Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Гермиона не смогла избежать неловкости, которая пробудилась в ней после случая в ванной старост. Если быть честной с собой, неловкость не была полностью неприятной. Она делала чёткое разделение между двумя видами неловкости: плохой и хорошей. Плохой неловкостью был ужин прошлым летом с бабушкой и дедушкой Тома, которым не хватало какого-либо понимания о состоянии мира за пределами их изолированной сферы привилегий и богатства. Хорошей неловкостью была попытка Гермионы дать урок танцев на вечере ветеранов, когда она обнаружила, что Тому не требуются объяснения тактового размера, чтобы следовать шагам вальса. Это обозначение… неловкости без неприятных ощущений, признала она с неохотой, могло относиться и к присутствию Тома в ванной в тот пятничный вечер. В летние каникулы, когда она делила свою ванную — и ванную в волшебной палатке её родителей — с Томом, она никогда не видела его до такой степени раздетым. Да, она видела его утром с непричёсанной головой, босым и в пижаме, и это был личный, интимный его вид, который мало кто когда-либо за ним видел, кроме нескольких соседей по спальне. Но, за исключением случая, когда они с Ноттом аппарировали Тома в Св. Мунго, она не могла припомнить, чтобы видела хоть одну часть его тела ниже воротника и выше щиколоток. Её отец был доктором, поэтому на интеллектуальном уровне Гермиона знала, что, несмотря на хвастовство Тома о том, что он Особенный и Отличный от всех других, физически он ничем не отличался от мальчиков своего возраста, ни маглa, ни волшебника. Как любой другой английский мальчик в Британии, у него была светлая кожа, которая становилась розовой, если потереть её в горячей воде, у него было две руки, две ноги и один пупок, у него были волосы на предплечьях и на голенях, которые совпадали с цветом волос на голове. В этом не было ничего примечательного: в анатомическом смысле Том Риддл был совершенно обычным. Но каким-то образом, увидев Тома, распускающего галстук и расстёгивающего рубашку, готовящегося присоединиться к ним в огромной ванне, Гермиона, тем не менее, была очарована видом. Она не хотела быть — ей никогда не нравились разговорчики, которые она подслушивала по дороге на урок мальчиков-подростков, расставляющих своих девочек-одноклассниц по первому впечатлению по возвращению после каникул, или девочек-подростков, хихикающих в библиотеке в сторону старшеклассника, разглядывающего противоположную полку. Том часто был предметом этих бесцеремонных обсуждений. Для него быть опущенным до совокупности его социальных светских манер и наружности, несмотря на их лестную природу, было умопомрачительно оскорбительно. (Гермиону дразнили всё детство за её волосы и зубы и то, как её рука первая вздымается вверх после вопроса учителя, поэтому она понимала, каково это, когда сначала тебя судят по внешности, а потом уже по способностям). Она сгорала от стыда, что тем вечером попала в категорию людей, которых раньше осуждала, виновная в том, что оценила Тома Риддла лишь только за его телесную внешность. Не было оправданий такому недостойному поведению, она знала это. Было уничижительно судить женщин только по их внешности, будто цвет помады или бодрость походки могли быть мерой их характера. Таким же уровнем поверхностности было судить мужчину по таким признакам, как полироль их ботинок или сила рукопожатия. Но… Было трудно отвернуться. Не потому, что она увидела что-то ужасающее или неожиданное той ночью. Её взгляд привлёк не вид уродующих шрамов или следов на его теле, а полное отсутствие беспокойства Тома, когда он разделся перед ней. Вообще, у него не было никаких шрамов, ничего уродующего, лишь гладкая поверхность кожи, усыпанная редкими родинками на спине и низу бедра. За этим было интригующе наблюдать, потому что она уже привыкла, что Томом восторгаются за его физические атрибуты. Она понимала, что бóльшая часть его привлекательности (без разницы, что она сама об этом думала) происходила от его симметричных черт, но здесь — вблизи — она видела, что он не был таким уж симметричным и не таким уж идеальным. Без такого количества слоёв одежды Том был стройным, возможно, лишь в дюжине фунтов от недоедающего вида, что было следствием его высокого роста, и в этом возрасте он ещё продолжал расти ещё выше. У него была узкая талия, выступающие лопатки и выпирающие ключицы. На его теле было легко различить места, где плоть уступала место сухожилиям и костям, но Том не был таким неуклюжим или неловким, как можно было бы ожидать от человека его телосложения. Он источал ауру уверенности — или, возможно, это было отсутствие неуверенности, — которая отличала его от мальчиков его возраста. Нотт, раздевшись до майки и белья, был похожей наружности — худым от природы, а не недостатка питания, — но он и близко не мог сравниться в подаче себя. Ради своего душевного равновесия Гермиона решила, что не станет ни думать об этом странном, смутительном вечере (или, по крайней мере, попытается), ни касаться этой темы с остальными участниками. Том потом этого не упоминал, но Нотт нашёл её в библиотеке на следующий же день, отчаянно желая обсудить то, что она назвала «Случай в ванной». — Если я и могу что-то сказать о Риддле, то это его продуктивность, — сказал Нотт, выяснивший, что её любимым столом был тихий уголок возле отдела волшебной юриспруденции вдалеке от полок обычных учебников и поля зрения со стола библиотекарши. — Рисоваться перед тобой, а параллельно угрожать мне — этот мужчина не знает отдыха, а? — Я… Я не уверена, что он, собственно, красовался, — нервно сказала Гермиона, не в состоянии спрятать краску, которая залила её лицо. Красование настолько укоренилось в естестве Тома, что было сложно определить, когда он намеренно заходил слишком далеко, а когда просто был самим собой. Даже если ему не надо было никого впечатлять, это не могло его остановить. — Ой, не надо, — Нотт закатил глаза. — Риддл слишком страстно стремился сбросить свои штаны перед тобой. — Ты свои штаны тоже снял, — заметила Гермиона. — На мне были правильные подштанники, — сказал Нотт. — На Риддле были какие-то странные магловские непотребства. Можно было даже видеть его колени! Гермиона уставилась на него: — Я ношу юбку, ты видишь мои колени прямо сейчас! — Это другое, — сказал Нотт, — ты девочка. — Я не вижу, чем это отличается, — Гермиона нахмурилась в его сторону. — Это традиция, — беззаботно сказал Нотт. — Как поклониться перед дуэлью. Или правило, что нельзя спать в роще, где растут деревья для волшебных палочек, или хранить гоблинское серебро в хранилище Гринготтса. — Это не традиция, а здравый смысл, — сказала Гермиона. — Есть хорошая причина для первого: на волшебников, спящих под деревьями волшебной древесины, нападают лукотрусы. Нотт беспечно пожал плечами: — Неважно, почему. Главное, что некоторых вещей не делают, но Риддл их всё равно делает. Если он собирается быть достойным волшебником, он обязан делать всё достойно. Никто не станет доверять Министру магии, который хотя бы на словах не поддерживает волшебные традиции. — Министр магии? — недоверчиво эхом отозвалась Гермиона. — Чего? — Разве он не метит туда? — Нотт сузил глаза. — Я слышал от Эйвери, что Риддл спрашивал о должностях в Министерстве после Хогвартса — Слагхорн пытается запихнуть его в разные отделы каждый раз, когда они ужинают. — он начал щёлкать пальцами с каждым пунктом, — Он подлизывался к той даме из Министерства на занятиях по аппарации. Какое он сделал самодовольное лицо, когда она дала ему свою визитку! Ты сказала, что он миндальничал с секретаршей Министерства, когда вы ускользнули с территории в прошлые выходные. Без меня. Он раздражённо посмотрел на неё и продолжил: — Я могу подытожить для тебя: Риддл в идеальной позиции, чтобы войти в политику. У него есть связи, у него будут оценки к следующему году. Ему недостаточно, что половина ведьм Хогвартса будут есть с его рук. Ему нужна правомерность. Ему надо, чтобы сильные мира сего заметили его. И у него всё это будет, когда все увидят, что он не просто какой-то безымянный выскочка-полукровка — а что он наследник блядского Слизерина! Гермиона не смогла сдержаться: она рассмеялась: — А это самая заносчивая вещь, которую я когда-либо слышала. — Это не заносчивость, — огрызнулся Нотт. — Ты можешь себе представить, чтобы человек с талантами Риддла стал продавцом или уборщиком в совиной лавке? «А ты можешь себе представить, чтобы Том писал статью о грудном вскармливании? — подумала Гермиона. — Потому что он это уже сделал». Было легко предположить, что Том задавал свою высокую планку для всего в своей жизни. Легко для тех, кто не знал его, это точно. Он получал высшие отметки, его близкие знакомые были детьми знатных и богатых семей, он выглядел, и одевался, и звучал как подающий надежды молодой волшебник, с которого другие молодые волшебники должны брать пример. Но Гермиона знала, что это был просто образ. Затронута была бóльшая часть внешнего вида Тома, а правда была гораздо менее блестящей. (Она вспоминала ранние дни первого года, когда они с Томом шныряли по коридорам и чуланам для мётел, проверяя ловушки завхоза до и после уроков каждый день, чтобы найти, что кто-то в них попал. Следующие шесть месяцев того года у них была коллекция крыс. Это было едва ли достойно, но когда Том исследовал новые формы магии, достоинство было последней вещью в его мыслях). — Это заносчивость, — настаивала она. — С чего ты взял, что Том заинтересован в том, чтобы стать Министром магии? Гермионе было тринадцать лет, когда Том решил, что она должна стать Министром. За многие годы он периодически возвращался к этой теме, но не менял своего мнения: он бы не отвернул нос от роли диктатора, если бы ему предложили, но любое предложение работы в Министерстве было бы встречено твёрдым отказом. Публичные речи о преданности делу служения общественному благу — это одно, получение власти на основе общественного голосования — другое. Том, в отличие от Гермионы, не видел выгоды — выгоды для себя — в демократической системе. Гермиона не видела смысла спорить с ним об этом. Он не хотел быть Министром, а о его предпочтениях не могло быть и речи — будто бы кто-то собирался делать его диктатором. — А в чём ещё он может быть заинтересован? — спросил Нотт. — Он из Слизерина, и он волшебник. В волшебном мире нет ни одной официальной позиции с таким же уровнем власти, как Министр. Возможно, я не настолько поверен в… откровенности Риддла… как ты, но я знаю, что он за человек. Он жаждет власти, — он говорил с абсолютной уверенностью. — Ты не можешь этого отрицать. — Я-я не отрицаю этого! — возражала Гермиона. — Я просто думаю, что ты считаешь цыплят, вот и всё. Нотт посмотрел на неё выверенным взглядом: — Если ты хочешь всё делать правильно, тебе стоит избегать эти отвратительные магловские присказки. Если только тебе не хочется думать, что ты ещё более беспородная, чем ты есть. — Не уверена, почему это важно, — ровно сказала Гермиона. — Мне не надо впечатлять никаких сильных мира сего. — Ой, ну ты шутница, — сказал Нотт и невесело шмыгнул носом. — Я просто говорю, Грейнджер, что всем стоит попытаться, скажем, облагородить себя. — А мне это зачем? — спросила Гермиона. — Мои действия не «облагородят» мой статус крови. — Для порядка, — ответил Нотт. — Если Риддл может это сделать, то и ты сможешь. Уверен, он оценит — если, конечно, он не решит избавиться от тебя, как только получит должность чьего-то старшего секретаря. Когда-нибудь он станет важным человеком, и он знает, что выглядеть важным — это часть работы. — Том не избавится от меня! — огрызнулась Гермиона. — И он не заинтересован в управленческой должности после Хогвартса. Если кто-то и должен волноваться, что от него «избавятся», это ты. — Откуда ты знаешь? — резко спросил Нотт. — Он что-то сказал? У Гермионы не было много друзей до Хогвартса. После разделения спальни между другими пятью девочками из Рейвенкло они не стали более чем проходящими знакомыми для неё. Они собрались в свои маленькие группки к конце второго курса, и Гермиона осталась за бортом. Не то чтобы её это волновало, конечно. У неё был Том, который, может, и не мог подобрать наиболее выгодный цвет эмали для ногтей под цвет глаз, но тем не менее был чудесным партнёром для классной работы и подготовки к экзаменам. Она считала, что её дружба с Томом разбаловала её. Том не ожидал вечеринок-сюрпризов на свой день рождения. Он не требовал, чтобы она проводила каждую свободную от занятий минуту с ним. Ему даже не нравилось, когда она читала из-за плеча его эссе и была слишком добра, чтобы дать свою критику. Она много думала об этом в последнее время: Том был её другом, она была его подругой, и то, что однажды стало взаимовыгодным союзом, превратилось в нечто… большее. Нечто взаимное, в какой-то мере интимное, без ожиданий делового обмена. Гермионе потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это — их вид отношений — не относился ко всем. Благосклонность Тома никогда не была для неё достижением, которое она зарабатывала своим трудом. Том был к ней благосклонен, и ей никогда не приходилось покупать ему дорогие подарки, носить за ним книги между уроками или прикладывать кропотливые усилия, чтобы вытащить кости из его маринованной шпротвы на зельеварении. (Она не одобряла, что Том аккуратно подталкивал других студентов взять на себя худшую часть работы в групповых проектах по зельеварению. Но им удавалось закончить их зелье раньше всех остальных, и Гермиона покидала класс без рыбного запаха, впитавшегося в её мантию, поэтому в этой ситуации она держала своё неодобрение при себе). — Если ты хочешь узнать, можешь просто спросить его, — сказала Гермиона. — Признаю, с Томом иногда бывает сложно, но я верю, что у него добрая душа. — «Сложно», — проворчал Нотт. — Ну, можно и так сказать… Он засунул руки в карманы и удалился, оставив Гермиону наедине с собой в углу библиотеки. Она подняла своё перо, но не продолжила эссе, над которым работала, когда Нотт пришёл и перебил её. Конец учебного года быстро приближался, и большинство студентов начинали задумываться о своих будущих карьерах, а их Ж.А.Б.А. уже поджидали за углом. Было странно, что Нотт задумывался о будущей карьере Тома, будто это имело к нему какое-либо отношение. Раздумывая над этим, она начала принимать во внимание решения, которые Том принимал о своём будущем. У него уже была работа. Не постоянная, но она была гибкой, и он неплохо скопил за несколько лет, пока писал в «Вестник ведьмы», не говоря уже о премиях, которые он получал за рекламу различных товаров. Он любезно получил наследство от мистера и миссис Риддл, и благодаря их завещанию Том однажды станет благополучным джентльменом. Она не могла представить, что Том поделился бы этой информацией с кем-либо ещё... Ни с профессором Слагхорном, советником по профориентации для студентов Слизерина. Ни с одним из своих слизеринских «друзей», ни с бабушкой и дедушкой, которые ожидали, что он поступит в престижный университет после получения среднего образования. (Направление учёбы не имело значения, потому что они не ожидали, что он действительно будет работать). Планы Тома, которые следовали его детским мечтам, его диким целям, были настолько личными для него, что он разозлился, когда думал, что Дамблдор узнал об их письмах. Том бы никогда не стал открыто об этом говорить со своими товарищами-слизеринцами. Нет, Том Риддл построил себе репутацию блестящего студента, и все остальные, кто верил тому, что видит, верили, что он отправится вершить великие дела — хотя какими именно были эти «великие дела», так и оставалось непонятным. Том, кому нравилось оставаться объектом загадок и домыслов (и его не волновало, что о нём говорят, неважно, приятное или нет), никогда не стремился поправить ничьи предположения. Теперь она могла понять беспокойство Нотта, хотя и не была уверена, что сочувствует ему. Они относились к Тому, будто он был какой-то фирмой, в которую они могут инвестировать и что однажды даст им дивиденды за их поддержку. Слагхорн очистил часть полки рядом с фотографией угрюмого и неулыбчивого Арктуруса Блэка, оставив несколько неприкрытых подсказок, что это его «придержанное место». Нотт, да и остальные последователи Тома из Слизерина, должно быть, жаждут ухватиться за хвост Тома, чтобы греться в его отражённом блеске. А худшей частью было то, что Тому доставляло огромное удовольствие подогревать их предположения, не давая ни твёрдого подтверждения, ни ясного опровержения, а всегда уклоняясь от вопросов тем или иным красивым ответом, внушая то и намекая на это, но так ничего и не говоря. Гермиона с Рождества гадала, не было ли полушутливое предложение Тома о женитьбе одной из его великих дразнилок, ведь после каникул Том ни разу не заговорил об этом, а она почти боялась спросить. (В равной мере она боялась и ответа, который он ей даст). Со вздохом она откупорила бутылку чернил и вернулась к работе, постучав палочкой по настольной лампе, чтобы сделать свет ярче и лучше направленным. Не было смысла размышлять о будущей карьере Тома, не когда были более важные вещи, чтобы задуматься: её собственное будущее.

***

В последнюю неделю семестра Лукреция Блэк похлопала Гермиону по плечу, выходя из Большого зала после завтрака, отвела её в сторону и вглубь коридора, где был тот самый альков, который они с Томом использовали для личных разговоров за последние несколько лет. Даже посреди Ж.А.Б.А. внешний вид Лукреции был безупречен: её мантия была аккуратной и отглаженной, никаких пятен чернил на зелёной подкладке её рукавов. Это очень отличалось от семикурсников Рейвенкло, которых Гермиона видела в Общей гостиной, горстка которых оставалась заниматься ночь напролёт и не переодевалась, когда спускались к завтраку утром. Её безукоризненный вид распространялся и на тёмные волосы Лукреции, модные кудри были заколоты драгоценными шпильками в виде перьев. Это должны были быть кудри на бигуди: естественные кудряшки Гермионы никогда себя так не вели, от попыток приструнить их расчёской они только сильнее пушились. Наконец, значок старосты школы блестел на лацкане Лукреции, его сияющее серебро было без следов отпечатков пальцев. Его блеск сочетался с серебряными кольцами на её руках, самым выделяющимся из которых было одно тяжёлое на её левой руке. — Грейнджер, — сказала Лукреция, вытаскивая палочку из рукава, проводя ею перевёрнутую дугу и взмах заклинания Немоты. — У тебя есть минутка? — Э-э, — колебалась Гермиона, — а в чём дело? — Официальное дело, — сказала Лукреция. Она убрала палочку и прочистила горло. — Прости за это. В этих коридорах раздается эхо, а у портретов есть неприятная привычка подслушивать разговоры — им ужасно скучно висеть на стенах целыми днями. К более важным вещам, Грейнджер, я слышала, что тебя номинировали старостой школы в следующем году. Поздравляю. Она говорила холодным тоном, который бы пришёлся к месту на уроке, пересказывая отрывок из учебника. Она не казалась слишком радостной за Гермиону. Гермиона решила, стараясь быть великодушной, что равнодушие Лукреции объяснялось тем, что ей осталось совсем немного времени в Хогвартсе. Какое дело было до старосты школы следующего года кому-то, кто выпускается в конце недели? — Спасибо, — сказала Гермиона. — Хотя, наверное, ещё слишком рано для поздравлений. — В твоём году нет ни одной девочки-капитана по квиддичу, кто ещё это мог бы быть? Кэйтсби и Фиф, хм-м, агрессивно посредственные, — продолжала Лукреция без единого намёка на извинения. — А Хипворт настолько невыносимо бестактна, что даже Слагги видит её насквозь. Нет другого выбора, кроме тебя. — Эм, я не думаю... — Я ожидаю, что ты достойно справишься с этой работой, если только будешь знать, чего от тебя ждут. И по этой причине мне нужно было поговорить с тобой. Она потянулась в свою мантию и достала толстый свиток пергамента, передавая его Гермионе. — Незаполненные расписания патрулей, разделённые по факультету и месяцу, — объяснила она. — Система старост должна помогать учителям обеспечивать высокий стандарт порядка и дисциплины в Хогвартсе. По традиции дисциплиной занимается староста-мальчик, а организацией — староста-девочка… но учитывая, что эта должность уйдёт к Риддлу в следующем году, у меня есть причина предполагать, что он не будет заинтересован ни в чём из этого. Гермиона нахмурилась: — Ты хочешь сказать, что он не заслуживает стать старостой школы в следующем году? — Уверена, что он чудесный человек, — сказала Лукреция, двусмысленно махнув рукой и не ответив на вопрос. — Если ему хватило терпения подмазываться к Слагхорну последние шесть лет, то кто я, чтобы сказать, что он недостоин? Проблема с Риддлом — та же проблема, которая возникает каждый раз, когда кто-то вручает значок кому-то из Слизерина: тот, кто его получает, заботится о Хогвартсе меньше, чем о себе. — Но ты из Слизерина, — заметила Гермиона. — Это формальность, — ответила Лукреция. — Шляпа не дала мне другого выбора, все Блэки идут в Слизерин. В конечном итоге, цвета факультета не определяют человека — важно, какой человек носит их. А Риддл будет уклонистом вне зависимости от цвета, который он носит. — Он прилежный труженик, знаешь ли. Он заработал одиннадцать С.О.В. в прошлом году, — оборонительно сказала Гермиона. — Он спускает рук наказание с любого, кто может ему чем-то отплатить, — сказала Лукреция. — Он на моём факультете: конечно, я замечаю это. — Да, хорошо, но он… — Но ты же сможешь за ним присмотреть? — она одарила Гермиону внимательным взглядом, а затем добавила, — Сомневаюсь, что есть кто-то ещё, кто мог бы это сделать. — Я… — начала Гермиона. — Я постараюсь, полагаю. — Хорошо, — сказала Лукреция, кивнув. — На последнем листе список обязанностей, которые ждут от старост школ, отсортированный по дате. Тебе стоит заранее начать готовить приветственную речь для поездки на поезде в сентябре и две прощальные речи — одну для выпускного вечера седьмого года, а вторую для последней встречи в вагоне старост. Я рассчитываю, что ты будешь присутствовать на моей на следующей неделе. Закончив свою речь, Лукреция взмахнула палочкой по стенам, чтобы снять заклинание Немоты. Она осмотрела по сторонам коридора и без единого слова Гермионе удалилась. Гермиона смотрела вслед отдаляющейся спине Лукреции, гадая, что это было. Лукреция Блэк, староста Хогвартса, занимавшая эту должность — ещё неделю, по крайней мере, — всегда была несколько грубовата, отдавая предпочтение тем старостам, чья работоспособность и исполнительность соответствовали её стандартам. Гермиона считала это необычным для Слизерина, но она ценила те небольшие любезности (ночные отлучки от патрулирования по запросу), которые давало одобрение старосты школы. Поразмыслив, она поняла, что хитроумие, одна из черт, исповедуемых факультетом Слизерина, может проявляться в разных формах. Гордость не позволила Лукреции угождать Тому, как делало большинство Слизерина с тех пор, как он стал старостой. Лукреция держала деловую дистанцию с Томом, но они никогда не приятельствовали. С чего бы ей? Она была уверена в своих заслугах — или своей семьи — и ей не было смысла присоединяться к толпе почитателей, хотя её, должно быть, раздражало, что её собственный брат, Орион Блэк, был членом маленького клуба Тома. Как и все члены клуба, Орион не был в комнате наказаний в последние два года. Безотносительно её мыслей о Лукреции, список задач для старост был полезен. Она прочитала его за один вечер и сделала копию для Тома, которого встретила на их обычном месте в заброшенном кабинете в подземельях, который они привели в порядок с тех пор, как Том сделал его генеральной штаб-квартирой клуба. (Сломанные парты были починены или убраны, скрипящие стулья больше не скрипели, но на полу оставалось несколько пятен крови и ожогов, которые никак не хотели исчезать. Она подозревала, что Том почистил их спустя рукава, потому что ему нравилось, как они смотрятся). Когда она передала ему дубликат, Гермиона обнаружила, что расстроилась его равнодушной реакцией. — Смысл быть старостой или старостой школы — это иметь возможность делать то, что тебе хочется, — сказал Том, бросив небрежный взгляд на стопку пергаментных страниц, которую она ему протянула. — Это книга правил. И даже не полезных правил, как «помните о зазоре» или «остерегайтесь акул», а самонавязанных, самоограничительных правил. Всё, что я вижу, — это недопустимая трата твоего драгоценного времени. Том пролистал конец пачки и просмотрел её содержимое: — Порядок действий в день отъезда. Первое: старосты должны обеспечить уборку Общей комнаты перед завтраком. Девочки-старосты проверят спальни девочек, мальчики-старосты — мальчиков. Второе: старосты должны проследить за тем, чтобы все чемоданы были промаркированы перед сбором. Все потерянные или оставленные без присмотра вещи будут сданы в бюро находок. Третье: старосты будут сопровождать студентов на завтрак, а после завтрака провожать их к вагонам… Он громко фыркнул и сказал: — Посмотри на это — ожидается, что ты будешь смотреть, как они едят, убираться за ними, одевать их по уставу и следить, чтобы они делали домашнюю работу. Единственное, чего не хватает, это кусочка, что от тебя будут ждать, что ты подотрёшь им попы. — Но работа старост — следить за младшими студентами, — возразила Гермиона. — Разве не поэтому они выбирают самых ответственных студентов каждого факультета на пятом курсе? — Работа старост — руководить, — сказал Том. — На латыни «Praeficere» означает «выставлять вперёд», и этот титул использовали римские военные офицеры. А у тебя сложилось ошибочное мнение, что ты должна присматривать за чужими детьми, — Том, пристально глядя на неё, добавил. — Насколько я слышал, ты даже не любишь детей — так ты сказала моей бабушке, когда она спросила тебя об этом. — Э-это не то, что я сказала! — вскрикнула Гермиона. — Я сказала ей, что я не заинтересована в, ну, знаешь, остепениться сразу. Я не сказала, что об этом не может быть и речи. — Нет? — резко спросил Том. — Я хочу закончить школу, конечно, — сказала Гермиона нервным голосом, чувствуя недоумение от неожиданной смены разговора. — И я бы хотела стабильно устроиться, чтобы у меня был выбор между жизнью с мамой и папой или жизнью в женском общежитии. Её мать жила в женском общежитии, пока проходила своё обучение на медсестру. Они были доступными, чистыми, респектабельными, и последнее качество было очень важно для многих юных одиноких женщин, которые переехали в город по работе, но собирались вернуться в свои деревни с сохранённой репутацией. Респектабельность общежитий поддерживалась строгими хозяйками с ещё более строгими правилами, которые соблюдались под страхом изгнания: никакой громкой музыки, правильная подача блюд, молитвы по воскресеньям, никаких гостей-мужчин. Даже после того, как мама и папа поженились, ей не разрешалось приглашать его в общую гостиную. У мамы было множество смешных историй, которые она годами рассказывала Гермионе, но после отъезда в Хогвартс Гермиона столкнулась с реальностью опыта мамы. Он оказался невероятно неприятным. У каждой постоялицы общежития была своя личная ванная, что было лучше, чем общая с девочками Рейвенкло, но их никто не заставлял молиться перед ужином (по правде, молитвы в Хогвартсе были необычны и втихую осмеяны некоторыми членами Слизерина) и не ограничивал общение только своим факультетом или полом. Это показало Гермионе трудный путь становления Современной Женщиной. Она читала об этом женственном идеале с юного возраста: женщине, которая была образована, могла голосовать, никогда не носила корсеты, если это не было её собственным выбором, и могла принести в общество больше, чем материнство. (Гермиона никогда не замечала, чтобы отцовство использовали как меру оценки респектабельности мужчины. Честность, прямота, верность и трезвость — да. Но за исключением случайных двусмысленных упоминаний об идеале «плодовитости», она никогда не находила акт рождения детей великой добродетелью для добродетельного современного мужчины). Волшебная Британия накладывала другие ожидания на идеал женщины. У ведьм была магия, врождённая полезностью, помимо способности рожать детей, но, судя по тому, что она видела, понятие «современность» было пока неслыханным. Ну, это недостаточная причина, чтобы прекратить стремиться к ней. — Двери моего особняка всегда для тебя открыты, — великодушно предложил Том. — У меня есть слуги. Ты никогда не найдёшь этого в общежитии. — А ещё у тебя есть бабушка, — сказала Гермиона. — Если я поселюсь в Усадьбе Риддлов, я могу лишь представить, что она станет приводить викария на чай каждую неделю, чтобы напомнить нам, что мы живём во грехе. — Ты согрешишь независимо от того, что ты сделаешь, — ответил Том, пожав плечами. — Не уверен, что те, кого заботит Бог, одобряют ведьм. — Это… — Гермиона замешкалась в поисках подходящего слова, — …Обнадёживает. — Можешь следовать моему примеру и не обращать внимания ни на что из их слов, — жёстко продолжил Том. — Серьёзно, это самый разумный подход. Почему ты или я должны позволить другим людям: маглам, государству, бессодержательному сборнику правил — определять, что мы можем или не можем делать? — Н-но… — заикалась Гермиона, — государство издаёт законы по хорошим причинам. Без закона и порядка нам было бы куда хуже. — Коренные жители колониальных Родезии или Палестины будут рады услышать это, — сказал Том. — Уверен, они благодарят своих британских наместников каждый божий день. — Я не это имела в виду! — Но ты это сказала, — ответил Том. — Всё в порядке, Гермиона. Когда ты будешь готова принять правду, тебе надо будет просто это признать перед самой собой. Гермиона раздражённо фыркнула: — С тобой бесполезно спорить! — Я прирождённый пацифист, — сказал Том, нежно похлопывая её по руке. — Это одно из моих многих выдающихся качеств. Хотя Том не оценил всеобъемлющее руководство Лукреции по хорошей работе старост — он фыркнул, услышав советы по эффективному написанию речей, — Кларенс Фицпатрик счёл его великолепной идеей. Кларенс, который по своей природе не отличался особой напористостью и уверенностью в себе, сразу же принял её. У него сложилось впечатление, что обладатель значка старосты в следующем году ещё не был определён, и он воспринял это как авторитетный совет для человека, не привыкшего к тому, чтобы вверяли власть. У Гермионы не хватило духу возразить ему, и ей было приятно, когда кто-то соглашался с ней в том, что касается важности правильной процедуры и ответственного надзора, которые Том считал менее важными, чем его собственная привычка делегировать полномочия. (Это были его слова. На самом деле это значило, что Том поощрял младших старост пятого курса совмещать свои патрули с его патрулями под предлогом «дополнительных тренировок»). В последнюю неделю семестра Кларенс сопровождал Гермиону на обычных патрулях, следуя инструкциям Лукреции. Она включала в себя карту маршрутов патрулей и список мест, где студентов чаще всего находили после комендантского часа: лестничный пролёт к Астрономической башне, пустой кабинет в коридоре четвёртого этажа, альков за статуей ведьмы с сильным искривлением спины и чуланы для мётел на втором и пятых этажах. — Я даже не знал и половины этих мест, — заметил Кларенс, пока они заканчивали свой последний вечерний патруль этого года. Он закрыл дверь чулана для мётел и пробормотал заклинание для запора замка. — Как думаешь, Лукреция узнала о них? Гермиона узнала этот чулан с первого года, они с Томом исследовали замок в поисках мест для экспериментов с «одолженными» крысами. — Возможно, она слышала о них от старших студентов, когда была старостой? — сказала Гермиона. — Я не могу представить, что она бы сама ими пользовалась. — О, — сказал Кларенс. Его шаги замедлились и остановились на изогнутой лестнице, ведущей в башню Рейвенкло. Гермиона чуть не впечаталась в его спину. — Я и забыл об этом. Разве она не выходит замуж за Пруэтта? — Боюсь, я не знаю, кто это, — ответила Гермиона. Она не обращала особого внимания на сплетни о волшебниках, которыми баловались её однокурсницы во время уроков, разве что снимала баллы, когда они слишком шумели. Социальную колонку в конце «Ежедневного пророка» она также игнорировала. Она читала газету ради новостей, а не ради объявлений о новорождённых или бриллиантовых юбилеях. — Игнатиус Пруэтт — они с сестрой были в Гриффиндоре, кажется, — сказал Кларенс. — Выпустился за пару лет до нашего первого курса. Их свадьба с Лукрецией назначена на следующий год. Гермиона нахмурилась: — Свадьба? Ей только исполнилось восемнадцать! — Большинство девушек из старинных семей выходят замуж в девятнадцать или двадцать, — сказал Кларенс. — Их семьи ожидают этого от них, хотя они, кажется, никогда так сильно не настаивают на этом с мальчиками. — Он с любопытством посмотрел на неё. — Тебе этого никто не рассказывал? Тот, эм, мальчик, с которым я тебя как-то видел занимающимися в библиотеке? У него была мантия Слизерина... — Ты имеешь в виду Нотта, — сказала Гермиона. — Нет! Мы не говорим о таких вещах, мы просто вместе занимаемся. Это была не просто учёба, но она не собиралась говорить этого Кларенсу. — О, — смущённо сказал Кларенс. — Что ж, хорошо. Я хотел сказать… но, полагаю, мне не стоит этого упоминать… К этому времени они подошли к дверному молотку Рейвенкло, но в такой поздний час скульптура орла была тихой, его глаза были прикрыты, и он издавал тихий храп из своего покрытого бронзой клюва. — Что? — спросила Гермиона. — Ты маглорождённая, поэтому, может, не слышала этого, но чистокровные мальчики обычно не женятся так рано, как девочки. Но это не значит, что они не — они не могут — ну, ты поняла, эм, — Кларенс прервался, заикаясь, его горло клокотало. — О! — сказала Гермиона, прочищая горло. — Да, я поняла, о чём ты. Не переживай об этом, не с Ноттом, — она скривила лицо. — Он из тех чистокровных. Думаю, он скорее отрежет себе руку, чем даст ей дотронуться до меня. — Ох, эм, — сказал Кларенс. — Понятно. Я просто подумал… Гермиона посмотрела на пол, затем на стену, затем на спящего орла на дверном молотке: — Я бы не позволила этого никому, кто считает мой статус крови оценкой против меня. Пятном на моём персонаже. Это неважно, — жарко сказала она, подходя и потягиваясь за кольцом во рту орла. — Единственное, что важно для меня, это чей-то талант и способности. Она постучала в дверь, и орёл проснулся с громким вскриком. — О-ох, — сказал Кларенс, и в его лёгком пыхтении прозвучало разочарование.

***

Последний учебный день для старост был суматошным. Студенты всех возрастов болтались под ногами, собирали свои вещи, складывали всё, что хотели забрать с собой домой, и иногда просили что-то обратно у кого-то, кому их одалживали ранее в этом году. В Общей гостиной Рейвенкло предметами, которые часто теряли и обменивали, были книги, и Гермионе пришлось изрядно потрудиться, улаживая споры о собственности среди содержимого коробки находок, в которой хранились все потерянные вещи и предметы, собранные уборщиками с начала сентября. Наблюдая, как Твайла разбирает свою прикроватную тумбочку и выбрасывает грязные, испачканные помадой носовые платки и сломанные шпильки, Гермиона гадала, почему эта девушка не собрала свой сундук раньше, как она. — Ты могла бы это сделать на прошлой неделе, знаешь ли, — сказала Гермиона, складывая ночную рубашку и опуская её в сундук поверх стопки сложенных блузок и форм. — Поезд отходит в одиннадцать, — ответила Твайла, шмыгнув носом. — Ещё полно времени! Я даже поставила свой будильник, а у нас даже нет сегодня уроков. — Тебе надо быть на станции в пол-одиннадцатого, — заметила Гермиона. Лукреция написала об этом в перечне инструкций для старост. — Это просто совет, а не правило, — настаивала Твайла, изучая бутылочку эмали для ногтей, чей цвет отслоился от маслянистого основания. — Как приглашения на вечеринку — все знают, что надо прийти на час позже указанного времени. Если ты придёшь вовремя, там никого не будет, а какое в этом веселье? — она засмеялась и добавила, — Но, уверена, тебя бы это не расстроило. — Просто будь там, чтобы я могла вычеркнуть твоё имя из списка, — фыркнула Гермиона, захлопывая крышку сундука. Всё оставшееся утро Гермиона помогала остальным рейвенкловцам собирать своих питомцев и запихивать их в клетки, прежде чем направиться в Большой зал на последний завтрак. Флаги на стенах не были обычными фиолетовыми бархатными с позолоченными кисточками и вышитым гербом Хогвартса, но глубокого зелёного цвéта. Цветá Слизерина, потому что факультет Слизерина выиграл Кубок школы снова, победив Рейвенкло дополнительными очками, заработанными за игры в квиддич. (Студенты Рейвенкло получили больше всего очков от учителей, но старосты Слизерина никогда не вычитали их со своего факультета, и у них была самая сильная команда в квиддиче из всей школы. Но судя по тому, что она слышала от Фионы Кэйстби, старосты Гриффиндора, слизеринцы просто лучше всех жульничали. Гермиона не могла ни поддержать, ни опровергнуть этого. Она не посетила ни одной игры в квиддич с первого курса). После этого она и другие старосты Рейвенкло вычёркивали имена из списков — задача не из лёгких, учитывая количество учеников, перемешавшихся с друзьями с других факультетов. Накануне вечером на прощальном пиру они провели церемонию вручения Кубка школы, и сегодня утром ученики уже не боялись угрозы снятия баллов или удаления из школы. С другого конца Большого зала она увидела Тома, одного из самых высоких на своём курсе, и группу слизеринцев, сгрудившихся вокруг него. Он не выглядел расстроенным в этом хаосе. Скорее, казалось, что он заставил своих друзей насильно запихнуть младших учеников в некое подобие очереди. — Ладно, — колко сказала Гермиона, вычёркивая последнее имя из своего списка, Твайлу Эллерби, которая только что подошла в конец очереди, запыхавшись и задыхаясь. На локте Твайлы болталась плетёная корзинка, выстланная полотном, и плюгавая кошка, зажатая под другой рукой. — Ты последняя в моём списке. Кареты уже отправляются, поэтому тебе, скорее всего, придётся ехать с незнакомцами. Твайла кивнула, повернувшись и последовав за поредевшей толпой. С внезапным воплем кошка, запутавшаяся под её рукой, вцепилась когтями в рукав Твайлы. Твайла вскрикнула, её хватка ослабла, и кошка черепахового оранжево-чёрного окраса с ушами с длинными кисточками упала на пол в коридоре и бросилась на свободу. — Остолбеней. Вспышка красного света ударила в затылок кошки. Она упала на пол со скрюченными лапами. Том подошёл, засовывая палочку обратно в карман. — Кто-то должен это поднять, — заметил он. — Нехорошо, когда люди оставляют вещи в таком виде, кто-то может неудачно упасть. Гермиона, ты уже закончила? Я отправил остальных вперёд, чтобы они нашли нам хорошее купе — в задней части вагона больше всего места для ног. — Я закончила со своим списком, — ответила Гермиона, поднимаясь на носочки, чтобы осмотреть поверх толпы. У Кларенса всё ещё оставалось несколько человек, ожидающих отметки, и одна младшекурсница, стоявшая во главе очереди, выглядела весьма недовольной. — Кларенс ещё не закончил. — Не понимаю, как это касается тебя, — сказал Том, глядя на Кларенса, который уронил своё перо на пол, а затем поднял его, размазав чернила по руке и рукаву. — Пошли, пока не оказались в одной карете с гриффиндорцами. Думаю, Хагрид был в конце очереди. — Иди вперёд, если хочешь, — сказала Гермиона. — Но я подойду узнать, почему он так долго. Она сложила свой список, положила его в карман мантии и подошла к Кларенсу, похлопав его по плечу. — Что-то случилось? Поезд отбывает через двадцать пять минут! А у кареты занимает десять, чтобы доехать до станции! Выражение лица Кларенса стало робким: — В моём списке не хватает одного человека, четверокурсницы. Её соседки по спальне сказали, что ей нравится засиживаться в ванной и что она догонит нас у вагонов. Гермиона попросила у Кларенса его список, проверяя вычеркнутые имена. Ей достались имена из начала алфавита, от А до З, в то время как Кларенсу выпали студенты с фамилиями от У до Я. Список был организован так же, как для распределения студентов по факультетам, в отличие от халтуры Гриффиндора, где всех вычёркивали по мере поступления, или сложной системы сопровождения Хаффлпаффа, когда к каждому старшему студенту приставляли группу из трёх-четырёх учеников помладше. — «Уоррен, Миртл», — прочитала Гермиона. — Я проверила все ванные девочек перед выходом и сказала дверному молотку больше никого не впускать. Если она всё ещё в ванной, — продолжала Гермиона, — тогда это не одна из тех, что при спальнях. Это, должно быть, один из туалетов на первом или втором этаже — только они между башней Рейвенкло и Большим залом. — Она вздохнула. — Мне сходить за ней? Это туалет для девочек, тебе туда нельзя, разумеется. Когда отъедет последняя карета, всем опоздавшим придётся добираться до Хогсмида пешком. Это занимало двадцать минут, в два раза дольше, чем на зачарованных каретах. Гермиона делала это однажды, когда выходные в Хогсмиде выпадали на хорошую погоду — и когда она ничего не покупала в канцелярском или книжном магазинах в деревне. Это была красивая дорога вокруг озера и по кромке леса, но она была бы не такой приятной с переноской для животных или клеткой с совой, потому что дорога с видом включала в себя растянутую каменистую тропинку вниз от замка. Она могла бы справиться с этим с помощью нескольких удобных чар, но четверокурсникам не разрешалось использовать магию за пределами парадных ворот. — Тебе стоит подождать, пока она закончит, — предложил Кларенс. — Я всегда думал, что у девочек уходит вечность на туалет. — Мы не можем оставить студентку! — сказала Гермиона. — Учителя уже уехали домой, и они оставили нас за главных. Если ей что-то нужно, она может это сделать в поезде. На этом она повернулась на каблуках и зашагала к двери Большого зала с развевающейся мантией. На первом этаже Хогвартса находились Большой зал и центральный коридор, который соединял его с большими двойными дверями с Вестибюлем. Он, в свою очередь, соединялся с вымощенным камнем четырёхугольником, который вёл на территорию школы и заканчивался крытым мостом, перекинутым через самую узкую часть озера. За эти годы Гермиона тысячи раз проходила по этому коридору: днём — на занятия, ночью — на патрулирование. Когда студенты отправлялись на станцию Хогсмид или рассаживались по своим купе, здесь было жутко тихо, и шаги Гермионы гулко отдавались от каменных стен. Она проверила крошечную гостевую ванную возле Вестибюля, там было всего две кабинки и рукомойник для посетителей и инспекторов Министерства, которые хотели осмотреть замок, но там никого не было. Она и не рассчитывала никого там найти, и она продолжила поиски. На первом этаже была ванная побольше, в которую люди выстраивались в очередь после игры в квиддич. Из-за нелепых правил квиддича никто не знал, как долго продлится игра, поэтому большинство болельщиков держались как можно дольше, а если не могли, это была ближайшая уборная к школьному полю. Гермиона заглянула внутрь, заметив чернильных львов, которых какой-то вандал нарисовал на стенах кабинки, зачарованных так, чтобы изображение льва бежало за нарисованным снитчем. Достойные чары, было почти жаль, что это сотрут за каникулы. Эта ванная тоже пустовала. Со вздохом Гермиона поднялась по ближайшей лестнице, держась за перила, которые перекинулись через центральный пролёт замка и соединили её с площадкой второго этажа. Она была очень хорошо знакома со вторым этажом, потому что на нём располагалось крыло библиотеки Хогвартса, самой большой коллекцией магической литературы Британии. В противоположном конце коридора находилось крыло кафедры защиты от Тёмных искусств, в котором располагались кабинет профессора Меррифот, учебный класс и дуэльный зал с платформой, соответствующей правилам, и несколькими зачарованными манекенами для тренировок. Между этими двумя крыльями, как вспомнила Гермиона, находилась ванная комната. Студенты, которых выгоняли из библиотеки за излишний шум, часто собирались в этой уборной, чтобы закончить свои разговоры. Библиотека была уже закрыта, лампы потушены на лето, а дверь заперта. Однако что-то шевельнулось, какая-то тень, за стеклом двери, затем дверь распахнулась, и на пороге появился Нотт, засовывающий под мантию большой прямоугольный предмет. Он достал свою палочку и под наблюдением Гермионы ткнул ею в дверную ручку, которая издала скребущий звук, за которым последовал жёсткий «клик!». Гермиона прочистила горло. — Что ты здесь делаешь? Нотт обернулся, нахмурившись. От этого движения из его кармана высунулась книга, которую он быстро засунул обратно. — Кое-что одолжил в последнюю минуту, — сдержанно сказал он. — Я, ах, просто пойду своей дорогой, пожалуй. — Одолжил? — сказала Гермиона. — Это против правил библиотеки — одалживать книги на лето. — Ну, — сказал Нотт, — возможно, я получил записку с разрешением от Слагхорна? Он бросается ими в Риддла по первому требованию. — Да, но это Том, — Гермиона говорила со всем терпением, которое могла наскрести, — а ты… ты. — И рад этому, — парировал Нотт. — А теперь, если ты не против… — Покажи мне книгу. — Нет. — Я староста! — Слизерин уже выиграл Кубок школы! — сказал Нотт. — Ты уже ничего не можешь сделать. Гермиона вытащила палочку: — Я могу тебя сглазить! — Ты можешь, но не станешь, — сказал Нотт, переводя взгляд с её палочки на лицо. — Ты староста. — Тогда я… Я защекочу тебя! — вскрикнула Гермиона. — Риктусемпра — это всего лишь заклинание первого курса, но я не знаю никого, кто выдержал целых десять минут его! — Ты расскажешь Риддлу? — спросил Нотт, сузив глаза. — Нет, — согласилась Гермиона. — Если только ты вернёшь книгу в том состоянии, в котором взял. — Ладно, — сказал Нотт. Он потянулся в мантию и помахал обложкой перед ней. Гермиона не смогла сдержаться и ахнула. — «Полная история основателей»! — простонала она, прикрыв рот рукой. — Это книга уровня Ж.А.Б.А.! Никому не разрешается брать её на время, и чтобы даже прикоснуться к ней, нужна справка от учителя — а все знают, что профессор Биннс никогда их не выдаёт! — Я знаю, — самодовольно сказал Нотт. — Мне пришлось дождаться, пока библиотекарша удалится, чтобы я смог сцапать её. Я бы и сам такую достал, но в Хогвартсе есть единственный общедоступный экземпляр, а все остальные семьи, у которых он запрятан на чердаке, не хотят им делиться. — А ты уверен, что вернёшь её? — спросила Гермиона, глядя вдаль по коридору, чтобы убедиться, что библиотекарша не прячется за ближайшими доспехами. — Да, — сказал Нотт, скорчив недовольную гримасу. — Я верну её в сентябре. Кто-нибудь заметит пропажу, а к тому времени я сделаю копию самых важных фрагментов. — он вяло погладил корешок. — Уверен, тебе её хотелось, не так ли, Грейнджер? — Эм, — Гермиона прикусила губу. — Наверное. — Наверное, наверное, — сказал Нотт с настороженным выражением лица. — Может, тебе стоит рассказать мне, что ты здесь делаешь? Риддл послал тебя шпионить для него? — Том никуда меня не посылал, — отрывисто ответила Гермиона. — Я ищу пропавшую студентку, четверокурсницу Рейвенкло. Она должна была уехать с остальными однокурсниками в каретах, но я не могу найти её. Нотт потёр подбородок: — Полагаю, тогда это она плакала. — Плакала? — Я слышала какое-то нытьё в туалете в конце коридора, — объяснил он, махнув головой в сторону туалета второго этажа. — Я не понял, в чём дело. Не то чтобы меня это волновало, у меня, разумеется, есть более важные вещи, чтобы волноваться. — У меня тоже, — сказала Гермиона, проходя по коридору и заходя в ванную комнату, где из одной из кабинок слышались слабые всхлипывания девушки. В туалете для девочек на втором этаже был высокий сводчатый потолок, но, в отличие от коридора снаружи, здесь не было болтающих портретов или движущихся гобеленов. Стены украшали окна в свинцовых рамах с толстыми стёклами, покрытыми рябью. В это летнее утро здесь было светло и просторно, солнечный свет отражался от зеркал над раковиной на пьедестале, отбрасывая на пол белые и золотые блики. Из-за того, что ванная комната была часто посещаемым местом для встреч, Гермиона с самого начала избегала её: здесь собирались девушки, чтобы поболтать, посплетничать и, к её огромному волнению, выразить свои чувства в самой интимной и тревожной форме. (Она понимала катарсис плача, но почему людям надо было это делать в таком общественном месте? Отпихивая девушек, столпившихся перед зеркалом, чтобы подкрасить губы, Гермиона оценила уединённость — эксклюзивность — ванной старост, где кабинки располагались в стороне от зоны переодевания. Она сказала об этом Тому, и он, мудрёно кивнув головой, ответил: «Никто не любит делиться с батраками, если этого можно избежать», что было не совсем тем подтверждением, которого она искала…) За закрытой дверью кабинки Гермиона услышала мокрое шмыганье. — Привет? — сказала она, постучав в дверь. — Миртл? Миртл Уоррен? Наступило короткое молчание, сопровождаемое звуком рвущейся бумаги и бульканьем воды, уходящей в канализацию. — Кто это? — вопрос был колеблющимся, а голос неуверенным. — Гермиона Грейнджер, староста. Ты должна спуститься к каретам. Уверена, твои друзья уже в поезде и ищут тебя. Она услышала икающий вздох, подвинувшуюся задвижку и скрип открывающейся двери. Перед ней стояла девочка с двумя хвостиками тёмных волос и парой запотевших толстых очков на носу. Её лицо было розовым, щёки — мокрыми, и на её школьной форме были тёмные влажные пятна. Гермионе хотелось вызвать Тергео, но она сдержалась из вежливости. — У меня, — кричала Миртл Уоррен, — нет друзей! — У каждого есть хотя бы один др… — Все ненавидят меня! — зарыдала она, разразившись новыми слезами, и бросилась в объятия Гермионы. — Они все уехали и забыли обо мне! Никто не вспомнил, что я здесь, ни один из них! — Вообще-то, я пришла, потому что… — Они спрашивали обо мне? Они сказали, что меня нет в поезде? — Эм, нет, но… — Значит, ты здесь, потому что обязана! Им всё равно! — Я… — начала Гермиона, стараясь тщательно подбирать слова. — Я забочусь о благополучии всех студентов Рейвенкло. И я действительно хочу убедиться, что все благополучно добрались до дома… — Вот всё, что тебе важно, я знала это! — Миртл уткнулась в плечо Гермионы, оставляя дорожку соплей на лацкане. — Они все такие, девочки, как ты и они. Они все говорят принятые вещи: «О, Миртл, не плачь, поговори с нами, мы с тобой!» Но я знаю, что как только я отойду, это становится: «О, Миртл, она так много плачет, что они с таким же успехом могут повесить на унитаз в ванной при спальне табличку ‘Комната Миртл’». А потом они обернутся, засмеются и скажут… А это кто? — Что? — сказала Гермиона, пытаясь оттащить руки Миртл со своей мантии. — В туалете для девочек мальчик! — закричала Миртл, заглядывая Гермионе через плечо. Гермиона подняла голову, чтобы посмотреть. Нотт инспектировал краны в центре ванной комнаты, постукивая по ним своей палочкой и что-то бормоча про себя. Когда он почувствовал, что на него смотрят, он выпрямился, его глаза метнулись на мокрую линию склизких выделений на мантии Гермионы. — Ты не делала ничего важного, — сказал Нотт. — А у меня пока не было возможности посмотреть в туалетах девчонок. Тут зеркала больше, чем у мальчиков… Но за нашими лучше следят. У этого крана ручка даже не поворачивается… — Этот всегда был сломан, — сказала Миртл. Нотт провёл палочкой по фарфоровой раковине и внезапно остановился и взглянул на Гермиону. — Интересно, — заметил он, а затем без предупреждения навёл палочку на Миртл. — Петрификус тоталус. — А это было зачем! — Гермиона залезла в карман своей мантии за палочкой… — Империо, — сказал Нотт. — Нотт… — Ты покинешь ванную и пройдёшь к каретам, и возьмёшь одну до Хогсмида. Ты никому не скажешь, что ты кого-то здесь видела. Ты забудешь всё, что здесь произошло. Если кто-то спросит, ты скажешь, что была одна. — Что ты… — Иди, — приказал Нотт и со взмахом палочки разорвал связывающее тело заклинание Уоррен и смотрел, как она, пошатываясь, вышла из ванной, её глаза остекленели за очками, её лицо было бесстрастным и подозрительно туповатым. Он повернулся к Гермионе, дёргаясь от рвения. — Кажется, я нашёл её! — Ты только что использовал Непростительное заклятье на студентке! Это незаконно! Нотт отмахнулся от её жалоб, показывая на раковину, ту, что со сломанным краном: — Это неважно. А это важно. Смотри — это знак Слизерина! Выгравированная на потускневшем от времени металле на носике, вдоль края, где он соединялся с фарфоровой раковиной, рельефно выделялась маленькая свернувшаяся змейка, хвост и горло которой были закручены в форме буквы S. Этот рисунок совпадал с гербами на мантиях Слизерина и знамёнах факультета в Большом зале. Этот кран был идентичен остальным, но отличался лишь одной деталью. Ни на каком другом кране не было такого необычного символа: все они текли ровной струёй воды, когда она поворачивала ручки, и не давали никакого результата, когда она вызывала на них Ревелио. Все, кроме этого. — Что это значит? — спросила она. — Слизерин спрятал Тайную комнату в сломанном кране? — У тебя никакого воображения, — фыркнул Нотт. — Это очевидно дверная ручка, магически опечатанная так, что только Наследник сможет открыть её. — И как ты собираешься её открыть? — Я… — начал Нотт, но спохватился, когда они услышали, как Том Риддл зовёт Гермиону из коридора снаружи. — Гермиона! — Том! — ответила Гермиона, проходя мимо Нотта и открывая дверь ванной, где стоял Том, его бока вздымались, а палочка была крепко сжата в руке. — Кто-то напал на пропавшую девочку из Рейвенкло с тёмной магией… — он запнулся на середине предложения и резко спросил. — А ты что здесь делаешь? Нотт напрягся, его плечи сжались: — Как ты нашёл нас? — спросил он, осторожно пододвигаясь, чтобы перекрыть вид на кран. — Я спросил портреты о девочке, потому что она не смогла ответить сама. Она была вынуждена молчать, — ответил Том. — Теперь я вижу, почему. Что ты скрываешь, Нотт? — Ничего, — Нотт говорил хриплым голосом. — Не лги мне, — сказал Том, отпихивая Гермиону и заходя в ванную. — Нет ничего, что я презираю больше, чем когда меня обманывают. Скажи правду. На лбу Нотта запульсировала вена, и он вздрогнул, а горловые связки выпятились и скрутились, когда он попытался отвести лицо от горящего взгляда Тома. — Правду, Нотт, — сказал Том, и его слова отбивались от каменных стен. Яркость и тепло летнего утра, казалось, потемнели, и обстановка растворялась в атмосфере крайнего беспокойства. — Я-я нашёл её, — наконец, выдавил Нотт, сжимая горло и опуская взгляд на пол. — Тайную комнату. — Покажи мне. Нотт отошёл в сторону, показывая на кран с рисунком змеи. Том изучил его, проведя сначала своими пальцами, а потом палочкой по извилистым кривым металлической змеи, его взгляд был горящим и лихорадочным. — Как она открывается? — спросил он, отводя внимание от крана. — Там есть… пароль, — колебался Нотт, его глаза были прикованы к палочке Тома, которую он бездумно поглаживал. — У меня ни малейшего понятия, какой. — Гермиона? Гермиона размышляла над тем, как Нотт беспечно использовал проклятие Империуса, но, услышав своё имя, резко обернулась. — Э-э... После изгнания остальными основателями Слизерин сказал, что доверил своё знание о Комнате своим ученикам, которым было позволено оставаться в замке, если они отрекутся от идеологии чистоты крови. Остальные основатели никогда не нашли Комнату, поэтому паролем должно быть что-то особенное или важное для Слизерина. Возможно, это заклинание, которое он изобрёл, или язык, на котором он говорил. Согласно историческим записям, Слизерин вернулся в своё поместье в Ирландии и провёл остаток жизни там. Его имя «Салазар» предполагает, что его предки имели кельтско-баскское происхождение. — Значит, пароль на гэльском? — спросил Том, но выглядел сомневающимся. — Можно попробовать, — предложила Гермиона. Том пожал плечами, наклонился над краном и прошептал несколько слов. Ничего не произошло. — Ты уверен, что говоришь правильную вещь? — сказал Нотт. — Может, пароль «Редукто»? Том подумал об этом пару секунд, а затем нагнулся над раковиной и прошептал что-то на неопознанном языке, его твёрдые согласные придавали голосу причудливое шипение. Он отошёл и сдвинул брови, неотрывно глядя на раковину на пьедестале. — Дай попробовать, — сказал Нотт. — Ты, скорее всего, неправильно проспрягал его. Думаю, я могу… Раздался хлопок, заскрежетал металл, и раздалось низкое дребезжание под ногами, которое Гермиона скорее почувствовала, чем услышала. Что-то пискнуло, и Гермиона поняла, что это была ручка сломанного крана: она поворачивалась, крутилась быстрее и быстрее, и из потёртого оловянного носика появился яркий свет. С гулом краны опустились под пол, чернёное железо решёток для слива завибрировало под подошвами их ботинок. Том отступил с сияющими глазами и голодным выражением лица, ударившись о её бок. Она почувствовала, что его рука потянулась в рукав её мантии, и его пальцы обхватили её запястье, сжимаясь и разжимаясь, трясясь от волнения — возбуждения, — когда разверзлась дыра посреди туалета для девочек на втором этаже. — Тайная комната, — пробормотал он, рьяно ступая вперёд… Гермиона оттянула его: — Никто не пойдёт внутрь! — Что! — воскликнули Том с Ноттом, ошеломлённо уставившись на неё. — Поезд отбывает меньше чем через десять минут! Нам надо будет бежать из-за ворот, а затем аппарировать на станцию, чтобы успеть до его отъезда! — К чёрту поезд! — с жаром сказал Том. — Мы можем аппарировать в Лондон — наш багаж уже отправлен. — Ты не можешь аппарировать на шестьсот миль! — сказала Гермиона. — Ты расщепишь себя! — Я остановлюсь в Йоркшире, — ответил Том. — Я буду в порядке. — Нет, — твёрдо сказала Гермиона. — Лукреция Блэк будет давать прощальную речь в вагоне старост через пятнадцать минут. Мы оба должны быть там. Я… Мы сделаем вид, что ничего не произошло, и что всё как обычно. Ни у кого не будет причин подозревать, что мы сделали что-то неправильное, — она пристально посмотрела на Нотта, которого, казалось, совершенно не смутило использование Империуса, преступления, достойного приговора в Азкабане. — А потом мы проведём лето, разрабатывая план, что делать с… С этим. Она направила палочку на дыру в полу: — Ты же не собирался нырнуть туда головой вперёд? — Нет, — сказал Том. Он искоса взглянул на Нотта. — Я собирался сначала сбросить его. — Я голосую за Грейнджер! — сказал Нотт. — У тебя нет… — Двое против одного, Том, — сказала Гермиона. — Если мы пропустим поезд, они отправят за нами учителя. А если учителя узнают, что мы нашли это, они вызовут Министерство для расследования. У Тома при этом был непокорный вид, но он вздохнул и отвернулся от раковины. — Очень хорошо, — выплюнул он. — Мы разработаем план. Вместе. Ты же проведёшь это лето со мной, Гермиона? — К-конечно, — сказала Гермиона. — Хорошо. — А как же я? — спросил Нотт. — А что с тобой? — раздражённо посмотрел на него Том. — Ты не собираешься избавить меня от присяги? — Нет, — мгновенно ответил Том. — Раз уж мы, оказывается, не идём вниз, то нет никакого доказательства, что это настоящая Комната. — А что это ещё может быть? — спросил Нотт презрительным тоном. — Секретный бельепровод Слизерина, — сказал Том. — Серьёзно, вариантов множество. — Ой, да ладно, Риддл, — огрызнулся Нотт. — А что насчёт лета? Буду ли я осведомлён о планах? — Нет, — сказал Том. — Да, — сказала Гермиона, вспомнив о книге, которую Нотт забрал из библиотеки и вынес под мантией. — Гермиона… — начал Том. — Он нашёл её, — сказала Гермиона. — Это справедливо. — Я нашёл её, — настаивал Том. — Всё ещё остаётся проблема с монстром Слизерина, — напомнила ему Гермиона. — Три палочки лучше, чем две, когда мы даже не знаем, что это. Пока Хогвартс будет закрыт на лето, у нас не будет доступа к библиотеке. Но у Нотта есть семейная библиотека… — Содержимое которой я так любезно предоставлю добровольно, — сказал Нотт. — Но только если это будет услуга за услугу. За всё, что вы — мы — найдём там, я заплачу справедливую цену. Свитки, артефакты, безделушки: лучше, чтобы они достались тому, кто оценит их по достоинству, чем позволять им исчезнуть в Отделе тайн навсегда. — У нас есть два с половиной месяца, чтобы договорится о всех деталях, — сказала Гермиона. — Давайте вернём ванную в первоначальный вид и пойдём на вокзал. Сойти с решётки слива вокруг раковин было достаточно, чтобы они вернулись в исходное положение, к облегчению Гермионы. Она рассчитывала на ещё один набор сложных паролей. Когда дыра закрылась, не осталось других признаков чего-либо необычного об этом — никакого звука пустоты, когда она простукивала костяшками зеркала, никаких подозрительных трещин на раковинах, никакого сияющего света, когда она попыталась повернуть сломанный кран. Том отправил на раковину последний тоскливый взгляд перед тем, как они вышли из ванной. У них не оставалось много времени. Перепрыгнув через лестничный пролёт до вестибюля, трое неслись по выложенной камнем тропинке из замка до парадных ворот, охраняемых парой крылатых каменных кабанов, каждый из которых был украшен внушительным комплектом начищенных бивней. Ворота закрылись за ними, огромные перекладины вернулись на место, но Гермиона не разменивалась временем, чтобы восхититься впечатляющими чарами. Она была слишком занята, представляя в уме изображение вокзала Хогсмида: крошечную деревенскую станцию с единственной платформой, железные рельсы на побитых плохой погодой деревянных шпалах, вывески, окрашенные в глянцевый чёрный и красный цвета, сочетающиеся с раскраской самого локомотива. Несколько простеньких деревенских коттеджей, принадлежащих местным жителям, стояли на платформе, крошечном островке цивилизации в океане пышной зелёной листвы, густой от летней поросли. Крак! Том уже прибыл, когда её ноги коснулись платформы, а Нотт появился в считанные секунды после. Они вбежали в наполовину закрывавшиеся двери, крича и размахивая руками, а Лестрейндж внутри ругался со студентом в мантии Хаффлпаффа, который хотел закрыть их по соображениям безопасности. Студент замолк, когда Том появился в проходе, его тут же догнали Гермиона и Нотт, как раз когда поезд начал трогаться с платформы. Она с Томом были последними зашедшими в вагон старост, и, несмотря на все усилия Тома явить флёр безмятежного самообладания, он не мог скрыть красный румянец от усилий на коже, блеск пота на лбу или лёгкую затруднённость дыхания. Гермиона прекрасно осознавала, что она так же запыхалась, как и он, и что Лукреция Блэк тоже заметила это, недоверчиво подняв брови. — Риддл, Грейнджер, — заметила Лукреция, доставая стопку карточек с заметками из кармана своей мантии. — Как раз вовремя. Если вы хотите подать хороший пример, я бы порекомендовала вам в следующий раз позаботиться о том, чтобы ваши неблагоразумные поступки оставались… Благоразумными. — Мы не… — сказала Гермиона. — Конечно, Блэк, прости нас, — сказал Том. — В присутствии такой восхитительной компании так легко отвлечься, — он быстро взглянул в сторону Гермионы и так же быстро опустил взгляд, как будто застенчиво, во всей красе обнажив румянец на щеках. Несколько девочек-старост прыснули. Лукреция острым взглядом остановила шум, откашлялась и начала свою хорошо отрепетированную речь. Поскольку Том и Гермиона были последними старостами, в купе не осталось места для сидения, поэтому она провела первый час поездки в «Хогвартс-экспрессе», прижавшись всем телом к Тому. Он держался тихого достоинства до конца поездки, но всякий раз, когда они встречались взглядом, она видела отблески этого тёмного голода, который заметила, когда пол открылся под их ногами. Именно такой вид у него был теперь, когда смотрел на неё, улыбаясь. Гермиона практически могла расценить его несколько… предзнаменовательным. В итоге она не стала. Она могла верить в магию, но суеверие пересекало границу дозволенного.