сжечь ведьму

О, Царица, Ты знаешь, я твой верный раб, И дух мой шёл по праведной тропе. О, Царица, Я не был низок, не был слаб, Подобен не был суетной толпе.

      Жалкие подобия людей, посмевшие пойти против закона - главное развлечение Скарамуша после победы в войне. Он упивается их отчаянием и надеждами перед тем, как объявить смертный приговор, ведь любой, кто посмеет пойти против императрицы Розалины I, следующей зову Царицы, достоин умереть в муках и на глазах у всего населения. Чтобы каждый знал о важности подчинения закону и слову любого Предвестника Фатуи.       В нынешней работе Скарамуша прекрасно практически всё.       Он беспрекословно подчиняется Царице, ставя её выше императрицы, и вершит волю своего Архонта, отправляя грешников на эшафот или в пропитанное сыростью узилище. Предвестник с едва скрываемым наслаждением созерцает животный страх в очах виновных, чьи головы потом катятся по помосту, и то, как наблюдающий за их смертью народ, осознаёт неизбежность наказания. Именно поэтому каждому жителю Снежной ничего не остаётся, кроме как внимать законам и указам, и обещать в молитвах уже самой Царице то, что до них не дойдёт обвинение судьи Скарамуша. Они не позволят себе согрешить.       Но есть и нечто отвратное в обязанностях верховного судьи.       Скарамуш обязан преклонять колено не только перед Царицей, но и назначенной ею императрицей Розалиной I, ранее известной как Синьора - Предвестник Фатуи номер Восемь. Монархиня считает, что Скарамуш является единственным из всех её приближённых, кто должен связывать её с народом, а это значит, что и посещать различные массовые гуляния, мелькая в поле зрения простого люда.       К примеру, сегодняшний День дурака.       Зловония немытых тел обывателей становятся особенно непереносимыми, потому что в праздники из домов выходят даже больные, которым положен либо постельный режим, либо ожидание последнего дня в яме с тушами тех, кого загубила страшная болезнь. Среди этого смрада едва различим душок рыбы, стоящей в палатке по соседству с бубликами, только вытащенных из печи, и карамельными петушками. Гирлянды хлебобулочных изделий повсюду - на балках прилавков, на кривых шеях изголодавших торговок, в редких зубах шныряющих между прохожими детишек. Но эти сорванцы тут же замирают и расходятся в стороны, когда слышат звон свежих подков поджарых чёрных жеребцов. Те несут за собой карету, сравнимую не то с прекрасным тёмным цветком, не то с бронёй личного рыцаря императрицы: в ней прекрасно сочетаются изящество и устрашающее величие, присущие владельцу этой коляски. Сам закрытый экипаж сопровождают на белых лошадях капитаны кавалерии и отряда мечников - Кэйа Альберих и Джинн Гуннхильдр.       Из-за тёмной шторки, которую отодвигают в сторону лёгким движением руки, облачённой в перчатку без пальцев, выглядывает пара синих глаз. Тогда, когда карета минует клетки с Диковинными - людьми, что не смогли вовремя найти себе место и стали товаром. Для чего их покупают зажиточные - никому из торгашей неинтересно.       На День дураков такого товара по-особенному много, ведь дворяне любят приобретать их лишь для того, чтобы подкинуть опьянённого весельем народу живую забаву для свершения любой их прихоти. Если Диковинный после этого выживает, ему удаётся сбежать. И какая судьба его поджидает - одной Царице известно. — Почему он спит? — кричит один из мальчишек, заинтересованный каким-то человеком в клетке, которого пассажир кареты не может разглядеть из-за спин, облепленных дырявой и покрытой различными пятнами одеждой. — Он был найден в таком состоянии, но я уверен, что самый благородный и изобретательный из моих покупателей найдёт этому прелестнику применение! — продавец только лишь повышает любопытство малыша, пока его клетку окружило самое большое количество заинтересованных и не боящихся солнца, что не щадит сегодня никого.       Кони несут карету дальше, к самому центру огромной площади, выложенной камнями, на которых бесчисленными рядами расставлены палатки. Весь базар тянется до самой сцены, расположенной прямо перед собором, и за ней цветными огромными пятнами стоят шатры, где прячутся ходулисты в длинных штанах с оборками и пышными жабо, а вместе с ними и различные актёры, веселящие жадных до развлечений граждан.       Наконец, коляска тормозит, когда кучер тянет за поводья. Альберих спрыгивает с лошади, пока Джинн указывает остальным из стражи на то, чтобы они расчистили дальнейший путь от толпы, скопившейся у единственной и до сих пор пустующей сцены. Кэйа подходит к дверке кареты, которую отворяет совсем юный камердинер, что до этого держался на запятках. — Господин Скарамуш, Ваше ложе готово, — Кэйа с таким объявлением кланяется, кладя руку на грудь и якобы проявляя искреннее желание служить. — Как долго мне ждать представления? — верховный судья Снежной спускается на землю, оттряхивая закрытым чёрным веером с красным узором клиновых листьев - единственным упоминанием об Инадзуме сейчас - невидимую пыль со своих плеч, хотя на деле надеется, что вонь горожан не прицепилась к нему. — Предполагаю, что остались считанные минуты, господин верховный судья, — влезает в разговор Джинн, поднимая взор потухших глаз на солнце. — Немедленно принеси виноград ко мне, — Скарамуш раскрывает веер, делая первый взмах к своему белому лицу, и кидая взгляд на камердинера. После медленно ступает в сопровождении Гуннхильдр до предназначенного для него ложа - трона, поставленного на небольшую возвышенность, чтобы видеть сцену, а не спины посетителей праздника.       Мальчишка рассеянно смотрит вслед Предвестнику, после чего Кэйа наклоняется к нему и тихо говорит: — Если что, Тимми, виноград ты можешь взять в ближайшей палатке. Просто скажи, что получаешь его по приказу верховного судьи.       Маленький слуга Скарамуша кивает и убегает, скрываясь в толпе. Альберих тихо вздыхает и идёт туда, где Джинн подаёт главному гостю торжества руку, пока он, обмахиваясь веером и скрываясь при этом под большой шляпой, поднимается к трону. Садится на мягкое седалище и со скучающим видом закидывает одну ногу на другую, находясь под навесом и надеясь, что его голени, не скрываемые шортами, не попадут под солнечные лучи. Оба капитана, облачённые в доспехи, встают по бокам от кресла по стойке смирно. — Где я? Где Люмин?! — кто-то настолько надрывает голос, что его вопль доходит до ушей судьи. Тот морщит свой нос, к которому опускаются кончики бровей - раздражён. И так на слух давят крики горожан, словно они свиньи, попавшие на убой, тут ещё и этот противный плач возник.       Тимми бежит с тарелкой винограда к господину, озирающемуся по сторонам в поисках источника этого рёва. Но его сбивает пронзительный звон.       Грохот колоколов из близстоящего собора объявляет о начале вечерней службы. И вместе с тем о том, что с секунды на секунду начнётся главное представление сегодняшнего дня.       На весь день пустующей сцене вдруг возникает настоящее звёздное небо, кляксами застрявшее в воздухе. Народ ахает не то от ужаса, не то от восторга, когда космические пятна исчезают, лопаясь подобно пузырям, и из осыпающихся на пол мелких звёздочек появляется женский стан.       Мона Мегистус - более известная среди обычного люда как Лунная ворожея - предстала перед жадными взглядами с полупрозрачной фиолетовой тканью на лице, едва прикрывающей розовые уста, растягивающиеся в кокетливой улыбке, и делающей акцент на завлекающих огоньках в паре голубых глаз. Её туловище второй кожей покрывает аметистового цвета корсет с ромбом тёмного нейлона в районе плоского живота, что тянется до аккуратных грудей. Гадалка, подмигивая неясно кому, с первыми звучаниями музыки совершает резкое движение бёдрами, пышность которых не скрывается из-за шаровар из тонкой ткани в цвет корсета. Её руки под звучание флейты, на которой искусно играет юноша в зелёном берете, устремляются к плечам и расстёгивают накидку, едва прикрывающую лопатки. Линии тонких запястий с тканью в изящных пальцах устремляются вверх, пока бёдра под вступление скрипачки с чёрной повязкой на глазе и блондинистыми волосами дёргаются в противоположную сторону.       Ноты вдруг исчезают так же быстро, как появились. Музыканты и сама Мона Мегистус, замерев, будто позволяют насладиться её совершенством, потому что в следующую секунд гадалка пускается в пляс, босиком вступая по дощатой сцене и разнося до ближайших ей зрителей цветочный аромат.       Лунная ворожея пусть и имеет много одежд, всё равно для Скарамуша представляется по-блядски голой. И по её глазам видно - всё так и задумано.       Верховный судья чуть не давится виноградом, когда вспоминает её выход, и вдруг раздражённо выпрашивает: — Кто впустил ведьму на городской праздник?       Кэйа, имеющий похожую со скрипачкой повязку на глазе, недоумённо смотрит на Предвестника, пока Джинн, едва отрывая взгляд от представления, с которого кричат все зрители, быстро отвечает: — Императрица, господин Скарамуш...       Предвестник, ранее именуемый среди врагов Сказителем, стискивает зубы. Розалине I наверняка известно о том, что Скарамуш терпеть не может существование магов среди народа, ведь он даже настаивал на том, чтобы этих потенциальных врагов веры Царицы истребили всех до единого. И сейчас, когда одна из ведьм буквально перед верховным судьёй на открытом пространстве, он не может схватить её и сразу же утащить на эшафот.       Кажется, императрица Снежной подготовила для него настоящее испытание. Но зачем?       Сцена буквально сверкает, потому что с каждым шагом Моны от её ступни звёздное небо рябью покрывает доски. Чернота космоса завораживает и поглощает каждого. Даже сам Скарамуш поддаётся буквально на несколько мгновений этому искушению, и их хватает Мегистус, чтобы вновь раствориться в кляксах и в этот раз появиться прямо перед его носом. Она не ждёт его реакции - мгновенно садится на подлокотник трона и, взмахивая иссиня-чёрными вихрами, бесстрашно обвивает собственной накидкой его шею и тянет к себе. Ныряет под шляпу, чуть ли не сталкиваясь с верховным судьёй носами, пока его лицо вытягивается в потрясении от её наглости. Глупая физиономия Предвестника забавляет горожан, что начинают хохотать, разевая вонючие рты. Но этот смрад Скарамуш не чувствует, потому что в голову бьёт исключительно дух свежих цветов и чего-то более... вкусного и одновременно запретного.       Но он приходит в себя, когда Мона подмигивает и тянет за собственную накидку ближе, но для того, чтобы вдруг сморщится и отодвинуться. Качает головой, смотря на судью как на самого уродливого из монстров, именуемых себя гражданами Снежной. У окружающих уже болят животы от смеха. Даже Кэйа едва сдерживает улыбку, пока Джинн с опаской глядит на своего господина.       Скарамуш впервые чувствует себя униженным. Его рука уже взмывает вверх, чтобы схватить мерзавку за горло и придушить прямо здесь, ломая все косточки тонкой шеи. Но пальцами впивается не в её кожу, а в обивку подлокотника, потому что против слова императрицы пойти он не может.       Мона оставляет Скарамуша в дураках и исчезает, ослепляя звёздами. Возвращается на сцену, где в её руках возникает обод тамбурина, которым она игриво бьёт по своему бедру.       Теперь Предвестник точно не сведёт с неё взгляда. И это не для того, чтобы вкусить её каждый соблазнительный жест, нет. Он подобно зверю начинает выжидать любую её ошибку, любую попытку пойти против закона, чтобы указать капитанам сначала на неё, а затем на эшафот. И вряд ли он покинет эти мерзкие гуляния, пока не увидит, как отрубленная голова ведьмы в мешке отправляется в реку.       Тамбурин попадает в ритм мелодии, ударяя то по ладони обладательницы магии, то по изгибающейся линии бедра. Сама Лунная ворожея словно не танцует, а уже летит. Вихры волос совершают плавные траектории, а вместе с ними грациозно плывут руки, что внезапно начинают бить тамбурином по грязным головам жителей - Мона бежит вдоль края сцены и инструментом выбирает самых уродливых, пока водная стихия возникает над макушками и обрушивается водопадами, не оставляя сухой хотя бы одну волосинку.       Скарамуш злится, но улыбается. Наконец, этих образин хоть кто-то помыл.       Остальные хохочут, с восторгом отбивая ладонями что-то безобразное. Облитые водой присоединяются к овациям, словно удар тамбурином - настоящая отрада для них. Конечно, ведь среди всех жителей Снежной уже давно пошёл слух, что если Лунная ворожея хоть взгляд бросит на тебя в День дурака, то сами звёзды согласятся осчастливить твою персону ровно на год. Именно поэтому из года в год в её шатёр тянулась километровая очередь, а сейчас - какое счастье! - без траты моры можно увидеть Мегистус.       По велению руки ведьмы на сцену взбирается один уродец за другим. С появлением новой хари рядом с красавицей Моной зрители ахают всё с большим ужасом, потому что каким-то чудом ей удаётся найти более безобразного горожанина и столкнуть обратно в толпу предыдущего героя Дня дураков. — Ты великолепен! — Скарамуш впервые слышит голос Моны, вытянувшей из толпы самого омерзительного. Все одобряют выбор, выкрикивая и аплодируя, пока Предвестник поддаётся ужасающей мысли: он не хочет видеть подобных уродов рядом с ведьмой.       Верховный судья от злости то ли на себя, то ли на саму Мегистус сжимает её накидку в руке так, что чуть дырки не оставляет выкрашенными в чёрный ногтями.       Внезапно ведьма исчезает, осыпая уродца звёздами. Музыка затихает, как и недоумевающий народ, но их не заставляют долго ждать, потому что теперь возникает пурпурное облако, из которого плавно выходит более высокая женская фигура. От неё даже до ложа судьи доходит аромат роз, что душит в отличии от цветов Моны. Скарамуш раскрывает веер, отмахиваясь от духа очередной ведьмы. Грудная клетка Джинн же изгибается в попытке вдохнуть благоухание, пока она сама неотрывно смотрит на зеленоглазую ведьму с фиолетовой розой в русой небрежной косе и в платье с глубокими вырезами на пышных бёдрах. — Ты сегодня победил, сладкий, — Лиза Минчи не то змеёй, не то прекрасной девой скользит за большими плечами безымянного. Тот улыбается беззубым ртом, когда она снимает со своей головы аметистового цвета шляпу, что в очередном фиолетовом мареве превращается в колпак шута, разноцветным убожеством упавшим на голову "победителя". Она берёт его за руку, поднимая к ясному небу под восклицания зрителей, не знающих куда смотреть: на очередную прекрасную ведьму или самого уродливого гражданина этого года.       Сейчас наступает самая любимая часть Дня дураков для Скарамуша.       Минчи в менее энергичном танце уходит в сторону и при этом медленно наклоняется, указывая руками на "победителя" и словно нажимая на спусковой крючок: на сцену, каким-то чудом не попадая в саму ведьму, летят гнилые помидоры с фруктами, что ржавыми и даже чёрными ошмётками оседают на уродливом и при этом улыбающемся лице. Тот тихо стонет от боли, но с достоинством терпит, будто этот обряд позволит ему предстать перед самой Царицей и попросить у неё всё, что его жалкой душе угодно. — Мой товар! — судья тут же оборачивается на крик и видит, как в одной из клеток - как раз той, которую до выступления ведьм облепили горожане - исчезают уже знакомые кляксы космоса. — Что происходит? — недоумевает Джинн, пока тот самый торговец в шоке оглядывается и кричит: — Его украли! — Попалась, сука, — под нос шепчет себе Скарамуш, вскакивая с трона и указывая в сторону пустой клетки: — Схватить эту ведьму! — Есть! — в унисон следуют его мановению оба капитана. — Перекройте все выходы с площади, — наказывает всадникам Альберих. — Не оставляйте без внимания ни один переулок! — Обыщите каждого подозреваемого. Найдите Лунную ворожею и похищенного ею Диковинного! Первый отряд отправляется на Север, второй - на Юг, — Джинн отдаёт приказ мечникам, что сразу разбегаются в разные стороны. Внезапно молния озаряет ясное небо, облака в котором словно окрасились в серый - настолько стремительно налетели тучи. Гром до такой степени зычный, что толпа снова кричит, только в этот раз от ужаса.       Гуннхильдр, всем телом чувствуя, что здесь замешена магия, озаряется на сцену, но Лизы и след простыл. Один лишь "победитель" стоит на этом подмостке, расставив руки в стороны и вдыхая последние секунды гадкой славы.       Пышные тучи обрушивают на площадь дождь, стеной закрывающий обзор и усложняющий для стражи поиски. — Схватить ведьму! Только попробуйте упустить преступницу, осмелившуюся пойти против закона на глазах верховного судьи! — кричит Скарамуш и с его словами, каждый звук в которых пропитан остервенением, вновь всех оглушает гром. — Отвали, мелкий! — отпихивает от себя Тимми, подскочившего с зонтом в руке. Скарамуш, не принимая ничью помощь, самостоятельно спускается на землю и поднимает глаза к небу, что минутами ранее было самым ясным за прошедшую неделю.       Горбатая фигура в невзрачной накидке, напоминающей со стороны скорее потрёпанный мешок, чем одежду, с ловкостью кошки скользит между людьми, разбегающимся по домам и перепрыгивающих всё ещё не просыпающихся пьяниц. Она целенаправленно движется к массивным дверям собора.       Старушка с трудом открывает проход в храм, в который заходит не первой и не последней за сегодняшний вечер, ведь некоторые из жителей предпочли скрыться от страшного дождя именно здесь. Они садятся на длинные скамьи, складывая ладони вместе и зачитывая молитву Царице, образ которой украшает все витражи, тянущиеся до высоченных потолков.       Куда не встань, за какую колонну не спрячься - всё равно чувствуешь взор Крио Архонта, пусть её глаза и скрыты тканью, тянущейся от тиары. Та кокошником держит высокую причёску из белых волос, пока губы - единственное, что можно увидеть на лице Царицы - не менее белы. Они едва ли синие, словно Архонт, когда она находилась среди людей и управляла Предвестниками, не покидала объятий жгучей зимы. Одеяния её также величественны: длинное белое платье с синими сапожками на коротком каблучке и шуба со шкурой белоснежного зверя не широко расправленных плечах. Её образ восхищает и ужасает одновременно.       Но у Моны, пробравшейся в собор под видом старушки, он вызывает одно отвращение. Нет, ведьма, направляющаяся к лестнице, куда обычно уходят священнослужители, ненавидит Царицу и всех, кто помог ей прийти к безграничной власти.       Она по закруглённой лесенке поднимается на этаж выше и там, среди свечей, уже снимает с себя накидку, представая не горбатой старухой, а вновь прекрасной девушкой, только в этот раз одетой менее откровенно: штаны всё той же пышной формы, но не прозрачные и украшенные золотыми образами звёзд и месяца в районе голени. В этот раз Лунная ворожея не босиком, а в привычных для себя сапогах.       Поправляя сине-фиолетового цвета обтягивающий вверх без рукавов, Мона с облегчением выдыхает. Нужно дождаться, когда на улице всё стихнет, стража устанет от поисков и ослабит свою бдительность. И тогда уже можно покинуть собор.       Остаётся надеяться на то, что Лиза справится со своей задачей. Мегистус не может сомневаться в Минчи, которая более опытная в сравнении с самой Моной.       Силы на исходе, их стоит сейчас пополнить хотя бы благодаря сну, поэтому звёзды не успевают предупредить о том, что очередная опасность подкралась со спины.       Мону хватают за руку и тут же заламывают её за спину. Мегистус вскрикивает и ощущает, как между лопаток утыкается нечто острое и касается кожи, оголившейся из-за глубокого выреза. Сам верховный судья непонятно каким образом оказался здесь и собственными руками схватил разыскиваемую ведьму. — Попалась, — Скарамуш хищно улыбается, пока Мона применяет тщетные попытки вырваться. Хватка у него до жути сильная. — Попытаешься ударить - я воткну этот кинжал в твоё грязное тело.       Нет, Мона не может умереть таким способом. Поэтому ей и остаётся подчиниться. Она пойдёт за его словом только сейчас, чтобы выжить и вернуться в шабаш.       Мегистус редко видела судью Скарамуша вживую, потому что вместе с остальными обладателями Глаз Бога старается держаться в стороне от центра города. Ей при случайных встречах с его каретой приходилось прятать ведьминскую шляпу и скрываться в толпе. Но даже в такие мимолётные моменты она поняла: Скарамуш один из самых мерзких и жестоких граждан Снежной. Она встречала много ужасных людей, но один его взгляд оттеснил этих моральных уродов и поставил себя на первое место.       Поэтому сегодняшний день - начало грандиозного. — Господин верховный судья, — она сдерживает язвительность. Скарамуш словно чувствует это и более ощутимо давит кончиком кинжала на её кожу. В этот момент дыхание у ведьмы замирает, и она едва шевелит челюстью, чтобы продолжить: — Вы, верно, забыли о том, где находитесь?       Скарамуш кидает взгляды по сторонам так, словно очнулся ото сна и пытается понять своё местоположение. Верно, он шёл за цветочным шлейфом словно ослеплённый, потому что продвигался на ощупь и запинался о ступеньки.       Это всё...       Он невольно пододвигается ближе к тонкой шее, которую мечтал переломать голыми руками буквально пятнадцать минут назад. Делает глубокий вдох и ощущает, как цветы жаром оседают в его животе.       ...ведьминские чары. — Смеешь прикрываться запретами собора Царицы? — до уха замеревшей Моны доносится рык. Она морщится, ощущая, как рука судьи, держащая её, оставляет горячий след ладони. Почему этот гадёныш так близко? — Недалеко от тебя ушла, — Мегистус упускает всякие формальности и тихо ахает, когда пальцы, держащие кинжал, вдруг движутся по рёбрам и проникают под ткань её безрукавки, где касаются линии маленькой груди.       Как же прекрасно, думает Предвестник, чёрные ногти контрастируют с её кожей. — Что ты... — к горлу гадалки подкатывает тошнота. Она чувствовала всем своим нутром, что Скарамуш опасен. Даже сами звёзды будто кричали об этом, рассыпаясь на бесчисленные крупицы. Но Мегистус не подозревала, что судья, борющийся с грешниками, способен опустится до таких грязных вещей.       Это ему подобных нужно истреблять, а не магов, на которых объявлена охота.       Неведомые Моне чары превращают Скарамуша в животное, одержимое запахом её прекрасного тела. — Надеюсь, на тебя обрушится гнев Царицы, — шелестит ведьма, что действует на судью отрезвляюще. Он тут же вынимает пальцы из-под чужой одежды и подносит кинжал к её горлу, задыхаясь от ужаса и надеясь, что Архонт не удостоила его сейчас своим вниманием.       Нет ему прощения за то, что он пошёл на поводу этого отродья, заслуживающего самой грязной смерти. — Это всё твои проделки, ведьма. — Как бы мне не хотелось, я ни за что не воспользуюсь магией в храме, — шикает Мона, стараясь сдержать порыв истерики. Она просто не знает, как выбраться из этого положения. Уже давно бы обратилась в воду, но ходит слух, что пользование Глазом Бога не элемента Крио внутри собора Царицы понесёт за собой ужасные последствия. Мегистус проверять этого не хочет. — Господин верховный судья, побойтесь гнева Царицы и немедленно уберите холодное оружие, — подобный стали голос разносится эхом за спиной Предвестника. Тот медленно убирает руки от Моны, что сразу делает шаг в сторону и ощупывает непострадавшую шею. — Сестра Розария, — злобно щурится Скарамуш. — О чём же ты говоришь? — он разводит руки в стороны, показывая, что не держит кинжал.       Сама Розария, одежды которой различается от одеяний обычных сестёр, бесстрастно смотрит в ответ и явно не верит в его речи. — Эта ведьма - преступница. Я пришёл для того, чтобы задержать её, — продолжает Скарамуш, поправляя шляпу и кидая из-под неё разгневанный взгляд на Мону, не знающую, куда себя деть. — Да, но здесь, в соборе, запрещено насилие в любом его проявлении, — сразу же отвечает сестра. — И это Ваши проблемы, если не успели задержать Лунную ворожею до того, как она попала сюда.       Скарамуш вновь скрипит зубами, ничего не отвечает, потому что явно перейдёт на брань, и уходит обратно к лестнице, откуда бросает взгляд на Мону и молча обещает, что не оставит её в покое. — Сестра Розария, я бесконечно тебе признательна, — Мегистус с благодарностью смотрит на свою спасительницу, когда шаги спускающегося по лестнице человека отдаляются и вконец затихают. Розария же выставляет ладонь вперёд, призывая к молчанию и говоря: — Ты можешь остаться здесь, Мегистус. Но знай, что церковь не всегда сможет укрывать тебя, — и она уходит за одну из дверей, оставляя ведьму одну.       Мона снова выдыхает и уходит к лестнице, но поднимается выше с надеждами, что без проблем найдёт место для ночлега.       И только сейчас она может отблагодарить Царицу, ведь без верности судьи к этому Архонту ведьма вряд ли бы выжила сейчас.       Этой ночью она вряд ли уснёт.

ххх

      Джинн не понимает, что её беспокоит больше: волнение или факт того, что она тревожится явно не из-за сбежавшей преступницы. Что-то другое гложет капитана мечников здесь, в грудной клетке, и щекочет горло так, что она бесконечно долго пробирается пальцами к шее и чешет ту до жуткого покраснения.       Её цель - найти Мону Мегистус, однако в голове образ зрелой ведьмы с фиолетовой розой в волосах. С уст Лизы Минчи, выступающей не сцене, слетело всего несколько слов, но игривые нотки её голоса засели в голове Гуннхильдр.       И всё же, Джинн убеждает себя, что идёт к шатру ведьм для допроса, а не того, чтобы поближе увидеть зеленоглазую колдунью.       Дождь продолжает лить, а гром - беспощадно оглушать. Высокий хвост блондинистых волос Джинн похож на глупо болтающуюся мокрую тряпочку. Сама она ощущает, как скулы сводит от холода, но в лицо вдруг бьёт тёплый воздух, как только она отворяет нужный ей шатёр. Здесь оказываешься словно в родном доме и даже хочется остаться, но от этой мысли избавляется благодаря скрипачке, внезапно оказавшейся прямо перед замёрзшим носом капитана. — Зачем к нам пожаловал рыцарь? — фырчит она, ставя руки в бока. — Капитан отряда мечников - Джинн Гуннхильдр. Я здесь для того, чтобы поговорить с Лизой Минчи, — Джинн отвечает спокойно, потому что и не с такой реакцией ей приходилось сталкиваться. — О, значит, эта красавица ко мне? — сама Лиза появляется откуда-то сбоку, смотря на пришедшую спокойно и с лёгкой улыбкой, будто и не капитан к ней пожаловал. — Фишль, конфетка, будь добра, помоги Венти собрать инструменты, — кивает за ширму, скрывающую за собой всех участников шабаша, наверняка собирающих вещи после прошедшего праздника.       Джинн волнует не то, что она попала к магам, которым императрица вдруг позволила спокойно передвигаться на глазах у людей и рыцарей, а прозвище от ведьмы.       Красавица? Это что, шутка такая?       Джинн хмурится и говорит: — Ваша подруга, Мона Мегистус, обвиняется в краже товара. — Да, мне прекрасно об этом известно, — Лиза примеряет опечаленное выражение лица, но в её глазах чётко читается хитрость. — Никто из нас не ожидал, что Лунная ворожея способна опуститься до такого.       Джинн в ответ хлопает глазами, ожидав услышать явно не это. Она представляла, как Лиза будет вымаливать прикрыть её подругу или же просто-напросто нападёт. — Хотя, если честно, она очень странно вела себя в последнее время, — та будто боится, что друзья её услышат, поэтому наклоняется к уху рыцаря. Джинн от сладкого шёпота дёргается, моментально делая шаг в сторону и вызывая у ведьмы смешок.       Она точно шутит. — То есть Вы хотите сказать, что не принимали участие в похищении? — О, у Вас, красавица-рыцарь, есть доказательства? — теперь Минчи строит удивление, прикрывая прелестные губы ладонью в кружевной перчатке.       Джинн отпугивает от себя лишние мысли. — Я пришла лишь для того, чтобы задать Вам несколько вопросов. — Прекрасно. Я уже, видно, на всё ответила, потому что Вы сами видели: я просто развлекала людей, следовала сценарию номера. А Мона - о, Архонты! - воспользовалась моим доверием и совершила столь гнусный поступок!       Гуннхильдр вновь удивляется, уже более заметно, потому что давно не слышала обращение не к одному Архонту, а нескольким. — Получается, она не скрывается здесь вместе с Диковинным? — наклоняет вбок мокрую голову капитан. — Уж точно нет. А ещё я уверена в том, что Вы явно должны стоять не внутри моего шатра, ведь на каком основании можно провести обыск? Из-за того, что какой-то безумец счёл нас, магов, виноватыми в сегодняшних бедах? — уклоняется от прямого оскорбления верховного судьи. Даже тут находит лазейку.       Джинн понимает, что проигрывает в этом споре, в котором уже задыхается от пьянящего аромата.       Поэтому ей ничего не остаётся, кроме как проститься с ведьмой и покинуть её шатёр, а также стерпеть изучающий взгляд зелёных глаз.       Возвращаясь к лошади, Гуннхильдр устремляет взгляд к небу. Её не отпускает чувство, что это внезапное погодное бедствие - дело рук ведьмы с розой в русых волосах.