Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1941 Том имел несчастье быть приглашённым в кабинет заместителя директора на чай вскоре после Рождества. По-видимому, он снова допустил ошибку, обратив на себя внимание профессора Дамблдора. Приглашение было доставлено школьной совой за завтраком настолько рано утром, что многие из оставшихся на рождественские каникулы учеников ещё даже не проснулись. С чего бы им? У них не было занятий, на которые надо было ходить, поэтому многие предпочитали спать до полудня. Зима в Шотландии означала, что для соблюдения распорядка школьного дня им придётся вставать с постели ещё до восхода солнца, и мало кого это могло побудить к действию. Тома могло. Библиотека открывалась в восемь утра. Тратить время на сон — значит пускать своё образование на ветер. Его запал, правда, стал затухать к полудню и полностью пропал к трём часам дня. Его ноги волочились по камням замка и вниз по лестнице на второй этаж, где кабинет Дамблдора располагался в основании башни. Рука Тома, будто прикованная к неподъёмному грузу, замерла возле тяжёлой, окованной железом дубовой двери, когда он занёс её, чтобы постучать. Колокола на часовой башне пробили время. Раз, два, три. Отголосок последнего звона растворился в завывающих ветрах шотландской зимы. Он постучал. Запирающий механизм щёлкнул. Дверь распахнулась. Дамблдор находился в кабинете, сидя за столом, его руки были сцеплены вместе, а большие пальцы тёрлись друг о друга, что говорило о том, что, скорее всего, он уже довольно давно ждал, но его это не беспокоило, потому что он весело проводил время, теребя пальцы сам по себе. На нём была мантия насыщенного баклажанового фиолетового, а подкладка его широких, похожих на трубы рукавов была обита струящимся шёлком цвета старинного золота, которое ловило свет с каждым движением его рук. В комнате горели лампы, отбрасывая тёплый золотой свет на рабочий стол, и кабинет был обустроен так же, как и в прошлый визит Тома: феникс на золотой жёрдочке, чистящий пёрышки, заснеженный пейзаж в высоких арочных окнах, книжные шкафы, волшебные инструменты, и мягкое кресло перед рабочим столом, обитое красной кожей с ножками в виде позолоченных лап льва. На столе стоял поднос с полным чайным сервизом и многоярусной подставкой для пирожных. От чайника шёл пар. — Добрый день, Том. Пожалуйста, присаживайся, — сказал Дамблдор. Его пальцы расцепились, и одна рука торжественно показала на кресло перед столом. Том сел, поправляя мантию, чтобы та не помялась: — Профессор, — начал Том, приоткрыв губы и широко распахнув простодушные глаза в том невинном выражении, которое Гермиона называла «заискивающее лицо». Это хорошо работало на взрослых, и он пользовался им летом, чтобы ложиться спать на пятнадцать минут позже отбоя. В Хогвартсе оно позволяло ему одолжить на одну-две книги больше, чем установленный предел в десять в библиотеке. — Это из-за того, что случилось на защите от Тёмных искусств? Профессор Меррифот всё тут же убрала и сказала, что я прощён. Это эмоции, разбушевавшиеся в самый ответственный момент, — Том смущённо посмотрел на свои руки. Затем поднял взгляд сквозь свои ресницы на разочаровывающе безразличного Дамблдора на ту сторону стола. — Понимаете, в моём случае это было лишь немного буквально, сэр. — Собственно говоря, Том, именно это я и хотел обсудить, — сказал Дамблдор. Он потянулся через стол и придвинул поднос с чаем поближе к себе. — Но сначала давай начнём с чего-то более важного. Чая! Дамблдор поднял перевёрнутую чашку и поставил её правильной стороной одной рукой, а вторую он держал над подносом, перебирая пальцами, как флоббер-черви в ведре, и ближайшие к Тому чашка с блюдцем поднялись и поплыли к нему. Ложки звякнули, чайник начал разливать чай, а тарелка с лимонными ломтиками поплыла в руку Тома, пока серебряные щипчики отрывались и закрывались, как челюсти крошечного крокодила. «Простое, однофункциональное заклинание, — подумал Том, наблюдая за происходящим оценивающим взглядом. Теперь, когда он знал больше о магии, чем в первый год, он был более критичен по отношению к чужим заклинаниям. — Простейшее, которое большинство ведьм и волшебников может накладывать после С.О.В., а большинство сдавших Ж.А.Б.А. — ещё и без слов. Я видел это в половине магазинов в Косом переулке. Но он сделал это без палочки. А Гермиона ещё называет меня хвастуном». Том положил себе немного лимона. Когда он вернул щипчики обратно на тарелку, она взмыла и вернулась обратно на чайный поднос. Дамблдор взял несколько печений с подставки для пирожных и устроил их в своё блюдце подле чашки. — Лимонного печенья, Том? Нет? Оно превосходно, должен сказать, — произнёс Дамблдор, жуя сдобу. — Возвращаясь к теме нашего разговора. Я бы хотел услышать твою точку зрения о происшествии, случившемся во время занятия. Я, конечно, слышал от Галатеи, что это была реакция чересчур увлечённого ученика, которому всегда нравилось работать волшебной палочкой, но за все годы моей преподавательской деятельности, я думаю, никто не реагировал так, как ты. — Что конкретно Вам бы хотелось узнать, профессор? — спросил Том. Он хотел отпить своего чаю, но подумал, что это может выглядеть, будто он пытается потянуть время, чтобы сфабриковать историю. Лучше держать руки на коленях. — Урок был… Досадным. Не думаю, что я был единственным, кто так считает. Многие ученики потом оказались в больничном крыле, чтобы получить дозу успокоительных зелий. — Я хочу знать, как ты устроил пожар в кабинете. Где ты научился этому заклинанию? — На заклинаниях в прошлом году, — ответил Том даже без секундного колебания. — Инсендио, заклинание огня, — он одарил профессора дрожащей улыбкой. — Полагаю, я немного увлёкся. Для меня это была уникальная тревожная ситуация. Дамблдор кивнул: — Не буду отрицать, что первая встреча с боггартом может вызвать тревогу. Но, Том, ты уничтожил его. — Боггарт — это аморальное существо, согласно «Защитной магической теории» Слинкхарда. Похожее на полтергейста, оно ни живо, ни мертво, поэтому я не мог его убить, — Том процитировал учебник. Гермиона постоянно так делала на уроках, и учителя бросались в неё очками факультета, будто считая, что Рейвенкло заслуживает шанса выиграть Кубок школы. — Я не могу сказать, что мне жаль, что я… Уничтожил, как Вы это называете, существо — магический объект, — которое существует только чтобы заставлять людей чувствовать себя плохо. Я не прав? Я плохой человек, сэр, оттого, что меня это не волнует? По моему мнению, я считаю, что стоит больше переживать об учениках, случайно изгоняющих или изменяющих подопытных животных на Ваших уроках трансфигурации. Вот те шмели действительно живые, — Том покашлял для выразительности, прежде чем продолжить. — Или были, если на то пошло. Я всегда относился к моим с уважением. Но, например, я видел, как Мёртон Банкрофт тыкал в своего так сильно, что у него отвалилось крылышко. Если за кем и нужно следить, так это за ним — есть что-то страшное в том, как быстро он нападает на подопытных животных. — Я сделаю заметку об этом перед началом занятий в следующем семестре, — искренне сказал Дамблдор, поправив свои очки и наклонившись вперёд. — Однако сдаётся мне, что твои моральные устои не стали бы проблемой, если бы ты просто воспользовался заклинанием, которому профессор Меррифот обучала вас на уроке. Ридикулус. — Оглядываясь назад, возможно. Но, сэр, разве это так уж необоснованно, что человек, сталкиваясь со своим худшим страхом лицом к лицу, не может представить его смешным? — Ты хочешь поговорить об этом, Том? — Нет, сэр, — сказал Том. — Не уверен, как это могло бы помочь в моей ситуации. — Тем не менее, — Дамблдор заговорил тоном, который не позволял продолжить увиливания, — боюсь, ты так и не объяснил «ситуацию», — и Том мог слышать ударение на это слово, будто Дамблдор обсуждаемую ситуацию смехотворной, а нежелание Тома говорить о ней — непонятным, — так, как ты её видишь. Я бы хотел быть просвещённым, если ты не возражаешь. Том возражал. Поэтому он решил предоставить Дамблдору сокращённую версию.

***

«Ситуация», как Том решил продолжить её называть за неимением лучшего имени, росла корнями в летних каникулах. Не было одного отдельно взятого момента или действия за лето, который напрямую вёл к инциденту на уроке защиты от Тёмных искусств. Был набор вещей, собрание абстрактных идей и образов, которые Том считал слабостью, которые вывели на свет и выставили напоказ перед половиной учеников его года, чтобы посмеяться над ним. Первым моментом было то, что до него дошло, что он покинул приют — место, которое он ненавидел, но которое на протяжении большей части его жизни было единственным, которое он когда-либо знал и ожидал узнать до восемнадцати лет. Он был в доме Грейнджеров, и скрытый смысл этого гостеприимного предложения не доходил до него, пока он не проснулся следующим утром в незнакомой кровати, не помыл лицо в незнакомой ванной и, когда он был лишь наполовину проснувшимся, не посмотрел на себя в незнакомое зеркало. Зеркало представляло собой одно прямоугольное стекло, без трещин, без признаков плесени, прораставшей между стеклом и серебряной подложкой. Оно запотело оттого, что кто-то принимал душ за несколько минут до его прихода. Когда он отодвинул душевую занавеску, то увидел чистую фарфоровую ванну — никаких подозрительных чёрных колец по внутренней поверхности и, опять же, никакой плесени или зелёной мшистой линии под краном, — а затем из неё повалил туманный пар, сладко пахнущий цветами. Цветочный запах — очень знакомый запах, — и в этот момент Тома затошнило. «Затошнило» было не лучшим словом, чтобы это описать, но он не мог придумать лучшее, потому что он не мог вспомнить, что его когда-то раньше донимал этот недуг. Ему было плохо, будто что-то застряло в горле, но не комок мокроты, а слова, попавшие в ловушку его груди, как чахоточный кашель. Он чувствовал, будто хочет что-то сказать, но он не знает что, и почему ему вообще надо об этом говорить… Он уже начал разбирать свои симптомы и возможные причины: дифтерия, туберкулёз, астма, анафилактический шок — разве у доктора Грейнджера не было книжного шкафа в гостиной, наполненного медицинскими учебниками, за которыми он мог бы сбегать и одолжить, чтобы никто не заметил? — пока он не понял, что хотя дискомфорт и был странным в своей незнакомости, не сказать, что он кричал от боли, кашлял кровавыми ошмётками лёгочной ткани, или у него случился припадок на полу ванной. Этот запах следовал за ним весь остаток лета. Он предпочитал избегать его, где мог, и обращать свои мысли на другие, более важные вещи, когда этого не удавалось. В конце концов, он посчитал это одним из многочисленных испытаний в жизни среднего класса в пригороде, в той же категории, что и завязывание разговора за ужином и предложение каждый раз помочь убрать со стола, хотя он предпочитал вернуться в свою комнату, чтобы учиться. Он считал, что ему повезло, что он вышел из этой ситуации невредимым. (В глубине души он всё ещё ассоциировал этот запах со своим первым летом безграничной магии.) Вторым моментом стал день, когда немцы атаковали Лондон. Он уже знал, что немецкие самолёты стреляли по другим частям Британии за недели до налёта на Лондон. Аэродромам, базам снабжения и портам, логистическим центрам — Том сознавал, что их имело смысл захватить в первую очередь. Тактика, которую немцы использовали против своих соседей, заключалась в том, чтобы вывести противника из строя до того, как у него появится шанс нанести ответный удар. Он считал, вместе с большинством британского гражданского общества, кто не был активными участниками боевых действий, что им следует не высовываться и дать солдатам и генералам разобраться с конфликтом. Немецкая повестка не была их собственной, и политика вступления в войну, каких бы личных взглядов они ни придерживались, была уделом министров и государственных деятелей. Они нормировали свои ресурсы, следили за новостями из-за рубежа, но по большей части жизнь продолжалась, и на неё не оказывалось прямого влияния, кроме роста цен на основные товары на продуктовом рынке и полного исчезновения предметов роскоши. А потом начались бомбёжки за неделю или две до начала учебного года, и каждый ночной рейд приближался всё ближе к центру Лондона. Том проводил вечера, размышляя, что будет, если дверь в подвал окажется заблокированной снаружи пятью тоннами щебня. Заклинание левитации было одним из первых, выученных в школе, но они тренировались, поднимая на уроке перья и учебники. Том знал, что он может поднять свою кровать, если напряжётся, но это был цельный кусок металла. Поднимать тысячу рассыпающихся обломков кирпичей, и асфальта, и битого стекла было совершенно иным испытанием. Как он будет использовать заклинание, если не левитировать кирпичи по одному? Было ли это проблемой намерения или требовалось другое движение палочкой, отличное от «рассечь воздух и взмахнуть»? Он экспериментировал с различными вариациями заклинаний из первого и второго годов, чтобы заполнить часы между ужином и завтраком. Некоторые из них он научился вызывать невербально, потому что после стольких повторений ему уже не нужны были слова, чтобы фокусировать свой разум на заклятии. Но какими бы он ни был продуктивным — а он предпочёл быть продуктивным, ведь иначе он бы просто проводил ночи, разглядывая потолок, — некоторая часть его не могла не думать о том, что все усилия были тщетны. В магической палатке была ванная, которая обеспечивала им нескончаемый достаток чистой воды, но у них был ограниченный запас еды, а единственным человеком в доме, который мог размножать еду и аппарировать, был мистер Пацек, который, в общем-то, частью дома и не являлся. (Как и сам Том, если на то пошло.) Том пришёл на защиту от Тёмных искусств напряжённым, без уверенности в себе, которая у него была на всех других предметах, где он, без сомнений, знал, что был лучшим в классе. Он пошёл сразу в конец очереди, игнорируя толчки и браваду, которой другие слизеринцы скрывали свою неуверенность. Его не волновало, что выскочит к ним, когда они стояли перед шкафом посреди класса. Это, скорее всего, было что-то глупое, банальное и незначительное, вроде сломанной лётной метлы или изображений их матерей, говоривших им, что они незаконнорождённые ублюдки, которые никогда не унаследуют семейные владения. «Бедолажки», — подумал Том. Было жалко видеть, что их чувство собственного достоинства полностью держалось на их фамилиях. Том был последним, кто встретился с боггартом. Он стоял напротив деревянного шифоньера, наблюдая, как распахиваются двойные двери, и своё лицо являет его самый худший страх. Это не было лицом. Это была бесформенная груда на полу перед его ногами. Камни, кирпичи и известковый порошок, куски разорванного бетона, обнажающие огромные копья стальной арматуры, словно рёбра выброшенного на берег кита. «Не так уж это и страшно», — подумал Том, — поднимая палочку и отрабатывая её движения. Клинк! Галька соскользнула с верха кучи и откатилась к левому ботинку Тома. Он посмотрел на камешек, и его глаза расширились. Это была рука, измазанная кровью, покрытая пылью, разгребающая обломки. Бледная кожа, тонкие пальцы, коротко стриженные ногти, скребущие дроблёную кирпичную кладку, чтобы обнажить сплетение белых деревянных планок. Безжизненная рука судорожно копалась в обломках, обнаруживая всё новые куски дерева, разбитые на тонкие щепки, затем грязное оранжевое перо и, наконец, замызганный рваный кусок розовой ткани. Кусок чьей-то одежды — похоже, рукав пальто маленькой девочки, золотистые пуговицы на манжете мерцали под слоем грязи… Тому не было страшно, когда он смотрел на своего боггарта. Он был зол. Он не мог припомнить, чтобы он когда-либо был настолько зол, как в тот момент. Это не было то горькое раздражение, которое он чувствовал, когда его отправляли спать без ужина, или когда его бил учитель за то, что он отвечал на вопрос без очереди. Это был чистый гнев, такая всепоглощающая, ослепляющая ярость, какую он испытал бы, вернувшись на лето в приют Вула и увидев в его комнате какую-то грязную сиротку, раскинувшуюся на его кровати, в грязных ботинках, положенных на одеяло, изучающую его книги, его коллекцию безделушек, все его вещи и мирское имущество… На тупом боггарте была его форма. Он забыл, что ему надо было вызвать Ридикулус, придумав что-нибудь смешное, во что его превратить. В тот момент юмор был последним, что занимало его разум. Том направил палочку на шкаф, и первым заклинанием, о котором он подумал, которое машинально пришло в его руки и разум, было одно, в котором он был уверен, что оно заставит это исчезнуть навсегда. Он наложил его без раздумий. Несколько секунд спустя он почувствовал волну жара, поднимающуюся перед ним, как толстое шерстяное одеяло, прижатое к его рту и губам, выдавливающее дыхание из его лёгких. Он услышал пронзительный визг, а затем лязг внутри шкафа, похожий на звук, издаваемый при включении ржавого, полузамёрзшего крана в середине зимы. Он услышал крики детей позади себя, топот их ног, отступающих от костра боггарта, а затем профессор Меррифот крикнула, чтобы все успокоились, отошли назад и вышли в коридор, пока она не разберётся с беспорядком. Он не хотел, чтобы парты, стоящие за шкафом, загорелись, но возгорание самого шкафа, несомненно, было намеренным. Когда Меррифот снова привела кабинет в порядок, она похлопала его по плечу и сказала, что раз он был последним, а все остальные уже попробовали, ничего страшного не случилось. Затем она попросила посмотреть его волшебную палочку. — Зачем? — спросил Том, попутно отряхивая сажу со своей мантии. — Я бы хотела посмотреть, какое заклинание Вы использовали, — сказала профессор, — раз Вы наложили его невербально. — А, — сказал Том. Он мог накладывать Люмос, Вингардиум и Силенцио, и он всё ещё работал над Алохомора, но он пока не доходил до точки, когда мог вызывать Инсендио без произнесения заклятия. Ну, видимо, теперь мог. Он опустил руку в карман и вытащил свою палочку. — Вот, пожалуйста. Меррифот постучала своей волшебной палочкой по его, и маленький, прозрачный язычок пламени задрожал на кончике палочки Тома, как головка зажжённой спички. — «Инсендио», — произнесла Меррифот. — Ваше было настолько сильным, что выглядело практически как Конфринго, которое мы не преподаём до старших классов. Мне бы пришлось доложить об этом инциденте Вашему декану, если бы это было оно. — Простите, что причиняю столько проблем, — с сожалением сказал Том, переминаясь с ноги на ногу. — Но, профессор, я читал, что в Конфринго содержится кинетический аспект: оно производит пламя и силу, в то время как Инсендио — только пламя. — Вы правы, Риддл. Два очка Слизерину, — ответила профессор Меррифот. Она вернула ему палочку. — Конфринго, которое произведёт силу, сопоставимую с пламенем Вашего Инсендио, разметало бы парты к противоположной стене, выбило бы стёкла и вызвало бы торнадо из щепок, чтобы взорвать весь класс. Это заклинание лучше всего применять на улице. Поэтому, мистер Риддл, я советую Вам придерживаться учебного плана в следующий раз. Если у Вас возникли трудности с выполнением классного задания, обратитесь к преподавателю, прежде чем пытаться сделать что-то самостоятельно. — Конечно, профессор, — Том склонил голову, ярость улетучилась и оставила его с его постоянным низкоуровневым раздражением по отношению к окружающим его людям. Он предпочёл бы обойтись без смирения перед своим профессором, но ни капли не жалел, что поджёг боггарта. — Что ж, на сегодня достаточно, — вздохнула она. Она указала ему на дверь и попросила сказать остальным ученикам, что они могут пойти на обед на десять минут раньше.

***

— …И дело не в том, что под щебнем было тело, а в том, что это тело было моим, — сказал Том, ставя свою чашку обратно на блюдце. — Оно мне напомнило, что, пока идёт магловская война, бомба, упавшая на меня во сне, остаётся в рамках возможностей, по крайней мере, в сравнении с боггартами других учеников. Признаю, гриндилоу был страшным, но вот огромная говорящая многоножка — это просто абсурд. — Ты боишься, что это может стать правдой, Том? — спросил Дамблдор. Он прикончил два подноса печенья, пока Том (сокращённо) пересказывал случай на защите от Тёмных искусств. — А кто бы не боялся этого? — сказал Том. — Ученикам нельзя оставаться в Хогвартсе на каникулах, магия запрещена вне школы, и у большинства маглорождённых учеников нет доступа к тем же функциям безопасности, как у их волшебнорождённых сверстников. Сэр, конечно, я считаю это тревожным. — Тебя беспокоят магловские бомбы или сама концепция смерти? — Смерть, конечно, — сказал Том. — Бомбой запросто может стать что-то другое: отравление газом на улице, неправильно направленный миномёт, попавший не в то место, или выстрел в спину и истечение кровью во время настоящего вторжения. Там достаточно большой выбор, вообще-то, хотя у меня остаются сомнения, что мне не предоставится шанс выбирать. Он ненавидел вид своего боггарта, но груда щебня была предпочтительнее, чем увидеть волшебное представление рядового Фрица, выходящего из шкафа и направляющего заряженный автомат на учеников. Его одноклассники относились к нему с уважением после инцидента, слизеринцы делали вид, что им не было любопытно, почему самым большим страхом Риддла была навозная куча, а Том делал вид, что они не кричали, как маленькие девочки, выбегая из кабинета. Он не думал, что их уважение было бы таким же сильным, если бы они увидели, что мужчина, очевидно магловского вида, в странной форме был слабостью Тома. Он знал, что может наложить неплохое щитовое заклинание, но оно было в форме щита, плоского купола, который появляется перед палочкой заклинателя. Это не было полной защитой. После посещения встреч дуэльного клуба он знал, что, хоть он и мог защитить свой перед, кто-то всегда мог прицелиться и выстрелить ему в спину, пока он не видит. В Лондоне ему надо будет опасаться не заклинания щекотки или порчи на подножку, но настоящей свинцовой пули или гранаты со шрапнелью. — Смерть не всегда худшая судьба для кончины человека, — сказал Дамблдор, спокойно глядя на Тома поверх остатков на чайном подносе. — Люди получают больше удовольствия от жизни, когда принимают, что это не всегда окончательный конец, а, скорее, новое начало. Если бы Том был на три года младше, у него бы отвисла челюсть от слов профессора. Если бы Том был на шесть лет младше, он бы оттолкнул стул и вышел бы из кабинета, как он делал во время регулярных пасхальных визитов сиротского приюта преподобного Риверса. Добрый Отец сказал стайке сирот, что их родители, может, и покинули их, но они не должны об этом волноваться, потому что мамочка и папочка были счастливы в благословенных руках Господа, и однажды они воссоединятся… Но только если они будут хорошими мальчиками и девочками, которые слушаются миссис Коул и не забывают о молитвах перед сном. Но Тому было четырнадцать, и он стал мудрым в познании этого мира. Он знал, что некоторые взрослые были настолько самовлюблёнными, что считали, что у них было великое призвание, и, если им удавалось занять положение власти, они считали своим долгом оберегать своих меньших. Королева Виктория навязывала свои ценности британскому обществу больше половины столетия, а теперь профессор Дамблдор делает это с Томом. Ещё чуть-чуть, и Дамблдор станет подсовывать Тому брошюры в его проверенные домашние задания, приглашая его вступить в масонское общество волшебников или что-то в этом роде. Если Слагхорн мог собирать свой наставнический клуб прямо под носом директора, то и Дамблдор мог. Том знал, что он сейчас раздувал из мухи слона, но ничего не могло заставить его так сильно хотеть вытащить вилы своего адвоката дьявола, чем когда кто-то пытался выставить себя в качестве его морального надзора. — Новое начало? — сказал Том, задирая голову и мысленно затачивая зубцы своих вил. — Боюсь, я не слишком хорошо осведомлён о природе религии волшебников. Волшебники верят в реинкарнацию? — Это не совсем религия, но это моё личное убеждение — и оно разделяется большинством волшебников и ведьм, — что душа волшебного существа бессмертна и продолжает жить после физического ухода тела. — По-моему, это звучит как религия, — заметил Том, и его подмывало спросить, была ли у боггартов душа. Он догадывался, что раз в учебниках они не были классифицированы как «существа», то нет. Но подмечать это и злорадствовать по поводу моральных последствий инцидента или их отсутствия — это было слишком для него. — Вы уверены, что нет Рая волшебников? А если есть, не думаю, что сокурсники с моего факультета хотели бы в него попасть, если они не будут уверены, что им не придётся делить его с маглами. — Что происходит в потустороннем мире, зависит от твоего воображения, — ответил Дамблдор, внимательно рассматривая Тома. Выражение лица Тома не скривилось в насмешливый оскал, как это было при преподобном Риверсе. Он спокойно встретил взгляд Дамблдора и не собирался отводить глаза или моргать, даже когда его веки стало покалывать от того, что он слишком долго держал их открытыми. — Но лично я считаю, что смерть — это лишь следующее великое приключение. — Прошу прощения, сэр, — сказал Том, надеясь, что он не звучал так недоверчиво, как он себя чувствовал, — Вы хотите сказать, что мы должны с нетерпением ждать смерти? — Я лишь предлагаю, что, когда время придёт — а время приходит каждому, — мы не должны встречать его со страхом, — сказал Дамблдор, одаривая его приятной улыбкой. — Ну, полагаю, я буду держать это в голове, когда вернусь в Лондон на лето, — ровным голосом сказал Том. — Том, я тебе сочувствую. Твоя ситуация далека от идеала, и я понимаю, что ты чувствовал, будто власти школы не те люди, кто готов протянуть тебе руку помощи, — Дамблдор говорил так убедительно, сверкая из-за своих очков в проволочной оправе, что на несколько секунд Том почти поверил старику. — Я знаю, что я не смог предложить тебе помочь в твой первый год, и было бы халатностью отмахнуться от твоих опасений. Я верю, что я смогу предложить тебе решение, которое даст тебе некоторое душевное спокойствие. — «Душевное спокойствие»? — эхом откликнулся Том. — Это же не какое-то убедительное доказательство существования Рая волшебников? Дамблдор выдвинул ящик стола, покопался в нём пару секунд и достал нечто, что выглядело как пуговица на нитке. Большая пуговица, напоминавшая те, что были на старых пальто и макинтошах, круглая и сделанная из дерева вместо бакелита, с четырьмя дырочками в центре, за которые её можно было бы пришить к одежде. Дамблдор держал её над столом, повернув и показав её Тому. Это была всего лишь деревянная пуговица, подвешенная на куске бечёвки, какой скрепляли посылки для совиной почты. — Это одноразовый портключ, — сказал он, — который активируется, если ты постучишь по нему палочкой и скажешь «Дамблдор». Я рассчитываю, что ты станешь его использовать только в самых крайних случаях. Хогвартс будет закрыт на лето, а я буду снова путешествовать за границу и не смогу встретить тебя лично. Поэтому этот портключ отправит тебя в Хогсмид на крыльцо одной из таверн. Хозяин бара предоставит тебе ночлег, пока в Лондоне не станет достаточно безопасно. Том взял пуговицу и провёл по ней пальцами. Она выглядела как пуговица и ощущалась как пуговица, как будто в ней не было ничего волшебного: — И Вы даёте мне это сейчас, сэр? — Случай на твоём уроке защиты от Тёмных искусств заставил меня надеяться, что ты бы искал помощи от других, если бы тебе её предоставляли, — сказал Дамблдор, задвигая ящик и складывая руки на столе. — Я просмотрел воспоминания Галатеи о том, что случилось в тот день, и невербальная техника заклинаний, которую ты продемонстрировал, мне показалась знакомой. Эта техника заклинаний ставит силу выше точности, и она излюбленна школами, которые преподают боевую магию, — наступательный подход, которому не обучают в Хогвартсе, где мы ставим упор на защиту. Мне любопытно, где ты научился этому. — Она мне кажется интуитивной, — сказал Том с некоторыми подозрениями о том, вокруг чего на цыпочках ходил Дамблдор, вместо прямого вопроса. — Странные вещи происходили со мной, когда я был младше, но теперь я знаю, что это была случайная магия. Я не знал никаких заклинаний, у меня даже не было палочки для настоящих движений, поэтому мне всегда казалось возможным творить волшебство без необходимости следовать указаниям учебника. Одного желания или потребности было достаточно, чтобы всё случилось. — Ты хочешь ещё что-то мне рассказать, Том? — Нет, сэр, — сказал Том. — Ничего. — Очень хорошо, — сказал Дамблдор. — Я должен попросить тебя быть более осторожным с такой магией в будущем. Тонкость и точность — полезные магические навыки, которым волшебник не сможет хорошо обучиться, если всегда будет рассчитывать только на силу. Некоторые решения нельзя найти, лишь приложив больше силы. Алхимия, магическая дисциплина, которую я преподаю выпускникам, — один из таких примеров. — Спасибо за Ваш совет, — Том сжал свою пуговицу-портключ в руке, ощущая, как круглые края впиваются в его ладонь. — Это всё, сэр? — Я с нетерпением жду тебя на уроках в следующем семестре, — сказал Дамблдор, отряхивая крошки со своей фиолетовой мантии. Он вытащил палочку из рукава и постучал по чайному подносу, который исчез с тихим хлопком. — На следующей неделе ты узнаешь это официально, но я счастлив сказать, что у тебя лучший результат на всём курсе по экзамену конца семестра.

***

Случай со Шкафом, как его прозвали в общей гостиной Слизерина, помог Тому укрепить свою репутацию на факультете. Когда он занял первое место в своей возрастной группе в дуэльном клубе, потеснив предыдущего чемпиона — четверокурсника Абраксаса Малфоя, она была забетонирована. Это даже не было так сложно. Малфой был на год впереди по программе защиты от Тёмных искусств, но Том уже прошёлся по учебникам в библиотеке, и он мог отразить каждое проклятие и порчу. Они были более-менее равны в скорости и рефлексах — Малфой играл в квиддичной команде факультета, — но преимущество Малфоя было в виде малоизвестных заклинаний, о которых Том никогда не слышал, скорее всего, из их семейной библиотеки. Том решил сравниться с ним собственными инновациями: он наложил Вингардиум Левиоса без слов на мантию Малфоя — заклинание Левитации было наиболее эффективным, если было направлено на неодушевлённые предметы вместо живых существ, — и тут же дополнил его двумя резкими и точными Флиппендо в плечо и локоть, быстро двигая палочкой, чтобы щелчок одного заклинания плавно перетекал в следующее, что он так хорошо отработал бессонными ночами частных тренировок. Малфой крутился как волчок и промазал ответным заклинанием, после которого Том ударил в него последним Петрификус Тоталус, и он упал с края дуэльной платформы. С точки зрения наблюдателя, скорость Тома и беззвучные заклятия выглядели, будто он наложил только одно заклинание, а не четыре. После этого младшие ученики донимали его в общей комнате, чтобы он научил их его «крутящемуся проклятию», которое они не могли найти в учебнике по защите от Тёмных искусств. Даже некоторые старшеклассники им заинтересовались. Его репутации также помогло, что Лестрейндж обмолвился, что Том был полукровкой, упомянув их встречу в Косом переулке летом перед вторым годом. Большинство учеников его факультета считали омерзительным, когда ведьма сходилась с маглом, поэтому они решили, что «Риддл» было его фамилией, а не какой-то волшебной — но у ведьмы по-прежнему текла волшебная кровь, поэтому они держали рот на замке. Том не стал поправлять их предположения: лучший способ лгать и не быть пойманным — дать другим людям придумать ложь за него, пока он кивает и добавляет что-то в нужные моменты, но в то же время оставляет себе возможность отрицания. Лучше пусть они будут думать так, пока у него не появится какого-то доказательства, что это его отец был волшебником. Разумеется, он не собирался им говорить, что «ведьма» с ним была миссис Грейнджер, потому что если то, что ведьма спаривается с маглом, было плохо, то магл с другим маглом — ещё хуже. Но если кто-то и наглел достаточно, чтобы обсуждать его статус крови за его спиной, — он приучил их перестать делать это в лицо ещё в первый год, — теперь они этого не делали. Следующее, что произошло, хоть Том и не мог понять, как именно это случилось, — он каким-то образом стал предводителем спальни мальчиков. Это как бы… Превратилось в статус-кво в течение третьего года для слизеринцев: считаться с Томом, вставать на его сторону, когда кто-то пытался оклеветать его в общей комнате — хоть это и становилось всё менее частым с течением месяцев, ограничиваясь лишь несколькими слизеринками-одногодками. Том не понимал девочек так же хорошо, как мальчиков. Они никогда не отвечали на открытые, очевидные проявления силы, как слизеринцы. Когда он использовал свои классические «тактики воспитания», мальчик терпел боль, пока не ломался, и затем Том подбирал кусочки и собирал их обратно так, чтобы они пришлись ему по вкусу. Девочка, в свою очередь, подумала бы, что это какое-то женское недомогание, и сразу же отправилась бы в больничное крыло за зельем, и на этом всё закончилось бы. Поэтому он решил их рассорить, отправив Арахиса в их спальню — там было заклятие, предотвращающее приход мальчиков в спальню девочек, но была лазейка для самцов животных. Арахис пробежался по их вещам в прикроватных тумбочках, собирая у всех девочек серёжки, браслеты и драгоценные заколки, а затем прятал их в сундуке одной из них. Это была неустаревающая техника, которая сослужила ему хорошую службу долгими дождливыми днями в приюте. (И визги были настолько приятными, что он даже не использовал заглушающие заклинания на балдахине в ту ночь.) Несколько недель спустя Эверард всё ещё не разговаривала с Сидони Хипворт. В этом и заключалась смешная особенность девочек, которую Том никогда не понимал, — их упрямство в самых незначительных вещах. Конечно, Том и сам мог быть упрямым в своих личных обидах, когда у него были на то причины, но его причины всегда были весомыми. В этом вся разница. Младшеклассники не пытались сделать ему ничего плохого, потому что Том был не таким страшным и помогал больше с домашней работой, чем старосты, а старшеклассники были слишком заняты подготовкой к экзаменам, чтобы включаться в «детские игры». (Больше всего проблем доставляли ученики посередине, вроде Малфоя и Гастингса, но Малфой был поставлен на место довольно основательно, а Гастингс так и не оправился от своего публичного унижения и последующего прозвища. У него сохранились родственные связи, но, тем не менее, он лишился внимания Слагхорна, а место старосты, к которому он так стремился, досталось кому-то другому.) Первым звонком изменения статус-кво стало то, что Эйвери начал садиться рядом с Томом за завтраком, пытаясь выудить подсказки для ответов на домашнюю работу за прошлую неделю, которую он старался закончить за полчаса до урока. Затем Лестрейндж сел по другую сторону во время приветственного пира на втором году, тот мальчик всё ещё был уверен, что Тома заботило состояние его здоровья. Трэверс и Розье вслед за Лестрейнджем и Эйвери начали драться за то, кто из них будет напарником Тома на зельеварении, пока Том не установил систему, где они менялись по очереди и оплачивали ингредиенты, которых не было в шкафу школьных запасов. Нотт, вследствие всех убеждений его отца о чистоте крови, бóльшую часть года держался особняком и не подвергался тем дисциплинарным шалостям, которые Том устраивал другим мальчикам. Лишь начав обсуждать марш Гриндевальда по Европе поздними ночами, когда другие мальчики уже спали, — кровать Тома была у окна, а Нотта — рядом с ним, — и Том стал делиться своими аргументами об осуществимости планов Гриндевальда, а также их применимости к социальной структуре Волшебной Британии, тогда Нотт нехотя стал общаться с ним на людях. Никто из них не подразумевал, что они нравятся друг другу. Другие мальчики поняли, что Том не был простой безымянной погрешностью распределения, не ошибкой, сделанной изношенной шляпой, чьи заклинания стали сходить на нет, но кем-то, кто действительно воплощал добродетель Слизерина. И по растущему количеству удобных происшествий они поняли, что лучше быть на стороне Тома или за ним, чем вставать у него на пути. — Я не согласен с объединением маглорождённых в ту же категорию, что и маглы. Гриндевальд прав в своём слогане «Магия — сила». Не имеет никакого смысла ограничивать волшебный народ лишь чистокровными волшебниками и полукровками, — спорил Том. — Не уверен, что Министерство магии делает перепись населения — а если делает, то я не видел её, поэтому я могу лишь судить по количеству братьев и сестёр у наших одноклассников. Но я точно знаю, что у среднестатистической магловской женщины Британии трое детей, и если у неё есть спящая волшебная кровь, чтобы произвести волшебного ребёнка, тогда у каждого из её детей есть шанс стать волшебником. Гриндевальд, во что бы он ни верил лично, — он учился в Дурмстранге, куда запрещено поступать маглорождённым, — должен понимать, что маглорождённые — это гарантированный способ пополнить его армию. Их семьи не станут поднимать шум, как это сделала бы старая чистокровная семья, потеряв наследника. По этой же причине в британскую армию в пехоту призывали старших сирот и низшие слои разнорабочих, и именно поэтому военкоматы никогда не назначат достопочтенного Джеймса Обри Фэйрвезера-Диксона-Смайта III копать траншеи на передовой, а найдут ему гораздо менее опасную должность младшего офицера в одном из кавалерийских полков, где он сможет носить шикарную форму с золотыми эполетами без шансов принять участие в настоящих боевых действиях. К тому же, — продолжал Том, — это противоречит его планам по объединению волшебной нации, если он разделит их на чистокровных и полукровных, плюс почтенные маглорождённые, кто прошёл некую произвольную квалификационную систему, и остальных, кто отказался принимать в этом участие. — Это прагматичный взгляд на ситуацию, — шептал Нотт с противоположной кровати. Шторы их балдахинов были задёрнуты, кроме тех сторон, где их кровати смотрели друг на друга. — Но большинству чистокровных волшебников не нравится быть на одном уровне с остальными. Том встал и направил свою палочку на шторы Нотта, вызывая невербальное Силенцио. В тот же миг громкость храпа Лестрейнджа уменьшилась. Они всё ещё могли слышать его, пока не задёрнут шторы полностью, чтобы так они могли понять, если кто-то из их соседей проснётся. Глаза Нотта устремились на палочку Тома, затем на его лицо с холодным и изучающим взглядом. — Полагаю, должна быть какая-то причина, почему Шляпа отправила меня в Слизерин, — ответил Том, садясь на свою кровать и отправляя палочку на тумбочку. — Я лишь смотрю на это с точки зрения, что бы я делал, если бы был в ситуации Гриндевальда. На его месте я бы предложил равные права всем, кто может доказать наличие волшебной крови, а затем предоставить особые привилегии тем, кто докажет, что они… Исключительны, — губы Тома изогнулись тонкой улыбкой. — Многие люди были бы счастливы лишь справедливому отношению, а для остальных надо найти способ признать их амбиции внутри системы, иначе они постараются подорвать её извне. Это вполне разумно. У Наполеона была его Garde Impériale, его элитные личные телохранители. У императоров Рима была преторианская гвардия, которую император Тиберий использовал с пользой, устраняя своих политических врагов… Хотя позже они ополчились на императора Калигулу и убили его. Том читал об эксцентричности Калигулы, но его не волновало, как и почему историки пытались оправдать его постфактум. Его больше интересовало, какой прецедент это создало: это заставило его осознать возможность предательства. Он знал, что у магии были пределы, потому что это было одной из первых вещей, которые он изучил, стоило ему получить доступ к библиотеке Хогвартса. Одно из пяти принципиальных исключений закона Гэмпа гласило, что невозможно создать любовь с помощью магии — но они не говорили ничего о магии, обеспечивающей преданность. Идея вознаградить талантливых и достойных, а главное — преданных, показалась ему чрезвычайно привлекательной. Если он когда-либо станет императором Томом Великим, то должен будет найти способ разделить свою победу с Гермионой, своей первой… Приспешницей? «Нет, — подумал он. — Она никогда не согласится быть моим вассалом, и я никогда её таковым не сделаю. Это слишком близко к "батраку" на мой вкус. Нет, должна быть аналогия получше для будущих нас. Думаю, раз я диктатор, то мне нужен консул». Том Великий, пожизненный диктатор, потому что император под любым другим именем был также могущественен. И его верная спутница, консул Гермиона Справедливая, которой было предоставлено право вето, но она бы пользовалась им только по уважительной причине, а не каждое утро, когда ей казалось, что великий диктатор слишком долго занимает ванную. Он попытался представить её в лавровом венке. Может, он бы так запутался в её волосах, что ему пришлось бы вырезать его парой садовых секаторов, и она бы кричала на него от того, что его идеи всегда хороши на бумаге, но ему не хватало ума на практические аспекты. (Она для этого и была нужна.) Но это бы не имело значения, потому что Гермиона с золотыми листочками в кудрявых волосах не была бы неприятным зрелищем, совсем наоборот. Он думал, что это будет… — «Исключительно», — пробормотал Нотт, ложась обратно на свою кровать и складывая руки за голову. — Что именно ты имел в виду под этим, Риддл? — Я имею в виду, что хороший руководитель всегда должен находить подходящие должности для одарённых и компетентных людей, — сказал Том, снова собирая свои мысли после странного отклонения от темы. Он же не заболел снова? Он взбил подушку и натянул одеяло. — И не для чистых кровью? — Если чистота крови делает кого-то исключительным, то тогда у него не должно быть проблем с прохождением теста на базовую компетентность. — Разумно, — согласился Нотт. — Ты можешь об этом не знать, может, у вас там так не заведено, но предоставление или отмена привилегий — это… деликатная тема. Политический вопрос для тех, у кого они были на протяжении многих поколений. — Хм-м, — раздумывал Том, натягивая одеяла к подбородку. — Мне придётся поискать, что Гриндевальд сделал со старинными европейскими семьями. Он уже захватил полдюжины министерств. У него должен быть способ ими управлять. «Ну, или, скорее, держать их в узде, — подумал он. — Гриндевальд — Тёмный Лорд, и он бы не продвинулся далеко, если бы всем потакал». — Я могу спросить отца, если он что-то знает? — Не утруждайся, — сказал Том, зевнул. — У меня есть свои источники. — Ты необычный парень, Риддл. — Спокойной ночи, Нотт.