сжечь ведьму

И пламя Желанья Терзает душу мне, И ада Дыханье Таится в том огне.

      Прислуга поместья Верховного судьи уверена в том, что их хозяин зол. Это стало ясно тогда, когда он только переступил порог своих владений и смерил их злостным взглядом, от которого ужас вновь затаился в сердцах вместе с надеждой, что никто не попадётся под горячую руку. Ведь Скарамуш, когда он в плохом настроении, способен отвесить такую пощёчину, что посинеет добрая половина лица или же сломается челюсть. А также начать швыряться во всё и вся чем-то тяжёлым.       Но сегодня, когда Сказитель вернулся со встречи с императрицей, слуги забыли, как дышать, потому что хозяин тёмным мором прошёл мимо всех, даже не одарив кого-либо безобразным словом. Он скрылся в своих покоях на верхних этажах, не отдавая привычных приказов.       Через несколько часов служанки забеспокоились ещё больше за самих себя, делясь меж собой, что из спальни хозяина не слышны злостные выкрики и грохот. В огромном доме засела леденящая души тишина, не нарушаемая всеобщим напряжением.       И сейчас, если подойти к Скарамушу, сгорбившемуся на мягкой перине, можно буквально ощупать всю тьму, захватившую его тело. Она мерзкая, никак не отлипнет от каждой пяди его кожи, и вдобавок очень настойчивая, ведь с каждой секундой всё ближе и ближе к благоразумию, которое хочет поглотить, не оставив и капли.       А вместе с ней в унисон под белой кожей горит пламя, словно канонада обрушивается на каждую клеточку тела, что едва терпит эту пытку и дрожит. Языки этого кострища обжигают лёгкие, вылизывают глотку. Духота комнаты обращается в такое же устрашающее и живое, как тьма, захватывающая голову. Но верховного судью, идущего когда-то против Семи, такое не пугает, поэтому он практически смиренно ждёт, когда недуг перестанет предпринимать попытки побеспокоить Сказителя и покинет его тело.       Но эти тёмные силы слишком настойчивы.       За шкафом мелькает нечто, что Скарамуш замечает буквально боковым зрением. Он мгновенно напрягается, ведь прислуга без разрешения не войдёт в его спальню. Оборачивается в сторону спрятавшегося незнакомца, как вдруг с другой стороны снова появляется кто-то. Мелькает быстро, вновь скрывается, уже за ширмой, не давая разглядеть своего лика. Но этого и не нужно, ведь всем своим нутром хозяин спальни чувствует.       Мона Мегитус прямо здесь.       Её очертания скользят снова за шкафом. Скарамуш скрипит зубами, подскакивает подобно собаке, которую раздразнили куском свежего мяса - зло, с желанием впиться клыками в глотку да оторвать хороший кусок материи гадкого тела. Откусить вместе с сонной артерией и ощутить вкус собственной победы.       Смертоносно верховный судья бежит за шкаф, но за мебелью обнаруживается душащая пустота. Оглядывается вновь и вновь, ощущая себя так, будто его загнали в ловушку. И только спустя целую минуту поиска взора Лунной ворожеи, Скарамуш не то с восторгом, не то с ужасом осознал, что всё это время он был один, а ведьмы здесь никакой и нет, только игры его пошатнувшегося разума.       Осознание того, какая фантасмагория его посетила, бьёт по голове.       Поэтому он бежит к окну, которое отворяет ударом кулака о раму. Переваливается через подоконник, ныряя головой в дождь и чудом не падая вниз, в кусты с шипами.       Ливень освежает, отгоняет тьму - настоящее проклятье, напавшее тогда, когда Скарамуш позволил себе стать более уязвимым из-за неприятной встречи с императрицей. — Ведьма... Её происки, — озаряется объяснением этому состоянию Скарамуш. Он устремляет взгляд на собор, башни которого видны из его окон. В их стенах петляет виновница его хвори, прогрызающей в голове естество его рассудка.       Ничего. Ещё чуть-чуть.       Скарамуш делает глубокий вдох, ощущая, как на его губах расцветает блаженная улыбка.       И завтра её голову палач поднимет к небесам.       Шелест ливня заглушают колокола - объявляется вечерняя служба.       Вместе с ней умрёт недуг Скарамуша.

ххх

— Мисс Лиза, он очнулся! — это первое, что слышит похищенный ведьмой Диковинный, когда выбирается из сна, где его ослепляли миллионы небесных светил, и распахивает свои глаза. Как странно, тело не ощущает пропахшее сыростью и мочой дерево клетки, а вполне мягкую перину, овеивавшую чуткий нюх чем-то цветочным.       И юношеский голосок совсем незнаком проснувшемуся.       Из-за этого Лиза, входящая в скромную спальню, обнаруживает вскочившего Диковинного у самого окна, которое он старательно пытается открыть. — Ну-ну, — колдунья качает головой и улыбается, когда ему удаётся отворить скрипящую форточку. — Венти, будь добр…       Обладатель короткой тёмной стрижки и кос у висков с сапфировыми концами кивает, взмывая свои руки к потолку. По велению его незамысловатого жеста вдруг в открытое окно врывается ветер. Настолько сильный, что он поднимает тело потенциального беглеца и на воздушной подушке заносит обратно в комнату, мягко усаживая на кровать. Как-то игриво языки воздушной стихии скользят под одеждами незнакомца и уносятся обратно в окно, напоследок слегка потянув за собой золотую косу невольно оседлавшего ветер.       Форточка захлопывается без помощи чьих-либо рук. Открыв рот, Диковинный с ужасом смотрит на волшебников, выжидая от них неизвестно чего: страшных мук, мгновенной смерти или помилования. В последнем закрадываются большие сомнения, ведь чётко вспоминаются проглядывающиеся сквозь прутья решётки насмешливые глаза любопытных горожан.       Но названный Венти только довольно улыбается, переглядываясь с Лизой, пока за дверью слышны женские голоса, обладательницы которых явно чем-то взбудоражены. — Снова Кли и Ёимия проявляют своё неравнодушие, — качает головой колдунья. — Так что попроси их разойтись по делам, а ещё позови Барбару, чтобы она осмотрела нашего гостя ещё раз. — Ох, мисс Лиза, боюсь, она сейчас занята Кокоми. Той ведь стало хуже, — Венти перестаёт улыбаться, принимая мрачный вид, а Диковинный теперь чувствует себя так, словно стал для колдунов невидимым. И как странно, он не может шевельнуться, будто его естество проникается тёплыми ощущениями к этим людям. Похищенный остаётся на месте, чётко помня, что предчувствие никогда не подводило.       Как странно, и это единственное, что отзывается в воспоминаниях. А далее - туман, в котором непроглядно собственное имя.       Паника, до этого слабо бьющаяся о рёбра, зверьком начинает буйствовать в груди. — С Кокоми всегда находится Горо. И за пару минут с ней ничего не случится, так что Барбара пусть оценивает ситуацию и по возможности идёт сюда. Так и передай, — Лиза и сама чуть хмурится.       Венти уходит, оставляя Диковинного наедине с ведьмой. За дверью слышно, как он шикает на кого-то, а после будто кошек прогоняет, притопнув ногой. — Побег - твоя благодарность за спасение? — Лиза с задумчивым видом подходит в окну, быстро обводит взглядом улицу и невольно замирает, когда видит патрульного, не менее внимательного к окружающим его горожанам. — Спасение? — Диковинный едва глотает воздух из-за возмущения. — Вы ведь меня купили! — Малыш, разве ведьме продадут Диковинного? К тому же, этот торговец любит иметь дело с постоянными клиентами, а на площадь выставил тебя так, для развлечения народа, — Минчи смотрит на него не как на зрелого юношу, а мелкого мальца, только-только познающего суровые тонкости выживания. — Как мало ты знаешь об этом мире... — вслух осознаёт она, снова отворачиваясь к окну. — В этом и есть твоя особенность? — Зачем вам спасать меня? — её последний вопрос откровенно игнорируется не то из-за паники, не то из-за отсутствия ответа. — Какой в этом смысл? Если я здесь… Чистый, в новой одежде и, очевидно, мне оказывают медицинскую помощь, — вспоминает, как звали некую Барбару. — Получается, вам что-то нужно от меня? — Какой догадливый малец, — Лиза улыбается, щёлкая пальцами и возвращая взгляд к сидящему на кровати. — Но для начала я хочу знать твоё имя. — Я не помню своё и... — обрывается на полуслове, шире распахивая глаза, когда словно на черепе выжигается, чтобы точно никогда не забыл: — Итер. — Очень приятно, Итер. Меня зовут Лиза, — ведьма представляется, вдруг садясь на ту же кровать, но достаточно далеко от напряжённого юноши. — Какова твоя цель, Итер? Чего ты ждёшь от свободы? — чувствует, что именно этот вопрос поможет ей направить разговор в нужную сторону. — Мою сестру похитило неизвестное мне божество. — Божество..? — Лиза вдруг вся бледнеет. — Как давно это случилось? — Кажется, месяц назад. По крайней мере продавец сказал, что я столько спал. — Значит, это не один из Семи. Или... — Минчи хмурится, не понимая, насколько реально её предположение: — Неужели это сделала Царица? — Царица? Кто это?       Ведьма в пурпурных одеяниях поджимает губы, думая, что ей предстоит много объяснить о той мерзости, в которую скатился этот мир.       И видно, что Итер заинтересован, поскольку его, едва сдерживающему сейчас эмоции, беспокоит только один вопрос: где и как искать драгоценную Люмин?

ххх

— Капитан Альберих, сэр... — рядом с Кэйей, восседающем на коне, останавливается выдохшийся жеребец. Один из солдат кавалерии, оседлавший уставшего коня, вымученно смотрит на бесстрастного мужчину с повязкой на глазу. — Нашли? — Нет, капитан... Прошу простить, если проявляю наглость, но можно ли на наше место поставить других кавалеристов? Мы дежурим со вчерашних сумерек, кони выдохлись и глаза едва разлипаются. — Нет. Судья Скарамуш велел всем солдатам оцепить город и собор. Больше свободных боевых единиц у нас нет. Возвращайся к работе.       Солдат тихо вздыхает, угомонив огонь возмущения в груди, потому что по Альбериху видит, что ему и самому неприятно наблюдать за тем, как к поимке какой-то ведьмы причастны все бойцы. — Есть, — отчеканивает он и дёргает коня за поводья, чтобы тот возвращался обратно, погружая подковы в глубокие лужи, что становятся всё больше с каждой минутой. Если дождь не прекратиться к утру, улицы города превратятся в реки.       Белоснежная лошадь, сейчас похожая в природном буйстве на серое пятно, останавливается рядом с чёрным конём Кэйи. — Мои солдаты тоже жалуются, — Джинн на её седле убирает пальцами с лица потемневшие из-за дождя волосы. — У нас нет выбора, — сухо отвечает Кэйа. Взгляды капитанов пересекаются. Уставшие от созерцания того, во что превратился их спокойный Мондштадт, единственной проблемой которого раньше было уменьшение численности одуванчиков - главного ингредиента вина. Теперь об родном городе остались одни мутные воспоминания - все исторические документы были сожжены по первому приказу Розалины I. Такая судьба была уготована и остальным крупным регионам, пока мелкие самостоятельно распадались, предчувствуя мрачный конец Божественной войны.       У капитанов от чувства несправедливости воздух едва поступает в лёгкие, но оба не смеют друг другу предложить хотя бы попытаться пойти против Царицы, ведь заведомо знают, что их, потерявших Глаз Бога, ждёт одно - смертная казнь. Альберих не рискует, чтобы не оставить клятвенного брата, едва переживающего смерть их отца, а Джинн до сих пор надеется, что её младшая сестра, Барбара, осталась в живых. Нужно её лишь найти и терпеть правление Розалины I хотя бы в объятьях родимой Барбары. Так будет легче. — Виктор! — Джинн вырывается из омута тоски из-за крика Альбериха. Тёмная фигура замирает у одного из домов, вздрагивая, будто её застали за гадким делом. — О, капитаны, — тот чуть улыбается, уводя руки за спину. — Работаете из последних сил, верно? — Что ты забыл на улице? — встревает в разговор Джинн, пока её конь медленно приближается к бывшему помощнику Панталоне - одного из Предвестников Царицы, которому под управление достался городок, как и остальным приближённым Крио Архонта. Однако, они подчиняются Розалине I, управляющей столицей и всей страной. Сам Виктор после окончания Божественной войны вышел на пенсию - заслуженный отдых. И теперь его часто видно среди улочек. Всё также стоит в сторонке, наблюдает, как когда-то в соборе Мондштадта. — На улице?.. — Виктор хмурится, пока его ясные глаза стараются выразить непонимание. — Тебе прекрасно известно, что сейчас из-за поимки опасной преступницы введён комендантский час. Нахождение вне дома под запретом, — отчеканивает Джинн, дёргая лошадь за поводья - кобыла продрогла и просится не стоять на месте. — Что же делать тогда бездомным? — задаётся справедливым вопросом нарушитель. Гуннхильдр даже кажется, что Виктор и сам недоволен нынешней ситуацией. Наблюдение за расширившейся Снежной на многое открыло глаза. — Прятаться, — по голосу Кэйи ясно, что раньше он мог управлять Крио. Тон холодный, неприятно обжигающий душу, которая от его величия - пусть и капитан кавалерии в столь непотребном виде из-за дождя - уходит в пятки. — Я как раз иду домой... — Дяденька! Ты пришёл! — дверь ближайшего дома отворяется, откуда из жёлтого света зажжённого камина на улицу выбегает девушка лет пятнадцати. Джинн узнаёт в ней Лили, которая обожала играть с Виктором, когда тот был на задании в соборе Мондштадта. — Лили, — Виктор ахает. — На улице дождь! — снимает с себя плащ и накидывает на голову девушки. Альберих видит, что за спиной он прятал, оказывается, совсем новую куклу, набитую плюшем и выглядящую весьма счастливой. — Я и папа очень долго тебя ждём. Чай уже остыл! О, это мне? — дитя смотрит на куклу, а Джинн, проглатывая комок, застрявший в горле, объявляет: — Виктор, Вы вынуждены проследовать за нами... — Нет, пусть идёт туда, куда шёл, — Альберих с такими словами разворачивает коня и направляется в сторону площади. Виктор пользуется пониманием капитана, подталкивает Лили в спину и заходит за ней в дом, где его громко приветствуют родители девочки. — Кэйа! — Джинн впервые за столько лет обращается к нему по имени. Подгоняет свою лошадь за его конём. — ...Джинн? — Альберих отзывается неуверенно - сам отвык от приятельского общения с ней. — Ты всё-таки... Не изменился, — Гуннхильдр устало улыбается. В уголках потухших глаз замирают слёзы. Дышать стало легче от приятного осознания. — Я рада этому. Рада, что хоть что-то не поменялось. — Боюсь, Джинн, — вновь произносит её имя, ибо понимает, что в будущем вряд ли позволит себе такое снова. — В нас всё равно умрёт всё живое. И не без помощи Предвестников.       Джинн поджимает ледяные губы. Кэйа прав. Правление Розалины I и безжалостность судьи погубит в них всё человечное. И тогда начнётся жизнь с чистого листа, на котором кровью будут выведены все грехи, свершённые под гнётом приказов.

ххх

      Божественная война - страшное событие. Итер понимает это не только потому, насколько ужасны описываемые масштабы катастрофы, но и по тем моментам, когда у Лизы Минчи дрожит голос. Она потеряла практически всё и вся, но, видно, сдаваться не намерена. И это ясно после затянувшейся паузы, когда ведьма встаёт с кровати, говоря: — Мы называемся шабашем, потому что под этой крышей, некогда называемой отелем Гёте, скрываются те, кто не потерял надежду и Глаз Бога. И тебя спасла одна из ведьм - Мона Мегистус, — Лиза смотрит в окно, надеясь, что Мона цела и невредима. — Она в предсказании увидела твой образ. И ты, Итер, единственный, кто поможет нам убрать с трона Розалину. — Что? — уже бывший Диковинный в потрясении смотрит на Минчи. — Нет, я найду Люмин и скроюсь отсюда. Я, конечно, благодарен за спасение, но я не хочу вмешиваться в борьбу против императрицы. — К сожалению, Итер, ты вынужден, раз уж горишь желанием отыскать сестру, — Лиза мрачнеет. — Дело в том, что ты не сможешь спокойно передвигаться по городу, а выйти за пределы тебе не позволит барьер, ограничивающий передвижение между поселениями. Как только ты коснёшься его - твоё тело охватит огонь и через секунду обратишься в несчастную кучку пепла... Я лично видела, как десятки людей, пытающиеся сбежать отсюда, лишь бы не преклонять колено перед Розалиной, кричали, пока огонь кусками срывал с них плавящуюся плоть.       Итер открывает рот, но не может издать ни звука. Он проникся историей и горем этой ведьмы, понял, что она - прекрасный человек с доброй душой и желанием вернуть мир этим землям. Поэтому он никак не ожидал, что его поставят в безвыходное положение. — Прости, но это всё - чистейшая правда. Может, Люмин в этом городе? Или... в замке императрицы? Всё может быть, — Минчи вновь садится рядом, а Итер чуть отодвигается от неё, увеличивая из того больше расстояние меж их телами. — И к тому же, Мона наверняка что-то да увидит про твою сестру в своих видениях. Поэтому помоги шабашу спасти её, вывести из собора. — Я благодарен Моне за спасение. И я оплачу ей тем же, раз она попала в ловушку, — говорит Итер. — Но какова гарантия, что вы меня не обманете?       Лиза подозрительно долго молчит, сомневаясь, стоит ли ей говорить то, что поведала Мона, одним мрачным вечером ворвавшуюся в комнату Минчи с восторгом и одновременно с ужасом. Образ Итера пробрал Лунную ворожею до мурашек. — Мы не можем тебя обмануть, потому что знаем, насколько могущественна сила, таящаяся в тебе. И ты настолько силён, Итер, что мне самой тревожно.       Лиза бледнеет, а её собеседник вздыхает. Ради Люмин, если придётся, он готов лично сразиться с императрицей. Но достаточно ли он силён для этого? И о какой силе идёт речь? Итер едва ли всё помнит...       В голове воспоминания о том, как Люмин на костре готовит рыбу, из-за чего-то звонко смеётся, предлагает посмотреть на звёзды... И то, как её поглощает сила безымянного Божества, подкравшегося со спины и даже не давшего шанс на отпор.       Сила. Какая может быть сила, если Итер и меча, кажется, в руке никогда не держал? — Я помогу. Но мне нужно знать план этого собора. Есть ли в шабаше тот, кто может меня посвятить в него? — Конечно, — Лиза вновь улыбается, встаёт с постели и указывает на выход из комнаты. — Венти нам поможет.       За дверью - обычный коридор с одним окном в конце и с несколькими настенными подсвечниками. Здесь пахнет сыростью, не так свежо, как в спальне, и чем ближе Лиза ведёт к лестнице, тем воздух становится более влажным. И создаётся ощущение, что колдуны и колдуньи сделали это намерено.       Минчи тем временем заводит в подвал, где мрачнее, чем в остальных комнатах, обставленных по-скромному. Итер останавливается на самом пороге, с открытым ртом смотря на ступеньки, по которым медленно спускается ведьма в пурпурном. Из-под половиц выплывают маленькие и редкие пузырьки, лопаясь у потемневшего от влаги потолка. — Не бойся, — Лиза хихикает, оборачиваясь на некогда Диковинного. — Я не боюсь, — Итер следует за ней, закрывая за собой дверь. Ради сестры он должен отречься от чувства страха. — Просто впервые такое вижу. — Привыкай к тому, что элементарно для этого мира, чтобы выжить, — колдунья прибавляет шаг и вовсе исчезает, когда темнота подвала поглощает её.       Минуя один пузырь за другим, Итер замечает, как их становится всё больше. И за единственной дверью внизу их, кажется, ни один десяток. И в этом вальсе пузырей, посреди сырой комнаты с холодными, практически ледяными, каменными стенами, стоит скромного вида постель, которую окружило четверо людей. Среди них Итер различает спокойные лица Венти и Лизы, коих освещают огоньки в подсвечниках, защищённых от пузырей стеклом. Также тут девушка со светлыми волосами, собранными в пучок, и уставшим взором голубых глаз. А рядом с ней не менее замученный отсуствием сна и отдыха парень с - здесь Итер сдерживает возглас удивления - пушистым хвостом и ушами, дёргающимся в сторону закрывающейся двери. — Это ведь он? Избранный? — выпрашивает хвостатый, обращаясь к Лизе, которая только лишь кивает. — Я рад, что Лунная Ворожея спасла тебя. Меня зовут Горо, — но в его отраде Итер лишь сомневается, ведь на лице, как можно понять по голосу и крепкому телосложению, мужчины нет какой-либо эмоции. — Барбара, врач шабаша. Я тоже рада, что с тобой всё хорошо! — сморённая носительница сапфирового камня на поясе свободных штанов находит силы для улыбки. — Я тебя осматривала и, будь уверен, ты здоров. Но нужно пить больше воды, иначе изнеможение доведёт тебя до вынужденного постельного режима... — Я понял, спасибо, — и под конец Итер представляется.       На единственной здесь койке лежит ещё одна девушка с волосами, что будто когда-то давно были белыми, но в них впиталась кровь - теперь они мутно-розовые и к концам окрашены в индиговый. Кожа белая-белая, как и губы, а веки закрыты и даже не вздрагивают, когда над постелью раздаются голоса. Тонкие пальцы сложены на плоском животе, а наготу худого тела прикрывают тонкие иссиня-фиолетовые ткани, наложенные друг на друга. Но не всё это привлекает внимание, а прорези под скулами и челюстью. Итер приглядывается и распознаёт в этих отверстиях жабры, что при каждом вдохе раскрываются.       Горо весь напрягается, пока Итер рассматривает спящую красавицу, замечая на некоторых участках кожи перламутровую чешую. — Это наше главное оружие, — Лиза прерывает недолгую тишину. — Сангономия Кокоми, некогда Верховная жрица острова Ватацуми, разрушенного Царицей. Один из Предвестников в битве с Кокоми нанёс ей сильный удар Электро стихией и ушёл, когда убедился, что она не дышит. Но Горо, генерал погребённого Ватацуми, нашёл её. — Я опустил её тело в воды Энканомии - родины Её Превосходительства...       Крики на Ватацуми стихли. Слышны лишь водопады, но если раньше их пение успокаивало генерала, сейчас оно лишь давит на чувствительный слух. Слышно лишь течение воды, ни одного голоса, хотя раньше каждую секунду уши улавливали хоть чей-то возглас.       Все погибли. Пали в тяжёлом бою, пытаясь защититься от рук нескольких Предвестников, что заполучили остатки сил павших Архонтов. Горо настигло бесчестие, упавшее валуном на грудь - дышать стало тяжко сразу же, когда он принял решение скрыться в высоких кустах, минуя кораллы и слыша предсмертные хрипы своих солдат за спиной. Пёс войны - ему уже совестно носить этот титул - мог остаться там, окрасить своей багровой кровью бирюзу травы, пасть замертво и чувствовать лишь, как солнце опаляет рваные раны. Пусть и умереть, но посреди сражения, где, очевидно, Предвестники, вдруг наделённые невероятными элементальными силами, одержат победу. Однако Горо бежал.       И в его голове лишь одно. Пусть и не способен уберечь мирных жителей Ватацуми, но должен спасти хотя бы Сангономию, перед которой склоняет голову не первый год.       Поэтому раненный в бок Горо держит путь к полуразрушенному дворцу. Видит, как к ясному небу лентами поднимаются всплески воды, как за ними небосвод располосывают фиолетовые молнии. Кокоми с кем-то ведёт бой. Горо знает, что она скорее хороший стратег, чем боец, поэтому, превозмогая боль, ускоряет шаг.       Достигает центра двора тогда, когда слышится практически животный рёв. — Вы... Пожалеете об этом... — мужской голос густо оседает на уши, которые Горо прижимает к голове. Бравый генерал дрожащим от бессилия и страха зверьком выглядывает из-за камня и видит Кокоми.       Её лицо всё такое же бледное, серьёзное. Пустые, казалось бы, глаза не смеют проронить ни слезинки. Даже тогда, когда немеющие руки цепляются за траву, волочат собственное тело по земле, оставляя широкие мазки крови - на животе открытая рана. Ей тяжело, Горо всем нутром чувствует, что силы стремительно покидают Его Госпожу, но Сангономия продолжает ползти, не отрывая взгляд от бассейна, в центре которого вода оглушающим омутом уходит в бесконечную глубину. — Я убью... Истреблю всех, кто на стороне этих гадких Архонтов, — чудовище три метра ростом и с рыжими патлами из-под багровой уродливой маски медленно настигает ползущую Верховную жрицу и создаёт из фиолетовых трескучих молний копьё. Горо не успевает хоть шаг сделать в его сторону, чтобы защитить хотя бы Кокоми, как остриё пронзает её спину, прибивая к земле. — Госпожа! — крик Горо не слышен из-за её вопля и хлопка - копьё растворяется в воздухе, оставляя вокруг сквозной раны фиолетовое пятно, осевшее страшным ожогом.       Генерал зажимает рот рукой, глотает истерику, пока Предвестник - Горо уверен, что это он - стоит на месте буквально пару секунд, а затем одним прыжком взмывает в небо и спешит на другую сторону острова, где солдаты Ватацуми пытаются держать оборону. — Госпожа! Нет-нет-нет... — Горо спотыкается, вылезая из укрытия, мчится к Кокоми и падает рядом с ней на колени, потому что силы мгновенно покидают его, когда бархатная кожа жрицы ощущается до ужаса ледяной. Переворачивает на спину и не сдерживает жалобный скулёж, понимая, что никакая доврачебная помощь не даст хотя бы надежды на её спасение. — Ваше Превосходительство... — старается сделать хоть один вдох, но через несколько попыток сокрушается в рыданиях. Его пальцы цепляются за рваные одежды бездыханной жрицы, словно она тонет и есть шанс вытащить её живой и невредимой на берег. — Кокоми...       Но нет, Селестия явно обозлилась на Горо и решила в один день лишить всего, чем он дорожил годами.       И чем он заслужил быть генералом? Не смог защитить ни мирных жителей, ни свой отряд, ни даже одну Кокоми.       Шум воды будто шепчет что-то успокаивающее, старается проникнуть под пульсирующие виски, освободить голову от бранящих мыслей, мешающих решиться на прощание. И бессилие явно не хочет отпускать Горо, прижимающего Кокоми к своей груди и не представляющего, как он может оставить её тело здесь.       Неужели придётся смириться с поражением? Он клялся, что не отставит свою верность Ватацуми и Верховной жрице.       Картина плывёт перед глазами. Становящееся более бледным лицо теряет чёткие очертания, словно Кокоми вот-вот растворится в его руках, поэтому он прижимает её к себе теснее, не желая отдавать в лапы смерти. Нет, должно ведь найтись решение. Хотя бы сейчас.       Внезапно вода будто становится громче, словно её поток набрал невероятную скорость. Водоворот стал меньше, пока вовсе не растворился в спокойной глади бассейна. Горо поражённо смотрит в вдруг успокоившийся водоём и вспоминает, как на последнем издыхании Его Госпожа пыталась добраться до воды. — Этот бассейн... — её голос звучит лишь мутным воспоминанием, словно Кокоми под толщей воды, нещадно разделяющей их. — Для меня не просто проход на Ватацуми для наших предков. Я чувствую с ним... Особую связь.       Это ведь решение? Шанс?       Горо подхватывает её на руки, пока тупая боль в боку заставляет стиснуть зубы. Хватит идти на поводу у эмоций, нужно действовать.       Подходит к бассейну, навострив уши и устремив полный надежды взгляд в его глубины. Аккуратно спускается в тёплую воду, стараясь не поскользнуться, заходит по самые плечи, пока воды обволакивают женское тело в его дрожащих руках. Они проходятся по ране, что исчезает подобно карандашному рисунку. Горо восклицает, ощущает, как он дрожит пуще прежнего, вымаливая вслух у предков: — Прошу вас, спасите Её Превосходительство Сангономию! — и укладывает Кокоми на воду, вверяя силам Энкономии единственное, что ему дорого сейчас.       Верховная жрица вдруг тихо стонет, но её тело невидимое течение уносит к центру и...       Поглощает.       Да, Сангономия просто исчезает в бассейне, не оставив за собой даже мелкую рябь на водной поверхности. — Кокоми?.. — для Горо несколько секунд подобны часу безжалостных пыток. Ожидание проходит в мёртвой тишине - водопады вдруг стихли, словно последнее существо погибло на Ватацуми, забрав с собой крупицы живой энергии.       Желание разрыдаться появляется снова, но нет, Горо глотает этот гадкий порыв, продолжая стоять в воде и выжидая. И вот, появляются мелкие пузырьки и в темноте глубин появляется светлое пятно, что с приближением к поверхности обретает очертания Кокоми. Но, когда она всплывает на поверхность, попадая в руки генерала, тот едва узнаёт Свою Госпожу. Её тело покрылось чешуёй, появились жабры и не осталось ни царапины - о прошедшем бое напоминает лишь фиолетовое пятно на спине.       Горо вытаскивает её на берег, трясёт за худые плечи, но глаза не открываются, а губы не выпрашивают о нынешней обстановке на острове. Генерала успокаивает лишь одно - вместе с раскрывающимися жабрами поднимается грудная клетка, а это значит, что Кокоми дышит.       Она будто в глубоком сне, но Горо плачет от облегчения, когда чувствует, что её рука теперь не такая ледяная, пусть и пальчики покрыты царапающими его ладони чешуйками.       Селестия, неужели ты не настолько безжалостна? Или ты окончательно отвернулась от мирных душ и предоставила им самим вершить свои судьбы? — Это настоящее везение, — подмечает Венти. — Горо не падал духом, не потерял Глаз Бога, и нам посчастливилось найти друг друга. Он нёс Кокоми на себе неделями, надеясь найти укрытие. — А потом признался, что ныне запечатанная Энканомия - родина Кокоми, — Лиза решает продолжить. — Именно оттуда Верховная жрица, подобно предкам жителей Ватацуми, вышла наружу. И, значит, в её теле великая сила. Появившаяся чешуя с жабрами свидетельствует о том, что её затихшая энергия когда-нибудь выйдет наружу. — Но... Если она будет не вашим оружием? Вдруг её Зверь нападёт на вас? — Итер высказывает страшное предположение вслух и дёргается, когда Горо тихо рычит и неодобрительно прошибает холодом своих глаз с опухшими веками. — Перестань нести чушь! Такого никогда не будет! — Эй-эй, Горо, спокойно, дружище! — Венти улыбается, прикрывая собой Итера, словно Пёс войны перепрыгнет через постель и вцепиться в гостя. — Кажется, вам нужно уйти, — просит встревоженная переменой общего настроения Барбара. — Да, Венти, ему надо поведать о плане собора, — Лиза кивает в сторону выхода с мрачным выражением лица, понимая, что Итер высказал сейчас то, что тревожит весь шабаш.       Но Минчи и остальные готовы рискнуть, если Кокоми сможет помочь, когда очнётся.

ххх

      Мягкая кожа тонкой шеи под пальцами - это всё, что нужно Скарамушу сейчас. Из головы отбрасываются слова присяги, зачитываемой в шаге от Царицы. Неважны ни мелкие клятвы, ни молитвы, ни какие-либо обязанности, когда Мона Мегистус всхлипывает, хрипит и срывает голос на тонкие ноты, заглушаемые попытками дышать. В её глазах изумление на грани с паникой и ярость, вызывающие у судьи такой восторг, что он чуть ли не стонет в эйфории.       Попалась. Попалась, грешная тварь.       Даже сейчас, когда с секунды на секунду она задохнётся здесь, в тёмной комнате, где её тело, помеченное дьяволом, не найдёт даже самый могущественный колдун, умудряется одарить его бешенным взглядом, словно в попытках наложить проклятие.       Скарамуш кривит рот в усмешке.       Даже не надейся. Никакое грязное слово ведьмы не опорочит Верховного судью - образчика борьбы за светлое будущее Снежной. — Неужели ты ждал именно этого? — её голос чистый, за спокойным вдохом следует умиротворённый выдох. По телу Скарамуша проходится мороз, словно сама Царица прошлась ногтями, за что-то ругая, оставляя позорную метку. — Что? — сипло выпрашивает у ведьмы, вдруг потянувшейся к его лицу рукой в тёмной перчатке. Сказитель вытягивает шею до побеления кожи, уворачиваясь от её касания как от огнища. Сам же впивается в её горло уже второй рукой, придавливая к полу и надеясь услышать хруст позвонков. Но нет, Лунная ворожея всё также продолжает дышать, вздымать аккуратную грудь, на которую всё чаще и чаще опускается взор судьи.       Его пятерня ослабляет хватку и, будто ведомая тёмной силой, опускается в ложбинку между чужими ключицами, царапает коротким ногтём, оставляя красный след до самой груди.       Скарамуш весь дрожит, мысленно сковывая тело цепями, но на его плечи будто сели демоны. Их желание опорочить верховного судью тяжелит, тянет вниз, и Сказитель стонет от боли, падая на тело ведьмы - сдаётся, не может противиться их чудовищной мощи.       Её рука оказывается в его волосах, очерчивает круг на затылке, впивается так, что кожа ноет, и тянет к своей шее. Скарамуш распахивает свои губы, размыкает зубы и впивается в кожу, посиневшую от его попыток убить ведьму.       Лунная ворожея ахает, заглушая тысячи голосов, что червями проедают череп, призывая к благоразумию судьи.       Скарамуш задыхается, когда распахивает глаза и не видит перед собой стонущую ведьму с ядовитой улыбкой. По бокам знакомый балдахин с узором, который Сказитель как можно быстрее трясущейся рукой дёргает в сторону.       Шею душит прозрачная шаль, что обвилась змеёй, вдруг исчезнув с тумбы и оказавшись в кровати. Кусок ткани, напоминающий о виновнице кошмара, отшвыривается на пол и пропадает в темноте.       Голосов в голове нет, дух ведьмы и подавно не чувствуется. Гадкие сновидения напали на него посреди ночи. И даже в них Лунная ворожея задействовала свою магию, одурманив его разум. И главное, что он не поддастся этим уловкам здесь, в реальности, где не только он может снизойти на себя праведным гневом. — О, Царица, прародительница новых начал, — складывает ладони вместе и падает на колени перед постелью. Холодный пол обжигает ноги - мерещиться, что Крио Архонт находится прямо тут, за его спиной, и готова выслушать. — Я, верховный судья Скарамуш, несущий надзор за соблюдением твоего Слова, бесчисленное количество раз доказывал свою верность твоему Ледяному Царствованию. Прошу тебя, избавь меня от этих испытаний, от этих ведьминских чар. И я клянусь, — сжимает руки в один большой кулак, впивается в свою же кожу ногтями, сжав челюсти. — Клянусь своей жизнью, что избавлю земли твои от колдунов, смеющих тебя опорочить. Аминь.

ххх

      Ржание запаниковавших коней заметно тревожит солдат, окруживших собор. — Капитан! Мы ничего не видим! Проводить поиски невозможно! — один из кавалеристов не может перекричать ветер, поэтому подводит своего сопротивляющегося жеребца как можно ближе к Альбериху. Беспокойная погода в один момент обезумела. К проливному ливню и слепящей молнии присоединился шквалистый ветер. Из-за него капли дождя падают под углом, проникают под края одежды ледяными иглами, явно прогоняя с улицы.       Ставни жилых домиков бьются об стены и рамы, слышны завывания перепуганных детей, разбуженных стихийным бедствием посреди ночи. С крыш слетает черепица, норовя попасть по голове.       Но Кэйа лишь сжимает поводья крепче, до новых мозолей, и кричит, лишь бы его услышали продрогшие до костей подчинённые: — Не покидать посты! Приказ верховного судьи требует скорого выполнения! — Да чтоб вас... — брань пешего солдата Кэйа игнорирует, делает вид, что не слышит. Впервые не ставит служащего на место, потому что и сам понимает: на улице находиться опасно. — Капитан Альберих, нам немедленно нужно лично наведаться к судье Скарамушу! — Джинн на лошади выскакивает из переулка. Видно, она и сама встревожена, хотя и должна держаться холодно, как подобает её чину. — Лазарет переполнен - стража сталкивается с вывесками и прочей тяжестью, носимую ветром! Уже пара человек умерло в результате удара об голову... Нужно просить судью о временном прекращении караула. — Это точно всё проделки шабаша, — Кэйа качает головой, пока капитан мечников открывает рот, потому что сослуживец будто прочёл её мысли. — Нужно сейчас проявить особую внимательность и продолжать патрулирование. Вот так нам ответит судья.       Джинн стискивает зубы. Да, он прав. И это понимают абсолютно все, но стараются держаться под хлипкими навесами да смотреть на летящие предметы чаще, чем на башни собора.       Ветер со свистом проникает на чердак одной из этих возвышенностей, тревожит сухую траву и огонёк единственного в комнате подсвечника, что мягким светом падает на лицо продрогшей до костей Лунной ворожеи.       Мона едва приходит в себя, как вдруг её одолевает головная боль, что волной идёт от самой макушки и щекочет нервы у шеи. Поэтому Мегистус болезненно стонет и резко замолкает, когда слышит шуршание рядом. Разлепляет налитые свинцом веки и разглядывает в темноте, у стены, чей-то силуэт. Мона дёргается, вскакивает, качаясь из-за резкого подъёма на ноги, и чертит в воздухе невидимую линию. За её пальцем следует сгусток воды, что вытягивается в струю и стремительно летит в сторону неизвестного. — Стой! — эта фраза сразу возвращает последние воспоминания, что будто находились в тумане - гудящая голова едва ли способна соображать.       Вода падает на дощатый пол, сено местами темнеет из-за влаги, пока из темноты выныривает уже знакомое лицо. Тот самый юноша, что избитым валялся на чердаке собора.       Моне хочется выть от осознания того, что она до сих пор в этом злосчастном месте. Однако при использовании магии ничего не случилось. Неужели гнев Царицы по этому поводу - простая выдумка для запугивания носителей Глаза Бога? — Не подходи! — Мегистус выставляет руки вперёд, пока сама ощупывает лопатками ширму, вдоль которой начинает движение, чтобы как можно быстрее убежать к выходу. — Я думал... Думал, что ты пытаешься наложить на меня порчу. Но я чувствую себя хорошо. Ты ведь вылечила меня, верно? — неизвестный с нефритовым рисунком на плече замирает на месте. Глаза у него золотые, как у одного из бездомных котиков, подкармливаемых Кли и Фишль, и такие же не то напуганные, не то полные природного любопытства. — Да, я применила магию для заживления твоих ран, — Мона отвечает сразу же, продолжая держать дистанцию, хотя её не пытаются сократить. Чужие глаза как-то непонимающе, с лёгким удивлением хлопают, а после смотрят в сторону, пока обладатель их золота задумчиво выдаёт: — Вот оно как... — и садится на покрывало на сене, словно пытаясь что-то осмыслить.       Мегистус вздёргивает брови, останавливаясь и, почему-то, видя в нём какое-то дитя, для которого сейчас перевернулся целый мир, как и для всех регионов два года назад. Мона прислушивается, улавливает звон, больше похожий на шёпот - звёзды перекрикивают погодное бедствие, доносят, что ему можно доверять. Почему они так решили - Мона поймёт лишь позже, потому что подробности его будущего они не поведают, предпочитая не раскрывать все карты. — В таких случаях адекватные люди говорят "спасибо", — Мегистус всё равно не сдерживает фырканье, расправляя плечи и подбирая свою шляпу, уложенную на сено. — "Спасибо"?       Мона открывает рот, когда тот едва может выговорить простую благодарность, будто до этого никогда её не слышал. Что же он недалёкий такой? — Как тебя зовут? И кем ты приходишься Верховному судье? — выпрашивает она, думая, что вряд ли его близкие отношения с тем ублюдком, что грозил ей ножом и позволил себе поддаться вожделению, сподвигнут её дать отпор, оттолкнуть от себя неизвестного. Раз уж силы небес велят доверяться, значит, Мона не может поступить по-другому. — Кажется, я ему никто... — сразу же отвечает именно на второй вопрос, видно, находясь в сомнениях, пусть и старается это скрыть. Держит на лице холодное спокойствие, но не такое, какое выражают некоторые из солдат - отталкивающее, вызывающее лишь омерзение, а скорее как у Лизы или Горо - видно, старается держаться трезвости ума, не показывать эмоции, чтобы они вдруг не стали его же проклятьем. — Сяо, — прерывает кратковременное безмолвие. — Так меня зовут. И я звонарь. А что такое "спасибо"? — последнее проговаривает, смотря уже на Мону. Для него явно неважны все эти условия знакомства. Его действительно интересует одно лишь значение "спасибо". — Это люди говорят тогда, когда выражают свою благодарность за предоставленную им помощь. — О, моё "спасибо" - это звонарь! — Сяо встаёт на ноги, уходит за ширму, а его лицо даже розовеет - понял применение чудаковатого слова. Мона идёт за звонарём, а тот вдруг хватается за канат, с лёгкостью на него взбирается и оказывается на балке, под которой висит один из колоколов. Совершает это всё с невероятной ловкостью, и теперь образ бездомного кота кажется для Моны более правильным описанием Сяо. — Как это?.. — Хозяин спас меня, дал кров и сказал, что в благодарность ему я буду служить в церкви. Он сказал, что в ответ на спасение должна идти благодарность! — Сяо поджимает ноги на балке, смотрит сверху-вниз, разглядывая свою гостью, смотрящую в ответ с не меньшим любопытством. — Хозяин... Скарамуш? Ты его так называешь? — Да, — и Сяо кивает, а после озаряется на часы над проходом на балкон. — Пора, — встаёт на ноги, хватается за одну из многочисленных бечёвок, свисающих с потолка, и буквально летит к скоплению колоколов.       Первый звон вечерней службы заставляет всё внутри Лунной ворожеи дёрнуться. Та натягивает поля шляпы на уши, потому что за одним колоколом в мелодию вступает другой, и они оглушительным грохотом бьют по голове, словно стараясь перекрикнуть гром и проникнуть в каждый дом. Чтобы жители поняли, что даже в столь страшный час вера в Царицу поможет им пережить ненастье, успокоить свою душу.       Это мучение проходит ни одну, ни пять минут, а практически все пятнадцать, в течение которых Мегистус выходит на балкон, заглядывает за парапет и смотрит вниз, где солдаты с керосиновыми лампами яркими точками кружат у входа и между тёмных домиков.       Когда колокола стихают, они эхом остаются в голове, поэтому Мона не сразу замечает, как Сяо подходит к ней, взволнованной количеством стражи. — Сколько я спала? — Целый день. — Сестра Розария отчихвостит меня на утро. Где же они? — Мона сжимает кулаки, пока на её лицо оседает беспокойство. — Кто "они"? — Неважно. Мне просто нужно свалить отсюда. И прекрасно, если я не попадусь им на глаза, — Мегистус нервно дёргает себя за волосы, резко разворачивается и уходит с балкона. Сяо поджимает губы, бесстрастно смотрит на мигающие огоньки внизу, а после оборачивается на Мону, остановившуюся у стола, рассматривающую деревянные фигурки и погружённую в свои мысли. — Тебе действительно необходимо уйти? — Сяо встаёт по другую сторону стола, прямо напротив Моны, что из-за волнения сразу начинает хмуриться на его действия и отвечает: — Я это и сказала, — разводит руки в стороны, а после шикает, когда голову пронзает боль. Собирает в ладошке воду и прикладывает жидкость к макушке, со скрежетом на зубах ощущая, как медленно затягивается рана. Сяо с интересом наблюдает за этим процессом, поэтому Мегистус, не опуская руку, вновь обращается к нему: — Прошу, просто дай мне обдумать план побега из этого места, и всё. В обмен я... Помогу залечить мелкие ранки или погадаю, договорились? — и поджимает губы, надеясь, что разговор сейчас пойдёт в ту сторону, какую она хочет. Лишь бы этот звонарь не заразился безумием от своего "хозяина" и согласился на такие условия. Моне ведь прекрасно известно, что даже самый чёрствый идиот согласиться узнать свою судьбу. Ведь не знаешь, какая опасность поджидает тебя завтра в этом злосчастном городе. — Но ты мне помогла, спасла, — Сяо берёт кусок дерева со стола, а вместе с ним и нож. Пусть и говорит спокойно, вполне располагающе, Мегистус всё равно дёргается, когда видит в его руке лезвие. Но тот лишь начинает что-то вырезать, роняя всё больше стружки на пол. — А мне наказали, что на спасение нужно отвечать благодарностью, — он окидывает всё тем же спокойным взором колокола, поворачиваясь к Моне спиной и уже наощупь что-то вырезая из дерева.       Мона смотрит туда же, а после тихо ахает, осознавая, насколько удачно это знакомство.       Благодарность, как думает Сяо, не выражается словами или какими-то подарками. Он действует, внимает к любой задаче, какую ценность бы она за собой не несла.       И если Лунная ворожея хочет спастись, ей нужно этим воспользоваться. — К чему ты ведёшь? — идёт издалека, дабы не спугнуть просьбами, ведь возможно, что она плохо прочла этого человека и задуманное не найдёт своё свершение. — Я хорошо знаю собор. И могу показать тебе выход... — Сяо прикрывает глаза, будто медитируя, пока Мегистус говорит: — Мне известно, где выход. — Да, только тот, где тебя явно поджидают.       Мона улыбается, сдерживая возглас восторга. Да, знакомство с Сяо - невероятное везение.       Мегистус ощупывает голову, где от раны остался лишь шрам, и обходит стол, говоря подобно учителю, пытающемуся донести достоверность - молвит тягуче, медленно сокращая между телами расстояние и при этом расправляя плечи: — Да, Сяо, такая благодарность от тебя вполне меня устроит. Итак, — надевает шляпу, даже выдыхает, ведь вот-вот окажется на свободе: — Где он? Ты можешь показать путь к нему, а дальше я сама... Что? — краска с лица спадает, стоит звонарю указать на балкон, с которого спуск только один - вниз, на каменную кладку, в ноги стражи.       И Сяо вдруг исчезает, когда слышится скрип половиц на лестнице. Он поднимается по канату на балку, где скрывается в тени, растворяется во мраке, пока Мона же издаёт писк. Это ведь не может быть Верховный судья, верно?       Смотрит на стол, на котором прямо на неё взирает фигурка Скарамуша. И бежит уже к ширме, но не успевает, потому что кто-то ускоряет шаг и шёпотом зовёт: — Лунная ворожея? — Избранный! — она узнаёт этот голос, выглядывает из-за подобия укрытия и видит знакомую длинную косу волос, обладатель которой в её праведном сновидении среди огня и с разгневным народом за спиной кричал: «Ты - порождение злонравия! И не заслуживаешь пощады!». — Какое счастье! Если ты здесь, значит, Лизе удалось поговорить с тобой, — Мона выдыхает с улыбкой, но корит звёзды за то, что они поведали лишь о Дне дурака, как о шансе встретить избранного ими. Из-за этого у Мегистус проблемы не то с законом, не только исключительно с Верховным судьёй, но ей это неважно. Если герой её видений - ночной кошмар Розалины I, Мегистус готова собственную жизнь поставить, лишь бы направить его на путь истинный. — Да, и я пообещал, что помогу тебе выбраться. Венти рассказал о том, что под собором есть система подземных проходов... — В них стража тоже есть, — Итер вздрагивает, когда слышит незнакомый мужской голос над макушкой. Он поднимает голову и встречает два огонька, суженные зрачки в которых заинтересованно смотрят в ответ, оглядывая с макушки до пят и обратно. — Они перекрыли все выходы? — Мона едва сдерживает вой. — Тебя ведь не остановили, когда ты шёл в собор? — Нет, — а Итер всё глаз не может оторвать от Сяо, замечая, как в темноте, над балкой, вспыхивает зелёным что-то витиеватое. — Внешность Диковинного им плохо известна и тут охота идёт скорее на тебя. — Так даже лучше. Ты сможешь более свободно действовать вне шабаша, если ты... Согласен, конечно, — Мегистус в конце осекается, понимая, что если и избранный здесь, это не значит, что он принял сторону сопротивления Розалине I. — Кажется, выбора у меня нет, но... — Итер дёргается, когда по канату спускается неизвестный ему юноша, приземляясь рядом с Моной. — Это не лучше ли обсудить позже? В любом случае я благодарен тебе за спасение и... — О, замечательно, — Мегистус даже хихикает, на мгновение забывая, что находится в ловушке. — Вы оба мне должны спасение, так что, ребята, действуйте. И раз уж на то пошло, мои замечательные рыцари, вам стоит познакомиться... Это Сяо, звонарь собора. А ты... — Итер.       Сяо поджимает губы, проходится языком по ряду зубов, раскатывая эти буквы во рту и думая, что, кажется, никогда вот так ни с кем не знакомился. А, может, у него и было много друзей, ведь он ничего не помнит о своей жизни целых два года. Уже неважно, что было тогда.       Кажется, это первый его друг? Или хотя бы приятель? Сяо не знает и его это, почему-то, немного беспокоит. — Мона Мегистус, раз уж на то пошло, — представляется и сама Лунная ворожея. — Итак, Сяо, веди? — У вас всё хорошо с координацией? И высоты не боитесь? — кажется, звонарю особо нет дела до ответов на его вопросы, потому что уверенно идёт обратно, к каменному балкону, где продолжает лить дождь. Интересно, думает он, что Итер вообще не промок. Силы шабаша укрыли его от ливня?       Но хозяин ведь твердил, что от магии, ведомой простыми мещанинами, одни беды, какой бы она завораживающей не была. И всё же, Сяо после чудодейственного лечения Моны чувствует себя абсолютно здоровым. Нет каких-то странных ощущений, так что вряд ли на него наложили некое злосчастие. — Это... Это безумие, — Мона качает головой, бледнея, когда Сяо одним прыжком взбирается на перегородку балкона, выложенную из камня, и движется по ней к карнизному навесу, на который встаёт всё с той же животной ловкостью. Оглядывается на ведьму с избранным, которые открывают рты, думая, не хотят ли их убить таким образом. — Нам нужно пройтись по нему, а потом спустится по выступам на стене и крышам вниз, на кладбище. Там через кусты можно выйти к ограждению, за которым вы спрыгните в канализации и по ним выйдите в город, — Сяо перекрикивает ветер, нещадно тормошащий его дряблые одежды. Итер замечает, что его необычные глаза вспыхивают, как только молния прорезает небосвод. — Что ж, — Мона вздыхает, затягивает ремешки на сапогах, после чего упирается ладошками в холодный камень балкона, поднимая на него своё тело. — Давай, избранный, мы обязаны выбраться отсюда... — оборачивается на Итера, но того и след простыл - он взбирается тоже и решительно спрыгивает на карниз, где их ждёт Сяо. — Только меня не бросайте! — Мона поспевает за ними, уже медленно передвигающимся по краю крыши. Итер смотрит вниз, чтобы контролировать свой шаг, в то же время следит, как ступает сам Сяо, бросает взгляды на его сосредоточенное лицо, и оборачивается на Мону, что тихо что-то бурчит себе что-то под нос про погоду и "беспокойную Лизу". — Угораздило же меня именно в церкви спрятаться... — причитает она, когда Сяо хватается за восседающее на углу каменное чудовище - статую гамаюн, а после вдруг прыгает вниз. Итер ахает, поспевает к изваянию, хватается за его каменную голову и смотрит туда, куда сиганул звонарь. А там Сяо приземляется на крышу нижнего этажа, скатывается по черепице и останавливается на карнизе, не падая вниз благодаря тому, что затормозил скольжение ладонями. — Давай, — одними губами говорит он, поднимая взгляд на Итера. — У тебя получится. Просто сделай то же самое, что и он, — за спиной подбадривает Мона, пока у самой коленки трясутся от напряжения и страха свалиться с высоты в десять этажей. — Да, хорошо, — Итер делает глубокий вдох, медленно отпускает каменную голову, а после совершает прыжок. Царапает ладони, хватаясь за черепицу, по которой практически водопадом нещадно стекает вода. Смотрит вниз, где на карнизе за его действиями следит Сяо, пока то же самое делает Мона, выглядывая из-за гамаюн, и чуть двигает ступнёй, чтобы начать медленный спуск.       Вдруг тучи озаряются вспышкой, по голове гром бьёт подобно взрыву - всё буйство тревожит и без того быстро стучащее сердце, вынуждает испуганно вскрикнуть и потерять контроль под своим телом.       Крик перепуганной Моны становится тише не то из-за грозной погоды, не то из-за того, что Итер летит вниз, поскальзываясь на черепице. Он катится по наклонной, не находит за что ухватится, уже не чувствует ногами какой-либо поверхности и бьётся носом об карниз, как его хватают за руку. Сяо, вцепившись пальцами в тонкое чужое запястье, упирается рукой в край крыши и встречается с перепуганными глазами, смотрящими на него снизу вверх и покрывающимися какой-то дымкой, будто взор захватили призраки. — Ухватись за мою руку! — кричит звонарь. — Держи его! Держи! — вымаливает Мона, думая, как ей спуститься да побыстрее.       Пальцы Итера обвивают чужое запястье в ответ. — Попробуй подтянуться и ухватиться за край, иначе я не смогу тебя поднять, — у Сяо уже дрожат плечи, но он ни за что не отпустит того, с кем несколькими мгновениями ранее успел познакомиться. Итер - его первый приятель. И Сяо отчего-то горестно при мысли о том, что он может его потерять. — Я... Я не могу, — в глазах избранного лицо Сяо растекается, теряет очертания, пока дождь смывает уже мутную кровь, идущую из носа. — Голова кружится. — Мона! — Сяо едва ли надрывает лёгкие, на что Лунная ворожея вздрагивает. — Быстрее! Я не смогу долго его держать!       Мегистус обращается к душам павших Архонтов, выпрашивая хоть немного энергии. Сжимает кулаки, ощущая, как теплеет под пальцами, как каждая из капель воды представляется чем-то живым, особенным. Дождь обрушает на её тело свои флюиды, вдыхая силы увядающей природы, и глаза Моны вспыхивают во мраке, опустившемся на город.       Она сливается с дождём, преображается в воду, в которой растворяются её одежды и тело. Уходит ручьём вниз, на черепицу, и выныривает из всплеска у самого карниза, где тянет руку вниз, но видит лишь Итера, летящего навстречу к земле. — Нет! — крик Мегистус возвращает в реальность Сяо, переставшего дышать и всё ещё чувствующего крепкую хватку мужской руки на запястье. Он смотрит вместе с Моной вниз, поджав губы, но, как странно, Итер всё ещё не приземлился на асфальт, и только сейчас горетоварищи заметили, что его падение замедлилось. — Не может быть! — Мона ахает, едва ли воздухом давится, когда замечает бирюзовые всполохи под спиной избранного - Итер на ветре, как на подушке, опускается на асфальт, на котором падает на колени, поддаваясь шоку. — Эй! Как такое возможно!? — фонарики в руках солдат приближаются к Итеру, огнём окольцовывают его, медленно встающего на ноги и различающего слова, звучащие со всех сторон из уст ошеломлённых и окоченевших стражников: — Он встал! После падения с такой высоты? — Нам ведь нужно помочь? — Капитан Гуннхильдр, сюда! — крик вдаль, в другой конец городской площади. — Да как возможно то, что его кости целы?.. — Вы что, не видели? — грозно вскрикивает один из них, сжимая рукоятку меча в ножнах. — Это была магия! — Да, я готов поклясться Царицей, что узрел всплеск Анемо стихии над головой. — То есть... — Это один из шабаша? — В чём дело? Нашли её? — женский голос сопровождается лязгом новеньких подков. — Капитан, это...       Итер, как только его плеча коснулась чужая рука, разворачивается и выставляет руки вперёд.       Джинн с ужасом смотрит на то, как бирюзовый вихрь отбрасывает солдат на несколько метров от юноши с длинной светлой косой за спиной. — Взять его! — Гуннхильдр спрыгивает с лошади, выуживая меч.       Скрипят ножны, обнажаются клинки, но солдаты делают лишь шаг, как их собирает воздушная круговерть, поднимая на несколько метров над землёй и унося к стенам собора, где сбрасывает их в кусты. — Я должна немедленно спуститься! — Мона мажет взглядом по всплескам анемо стихии внизу, и встревоженно смотрит на Сяо. — Как я и говорил, только по стене... — звонарь указывает большим пальцем за спину. — Выступы на ней позволят тебе спуститься. — Тогда мне надо спешить, — Мегистус поднимается на ноги, разводит руки в стороны и, балансируя, как можно быстрее идёт вдоль крыши. Слышит шаги за спиной и говорит, не оборачиваясь: — Нет, Сяо, возвращайся к себе. Если ты последуешь за мной, у тебя появятся проблемы.       Звонарю, хватающемуся за очередное изваяние гамаюн, остаётся лишь наблюдать за тем, как ведьма, перебарывая свой страх перед высотой, осматривает стену и начинает медленно спускаться по ней.       Пальцы ноют, их сводит болью и обжигает холодом мокрого камня. У Моны стонут челюсти - крепко-крепко стискивает их, терпя испытания судьбы. Если она позволит себе поддаться панике, не сможет спасти избранного, в руках которого надежда на спасение от правления Фатуи.       Когда Мона приземляется на крышу первого этажа - главного зала собора, где воспевают Царицу при прихожанах, - она замирает буквально на пару мгновений, чтобы прислушаться к своим силам. Магия покинула её тело, провалявшееся без сознания, а не в здоровом сне, и после направившее силы на залечивание серьёзной раны. Значит, Мегистус не сможет противостоять солдатам наравне с Итером. И всё же, бросить его ни в коем случае не может. Остаётся лишь выйти, показать свой лик, заманить, утащить в погоню. Да, попасть в лапы, позволить сковать руки кандалами, а затем склонить голову на эшафоте. Но спасти избранного.       Другого выбора нет.       Поэтому Мегистус спускается у кустов, над которыми от башен-пристроек к собору тянутся каменные ленты, что помогли ведьме для спуска на землю. Они бросают страшные тени, когда сверкает молния, и продолжают будто удерживать собор. Мона надеется, что они однажды не выдержат и храм поклонения Царице рухнет.       Мегистус оглядывается по сторонам. Слева от неё расстилается площадь, а справа, если завернуть за собор - забор городского кладбища, на котором, на деле, похоронены лишь самые значимые лица, что помогли Снежной взять вверх и освоиться. Как, например, одна из Предвестниц - Коломбина, взявшая на себя зачистку земель Натлана и павшая на раскалённую почву в тяжёлой битве. И кто её убийца - до сих пор неизвестно, ведь очень странно, что одна из самых сильных приближённых к Царице позволила кому-то убить себя.       Мона бежит влево, всматривается в домики вдалеке, рисует карту города в голове, заранее продумывая путь побега от стражи. Сердце стучит у самых висков, но замирает, как только тело дёргается назад - Лунную ворожею хватают за руку.       Мегистус вскрикивает и под натиском большой силы падает боком на каменную кладку, царапая плечо. Мона не успевает сориентироваться, только-только переворачивается на спину, как на грудь падает что-то тяжёлое, жгуче выбивая воздух из лёгких.       На грудной клетке - нога в знакомой лёгкой обувке, по голени которой Мегистус поднимает взгляд, надеясь, что не увидит того, на встречу с которым надеялась лишь в закат революции. Но нет, поставив ступню между чужих рёбер, Скарамуш с едким блеском в глазах взирает на ведьму сверху-вниз.       Мона хрипит, когда он сгибается в колене, опирается на него рукой, наклоняясь ниже - груз на груди Лунной ворожеи становится в разы тяжелее и мешает нормально дышать. Сказитель щурит свой взор, осматривает побледневшее лицо и отвращение на нём, выраженное кривой линией рта с обкусанными устами.       Язык вяжет собственной кровью и чем-то сладким, ведущим его сюда, под бок собора. — Тебе, швали, скудоумие не занимать, — прикусывая изнутри щёку, втирается подошвой в грудь. — Твои смердящие чары привели меня сюда.       Мона сдерживает болезненный стон, ощущая, что, кажется, у неё скоро одно из рёбер даст трещину. О каких чарах он ведёт речь? Она даже не наговорила ничего на его гадкую душу. И это точно не проделки Лизы. — Ты явно бредишь. Это и без звёзд ясно, — Мегистус бьёт кулаком по его ноге, чётко по выпирающей косточке. Конечность сводит болью, Скарамуш вскрикивает, и Мона избавляется от его ступни. Переворачивается обратно на бок, чтобы вскочить и убежать как можно дальше. Вновь взмаливает к дождю, надеясь на его помощь, на одолжение хотя бы частички его энергии. Однако её хватают за длинные волосы, впиваются пальцами в макушку, и лицо Моны бьётся об камень, устилающий территорию храма. — Куда ты собралась? — Скарамуш вновь тянет её за волосы, чтобы Мона села на колени. Выглядывает из-за её затылка, царапает дыханием пульсирующий висок - выдох вырывается сразу же, когда ведьма кашляет и сплёвывает кровь. — От правосудия не убежать.       Её глаза - стекло. Мутные, не могут разглядеть хоть что-то, пока веко тяжелеет под большой каплей крови - над лбом образовалась рана.       А губы алые-алые, но не как у прелестницы, держащейся тихо-тихо и преклоняющей колено в пропахшем плесенью домике перед начищенной иконкой Царицы. Они окрашены багровым, что змеёй ползёт на подбородок, дёргающийся из-за стучащих от холода зубов.       Кровь смешивается со сладким не только на языке - она шлейфом тянется от тонкой шеи, что в кошмарах была усеяна синими отпечатками пальцев. И Скарамуш ведёт носом, размыкает губы у линии чужой челюсти, ловит ими судорожный выдох и слабое: — Пусти.       Мона, не чувствующая тело не то из-за удара головы, не то из-за холода, ощущает, как её губы что-то обжигает. Нечто горькое проникает в рот, где язык обхватывает железный привкус. Мегистус вновь задыхается, движет челюстью, чтобы избавиться от непривычной горечи, и мир хоть немного проясняется, когда губы начинает щипать, за ними - щёку, подбородок, изгиб шеи...       Это Скарамуш покусывает ледяную кожу, пальцами-змеями ворошит волосы, царапает плечо, вновь движется к краю ткани безрукавки. Проникает по самые костяшки, хватает мягкую грудь.       Она заслуживает страшных наказаний за своё колдовство.       Мона чувствует себя так, словно упала в гнездо рептилий - что-то мерзкое и беспокойное ощущается везде и всюду. И даже падение в лужу не отрезвляет. Самая яркая за эту ночь молния не даёт прозреть, разглядеть Скарамуша, переворачивающего её одним движением руки на спину и оглядывающему прилипшие к телу ткани. Небытие поглощает также жадно, как Сказитель, припавший острыми клыками к шее.       Царица наверняка позволит замарать руки.       Пятерня рвёт горловину одежд, ткань ноет и расходится до самого живота. И вся кожа, что открылась опьянённому взору судьи, подвергается его поцелуям-укусам. Оставляет такие следы зубов, словно хочет выпить всю кровь, опустошить мерзкое тело, испить всю жизненную энергию, оставить без сил в последние минуты грязного существования.       Но рука поступает не так, как во сне - не хватает шею, не сжимает до хруста. Наоборот, медленно, с искушением, ведёт вниз, к животу, заползает под рваную ткань, опускается ниже, пока вторая сжимает грудь.       Мона в неведенье сводит ноги, выгибается в спине, не утаивает тихий стон, когда пальцы с чёрными ноготками ощупывают её пах, проникают во влагу с хлюпающим звуком.       Раж ударяет по головам, Скарамуш под его натиском припадает устами к ложбинке меж грудей.       Она перед казнью испытает всё: экстаз, страх, боль. Напоит своими эмоциями, криками, мольбами. И исчезнет, встретит неизбежную кончину опустошённой, потерявшей надежду, чувства, трезвые мысли - всё, что делало её живой.       Её жертва во имя славного правления Царицы - бесценна.       Лунная ворожея хнычет, когда внизу всё заполняется - несколько пальцев нещадно двигаются в её теле, и всё естество смешивается с кровью, течёт по бёдрам, впитывается в ткань штанов. Между ног - сплошная боль, перед глазами - темнота и мутные пятна. И тело, тело горит, а ожогов будто всё больше и больше - Скарамуш не перестаёт оставлять метки своими опухшими губами.       Сказитель тихо стонет, заглушает это в изгибе чужой шеи. Он вдыхает болезненные стоны, слизывает солёные слёзы - самое сладкое, что он когда-либо чувствовал на своём языке.       Мона вскрикивает, когда жар в низе живота вдруг исчезает, а бельё мерзко прилипает к телу. В этот момент разум становится хоть немного яснее, как и картинка. Мегистус сковывает ужас, когда она над собой видит Верховного судью, смотрящего на неё с коварством и слизывающим что-то мутно-красное, почти розовое, со своих пальцев. — Во время своего выступления ты позволила себе возвысится надо мной, показать своё превосходство, унизить... — Скарамуша одолевает лёгкая хрипотца. — И какого тебе быть униженной сейчас, сука? — кричит, впиваясь рукой в её шею. Мона не может хотя бы вскрикнуть - захлёбывается в кашле, пока кровь из носа стягивает рот. Раскрывает его, в попытке сделать вдох, но по языку скользят чужие пальцы, и что-то сладкое, тёплое касается глотки. Мона давится собственными выделениями, пока её оглушает тихое хихиканье - Скарамуш в восторге.       Эта пытка для Моны длится вечность. В наступающем бреду Мегистус кажется, что чужие глаза сияют едким цветом индиго.       Она разве может погибнуть вот так, не убедившись, что Итер в порядке? Да ни за что!       Лунная ворожея бьёт по чужим запястьям, но тело словно ватой набито и её удары для Сказителя - ничто. Мрак заполняет её взор, накрывает куполом, под которым она делает последние вдохи.       Удар ногой приходится чётко по груди Скарамуша. Сказителя бросает в небытие практически мгновенно, когда он слетает с тела ведьмы и сталкивается виском со стеной. Кашель царапает Моне глотку, на стенках которой уже ощущаются подобия синяков. Мегистус вдыхает свежесть прохладного дождя и слышит почти жалобное: — Хозяин?.. — Сяо, решивший спуститься и увидевший, как над Моной издеваются, подходит к извергу, лежащему без сознания. Он явно ошарашен, когда разглядывает знакомое лицо, обладателя которого без раздумий пнул в грудную клетку.       Скарамуш мычит себе под нос, стараясь вернуться в чувства, и звонарь тут же стрелой бежит обратно к Лунной ворожее. Поднимает на руки её, неспособную встать, и с ведьмой, прижатой к его груди, мчится в сторону кладбища.       Сказитель, едва открывающий глаза, разглядывает, как знакомый бирюзовый узор мажет сиянием во мраке и растворяется в воздухе.       Сяо встаёт за деревом, оглядывается по сторонам и кидает обескураженный взгляд на Мону. — Это ты, звонарь? — проговаривает она практически хрипом. — Мой вид такой себе, конечно, но это неважно. Где избранный? Где Итер? — Я... Я не знаю, — Сяо качает головой. — Я оббежал все крыши, осмотрел территорию вокруг собора и не увидел его. Только то, что некоторые солдаты лежат на земле, а другие мечутся. Кажется, они его ищут. — Если он сбежал, это... — Мона обрывается на полуслове, тихо прокашливаясь и качая головой - даже шёпотом говорить больно.       Сяо привык видеть в отражении обляпанного зеркала своё осунувшееся лицо, вечно покрытое синяками и царапинами, но у него в груди всё, боязливо вздрогнув, затихает, когда на бледном лике ведьмы не может смыться дождём кровь, а круги под глазами будто становятся темнее с каждым мгновением.       Она заслуживает этого?       Сяо вновь озаряется по сторонам, потому что, видно, Мона едва ли находится в сознании. Он не может забрать её обратно на чердак или бросить здесь, у могильных плит. Мегистус нужна медицинская помощь, о которой звонарь ничего не ведает.       Внезапно в сумерках что-то вспыхивает, как огонёк лампы в руке солдата, но нет, оно более яркое, словно теплее самого солнца. И, что странно, зияет некой дырой в одном из надгробных камней, к которому звонарь, как завороженный, подходит. Но могила вполне обычная, без каких-либо лампочек, с гравировкой "Арлекин". Сяо вновь осматривается, а свечение за этой плитой, затем ещё за одной и ещё, меж которых звонарь петляет с ведьмой в руках. И только тогда, когда доходит до последней могилы, понимает, что словно обрёл способность видеть сквозь материи, потому что источник свечения оказывается за парапетом, где-то внизу, ближе к мосту. И оно пульсирует, словно терзается волнением. Оно манит, и Сяо подходит к краю кладбища, смотрит вниз, а там пытается выровнять дыхание Итер, осевший на выступе у бегущей реки. — Ты цел? — Сяо аккуратно спрыгивает, приземляясь рядом и пугая "избранного". Итер удивлённо смотрит в ответ и ужасается, обнаруживая в чужих руках ведьму в порванной одежде. — Ч-Что с ней? — На неё напали, — звонарь не может оторвать глаз от собеседника, когда напрягает виски и видит, что источник сияния находится в грудной клетке Итера. Что это? Его сущность? Или это душа, о которой ведут разговоры служители церкви? Как странно, но Сяо никогда не видел подобного.       Эта ночь на многое открывает ему глаза. Как мало знает Сяо об этом мире. — Нам нужно идти, — бормочет Мона, которую усаживают на камень, что дорожкой идёт под мост. Она вся дрожит, цепляясь руками за собственные плечи. — Я понесу тебя, — Итер присаживается на колено рядом. — Спасибо, что спас её. — Да, Сяо, спасибо тебе. И скажи... Это "хозяин" довёл до того состояния, в котором я нашла тебя?       Сяо мрачнеет, молчит, но Моне ответа не надо, чтобы сказать: — Ты захочешь сбежать. Не знаю когда и по какой причине, но ты возжелаешь избавиться от его издевательств. И я буду готова тебя принять. Для чего - неважно, я не скажу, не смогу выдать все мои тайны, но клянусь, что помогу тебе уберечься от этого... психа. Главное, чтобы и ты приложил к этому усилия, — она задумывается на пару секунд, ловя удивлённые взгляды своих компаньонов. — Как думаешь, такое возможно?       Сяо вновь кидает взгляд на Итера, с интересом смотрящего в ответ, и кивает. — Приходи в «Долю ангела» и проси у бармена узнать свою судьбу. Но не говори об этом Скарамушу, — тянется к мешочку, висящему на поясе. — А если скажешь, — достаёт монету, тянет к ладони звонаря. — Тебя настигнет такое страшное проклятье, что пытки "хозяина" покажутся тебе благодатью.       Итер сдерживает возглас, когда Мегистус хмурится. — От проклятой монеты не избавиться. Тут даже не пытайся, — у самой веки тяжелеют и она даже на бок валится, но избранный вовремя обнимает её за плечи. — Я понял тебя. Итер, — впервые обращается к нему. — Держите путь под мост, спускайтесь в канализацию. И если помнишь, где ваше укрытие, сможешь найти путь. — Спасибо, — Итер встаёт, берёт отключившуюся Мону на руки. — Надеюсь, ты услышал её, — и уходит, чувствуя на себя взор золотых глаз ровно до того момента, пока не находит вход в канализацию и не исчезает с поля зрения.

ххх

      С наступлением утра воспоминания о последней встрече с ведьмой остаются кошмаром наяву.       Скарамуш сидит на полу, у своей кровати, впивается ногтями в усыпанную звёздами шаль, а эта ткань не рвётся, не поддаётся также упорно, как и не исчезают мысли о том, насколько чудовищна была эта ночь.       Он не помнит, как покинул дом, словно разумом овладел кто-то чужой. Пришёл в себя тогда, когда очнулся на мокром камне и увидел вдалеке - он готов поклясться Царицей - Сяо. Этот гадёныш защитил ведьму, посмел ударить Сказителя, давшего ему крышу над головой!       Нет ему прощения.       Ненависть ко всему и вся жжёт ноздри, огнём лижет рёбра. Весь мир против него. И он готов бороться. — Господин, — стук в дверь. — Войдите, — Скарамуш пихает шаль под кровать, встаёт на ноги и встречает служанку с холодным выражением лица. — Просят срочной аудиенции с Вами. Гость представилась как Бэй Доу. — Явилась, — Скарамуш шепчет себе под нос. Если капитан флота Южного креста - пиратов, что продолжают бороздить моря даже после Божественной войны - здесь, значит, это утро не настолько гадкое, как он думал.       Скарамуш наказывает одеть себя в приличные одежды, перед этим отмывается дочиста, но пальцы всё ещё пахнут ведьминской влагой. Ими он слишком часто ведёт перед носом, когда проходит в гостиную и наказывает работникам его владений покинуть комнату.       На диване сидит женщина, закинувшая ноги в высоких сапогах на столик. На её коленях покоится пошарпанная шкатулка, за которую Скарамуш жадно цепляется взглядом.       Сама Бэй Доу заметно изменилась, ведь прошло полтора года с их последней встречи: плечи стали больше, окрепли ещё сильнее, а кожа загорела и покрылась бóльшим количеством шрамов. Смотрит на судью исподлобья одним лишь глазом - другой скрыт под повязкой. — Тебя долго не было слышно. — Потому что я и моя команда старались действовать тихо, — грузно отвечает капитан пиратов, и складывает руки под пышной грудью. — Как-никак весьма странно было бы, если мой корабль увидят в море, над которым Царица одного за другим вырезала Архонтов.       Слышно по рычанию, как она зла на исход Божественной войны. Но эти эмоции не позволили ей сохранить Глаз Бога. Теперь Бэй Доу живёт лишь ради одного, что может предоставить Верховный судья. — И как? Неужели пришла объявить о том, что сдаёшься? — Скарамуш садится на диванчик напротив. — Оно здесь, — Бэй Доу поднимает шкатулку со своих колен и трясёт ею в воздухе. Содержимое ларца шумно стучит по стенкам. Из-за этого Скарамуш дёргается и вскрикивает: — Не тряси, идиотка! — Ничего с ним не будет. Пережило два страшных шторма, скакало по всей каюте и не обзавелось хотя бы мелкой царапиной, — Бэй Доу бросает шкатулку на стол. — Проверяй.       Скарамуш с недоверием смотрит на неё. Он знает прекрасно о том, насколько сильно её желание. Ведь не пришла бы больше года назад к верховному судье и не просила о сделке?       Но всё же, подобие паранойи даёт о себе знать, ведь у Бэй Доу есть шанс буквально свернуть горы благодаря тому, что лежит в ларце.       Хотя, может, её останавливает шанс того, что Царица спустится с небес и сотрёт её в порошок.       Сказитель тянет руку к шкатулке, пододвигает её к краю столика и с трепетом открывает крышку. В его тёмных глазах тут же отразился лиловый огонёк, источник которого Скарамуш берёт в руку и отшвыривает ларец в сторону. У него перехватывает дыхание от той мощи, что источает энергия Сердца Бога - источника силы Архонта.       Крио Архонт перед Божественной войной вложила все источники сил божеств в себя и обрела невероятную мощь. И всем Предвестникам прекрасно известно о том, что Сердце Бога сёгуна Райден - электро-архонта, было вынуто ею же из тела Царицы во время битвы. Но затеявшее войну божество дало отпор, попыталось отобрать источник энергии обратно. И Райден, поняв, что не успеет слиться с Сердцем Бога, швырнула его в море.       С тех пор Сердце Бога томилось среди водорослей и наверняка накопило большое количество энергии.       Но этого недостаточно. — Великолепная работа. — Мне плевать, что ты думаешь. Как видишь, я выполнила часть своей сделки - нашла Сердце Бога, пока ты тут штаны просиживаешь и строишь из себя идеального Верховного судью. Так исполняй свой долг - выпусти Нин Гуан и дай нам уплыть спокойно подальше от этих земель, — голос Бэй Доу вдруг задрожал, а Скарамуш усмехнулся, думая, насколько же ранима капитан пиратов. — Оно у меня для всеобщей безопасности, — однако Скарамуш всё равно продолжает мысль, словно Царица здесь, в единственной комнате, где нет её икон, слышит его оправдания. — Чтобы никакие мерзкие суки не присвоили себе кладезь большой силы. — Ты испытываешь моё терпение? — Бэй Доу убирает ноги со столика и сжимает руки в кулаки. — Вовсе нет, но, подожди, мне нужно проверить почту. Я давно не вскрывал одно письмо. И мне нужно прочесть его, пока не забыл снова, — качает указательным пальцем и уходит в тёмный угол, где на тумбе лежит несколько конвертов.       Бэй Доу теряет дар речи, когда Сказитель мурлычет себе под нос какую-то мелодию. — Ты... — О, смотрите, капитан! Это письмо с отчётом от начальника тюрьмы. Наверняка там что-то важное. Можете прочесть? Я устал, буквы так и пляшут перед глазами... — Скарамуш тянет к ней не распечатанный конверт с жалостливым выражением лица. Бэй Доу вздёргивает бровь, не понимает, к чему всё это шоу, но принимает письмо, думая, что лучше поддаться этому представлению и как можно быстрее уйти отсюда.       Сказитель ныряет за напряжённую спину, прячет руки за крестцом, продолжает что-то напевать, пока капитан флота рвёт конверт и раскрывает вложенную в него бумажку. Читает несколько строчек и не понимает, что она здесь должна увидеть. — Можно, пожалуйста, вслух? Где-то с середины текста. Там, кажется, что-то интересное, — за её плечами словно сама змея. По его голосу понятно - широко улыбается, давится собственным ядом, выжидает.       Поэтому она напрягает всё тело, готовится в случае чего увернуться от удара. — «Докладываем Вам, господин Верховный судья, о следующем положении в блоке для особо опасных преступников...», — она запинается. Нин Гуан точно определена к ним, потому что до последнего давала отпор представителям Фатуи и защищала Ли Юэ - земли павшего Гео Архонта. Она знала о своём долге, о том, что должна защищать свой народ, как его покровитель. И выжила чудом, но в тюрьму Снежной попала на пожизненный срок.       Бэй Доу обязана её вытащить и увезти как можно дальше от проклятых земель. — Продолжай-продолжай, — мягко поддерживает Скарамуш, а сам продолжает чудовищно улыбаться. Его глаза сияют во мраке комнаты, с предвкушением читают текст, который озвучивает Бэй Доу. — «Продовольствий хватает, большинство перестало буянить (особенно Аратаки Итто догадался осознать своё положение и, кажется, начинает сходить с ума - ведём обследование). Этим утром захоронили Волю Небес Ли Юэ, Нин Гуан. Она явно не выдержила условий тюрьмы и её сердце остановилось во время сна...» — Не могла бы ты продолжить? Это ведь не весь отч... — Скарамуш обрывается, когда капитан вынимает кинжал из-за пояса и оборачивается, прижимая лезвие к его горлу. Сказитель устало вздыхает, пока по лицу Бэй Доу начинают лить слёзы и она кричит подобно раненному зверю: — Ты убил её! — Как ты смеешь клеветать на меня? — Скарамуш шипит, а дрожащая чужая рука чуть царапает клинком кожу на шее. — Часики тикали, о, великий капитан Бэй Доу, — вздыхает с фальшивой тоской. — Она существовала в темнице в тех же условиях, что и остальные мерзавцы, пока ты больше года искала Сердце Бога в море. Твоя драгоценная Воля Небес не смогла вынести суровых условий. Неудивительно, что ей не удалось защитить Ли Юэ, правда?.. — и заливисто смеётся, пока Бэй Доу не смеет дышать от шока. Её обманули. Точно обвели вокруг пальца, воспользовавшись. — Я... Я тебя убью, сукин сын! — Нет! Не трогай меня! — напугано кричит Скарамуш, пока у самого ярость в глазах, а на губах всё та же улыбочка.       С невероятной лёгкостью перехватывает кинжал и вновь оказывается за спиной. Хватает за волосы, тянет на себя, от чего Бэй Доу до хруста выгибает спину и видит потолок. — Нападение на высокопоставленное лицо, — шепчет ей на самое ухо. — Несёт за собой смертную казнь, — и ударяет рукояткой кинжала по её виску, услышав топот за дверью. Стража вбегает тогда, когда Бэй Доу валится на пол без сознания. — Вы где были, идиоты? — Скарамуш кричит на них, швыряется подушкой от дивана, а после - незажённым подсвечником. — Она напала на меня, хотела убить, а вы шляетесь непонятно где! — Простите, господин Верховный судья, мы бежали из всех сил... — кланяется запыхавшийся стражник, пока другие двое подхватывают женщину под руки. — Казнить её! А корабль Южного креста сжечь вместе с остальными пиратами, пока они не подвергли мирных жителей опасности! — Есть!       Дверь за ними закрывается, и Сказитель с улыбкой падет на диван, закидывает ноги на подлокотник и достаёт из-под пояса Сердце Бога. То лиловым светом падает на лицо Скарамуша, касаясь блаженной улыбки.       Теперь у него появился запасной план.