Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1940 Гермиона не могла придумать хорошее название для каникул между вторым и третьим годом. В её голове они прошли под кодовым «лето, когда Том Риддл жил в моём доме». Она до сих пор не замечала, что разделила свою жизнь на две отдельных категории: Волшебная жизнь и Магловская жизнь. Это были две отдельных сущности в её голове, и она не обращала внимания на их разделение в каждодневной жизни. Но они обе всегда были на задворках сознания в виде её мыслей, такие же естественные и инстинктивные, как её разделения на «правильное»-«неправильное» и на «нравится»-«не нравится». Волшебная жизнь была Хогвартсом, её будущим, новым миром для исследования, эскапистской фантазией одинокой девочки, которая любила книги больше, чем людей, и которую называли «своеобразной» с восьмилетнего возраста. Магловская жизнь была Лондоном и её домом в Кроули, проживанием с мамой и папой, знакомым миром логики с понятными правилами и под присмотром взрослых. Теперь же категории объединялись, чёткие линии между группами пересекались, связывая друг с другом в «колыбель для кошки» психических ассоциаций. Том Риддл был одной из форм эскапизма для неё, когда ей было десять. Он был мальчиком на другой стороне писем, чьи страсть и пламя заставляли её забыть, что он был сиротой без гроша из более суровой части Лондона. На бумаге было неважно, кто он есть и кем он не является: она никогда не видела его лица, лишь слова — и какие красивые слова он писал! Оттуда она выстроила его образ в своей голове таким, каким она думала, он был, практически идеальным. Но бумага была бумагой, а у реальности было больше двух измерений, и, хотя её образ потерпел потрясения в первый учебный год, он не был разрушен. Расстояние сократилось в последующий год, после того как они пришли к миру между собой. …Но теперь оставшаяся дистанция быстро шла к распаду. А как иначе? Не единожды утром она в полудрёме шла через коридор и натыкалась на Тома Риддла в её ванной, чистящим зубы в своей пижаме. Его волосы не были зачёсаны в его обычный, как по линейке ровный, боковой пробор, но растрёпанные после сна, скорее взъерошенные ветром или щегольские, чем действительно неопрятные. Том никогда не был неопрятным. — Доброе утро, — сказала Гермиона, доставая свою зубную щётку. Том сполоснул рот и со звоном бросил собственную щётку в стакан: — Я могу привыкнуть к тому, что надо делить ванную, но не думаю, что я когда-либо привыкну к волосам длиною в фут в сливном отверстии. — Не всем повезло родиться с идеальными волосами, — резко ответила Гермиона. — Тебе не кажется, что ещё слишком рано для сарказма? Том пожал плечами: — Каким-то образом я всегда нахожу для него время. Это, в общем-то, подытоживало десять недель взаимодействия Гермионы с Томом Риддлом в тесном пространстве. Приводящие в ярость половину времени, поучительные в другую, но ни разу за все каникулы она не подумала, что лучше бы Том оставался в приюте. Она не была бессердечной. Несмотря на её убеждённость, что его описания жизни в приюте Вула были в основном гиперболой, она бы точно не хотела там жить. И пусть Том позволял своему врождённому язвительному обаянию сиять в её присутствии, он никогда не забывал о своих манерах при взрослых. Взаимодействия с мистером Пацеком в тесном пространстве были более чем интересным опытом. Волшебник напоминал их учителя по зельеварению, профессора Слагхорна. Мистер Сигизмунд Пацек не пускал слюни на знаменитые имена и влиятельные семьи, как Гораций Слагхорн, но так же, как и профессор, мистер Пацек происходил из достойной семьи и привык к хорошей жизни. Ему нравились его удобства: достаток горячей еды, алкоголь с верхней полки и интересная компания, и впервые за долгое время — возможно, впервые в жизни — ему пришлось работать для этого, а не принимать как должное его социальный статус и престиж его профессии. Как Слагхорн, мистер Пацек владел знаниями, выходящими за пределы его квалификаций. У профессора Слагхорна, вспоминала Гермиона, была репутация отличного консультанта и советника, направляющего ловкой рукой своих протеже с начальных рабочих позиций до полномасштабных профессиональных карьер. У него были негласные договорённости с преуспевающей аптекарской фирмой, «Слизень и Джиггер», в Косом переулке. Том просмотрел программы для степени Мастера зельеварения, и оказалось, что профессор Слагхорн не брал никого в подмастерья, потому что был слишком занят преподаванием и организацией званых ужинов, поэтому он перенаправлял многообещающих кандидатов своему деловому партнёру, Арсениусу Джиггеру. («Если он такой преуспевающий предприниматель, — ворчал Том, — то почему он не покупает себе ананасы сам?») Мистер Пацек был квалифицированным мастером оберегов по профессии, но широта его знаний простиралась за её пределы. У него был хорошо намётан глаз на цвета: «И я могу заколдовать отделку дома и мебель, — говорил он, — потому что, по сути, что есть заклинание, чем не оберег в меньшей степени? Основы очень похожи, лишь какие-то руны сжаты здесь и перевёрнуты там, и пара обратных заклинаний помогут заключить магию и сделать стабильной внутри, а не снаружи, — но не просите меня применить это к вашим украшениям, и шкатулкам, и карманным часам. Я не люблю работать с мелкими вещами!» Он также знал многое о волшебной культуре и истории. Когда мистер Пацек появлялся в её спальне с плотницким карандашом, заложенным за ухо, и волшебной палочкой за пазухой, Гермиона набиралась смелости, чтобы спросить его о магическом научном сообществе… И менее академической стороне магии. Он, как и обещал, создавал связанные окна для подвала, используя её комнату в качестве основы. Здорово, что мистер Пацек делал это сейчас, потому что мама хотела установить светонепроницаемые шторы на все окна в доме, а до тех пор Гермионе запрещалось включать электрические лампочки после захода солнца. Это был совет из государственной брошюры, которая прилагалась к маминой книге талонов. Если Гермионе хотелось почитать после заката, ей надо было идти вниз, в подвал — где Том проводил всё свободное время с тех пор, как её мама проявила твёрдость и сказала, что ему надо спать в гостевой спальне и есть за обеденным столом, потому что она не намерена собирать ему поднос и оставлять у лестницы в подвал, чего ему хватило наглости попросить. Когда мама отказала ему, Том искоса взглянул на Гермиону с приподнятой бровью, и она была уверена, что он мысленно комментирует невероятную схожесть между миссис Грейнджер и её дочерью. Мистер Пацек писал карандашом числа и символы на деревянной раме окна Гермионы, прислонив стремянку к стене. Гермиона попросила разрешения наблюдать за его работой, потому что она выбрала древние руны и нумерологию в качестве факультативов на третий год и уже начала читать учебники, пока более взрослый волшебник терпеливо отвечал на долгий наброшенный список вопросов, которые она готовила для его визитов по выходным. Он был хорошим учителем, говорила она ему, и спросила, почему он не предлагал услуги наставника в «Ежедневном пророке». — Большинству учеников не нужны наставники, кроме экзаменов для последних двух лет, — объяснил он, раскладывая инструменты на полотенце на полу комнаты Гермионы. Она заметила циркуль, пару угловых линеек и гремящую жестянку, которая оказалась наполненной разноцветными мелками. — А я не сдавал никаких британских экзаменов. Как вы их называете? М.Ы.Ш. и Л.Я.Г.У.Ш.К.А.? Неважно. Я уже вижу, что родители волшебников не станут приглашать наставника для своих детей ради подготовки к экзаменам, если я не смогу предоставить свои собственные результаты по ним. А пройти их в вашем Министерстве магии не так просто — мне придётся уделить несколько месяцев для подготовки к каждому экзамену, чтобы выучить стандарты британских экзаменаторов. Конечно, я прошёл их по высшему разряду в институте Дурмстранга, но там по-другому преподают теорию, хотя принципы и не отличаются вне зависимости от школы. Например, мы изучали норманнские руны, как Вы будете проходить на своих уроках, но у нас не было кельтских и англосаксонских рун, которые Вы показали мне в своих учебниках. В отличие от учебного плана Хогвартса, мы проходили славянские алфавиты, и в моих старших классах нам преподавали семитскую и фарисейскую письменности. Кажется, французская школа обучает кельтской и финикийской письменностям, но не норманнским рунам — так что, как видите, непоследовательность стандартов происходит повсеместно. — Звучит несправедливо, — сказала Гермиона, которая считала себя самопровозглашённым послом Честности и Справедливости. — Вы же можете накладывать те же заклинания и создавать те же обереги, что британские волшебники? Инструменты могут отличаться, но вы можете строить одинаковые вещи. — На усмотрение органов управления, — сказал мистер Пацек, беспечно пожав плечами. — Просто так устроено. Я не поверю в то, что Ваш отец сможет заниматься своим делом в тот же день, как переедет в Аргентину, — он завязал узел на карнизе Гермионы и сделал несколько линий карандашом, двигая ртом на языке, который Гермиона не узнавала. — Но я осмелюсь сказать, что, если бы он завтра переехал во Францию, они бы не особенно жаловались, если бы жаловались вообще. Франции сейчас очень не хватает докторов. По правде, — он продолжил, копаясь в своей кожаной сумке-скрутке для инструментов в поисках долота, прежде чем начать проделывать небольшие углубления в краске оконной рамы, — Совет Франции в открытую ищет палочки и мастеров оберегов, чтобы защитить свои административные здания, пока Великий министр не решил обратить свои глаза на запад. Мне приходили письма от моих одноклассников, где говорилось, что они не станут смотреть ни на чьи документы, или прошлое, или даже их разновидность. Уверен, они бы предложили мне место в своём Légion étrangère, если бы мне хотелось — но вдовы и ведьмы-домохозяйки Великобритании платят так же великолепно и не просят меня нырять с головой в опасности войны. — А это так опасно? — спросила Гермиона и затем остановила себя. Конечно, это было опасно. — В… В смысле, я знаю о жертвах в магловских войнах — мой отец служил в Санитарном корпусе двадцать лет назад, — но я также знаю, что у волшебников есть различные зелья и целительные заклинания, уж не говоря о том, что они могут аппарировать. Это так плохо? Она знала, что Том хотел присоединиться к битве, когда станет достаточно взрослым, и, пусть она лично не одобряла саму идею войны, она осознавала, что иногда не было выбора. Не всегда можно оставаться пацифистом, когда враг стучит в ворота. Но Том не хотел присоединяться по причине патриотизма, и его не особенно заботила сохранность Волшебной Британии. Ему не так были важны честь и слава, сколько он хотел, чтобы другие люди чествовали и прославляли его. И ещё он хотел Орден Мерлина. Желательно Первого класса, но Третий класс тоже подойдёт. Золотая медаль оставалась золотой медалью, и, согласно книге, которую он нашёл в библиотеке, с текущим списком награждённых, они отличались лишь цветом шёлковой ленты Ордена, а не самой медалью. («Едва ли же можно различить цвета лент? — заметил Том, медленно рассматривая цветную иллюстрацию в середине книги. Как большинство волшебных картинок, она двигалась. — Когда у тебя появляется этот блестящий кусочек золота, подмигивающий с груди. Готов поспорить, волшебники не утруждаются позолотой и сплавами. Это будет чистое золото, но с заклинанием прочности или наподобие, чтобы не стереть гравировку после нескольких полировок».) — Может быть, — сказал мистер Пацек. Он почесал бородку и в глубокой задумчивости смотрел из окна второго этажа Гермионы. — Способный волшебник может наложить антиаппарационное проклятие, которое может быть снято лишь тем, кто знает контрзаклинание. А ещё более искусный волшебник может создать антиаппарационный оберег, которому нужно больше времени для якорения, но у него меньше риска снятия. К тому же нужно учитывать преимущества мобильности среднестатистического волшебника. Если Ваш оппонент потеряет свою ногу с подходящим проклятием, он должен прибегнуть к более обыденной транспортировке, чтобы добраться до целителя или больницы. Если он попытается аппарировать, несмотря на оберег, несмотря на боль своей травмы, то его расщепит, и он потеряет и вторую ногу, а, возможно, и половину тела. И это мы говорим о битве с кем-то с уровнем знаний и подготовки большинства волшебников, особенно тех, кто называет себя солдатами удачи. Встреча с министром Гриндевальдом на поле боя — это совсем другое дело. Гермиона сглотнула: — Я слышала, его исключили из школы до выпуска. Получается, он был не таким уж хорошим учеником? — «Хорошим»? — мистер Пацек рассмеялся. — Человек вроде Министра не нуждается в документах и сертификатах, чтобы доказать, на что он способен. Он никогда не был хорошим. Он был — есть — выдающийся. Это и делает его таким устрашающим: незаконность не преграда для него, ровно как и аморальность. Я слышал, что он приносил или искал возможности создать на поле боя марионетки из погибших, — он тихонько усмехнулся, доставая палочку из-за уха и покручивая её в руке. — Но это сложно подтвердить — там же никогда не остаётся свидетелей, понимаете? Хотя для человека его возможностей в это нетрудно поверить. Незаконность не преграда для него. Этот момент неприятно напомнил Гермионе Тома Риддла. Она глубоко вздохнула и села на свою кровать. Стёганые покрывала были украшены розовыми и фиолетовыми цветами, и этот узор в точности повторялся на покрывале в её кровати в подвале. Кровать и мебель мамы с папой тоже были полностью скопированы: их угол в подвале выглядел так, будто их спальня была перенесена в студию со свободной планировкой размером с этаж дома. Гермиона решила спросить о вещах, ответы на которые она хотела узнать уже очень давно. Она бы добавила их в список своих академических вопросов, но она не была уверена, что Том не станет читать её записи, пока она в туалете. А теперь, когда он имел возможность колдовать в подвале, он мог их скопировать целиком лишь взмахом палочки. Лучше всего было не вызывать у него подозрений, если это не было необходимо. Она знала, что Том был очень уязвим, когда дело касалось доверия другим людям. Для кого-то, кого не волновали законы и кодексы поведения, было забавно, как он считал предательство худшим преступлением на земле. — Существуют ли обереги, которые работают как защита от контроля разума? — спросила Гермиона. — Я читала, что существуют заклинания — незаконные заклинания, — которые умеют это делать, и если где-то бродят опасные волшебники, кому законы не писаны, было бы здорово защититься от них? — Вы имеете в виду проклятие Империус? Третье, но не менее тёмное среди Непростительных? — сказал мистер Пацек, замедляя палочку в руке. Он поднялся с хрустом суставов и посмотрел на неё изучающим взглядом. — Неожиданная тема для чтения для юной леди Вашего возраста, мне кажется. Она не собиралась рассказывать ему, что она изучала это в первую неделю в Хогвартсе. Но… Проклятие Империус? Непростительные? Мистер Пацек, сам того не ведая, дал ей больше информации для её исследований, которые она собиралась отложить до седьмого года, когда сможет получить записку от учителя и легальный доступ к запретной секции. Она знала, что недостаток информации сдерживал и Тома, и ему приходилось просматривать полки пыльных книг о законе в поисках крупиц знаний. — Я… — начала Гермиона, сожалея, что она не такой хороший оратор, как Том. — Я думаю, что это потрясающая магия, но в то же время… Ужасающая. Нет ничего более пугающего, чем потерять свою волю, действия, свободу выбора и суверенитет своего разума и тела. Думаю, это самое страшное, что можно сделать с помощью магии. Если это называется «непростительные», то я полностью с этим согласна. Сэр, я лишь хочу защитить себя и свою семью, если это вообще возможно. — Основная причина, почему они называются Непростительные, — осторожно сказал мистер Пацек, всё ещё её изучая, — это потому, что нет никакого способа их отразить, когда они выпущены, если не создавать физический барьер. Обычные щитовые заклинания, защитные обереги и большинство зачарованных артефактов не сработают против них. Вторая причина, почему они Непростительные и запрещены законом, это потому что для их наложения, как и для большинства заклинаний, нужна концентрированная сила намерения. Нужно желать отобрать автономию другого живого существа, нужно действительно жаждать доминировать. Если бы существовал защитный оберег от Империуса, кто-то с силой и возможностью его использовать был бы достаточно решителен в поиске альтернатив. Например, усиленный, всеобъемлющий Конфундус. Или зелье с галлюциногенными ингредиентами, принимаемое в виде пара или в виде средства, впитывающегося через кожу. — Сэр, — задохнулась Гермиона, чувствуя, как пальцы её ног скручиваются от ужаса, — Вы говорите, что не существует способа самозащиты от… от захвата, если кто-то действительно этого хочет? — Существует, — тихо сказал мистер Пацек, смягчая взгляд от её шокированной реакции. — Вам надо быть осторожной, мисс Грейнджер. Вы молодая ведьма, выращенная как магл, — Вы знаете, что я имею в виду. Доверяйте правильным людям и держите нужных друзей поближе. И не заводите неправильных врагов. Почему, Вы думаете, я решил остаться в стороне от войны? Я не хочу наживать себе врагов, когда я слишком хорошо знаю свои слабости. Я хороший мастер оберегов — и общепризнанный в Богемии мастер своего дела, — но я никогда не был хорошим дуэлянтом, и это так же известно всем, кто учился со мной в Дурмстранге. Чтобы нейтрализовать эти заклинания, нужно обладать рефлексами и спонтанностью дуэлянта. — Не мешало бы подтянуть свои навыки защиты от Тёмных искусств, — сказала Гермиона наполовину про себя. Она отлично разбиралась в теории всех предметов, но её работа палочкой не была и вполовину настолько хорошей, как ей бы хотелось. Она могла выучить список заклинаний с уроков, но у неё не было мгновенных рефлексов, что она выяснила, когда впервые села на метлу на уроке полётов и чуть было не слетела лицом вниз через кольцо ворот квиддича, когда все поворачивали. — Ваш юный друг, похоже, обладает природной способностью к защите от Тёмных искусств, — заметил мистер Пацек. — Я видел, что он может вызывать неплохие щитовые заклинания, что я припоминаю в своей программе четвёртого года. Его щит был небольшим, но в нём была осевая симметрия, и он не был таким вытянутым и тусклым, как мои первые попытки. Он был неуязвим для мелких и средних атак, как магических, так и физических, что говорит об очень сильном заклинателе, — он окинул Гермиону внимательным взглядом, а когда заговорил, то произнёс низким, усталым голосом. — Он был бы хорошим другом, чтобы держать его поближе, если Вы доверяете ему. Не думаю, что он понравится Вам в качестве врага. Если Вы доверяете ему. Скрытые смыслы за этими словами приводили в замешательство. Считал ли он Тома не заслуживающим доверия? Сделал ли Том что-то? Том обычно хорошо себя вёл со взрослыми, большинство из них считало его обаятельным пареньком с блестящими перспективами и ясным умом, чьё сиротское происхождение сделало его милым и храбрым, а не объектом презрения и жалости. Том делал вид, что эти умиления вызывали у него отвращение, но она знала, что его ужасно раздражало, если он не получал особого сочувствия на регулярной основе. Пожалуй, это объясняло, почему он так сильно ненавидел сиротский приют. Приют Вула и пристрастия миссис Коул не могли дать ему той движущей силы, какую предлагал Хогвартс. Тому нравилось, что Гермиона была честной с ним и отказывалась дарить ему «особое отношение». Он поощрял её жестокую честность, особенно когда дело касалось их профессоров и однокурсников, и её жалкие попытки забавляли его. Не то чтобы она потакала ему, стараясь изо всех сил. Ей не нравилась бессмысленная жестокость. Как и чувство юмора Тома, если уж на то пошло. Он сказал ей, что наблюдать, как она борется с критикой — даже если она была обоснована, — по своей развлекательной ценности было равносильно тому, как когда кто-то из сирот ел мыло. («Могу сказать, что у тебя вот-вот пена изо рта пойдёт, — заметил он. — Это не совсем так же хорошо, как по-настоящему, но для тебя я сделаю поблажку».) — С чего бы мне не доверять ему? — спросила Гермиона. — А Вы доверяете? — Да? — Почему Ваш ответ — вопрос, мисс Грейнджер? — Не знаю? — сказала Гермиона. Она сморщила нос и попыталась объясниться. — Не думаю, что он мой враг или когда-либо им станет, — она никак не отметила, что они друзья, — но я знаю, что он никогда не причинит мне вреда. Не сознательно или намеренно. Это… Прозвучало несколько хуже, когда слова покинули её рот. Оговорки и исключения делают утверждение опровержимым. Они были как недостающие кирпичи в конструкции: вытащи слишком много, и у тебя больше нет дома. А когда пойдёт дождь, ты будешь мечтать о другом, припрятанном где-то ещё пристанище. Том никогда её не ударит, не столкнёт с лестницы и не вытащит ленточки из её волос, как делали другие дети в начальной школе на переменах. Он никогда не обзовёт её, как они, и не опорочит её внешний вид. Он считал такое поведение низменным и ребяческим, а самое главное — магловским. Это не исключало возможности использования на ней магии, если он экспериментировал над чем-то и считал, что для этого была хорошая причина. Он бы никогда не стал использовать на ней смертельные заклинания или потенциально смертоносные — она всё ещё помнила их разговор два года назад, когда он рассуждал о возможности использования Отталкивающего сглаза на движущейся лестнице. Они потом попробовали его друг на друге на уроке защиты от Тёмных искусств и для подготовки к экзаменам за первый год. Ничего не случилось. Но магические случайности не были полностью исключены, заключила она. Просчитанный риск, который пошёл не по плану. — Какая же палка о двух концах чья-то свобода выбора, — вздохнул мистер Пацек. — Ах, капризы юности. — Вы не доверяете ему? — спросила Гермиона, озадаченная его реакцией и всё ещё пытавшаяся её понять. Она не была уверена, что ей нравилось, что кто-то делал намёки, какие бы то ни было прозрачные, о характере Тома. Кто они, чтобы его судить? Они его даже не знают! Ей, правда, можно было его судить. Она, из всех, кто думал, что знает его, была единственной, кто действительно его знал. — Я гость в этом доме. Я нанят миссис Грейнджер. Я не считаю, что вправе доверять или не доверять детям незнакомцев, — сказал он, повернувшись к окну, чтобы продолжить работу. — Если бы Вы спросили, нравится ли он мне? Я бы не смог этого сказать. Но я… Я осознаю причины, по которым нужно быть с ним осторожным. — Он что-то сделал? — Гермиона нахмурилась. — Если он Вас разыграл, я поговорю с ним об этом. — Значит, — ответил мистер Пацек, поднимая жестянку цветных мелков, — получается, Вы не знаете. — Прошу прощения? — сказала Гермиона. — Боюсь, я не понимаю, куда Вы ведёте. Вы считаете, что Том злой, и он Вам не нравится, но Вы не можете мне сказать, почему? — Я просто проявлял такт, — сказал он. — Магическая теория о незаконных темах — это одно, другое дело, как к ней относятся люди, ей владеющие. Разве Вы не знаете, что мистер Риддл… Особенно проницателен в некотором смысле? Чувствительный с одними, способный угадывать их намерения, но недоверчивый к другим? — Он всегда такой, — оборонительно сказала Гермиона. — Он вырос не в лучшей части Лондона, поэтому, конечно, он научился не слушать каждого, кто пытается заманить его в тёмный переулок. — Вы когда-либо смотрели ему в глаза? — Д-да, — сказала Гермиона, её чувство уверенности слегка заколебалось. Глаза Тома были на несколько оттенков карего темнее, чем её собственные. В помещении, без прямого света они казались чёрными. Они напоминали ей Чёрное озеро ранней весной, когда тёмные воды были спокойными и безмятежными, с кальмарами и русалками, прячущимися до более тёплых дней. Чёрная вода, то ли двадцати, то ли двадцати сотен футов глубиной — было невозможно сказать, — но она её притягивала по необъяснимым причинам, пока он не моргнёт, и мгновение уходило, и она удивлялась, почему вообще смотрела на него. — Не знаю, как это называется у англичан. Но у мальчика есть нечто, что некоторые зовут «истинным зрением», — сказал мистер Пацек. — Этот дар имеется только у прирождённых предсказателей, некое магическое видение, которому нельзя научить или обучиться, но оно наиболее эффективно у тех, кто обладает природными способностями. Это запретная тема в Дурмстранге, даже больше, чем Непростительные проклятья, которые разрешено обсуждать в их теоретических аспектах. Но теория этой формы восприятия сильно ограничена, и она столь же ценна, сколь и опасна. Он не должен использовать её так открыто. Он говорит о способности Тома. Той, о которой знает Дамблдор и о которой он его предупреждал. Той, о которой она его предупреждала, потому что не хотела, чтобы его отчислили, когда у него наконец-то появился шанс на жизнь лучше, чем могли ему предоставить приют или мир маглов. — Вы расскажете ему об этом? — сказала Гермиона. — Один из профессоров в нашей школе знает про это и о том, что Том делает, но он отказывается его учить, пока тот не станет старше. — Ваш профессор мудр, — сказал мистер Пацек. — И, полагаю, более опытный наставник, чем я. Я могу учить, да, но я не родитель. Я не должен ему говорить. — Если он подозревает, что Вы что-то знаете, — недовольно произнесла Гермиона, желая, чтобы ей не пришлось этого делать, — он постарается Вас уговорить. А он может быть достаточно убедителен, если захочет. — Я могу защитить себя, мисс Грейнджер. Я изучал достаточно магических искусств, чтобы перенаправить его внимание на что-то другое, когда он придёт ко мне в поисках знаний, — сказал мистер Пацек, и её опасения были отброшены в сторону пренебрежительным взмахом руки. — Но Вам стоит подумать о самозащите. — Как? Есть способ? — Вам надо знать, когда не следует смотреть ему в глаза, если он с Вами разговаривает. А если Вы с ним заговорите, думайте о чём-то, не относящемся к Вашим словам. Об узоре плетения постельного белья или о мерцании языка пламени свечи в тёмной комнате — думайте об одной вещи, представляйте её в мельчайших деталях, но говорите о другом. — Я не уверена, что смогу это… — неуверенно сказала Гермиона. Это было так же абсурдно, как одновременно тереть живот и похлопывать рукой по голове — упражнение, которое она узнала в начальной школе, когда учителя хотели преподать урок о слаженной работе мозга и мышц. Позже она узнала, что это была проверка, кто из учеников был левшой, но это другая история… …Главное, что её мысли текли по связям и нитям ассоциаций, опираясь на личный опыт, и прочитанные и наполовину заученные книги, и услышанные от других людей вещи, но мистер Пацек хотел… Чтобы она отсоединила свои мысли, как буксир от конца поезда, и направила их по другому пути, а сама находилась в другом вагоне, ведя разговор с кем-то еще. — Чтобы овладеть многими вещами, нужна тренировка, — сказал он. — Так устроен мир. Некоторое время они разговаривали о практических упражнениях, которые помогут увеличить пластичность мозга. Мистер Пацек был хорошим учителем, как ранее заметила Гермиона, но он был потрясающе нетрадиционным. Она привыкла учиться по пошаговым описаниям, данным ей авторами учебников, и даже на занятиях учителя следовали общим техникам, описанным в книгах. За исключением полётов на мётлах, где не было учебников, лишь навык, желание и любовь к высоте, которых у Гермионы не было — но полёты на мётлах даже не были настоящим уроком: их не оценивали и не проверяли, как нормальные учебные предметы. Мистер Пацек, несмотря на все его переданные знания, ничем не походил на учебник. Его руки порхали, когда он разговаривал, как мечущиеся бабочки у её лица. Он всегда двигался, делая что-то со своими руками: работал, или рисовал, или жестикулировал для выразительности. — Вы же слышали о художниках-импрессионистах, Сёрá и Ван Гоге? — спросил он, вытирая руки от пыли мелков грязным носовым платком. — Они пользовались техникой, называющейся «пуантилизм», когда конечное изображение сделано из тысяч разрозненных точек краски. Издали Вы видите картину, но вблизи — лишь узор из точек. Подумайте о том, как художник ставит каждую точку, обдумывает её расположение, текстуру и цвет и как он держит этот процесс в голове параллельно с конечным изображением, которое он хочет создать. Вот такому уровню мысли нужно научиться. Позже вечером, за ужином, Гермиона наблюдала за мистером Пацеком, который ел с её семьёй и задавал тон и направление беседе, оставляя тут и там приятные замечания. Он был как профессор Слагхорн, но в то же время совсем на него не похож. Ему нравились простые радости: он ел их еду со здоровым аппетитом, нахваливая готовку мамы с каждой сменой блюд. Он прославлял качественный кофе, который она подавала с десертом, ведь именно эту фирму обжаренных зёрен он лично порекомендовал в континентальном магазине. Но в отличие от их профессора зельеварения, мистер Пацек не был ослеплён фаворитизмом: он не относился к своей компании за ужином как к средствам для расширения влияния или самовосхваления. И, в отличие от профессора Слагхорна, он не был очарован идеальными манерами Тома, его идеально сформулированными ответами, его идеальными волосами — не меньше, чем то, как он прикидывался невинной овечкой, раздражали и идеальные волосы Тома, которые никогда не застрянут в сливе ванной, — или его идеальными — фальшивыми! — улыбками. Мастер оберегов отличался от её ожиданий, образовавшихся от его первых писем. Она ждала учёного, а получила… эпикурейца. Он был учёным, этого она не могла отрицать, но он был мирским, и она не знала, что существует больше одного вида учёных. Она всегда думала, что истинные учёные были всегда теми, кто любил книги так сильно, что всё остальное блекло в сравнении, даже — особенно — компания других людей. Как она. И как Том. У неё с Томом больше и не было других друзей или даже «друзей», кроме друг друга. В случае с Томом это было не потому, что он не мог завести друзей. Он просто их не хотел. (Гермиона была склонна к приступам стеснения, что делало знакомство с новыми людьми нервным занятием, а врождённое высокомерие Тома давало ему абсолютный иммунитет к социальной неловкости.) Но к концу лета Гермиона решила, что она уважает мистера Сигизмунда Пацека, он ей даже нравился. Он был приятного нрава, и с ним было интересно вести беседы. Он отличался ровным темпераментом, на который она видела намёки в Томе, но у мистера Пацека он был искренним, в то время как Том использовал его как маскировку для горького осадка недовольств, которые бурлили под его кожей. Возможно, она даже будет скучать по компании мистера Пацека, когда наступит сентябрь, и им придётся вернуться в Хогвартс. Хотя в этом году возвращение в Хогвартс не явит такого радикального изменения между Магловской и Волшебной жизнями, не после того, как они могли использовать свои палочки, спустившись по лестнице, и она могла продемонстрировать своей семье всё, чему научилась за десять месяцев отсутствия в прошедшем году. И пусть она будет скучать по родителям — конечно, она будет ужасно скучать по маме с папой, — они знали, и она знала, что ей было лучше уехать в Шотландию, где было безопасно. Потому что война больше не останавливалась на Германии, или Норвегии, или Франции. Она настигла Лондон.

***

Бóльшую часть лета Том изолировался как только мог часто, лишь выходя из-под земли, чтобы поесть, сменить одежду или поспать в гостевой спальне. В последнюю неделю каникул, после угрозы взрывов, он начал спать в кровати, сделанной для него в подвале, и мама Гермионы этому не противилась. Мама даже спросила, хочет ли Гермиона к нему присоединиться. Гермиона хотела. Несмотря на то, что между их кроватями была ширма, зачарованная заглушающим заклинание, — это был похожий уровень уединения, как в больничном крыле Хогвартса, — она знала по мерцанию света сквозь полупрозрачную перегородку, что он ложился поздно. Он заранее изучал не только их обычные предметы и три факультатива, которые они выбрали себе на третий год, он ставил приоритет защиты от Тёмных искусств на уровень, превышающий учебный план предстоящего года. Она знала об этом лишь потому, что видела, как он делает пометки в своём учебнике, выходя из ванной. Она заметила, что он так замкнулся в себе на остаток каникул, особенно в последние дни, что предавался книгам и практике волшебства с исступлением, свойственным ученикам за ночь перед сдачей С.О.В. Она могла бы сделать замечание его недостаточной общительности, но он не опустился так низко, чтобы плохо относиться к её родителям или не обращать внимания на их просьбы. К тому же, напомнила она себе, она не сильно отличалась от этого в первые недели после получения письма из Хогвартса. Том проверял обереги в углу подвала, запуская Инсендио в стены, пока мистер Пацек отдыхал на наколдованном диване из протёртого бархата, с полуулыбкой на лице, рассматривая деревянную раму с рунической резьбой, которая должна была стать окном спальни Гермионы. Время от времени он в своей обычной причудливой манере давал советы, как Тому улучшить свои заклинания. — Ваше намерение заклинания неполноценно — надо представлять не просто изображение огня, но его полноценное факсимиле в Вашем сознании. Думайте не только о высоте пламени, но ещё и насыщенности цвета, не только о том, что Вы можете увидеть, но что Вы можете почувствовать: лучистую энергию, обмен света и тепла на топливо и воздух — думайте о самом ярком летнем полудне, когда Вы поднимаете голову к небу, а свет настолько силён, что может вызвать у Вас слёзы из глаз, — сказал мистер Пацек, его голос то повышался, то понижался, словно он декламировал солилоквию. — Соберите весь свет внутри себя, а затем говорите с намерением. Гермионе это казалось некоторым перебарщиванием, ведь она научилась Инсендио на уроке в прошлом году, и каждый раз ей удавалось вызывать маленькую, послушную струйку пламени. Этого было достаточно, чтобы зажигать свечи, избавляться от исписанного пергамента или включать горелку под её котлом на занятии зельеварения. С нужными визуализациями, и намерениями, и многими часами тренировок Том в конце концов превратил свою версию Инсендио в ревущие огненные шары размером с его голову, разбившиеся о стены и после исчезнувшие, оставив после себя сверкающие волны тепла, которые свистели, как чайник на плите. Затем энергия заклинания осушилась оберегами, и Том остался задыхаться, его щёки порозовели, а волосы прилипли ко лбу от пота. Том даже не сказал «спасибо». Гермиона гадала, нравился ли ему вообще мистер Пацек. По правде говоря, она гадала, нравятся ли Тому её родители. Он был с ними вежлив, но, опять же, он был вежлив и с учителями, и это не останавливало его от язвительных комментариев вне уроков: о выборе наряда их учителя трансфигурации со специальными движущимися чарами или о том, как фальшиво пел их профессор травологии, когда поливал свои тентакулы. Том не очень-то ладил с большинством взрослых. Том Риддл и фигуры авторитета были как масло и вода или, как он говорил: «Как профессор Слагхорн и трезвость». Поездка в Хогвартс была самой сдержанной из всех, что у них когда-либо были — даже больше, чем в первый раз, когда Том затаил ту мелкую, многомесячную обиду из-за пустяка. Вся семья приехала на Кингс-Кросс, и там было в три раза больше солдат, чем когда они прибыли туда несколько месяцев назад в начале летних каникул, а многие выглядели очень юными в глазах Гермионы. Там были молодые мужчины ненамного выше Тома с мягкими лицами, нежной кожей и лишь тенью над верхней губой, показывающей, что они не могли отрастить настоящие усы. Там было очень мало детей. Первое сентября было тем днём в году, когда большинство школ Великобритании начинали учебный год, и станция должна была быть заполнена состоятельными семьями, отправляющими своих детей в школы-пансионы. Но дети были эвакуированы из Лондона много месяцев назад, а местные школы были закрыты на неопределённый срок. Сегодня они с Томом, мамой и папой были редкой группой гражданских, окружённые серьёзными мужчинами в защитных формах, помогавшие военным действиям. Папа пожал Тому руку, и мама в последний раз обнялась с Гермионой, оставив на её щеке поцелуй, прежде чем вытолкнуть их на скрытую платформу к алому локомотиву. — Я присоединюсь к дуэльному клубу в этом году, — возвестил Том, когда они закрыли двери своего купе и засунули сумки на верхнюю полку. — У тебя три факультатива сверх обычной классной нагрузки! — осуждающе сказала Гермиона, достав свой учебник по нумерологии и начав второй раз за неделю читать одну и ту же страницу. Это был её первый год в школе, когда она изучила все дополнительные кружки, предлагаемые Хогвартсом, но ни один не вызвал её интерес. Школьный хор, команда запасных в квиддиче, клуб игроков в плюй-камни и закрытый чайный салон по приглашениям, который организовывали старшеклассницы из Слизерина. (Тот факт, что она не была хороша ни в одном из их видов деятельности и не имела знакомых среди нынешних членов какого-либо клуба, не был фактором, повлиявшим на её решение сосредоточиться на учебе. Да, определённо.) — Тебе надо будет отрубить мне руку, которой я держу палочку, чтобы у меня была возможность съехать с «превосходно» до «выше ожидаемого», — сказал Том. — И даже если ты это сделаешь, то профессор Слагхорн напишет для меня записку, чтобы я мог пересдать экзамены. Не то чтобы я собирался, конечно, но даже мысль об этом что-то да значит. — Знаешь, Том, — сказала Гермиона с громким вздохом раздражения. — Меня бы не волновало, что в половине случаев твои оценки выше моих, если бы ты был более скромным. — Какой я со всеми остальными? — сказал Том, положив ноги на сидение напротив. Гермиона заметила, что у него зелёные шнурки. — «О, просто читай учебник и пиши конспекты на каждом уроке, может быть, в следующий раз и ты будешь первой?» — он издал издевательский смешок. — Думаю, ты знаешь, что причина, по которой ты всегда впереди, не в том, что ты читала учебник и писала конспекты. Все в Рейвенкло читают учебники и пишут конспекты, но высшая оценка только у одной. Гермиона закатила глаза: — Да, точно! Но это не очень хорошо с твоей стороны так выпячивать это. — В чём проблема? — спросил Том. — На дверь наложено заклинание Немоты. Нас никто не услышит. Ты же не станешь всем рассказывать, что большой и страшный Том Риддл бьёт котят, когда никто не видит? Она с облегчением заметила, что он наконец-то вернулся в свою лучшую форму. Он больше не был той тихой, практически маниакальной версией себя, а обычным старым Томом, который оторвал себя от книг… чтобы разорвать других людей. Она никогда не признается, что ей нравились его комментарии: это не были беззаботные шуточки, ведь он не был беззаботным человеком. Но это был он. И Том без мизантропии был как профессор Слагхорн без своего вечернего напитка. Когда они прибыли в Хогвартс, каникулы быстро стали давним сном под завалом сочинений, и заданного чтения, и полусонных вечеров, проведённых за наблюдением за восходом Марса в Астрономической башне. В тихой мирной Шотландии лондонские газеты появлялись лишь изредка. Там не было ни одного радиоприёмника в зоне видимости, ни одна сирена воздушной тревоги не нарушила их сон. Опасности мира маглов казались далёкими. Даже волнения на магической стороне Континента при восходящем Великом министре, казалось, никогда не дойдут до них. Пролетела первая половина школьного года, их учителя подчёркивали, что этот год будет самым сложным среди всех предшествующих. Первый и второй годы были лишь введением в магию и основную технику, а также прививали учебные привычки для всех учеников, кто обучался дома или с деревенским наставником, пока не получили письмо из Хогвартса. Третий год был началом их подготовки к С.О.В. Гермиона обнаружила, что ей отлично удаются нумерология и руны. Это не было большим сюрпризом: Том провёл каникулы, бросая вызов самому себе с защитными заклинаниями среднего уровня и учась применять заклинания попроще на полную мощность — но зачем ему понадобилось уметь вызывать Люмос ярче, чем пучок железнодорожных сигнальных ракет, и разных цветов, кроме стандартного синевато-белого, она не знала. Она использовала его только для чтения книг по ночам или посещения туалета в темноте. В свою очередь, Гермиона провела каникулы, просматривая учебники факультативов. Она два года изучала основные предметы, но это был первый год, когда у неё было три факультатива. Она не собиралась начинать свой первый день без малейшего знания о предметах. И в её семье был профессиональный мастер оберегов, проведывающий их раз в неделю — возможность усиленно подготовиться, которой не могли похвастаться даже её зажиточные и выращенные среди волшебников одноклассники. Не то чтобы она хвасталась этим. Том не понимал скромность, но Гермиона могла. (Это же не прозвучало как хвастовство?) Её беспокоила справедливость — или, по крайней мере, внешнее проявление справедливости, — и лично её бы раздражало, если бы кто-то из её одноклассников рассказывал о своих частных летних наставниках, чаепитиях с членами экзаменационной комиссии или практических занятиях с автором известного учебника. Даже если они пользовались таким преимуществом в течение года, а она была уверена, что у пары её однокурсников оно было, или их родители-волшебники на расстоянии вытянутой руки или совы были готовы объяснить курсовую работу — чего не было ни у кого из маглорождённых учеников, — было дурным тоном говорить об этом вслух. Что ж, они получали по заслугам, раз, несмотря на все преимущества их связей с волшебниками, они всё равно не могли бы занять желанное первое место ни по одному предмету. Даже со всеми новыми уроками школа казалась скучнее в этом году, чем в прошлом. Она пришла к выводу, что это потому, что у неё не было внеклассного проекта, занимающего её мысли, как когда она заботилась о войне, безопасности своих родителей и собственном благополучии летом. Война пришла. Больше не было никаких политических препирательств по поводу мирных переговоров или уступок. Мама с папой были под защитой, и она могла расслабиться, но она чувствовала себя… Апатичной. Потому что она нашла своё решение, а Том всё ещё продолжал работать над своими личными проектами. Гермиона решила, что наилучшим вариантом действий будет то, что никогда её не подводило: поход в библиотеку. Она узнала название заклинания, о котором прочла в первый год в книге, и она знала, что самая полная информация будет сокрыта в запретной секции для старшеклассников. Ну, она не собиралась применять те незаконные заклинания в обозримом будущем. А ещё лучше — никогда. Поэтому ей было неважно, что ни одна из книг не научит её, как их накладывать. Вообще, она считала, что так даже лучше. Иначе Том нашел бы их ещё в первый год. Она хотела знать больше об общей магической теории, больше, чем те беглые упоминания, которые они с Томом находили, читая юридические трактаты, опубликованные более века назад. Потому что, по правде говоря, какая-то её часть всё ещё была очень обеспокоена понятием магического контроля над разумом и тем множеством форм, которые он может принимать в руках волшебников. А если ещё это подтвердил доверенный взрослый авторитет? Это пугало, а она не хотела бояться. Она хотела быть хорошо информированной и подготовленной. Если она могла найти информацию в обычных разделах библиотеки — а не в запретной секции, — ведь тогда это не опасная информация? Они бы не дали опасной информации быть доступной для любого, кто на неё наткнётся. Мистер Пацек сказал, что теория Непростительных проклятий, а не практика, не была против правил для обсуждения, когда он учился в школе. Это не было против правил Хогвартса, насколько она знала, потому что там были книги о них, хоть и с ограниченным доступом. Она также знала, что у Дурмстранга была некая репутация в области Тёмных искусств, но её мастер оберегов там учился, и он совершенно очевидно был мастером оберегов, а не Тёмным волшебником. С новыми исследовательскими проектами Гермиона почувствовала, что заново обрела чувство предназначения. Она сделает третий год интересным. Она была слишком молодой, чтобы устать от волшебного мира. Позже Гермиона пересмотрела свой приговор о скучности третьего года, когда Том Риддл поджёг шкаф на защите от Тёмных искусств вместе с доброй половиной класса.