втором этаже окнами на переулок была далеко не такой. От пола до потолка на стене была наклеена карта Британских островов с легендой и надписями на немецком, но названия было можно распознать: Лондон, Фалмут, Татшил, Годрикова впадина и Хогсмид. Крупнейшие волшебные поселения Британии. Нотт прошёл по скрипучим половицам к рабочему столу, покрытому маленькими буклетами. Он поднял один с заголовком, на котором читалось «Für das Größere Wohl», и Том узнал в нём первый из серии брошюр авторства Гриндевальда, за десятилетия до его перехода к официальному управлению. Они были на немецком, но качество печати было лучше, чем переведённые копии, которые много лет назад ему дал мистер Пацек. Том лишился одной из них, порванной пополам и съеденной козой за «Кабаньей головой», и с тех пор он не пытался заменить её. — Как много у тебя места в сумке? — спросил Том. — Мы заберём всю партию. Он засунул их в руки Нотта, затем продолжил изучать кабинет. Под столом была мусорная корзина с порванным пергаментом. В стену, противоположную к карте, был вмонтирован камин, в его железной корзине на когтистой ножке не было угольных брикетов. Вместо этого там лежал белый пепел и обрывки бумаги. Том ткнул палочкой в обрезки. Бумага рассыпалась в пыль. — Ты видишь какие-нибудь компрометирующие документы? — сказал Том. — Секретные немецкие кодовые книги? Шифры для паролей? — Роджер Тиндалл распинался о них во время ужина на день рождения Тома. Было смешно, что кому-то, кто так сильно ненавидел публичное почитание Храбрых Защитников Британии, так нравилось напоминать об этом Гермионе при любой возможности. — Если они общались с другими из своей группы, можно предположить, что они использовали шифр. Большинство британских волшебников не поймут ни слова по-немецки, но это едва ли таинственный язык. — Кажется, они усердно уничтожали свои бумаги, — Нотт сложил буклеты стопкой группами и пытался уместить их все в отверстие своей сумки, перекладывая содержимое так, чтобы летающий ковёр оставался наверху. — Проверь ящики стола, может, в них есть что-то полезное. Том так и сделал. Он нашёл различные канцелярские и пишущие принадлежности: стопку карт, включающую в себя схему Косого переулка и несколько каталогов магазинов; маленький сундучок галлеонов (Том их конфисковал, завязав в носовой платок и передав Нотту); несколько словарей английского и учебники уровня С.О.В. (их Том оставил). В самом нижнем ящике стола была прямоугольная посылка, завёрнутая в плотную бархатную ткань, расшитая рунами. — Думаю, я нашёл что-то, — сказал Том, поднимая посылку. Она была размером с большую книгу, не обычного школьного учебника, а написанного от руки античного фолианта в единственном экземпляре, которые наводняли Запретную секцию библиотеки Хогвартса. Он задержал дыхание, развязывая шнурки, примотанные с каждой стороны. Ткань соскользнула. Нотт подтянулся к его локтю, заглядывая из-за плеча. Том резко вздохнул, когда появился первый уголок. — О, — сказал Том с разочарованием. — Это пустая рамка для портрета. — Переверни на другую сторону, — сказал Нотт, поднимая её за край и переворачивая. Появился дремлющий волшебник в резной деревянной раме, его плечи поднимались и опускались, когда он дышал. Он был крупным, весёлым мужчиной, его плечи и живот исчезали за рамой, а борода была внушительной длины, белая от возраста. Должно быть, он заметил движение рамы, потому что приоткрыл один глаз, затянутый сном. — Lindelein? — сказал он. — Dither? Это был тот же мужчина, которого Том встретил в воспоминаниях женщины, что читал ей у огня. — Кто Вы? — потребовал ответа Том. — War da was? — потребовал мужчина в ответ. — Was suchen Sie in meinem Haus? Einbrecher! Hört mich jemand? Hier ist ein Einbrech… — Иммобулус, — сказал Нотт. Портрет замер посреди предложения. Том злобно посмотрел на Нотта: — Я допрашивал его! — Ты не можешь допросить портрет, по крайней мере эффективно, — сказал Нотт, и его палочка всё ещё была устремлена на картину. — Они не учатся и не понимают, как настоящие люди. Если он не говорит по-английски сейчас, он никогда не станет. Если эти люди были умными, они бы поставили второй портрет где-то ещё, чтобы этот волшебник, — Нотт указал на замерший образ волшебника с раскрытым ртом, — мог перемещаться и передавать информацию. Возможно, прямо из Европы. Это было бы всего несколько предложений за раз, но это более безопасно, чем совы и портключи. Вот почему, наверное, они уничтожали свои документы: они были бременем, после того, как другая сторона получала информацию. — Можно мы его возьмём? — спросил Том. — Я знаю человека, который говорит по-немецки. — Он не станет с нами сотрудничать, если не захочет, — сказал Нотт. — И если он родственник или знакомый тех двоих внизу, то знал их при жизни. Ты не можешь… принудить его к разговору. Он всего лишь оттиск. Подобие. Не настоящий, живой человек. — Тогда он бесполезен для нас. — Да. Том вздохнул: — Хорошо. Инсендио. Нотт взвизгнул и уронил портрет, который быстро охватило пламя. Том был немного слишком усерден, когда вызывал его (Дамблдор сделал ему выговор именно за это заклинание), и широкие масляные мазки портрета стали быстро прогорающим топливом. Чего Том не ожидал, так это, что портрет, упав в корзину порванного пергамента, перевернёт её. Огонь охватил сухую плетёную мусорку и в одно мгновение распространился по потёртому ковру под их ногами. Нотт накрыл лицо рукавом мантии, прижимая разбухшую сумку к своей груди: — Ты сжёг его! У кого бы ни был второй портрет, он начнёт что-то подозревать! — Они ни о чём не догадаются. Мы уничтожим улики, — Том задумчиво посмотрел на каминную решётку. — Если они могут сжигать доказательства, то можем и мы. Инсендио. В этот раз Том был намеренно усерден со своим заклинанием. Карта на стене почернела и слезла, штукатурка за ней зловеще растрескалась. Они спустились вниз, где воздух был чище. Но недолго. На кухне Том вывалил банку свиного лярда на плиту, чтобы выставить это как разрушительный несчастный случай на кухне, который привёл к неудачному — и фатальному — пожару. Он отбросил пустую жестянку в сторону, поставил сковороду и бросил кухонную утварь на пол. Из гостиной он призвал палочку волшебника, где Нотт разоружил его, и палочку ведьмы из-под холодильного шкафа. Он вызвал несколько заклинаний Агуаменти каждой, бросил их на пол возле владельцев и, наконец, осмотрел свои труды. Россыпь предметов на линолеуме составляла удивительную картину, подумал он, отряхивая руки. Очень авангардно. Ему было почти жаль поджигать её. Когда он закончил на кухне, они с Ноттом наложили Дезиллюминационные чары на себя и выскользнули через заднюю дверь. — Как долго, ты думаешь, потребуется маглам, чтобы заметить? — спросил Том, когда они слились с толпой прихожан, несущих сборники церковных гимнов и корзины с обедом. — Так долго, сколько огню понадобится для уничтожения заякоренных чар оберегов, — ответил Нотт, оглядывая несведущих маглов и отстраняясь, когда они подходили достаточно близко для случайного контакта. — Я уже вижу дым, — он показал на линию крыш, блестящую от жара. — Когда дом взлетит, камин отсоединится от каминной сети. Можешь рассчитывать, что Министерство пришлёт следователей в понедельник. Жильцы не могут подключать и отключать камины от сети без предварительного уведомления и заполнения нужных формуляров. И оплаты пошлины. — Не волнуйся, Министерство останется в неведении, как и всегда, — сказал Том. — Как жаль, что никто из этих несчастных волшебников, призывавших воду, не смог потушить огонь. Нотт с сомнением посмотрел на Тома, передавая ему награбленный узелок галлеонов: — О чём ты волнуешься, Риддл? Семь лет, а ты всё ещё тайна для меня. — На что я потрачу добычу, — сказал Том, забирая связанный платок. Он был весом примерно пять фунтов, что равнялось около сотни галлеонов. Не особенное богатство по мерке Нотта, но тем не менее приличная сумма — двухмесячная зарплата старшего аврора. — Магазины в Косом переулке открыты по воскресеньями? — Почему нет? Том взглянул на горожан Стока по пути в церковь: — Ой, без всякой причины. — Ну, раз мы тут закончили, где ближайшая точка аппарации? Их пути разминулись в маленьком проходе между зданиями на углу, в спрятанной точке, которая позволяла волшебникам аппарировать в магловском районе, не нарушая правил Статута секретности о неправомерном использовании магии. Обереги, одобренные Министерством, отражали внимание маглов (это было очевидно по бычкам сигарет и кислому запаху напитков, оставленных по дороге домой из паба), а так же заглушали фирменный звук выстрела аппарации. Нотт пошёл первым, счистив копоть и пыль штукатурки мантией, прежде чем обернуться на пятке и исчезнуть. Когда настала очередь Тома, он не пошёл домой. Нет, он представил себе мощёную улицу, запруженную деревянными зданиями, верхние этажи которых выступали над кривыми пешеходными дорожками. Деревянные балки были покрыты пятнами от старости, дверные перемычки были установлены на неудобной высоте, но витрины, выложенные ромбовидными стёклышками, светились магией. Десятки деревянных вывесок покачивались над головами прохожих, на каждой из которых было изображено движущееся изображение того, чем занимается магазин: сова в полёте, палочка, совершающая круговое движение Люмоса, книга с перелистывающимися страницами, пестик, томящийся в чаше ступки, нить, сматывающаяся с катушки и проходящая в ушко сверкающей иглы… Владелец магазина подержанных товаров Косого переулка отправил Тома к Глинвитту, античному букинисту, чьё заведение было на границе Косого и Лютного переулков. К его удоволетворению у него было оригинальное издание «Апокрифа материальности» Растрика с лёгкими следами использования. Это была редкая книга с единственным тиражом в 1837 году, одной из семидесяти пяти копий. За неё просили шестьдесят галлеонов, но Том сторговался до пятидесяти четырёх галлеонов и двенадцати сиклей. Он дал понять, что расплачивается монетами, а не обменом «книга за книгу», которого требовали многие покупатели-библиофилы магазина. Обед подали к прибытию Тома в Усадьбу Риддлов. Позже Гермиона прижала его в углу его комнаты, спрашивая, куда он пропал после завтрака. Он посадил её на свою кровать и вместо ответа положил перед ней книгу, запакованную в золотую подарочную коробку, завязанную ленточками, любезно предоставленную службой подарочной упаковки у продавца книг. — Она, должно быть, дорогая, — сказала Гермиона с розовыми щеками, вытаскивая слои папиросной бумаги. Она прижала книгу к груди, проводя по корешку и вдыхая запах бумаги, не торопясь отложить её. (Том считал это странным. За прошедшую сотню лет никто не знал, как много людей трогали эту книгу). — О, Том, тебе не стоило! В библиотеке есть копия! — Я подумал об этом, — сказал Том. — Все, кто захочет получить хорошую оценку должны взять книгу, а там только одна копия. Ты была бы безутешна, если бы она была расписана до конца года. Он сел на кровать рядом с Гермионой, смахнув гору ленточек и папиросной бумаги между ними. Гермиона прижалась к нему и раскрыла книгу на их коленях, вздохнув от благоговения, когда увидела страницы: хрустящая бумага без разводов чернил, пометок — бич дешёвых подержанных учебников, которые Том приобрёл на первом курсе. — Теперь ты будешь полностью подготовлена для будущего, — сказал он, касаясь своим коленом её колена под раскрытой обложкой книги. — В конце концов, у тебя есть я.