сжечь ведьму

Зачем же, Царица, На земле и в небесах, Повсюду этот взгляд колдуньих глаз? Зачем же, Царица, Луч солнца в этих волосах Затмить мой разум был готов не раз?

      Все Архонты мертвы.       Это первое, что сказала Царица, выйдя к изнурённому Божественной войной народу. Месяцами все страны наблюдали за тем, как небо озарялось цветными вспышками. Там, над облаками, Архонт Снежной боролась против остальных шести бессмертных правителей.       Но, как оказалось, властелины стихий всё же могут пасть раз и навсегда, если у них отобрать источник элементальной энергии - Сердце Бога.       Предвестники Фатуи лично приносили Царице ключи силы остальных Архонтов. У кого-то, как, например, у Барбатоса, которому Ветер доносил любое словечко жителя Мондштадта, и Мураты, готовой ради кровопролитной и зрелищной борьбы сжечь всё дотла, отобрали силой. У других же, как у Вельзевула, отпугивающей от своих владений чужаков страшными грозами в море, и Моракса, пожелавшего стать ближе к людям и сравняться с их силами, удалось забрать с помощью договора. К тем, у кого получилось изъять Сердца хитростью, относятся Архонты из Фонтейна и Сумеру.       Последней добычей Скарамуш гордится особенно сильно, потому что Сердце самой расчётливой из Семи стало вторым личным трофеем Сказителя и при этом самым трудным в охоте. Ведь Богиня мудрости была настолько прославлена своим запасом знаний и невероятным умом, что сама Царица сомневалась: смогут ли все её Предвестники, объединившись, отобрать Сердце. Но Скарамуш справился в одиночку, проявив своё хитроумие.       Наблюдая за тем, как Архонт Снежной принимала из его рук два сосуда изумрудных и аметистовых оттенков, Скарамуш едва ли не выл от наслаждения: Предвестник чувствовал, как через ткань её глаза с одобрением смотрят в ответ и признают его силу.       Но день окончания Божественной войны предстал для Сказителя не в том образе, каким он грезил. День, когда золото Гео стихии перестало озарять небеса, умолкнув вслед за малахитовыми всполохами последних сил сущности Барбатоса. День, когда треснули в руках людей яхонтовые Глаза Бога вместе с надеждой на то, что ужасу настанет конец. Час, в который Царица преодолела толщу облаков, объявив о том, что кошмар глупых верунов всё-таки является явью: — Все Архонты мертвы. Их немощность не достойна того, чтобы вы, народ Тейвата, склоняли перед ними колено и читали молитвы. Я, Царица, объявляю, что теперь все ваши земли принадлежат самой могущественной стране - Снежной. И правителем этой страны становится Розалина Лоефальтер. Отныне она - ваша императрица. И если вы не приклоните перед ней колено, если посмеете пойти против мироустройства Снежной, будете уничтожены вместе со своими семьями.       И Царица исчезла, словно ушла в крепкий сон после поединка, тянущегося подобно безжалостной пытке несколько недель.       А люди, находящиеся в потрясении после того, как одна стихия за другой гаснет в небесах и как трескаются Глаза Богов в их руках, последовали её слову, ведь вера в своего Архонта и его убеждения заставляла всех ранее двигаться вперёд, стала тем, без чего невозможно жить. И они ухватились за новый смысл существования с мыслями о том, что всё происходящее сейчас одобрено Селестией - богами, имеющими большее могущество, чем Семь Архонтов.       Однако не все дары Архонтов, вознаграждающие элементальной силой, исчезли без следа. Пусть божества слегли в жестоком бою, не все их праведники лишились Глаз Богов. Предполагается, что они сохранили решимость и приобрели мысль, что Архонты живы в их сердцах. Они наверняка захотят защитить честь своего Бога, поэтому стали потенциальной опасностью для правления императрицы.       Так думал и продолжает думать судья Скарамуш. Он считает, что большинство из Предвестников ослеплены полученной властью и чувствуют себя непобедимыми, якобы оставшиеся маги - мелочь, которая, на самом деле, боится нынешнюю власть, иначе они бы не прятались. И всё же, спустя огромное количество ссор со Сказителем и их аргументов в сторону того, что силы рыцарей должны идти на слежку за порядком, а не погоню за ведьмами и колдунами, охота была объявлена.       Отобрано и сломано десятки выпуклых стекляшек с узорами стихий. Сопротивляющихся Скарамуш самолично встречал на эшафоте и указывал палачу складывать отрубленные головы в мешки. Будь его воля, он бы и тех, кто без боя сдавал рыцарям Глаз Бога, казнил. Но нет, императрица и её советники уверены, что тогда уважение народа усеется такими же трещинами, как дары Архонтов.       Такой расклад Скарамуша вполне устраивал на протяжении двух лет - с того времени, как Розалина I села на трон - и ему даже удалось смириться с существованием врагов императрицы, которых не удалось истребить. Но вчерашнее появление ведьм на сцене и то, что одна из них укрылась в соборе Царицы, разозлили Сказителя.       Настолько, что он решил снова, как и несколько лет назад, когда был простым Предвестником, выполняющим поручения исключительно Крио Архонта, перейти все границы. — Ваше Величество, прошу простить за беспокойство в Чайный час, но тут... — слуга входит через дверь и поклоняется фигуре у огромного окна, из которого видны все мелкие домики, пропитанные едва видимым смрадом. Он не успевает договорить, как дверь вновь отворяется с такой силой, что толкает взволнованного парня в невзрачных одеяниях прямо на огромный ковёр - багровую шкуру неведомого незваным гостем животного. — Я же сказал, что встреча срочного характера, а ты заставил ждать меня в коридоре!? — мрачный взор вошедшего Верховного судьи падает на ошеломлённого таким поведением личного слугу императрицы. Скарамуш буквально перешагивает через валяющегося человека, наступая пяткой на его пальцы, из-за чего тот стискивает зубы, сдерживая крик боли. — Ворвался в мою спальню и так гадко обращаешься с моей прислугой? — женский голос с придыханием разносится по покоям. На её обладательницу Скарамуш кидает не менее свирепый взгляд, словно перед ним не императрица, а одна из провинившихся перед законом. — Да, потому что, Розалина, твоё могущество вновь под угрозой из-за твоего же недомыслия, — его уста искривляются в усмешке, пока сам Скарамуш изящно совершает поклон, снимая с головы шляпу и оставляя её в сторону. Специально так, чтобы ударить её металлическим краем по лбу личного слуги правительницы Снежной. — Тома, возвращайся к своей прежней задаче, — некогда Синьора приказывает спокойным тоном, хотя видно, что она раздражена поведением Сказителя. Слуга встаёт на ноги, вновь кланяется, и уходит из спальни, оставляя двух почитаемых людей Снежной.       Хотя, вряд ли сейчас то, что стоит вместо Розалины I перед Верховным судьёй, можно назвать человеком. Ведь с её рук словно сняли шкуру, оставляя багровые мышцы. Они, покрывая алым флёром чудовищные пальцы, которые длиннее человеческих на целый дюйм, тянутся до самых локтей, где переплетаются с полотном белой кожи. Скарамуш уверен, что раньше она пусть и ходила в перчатках, но её руки не были такими, даже если сравнивать пальчики Синьоры и Розалины I. Что её сделало такой - неизвестно, но судье совершенно плевать, ведь видно, что всё идёт так, как она того желает. Казалось бы, зачем Царица назначила её императрицей? Чтобы монарх расширенной Снежной совершала глупые ошибки? Нет, точно нет. Поэтому Скарамуш никогда не перечил.       Но сейчас. Сейчас он на взводе. Сейчас ему хочется полностью пересечь всякую педантичность и сказать императрице, что она - идиотка. — Смотри, как бы у тебя пар из твоих мелких ушей не пошёл, — Розалина улыбается, пока её в какой-то миг обезобразившиеся пальцы ставят чашку недопитого чая на столик у окна. Чайный час, проводимый между завтраком и обедом, прервался визитом верховного судьи. Поэтому Синьора не сдерживает свою язвительность, пока лицо Скарамуша из-за его ярости сравнимо с оттенком прелестных кровоцветов. — Ваше Великолепие, — он делает акцент на последнем слове, вновь кидая взгляд на уродливые руки, ведь они точно не соответствуют великолепному в отличие от неизменившихся лица и тела. — Почему шабаш ведьм был допущен ко Дню дурака? Так ещё и к выступлению на сцене! — Потому что я так захотела, — она не подбирает каких-либо оправданий, усаживаясь в кресло у столика. — С чего это я должна перед тобой объяснятся, судья Скарамуш? Я что, нарушила закон и рискую попасть на эшафот? — ехидно улыбается. — Ничего подобного. Так что сгинь, пока я на тебя весь свой гнев не обрушила и не выгнала с позором на глазах у Замарашек, — машет алыми подобиями пальцев в сторону двери и вновь оборачивается к окну. Как странно, вчера был ужасный дождь, а сегодняшний ещё хуже; кажется, приближается буря. — Уважение. Ты его рискуешь потерять, Синьора, — Скарамуш подобен змею - крадётся до самого кресла, на спинку которого укладывает руку и наклоняется к уху сидящей императрицы, чтобы она услышала его шёпот, сочащийся ядом: — Ты объявляешь об охоте на ведьм и колдунов. Народ видит, как головы этих тварей летят одна за другой. Он понимает, маги - твои враги, достойные либо умереть у всех на глазах, либо пришибленно выживать уже без этих Глаз Богов. И дальше что? Две суки с элементальными силами устраивают настоящий концерт, выставляют верховного судью на посмещище и крадут товар у всех на глазах. И видно, как они потом спокойно собирают себе вещички и уходят по своим крысиным норам мимо рыцарей, потому что их не могут арестовать. И что же подумает обычная свинья, называющая себя человеком? — переходит на рычание, пока императрица словно бездумно смотрит в окно. — А подумает вот что, дорогая Розалина: «Если они могут вот так насмехаться над властью... Чем я хуже? Я вижу своими мерзкими маленькими глазками то, что рыцари просто разводят руками на это. Тогда... я могу найти недочёт в императорском слове и прикрыть им свои деяния?». — А твои речи, как и всегда, ни с чем не сравнимы, — Лоефальтер выдерживает недолгую паузу. — Хотя... — мерзкие пальцы вдруг хватают Скарамуша за лицо, обжигая холодом нечеловеческих рук и впиваясь ногтями, сросшимися с мышцами, в скулы. — Они подобны всей той грязи, что гордо именует себя жителем Снежной - бесполезны и глупы, — улыбается, нажимая на челюсти более ощутимо и так, что судья шипит от боли и омерзения из-за этих прикосновений. — Чья бы псина лаяла, — но Скарамуш не отступает. — Нужно всё вернуть на свои места. Избавиться от ведьм, пока не стало поздно. — Нет, — сердится Синьора, с неким презрением отпуская лицо судьи да так, что он делает шаг назад, ощущая, как тошнота подкатывает к горлу. — Согласись, судья Скарамуш, — она встаёт с кресла и походкой от бедра направляется к огромному окну. — Люди стали унылее, чем раньше, ведь многие из них до сих пор оплакивают своих жалких Архонтов. Депрессия прижилась практически в каждом доме, уровень бедности подскочил в несколько раз, что уж говорить о смертности, даже не учитывая охоту, — она с усмешкой кидает взгляд через плечо на едва ли понимающего её Сказителя. — В конце-концов это приведёт к тому, что они начнут возмущаться в открытую, позабыв о страхе. Поэтому было позволено открыть как можно больше ночных баров и прочие клоповники. Поэтому устраиваются яркие гуляния. Поэтому ведьмам было позволено устроить выступление, потому что их магия завораживает и... опьяняет, — разворачивается с таким выражением лица, словно ей известно, что сам Сказитель иногда не мог оторвать своих глаз. — Во-первых, народ бы понял, что и маги подчинились власти, раз уж вышли на площадь. Во-вторых, они, как и другие убогие развлечения, отвлекают от всего... мерзкого. И для вашей императрицы необходимо, чтобы внимание было сосредоточено на этом, а не на ней.       Скарамуш изгибает брови в очаровательном, как думает Синьора, недоумении, хотя его взгляд сравним со взором одурманенного бесами. — Но... — уже хочет вновь возразить, как его вдруг перебивают звоном каблука об пол: — Довольно, товарищ верховный судья! — в её тоне не скользит прежнее ехидство. Теперь одна строгость, присущая идеальному правителю огромной страной.       Голубые глаза императрицы сверкают при мраке, созданным набежавшими тучами, которых с невероятной скоростью нагнал сильный ветер. Она вновь раздражена из-за поведения Сказителя. И он уверен, если продолжит, понесёт сразу несколько наказаний: его отстранят от обязанностей судьи и при этом в вечерней молитве доложат об его развинченности, ведь только так Царица может узнать о том, что происходит в Снежной. — И что же... Пусть эти твари с Глазами Богов продолжают свершать то, что им вздумается? — Докажи причастность шабаша к этому инциденту. Тогда я выслушаю тебя и самолично отправлю рыцарей вырезать их беспокойные души.       Сказитель верит её слову, но едва сдерживает свою злость, когда надевает шляпу и выходит из спальни императрицы, предварительно поклонившись. За дверью его ожидают два внешне похожих и одновременно разных человека: личный слуга Розалины I и казначей Снежной в лице Тартальи, ранее известного среди Предвестников как Чайльд. Ещё один раздражитель, с которым Сказитель даже здороваться не хочет, поэтому проходит мимо, думая, как не опрокинуть одну из мраморных статуи по пути к выходу из дворца. А Тарталья направляется прямиком за ним, прощаясь со слугой весьма дружественно: — Удачного рабочего дня, Тома!       Скарамуш старательно игнорирует увязавшийся за ним рыжий хвост, что хитро улыбается, стараясь сравняться с шагом, но уже по привычке совершает длинные выпады ногой, потому что Сказитель ниже всех Предвестников, а, значит, у него и ноги короче.       И Тарталья один из тех, кто до сих пор осмеливается шутить про разницу в росте. — Ну что, товарищ судья, снова затеяли спор с Её Величеством? — наклоняется, чтобы лицезреть, как под шляпой Сказитель кидает явно не добродушный взгляд на улыбающееся лицо увязавшегося.       Чайльд тогда и сейчас - совершенно разные люди, пусть это и невозможно определить сразу. Ранее его сложно было воспринимать всерьёз, пусть он и мог похвастаться среди Предвестников не только тем, что самый юный из них, но и своими боевыми способностями, ведь владеет практически любым видом оружия, так что чувствует себя в битве практически неуязвимым. Тарталье, настоящее имя которого, как и у множество из приближённых Царицы, неизвестно до сих пор, присущи несуразность и добродушие, которые удивительным образом сочетались со строгостью к подчинённым и с безжалостностью к противникам. Но это было несколько лет назад. До тех пор, пока не пришло известие, что безгранично им любимый младший брат был убит Мораксом, одним из Архонтов. После этого Чайльд переменился, брал как можно больше поручений от Царицы и просил лично отобрать у Моракса его Сердце. Он преклоняет перед ней колено до сих пор, бесконечно благодаря за то, что в тяжёлой битве она одолела Гео Архонта.       Теперь, когда его назначили графом и казначеем, а его семья обзавелась богатой землёй, Тарталья практически не вылезает из дворца, до поздних ночей перебирая пергаменты и исполняя свой долг. В свободные минуты, как сейчас, он любит пройтись по комнатам и послушать дворцовые сплетни, хотя раньше не переваривал злословие.       И сейчас он вышел на новую охоту, а его целью на этот раз стал визит верховного судьи к императрице. — Не твоё дело, потому что там не про деньги шли речи, — фырчит Сказитель, но казначей всё равно идёт рядом с ним, будто провожает до выхода. — Что-то явно беспокоит твоё маленькое сердце, пышущее справедливостью и верностью. Ты можешь со мной поделиться, уже столько лет коллеги как-никак!       Нет, сердце Скарамуша горит в пламени ярости, потому что его злит сама Розалина I. То, что она придумала себе глупый сценарий, будто ей приходится встречать каждый день эти немытые тупые рожи, а не судье. С чего такая уверенность, что все подумают, будто маги преклонили перед ней колено? Наоборот, народ воспримет это как признание их элементальной силы. И тогда уже начнутся поиски новых Глаз Богов, ведь, вероятно, сама Селестия начнёт их посылать, раз уж императрица узаконила существование магии. За этим последует настоящая революция, а ей никто не сможет оказать должное сопротивление, потому что даже Предвестники отказались от магических сил.       Или же сам шабаш и его соратники неожиданно нанесут удар. Однако Скарамуш должен держать язык за зубами, ведь за неповиновение последует наказание уже от Крио Архонта.       Но стойте.       Скарамуш тормозит у самых дверей, которые перед ним отворяют лакеи. Ветер чуть не сносит его шляпу, пока Тарталья тормозит и с недоумением смотрит на вдруг улыбнувшегося судью, устремившего взгляд куда-то за горизонт.       Только через молитвы Царица узнает об его "безрассудстве", как выскажется сама Синьора. Значит, не оповещая Её Величество, Скарамуш может...       Тучи озаряются вспышками молний, пока Чайльд вздрагивает от оглушительного грома. Надвигается стихийное бедствие.       Нет. Если Царица назначила Лоефальтер главой, значит, так и надо. И он не смеет куда-либо лезть. — И тебе до скорых встреч, — Тарталья вздыхает, не продолжая путь за Скарамушем, прибавившем темп в шаге, словно перед юным Предвестником в главных дверях стоит непреодолимая преграда. Если он хотя бы сделает шаг наружу, то не сдержится и сорвётся к семье.       Перед Сказителем продрогший до самых косточек Тимми открывает карету, чуть не задыхаясь от тёмной ауры, источаемой телом хозяина.

ххх

      Пока карета верховного судьи направляется к его особняку, Тома получает известие от экономки о том, что горничные подготовили ванну. Поэтому, терпя боль в растоптанных Скарамушем пальцах, он открывает этой же рукой дверь императорской спальни, перед этим получив разрешение войти. — Ваше Величество, ванна готова.       И как же странно, думает Тома, что в некоторые дни Розалина I принимает аж две водные процедуры утром. И одну - в ванной комнате, а другую в том помещении, к которому доступ для Томы, не только как для личного слуги, но и для управляющего хозяйством, закрыт. Одна лишь экономка и две горничные имеют туда доступ - ключ, который не может при себе иметь даже дворецкий, что несёт ответственность за вход ко всем комнатам дворца. — О, прекрасно, — Лоефальтер улыбается, вновь ужасая Тому своими руками, что с невероятным изяществом ставят уже пустую чашку из-под чая на блюдечко.       Слуга следует за ней по длинным коридорам, спускаясь ко второму этажу и направляясь к данной комнате, пока им кланяются горничные, занимающиеся чисткой различных произведений искусства - картин и статуэток с вазами. — Ваше Величество, всё сделано так, как Вы и просили, — экономка, стоящая у двери той самой ванны, тоже совершает поклон, пока Тома невольно бросает взгляд на беловолосую девушку, сметающую с рамки картины пыль в конце коридора. Его сердце содрогается болью. — Тома, жди меня здесь. — Да, Ваше Великолепие.       Розалина I вместе с экономкой скрывается за дверью погружённого в черноту помещения. Тома прислушивается к звукам из-за стены загадочной комнаты, но не слышит ровным счётом ничего. Он оглядывается по сторонам и направляется к горничной с белой косой, которая, услышав шаги, оборачивается и тут же кланяется. — Госпожа, прошу... — лицо Томы искажается в страдании. Ему неприятно наблюдать за тем, как Камисато Аяка кланяется ему, хотя ещё несколько лет назад это он готов был падать в её ноги. — Вы, господин Тома, личный слуга императрицы. По-другому я не могу, — Аяка слабо улыбается. — Я рада, что хотя бы у тебя всё хорошо, что уж говорить о моём брате... — Я не менее несчастен, госпожа. — Хватит, нас услышат, — просит Камисато - некогда наследница одного из могущественных кланов павшей Инадзумы. Над ней после Божественной войны сжалились, в отличие от её старшего брата, Аято, и отправили к Замарашкам - горничным, выполняющим самую грязную работу по дворцу.       Тома устал терпеть такое отношение к Аяке, отрекнувшейся от Крио Глаза Бога, а после опустившей руки из-за смерти Аято. Сейчас она стоит перед Томой лишь из-за того, что брат просил ни в коем случае не давать себе погибнуть. — Я чувствую, госпожа, что грядёт светлое будущее. Не только для нас, но и для тех, кто был вынужден сдаться Снежной, — Тома оглядывается на загадочную комнату.       А в ней императрица сама скидывает с себя одежды, с предвкушением смотря на огромную позолоченную ванную, встроенную в пол. По её углам стоят мраморные женщины, с кувшинов которых стекает подобие вина.       Нет, императрице прекрасно известно, чем наполняется ванна, потому что от неё исходит запах такой же яркий, как на эшафоте. Но здесь он более сладкий и манящий, ведь эта кровь имеет особенные свойства. — Прекрасно, — она погружается в сосуд, пышущий алым закатом, более смело, чем в первый раз. Откидывает голову на мягкое изголовье, прикрывая глаза, пока экономка бесстрастно наблюдает за тем, как императорские руки буквально сливаются с жидкостью. Они медленно скользят по шее, оставляя багровые следы, что устрашающими кляксами переходят на лицо - кровью буквально умываются. — Подвал опустел, Ваше Величество, — подаёт голос экономка. — Если не предпринять что-либо, это последняя ванна. — Тогда напомни потом, что Томе нужно приказать нанять новых горничных. — Слушаюсь, Ваше Великолепие, — отзывается так, как наказала сама императрица, по подбородок погружающаяся в кровавое озеро.

ххх

— Это бесполезно, Лиза и Венти, — Мона удручённо машет головой, слыша, как стонут от ветра дома, и как злятся небеса, вновь и вновь ослепляя всех молниями. Розария наверняка устала от компании Мегистус, ведь ведьма все три часа после плохого сна выпрашивает у монашки, чтобы она проверила обстановку снаружи. Прислужница храма два раза обходила весь собор на улице и приходила с плохим известием: стража буквально окружила здание и не уходит даже из-за риска того, что ветер швырнёт в них что-нибудь тяжёлое, а в голову ударит молния.       Это наверняка верховный судья наказал не уходить, пока Мона не выглянет. — Так не может долго продолжаться. Тебе ведь известно, что собор - не гостиница или таверна, здесь нельзя проводить две ночи подряд, — Розария подходит к огромной скамье, на которой уселась Мегистус. В это утро в главном зале, куда приходят прочитать молитву Царице, настолько темно, что сёстры зажгли свечи, создавая особую атмосферу. Благодаря множеству огоньков и запаху воска Мона вспоминает о шабаше и о том, как Кли с Ёимией обожают зажигать фитильки и освещать всё вокруг.       Лунная ворожея скучает по своим друзьям, расставание с которыми, оказывается, мучительнее, чем она представляла. — Я знаю, — кивает Мона. — Если я обнаружу тебя тут на следующей утренней службе - вышвырну за двери, — Розария говорит спокойно, но по её уставшему взору ясно: она сама не хочет этого, однако выбора у неё нет. Мегистус ощущает, что сестра боится в открытую выразить понимание, ведь даже в соборе есть уши, поэтому говорит в ответ: — Спасибо, сестра Розария. — Больше не называй меня так, — и та уходит выполнять свои обязанности, иначе остальные монашки вновь начнут на неё жаловаться.       Мегистус устремляет свой взор вперёд, где у клироса пусто, пока на скамейках пытаются прогреться бездомные, попавшие под сильный дождь с ветром. Мона погружается в раздумья, пытаясь предпринять решение по поводу побега. Если в такую погоду стоит стража, то и ночью они не разойдутся по домам. И если ведьма не выберется отсюда этой ночью, её буквально передадут в суд, а там и до эшафота рукой подать.       Лунная ворожея настолько старается не поддаваться панике, что не замечает, как проходит час, а двери отворяются, через которые входит небольшое количество людей. Поэтому Мегистус, сняв шляпу, уходит за колонну, в самую темень зала, и выглядывает из-за неё. На клирос встал священник, а за его спиной - три монашки, среди которых виднеется Розария. Раскрыв священные письмена, главный из священнослужителей начинает читать молитву. Прихожане складывают ладони вместе, закрывая глаза и прислушиваясь к вступающему в это действие органу, пока голоса юных дев озаряют собор невероятным пением, что заставляет пламени свеч содрогнуться, а грому утихнуть. Будто сами небеса заворожились песнопением.       Мона не может оторвать глаз от данного зрелища, пока всё внутри дрожит от эха голосов священнослужителей. Она помнит Мондштадтскую церковь, где тоже служила Розария, ведь там всё было также волшебно в такие моменты. Сейчас Мона жалеет, что редко заходила на молитвы, потому что собор Барбатоса был разрушен после Божественной войны.       И когда священник произносит имя Крио Архонта, Мегистус зажмуривается, сразу ощущая отвращение к этой атмосфере. В молитвах восхваляется убийца, разрушившая миллионы жизней. Для Моны весь этот ужас и земляки, поставившие в своих домах иконы с Царицей, кажутся одним кошмаром, от которого она и остальные из шабаша не могут проснуться уже два года.       Поэтому Мегистус, не желающая слушать повиновение Царице дальше, оглядывается назад и видит уже знакомую дверь с лестницей, ведущей на верхние этажи. Там она и скрывается, едва перебирая ногами и спотыкаясь на уходящих спиралью ввысь ступеньках. В глазах уже всё плывёт от желания поспать ещё хотя бы часик, но если Мона погрузится в дрёму сейчас, то есть риск, что она не проснётся до следующего утра, в которое её дожидается казнь.       Лунная ворожея поднимается всё выше и выше, к самым чердакам собора, надеясь, что там её точно никто не увидит. И в итоге она выходит на самом последнем этаже и видит недлинный коридор, в конце которого ещё лестница. Поднимается по ней и ахает в восхищении, когда молния вновь озаряет комнату, под просторным потолком которой висят колокола разных размеров. Их купола бросают на пол огромные тени, от которых медленно шагающая Мегистус не может оторвать глаз.       Вот эти красавцы своим звоном пробуждают город и сообщают о начавшейся службе. Их мелодии, даже если повторяются, всегда заставляют Мону отбросить все дела и насладиться трезвоном.       Мегистус шагает далее, понимая по полупустому ящику с фруктами и небольшому мешку с хлебом, что здесь кто-то живёт. Она натыкается на сугробы из древесных стружек, происхождение которых неизвестно до тех пор, пока не видит обеденный стол, обставленный множеством шедевров из дерева. Мона не рискует прикоснуться хоть к одному творению, поэтому наклоняется, чтобы разглядеть поближе маленьких человечков - очевидно, обычных горожан. Среди них виднеется сама сестра Розария, которую Мегистус узнаёт по своеобразной причёске вишнёвого цвета, священник, а рядом с ним находится шкатулка с вырезанными чудаковатыми животными на деревянных боках.       На другой половине стола Мона видит знакомую тёмную карету, на которой точно разъезжала бы сама Смерть, но нет, эта коляска принадлежит верховному судье. Фигурка самого Скарамуша стоит рядом и раскрашена она по-особенному аккуратно, в отличие от остальных.       Тот, кто живёт здесь, наверняка на стороне этого садиста, поэтому Моне стоит как можно быстрее уйти отсюда.       Она разворачивается на пятках, уже хочет рвануть вперёд, как видит повидавшую всякое ширму, из-за которой торчит человеческая нога. Мегистус тут же тормозит и складывает пальцы рук вместе, заламывая их и чувствуя, как совесть её уже грызёт, хотя она не успела даже на этаж ниже спуститься.       А если этому человеку плохо? Вдруг он вовсе не творец деревянных куколок? Тогда почему она должна бросать его?       Ведьма замечает размазанный след крови.       Мона быстро направляется к ширме, за которой обнаруживается не только человек без сознания, но и неприметного вида кровать - обычное покрывало на куче сена. Однако разглядывать подобие ложа Мона не решается, потому что видит, как под незнакомцем, лежащем на животе, уже высохла алая лужа. — Вы в сознании? — она тут же падает рядом прямо на колени, и переворачивает человека на спину, ужасаясь тому, что белое лицо покрыто множеством свежих гематом. Задирает чёрную рубаху, видя ещё больше синяков и понимая, что его явно пинали ногами. В боку глубокая царапина, которая до сих пор испускает кровь. Мертвенно-белая кожа контрастирует с небрежно постриженными волосами, коих цвет подстать болотам Сумеру. По плечу вьётся нефритовый узор.       Мона прикладывается ухом к крепкой груди и слышит слабый стук сердца, пока грудная клетка расширяется благодаря едва ощутимым вдохам. Жив. — Барбара, надеюсь, я получила от тебя достаточно знаний, — от нарастающей паники Мегистус начинает говорить вслух, пока вновь разминает пальцы и сосредоточено смотрит на ладони. Едва слушаясь уставшую ведьму, вода собирается будто мягкой подушкой в каждой из ладошек. Мона бормочет заклинание, прикладывая огромные капли к царапине, стараясь не сбиться, что у неё прекрасно получается, потому что вода, наделяемая лечебными свойствами, постепенно впитывается в царапину, затягивая её миллиметр за миллиметром.       Незнакомец вдруг чуть вскрикивает, хмурит тёмные брови и приоткрывает глаза. Он постепенно приходит в сознание из-за новой волны боли. — Подожди немного, — между странными словами произносит ведьма в шляпе.       Обладатель нефритовых рисунков на руке вытягивает шею, чтобы посмотреть на живот - очаг всей его боли в данный момент. Он видит сверкающую жидкость, обвивающую женские пальцы, вслушивается в слова и понимает, что не может разобрать их не из-за возможного сотрясения.       Ведьма читает какое-то страшное заклинание! — С-Стой! — хрип режет его глотку, пока руки упираются в пол, чтобы помочь встать. — Нет, не дёргайся! — прерывается на произнесении проклятья незваная гостья. Нефрит на коже вспыхивает, после чего незнакомец садится, замахиваясь рукой. Вода из ладоней Моны льётся на пол для того, чтобы она перехватила чужое запястье и с ужасом посмотрела в золото глаз, где тонкие зрачки с животным страхом смотрят в ответ. — Я пытаюсь помо... — она прерывается, не замечая, как вторая рука летит с другой стороны, ударяя по лицу так, что Мегистус швыряет в стену.       Удар об поверхность проходится чётко по макушке.       Мона совершает то, чего боялась: она внезапно погружается в небытие.