Утонет мир в конце июня, а ты ударишься в бега

      — Господин Учиха, рада приветствовать вас. — С издёвкой, внемля исходящему от него запаху феромона, Морико всё же отошла от входной двери одинокого дома, словно отживающего второй свой век. С наигранной официозной улыбкой дева, на полторы головы ниже его, поклонилась.       — Взаимно, госпожа Акаши. — Бархатный тембр голоса был аналогично наигранно-дружелюбным, словно отлетающим от деревянных стен и проникающим прямо вглубь сознания. Одновременно с тем мужчина элегантно вошёл внутрь, сняв шляпу вида Хомбург, подходящую его костюму, а так же оттеняющую коварные своим холодом очи и иссиня-чёрные волосы, прилежно убранные в низкий хвост.       Все мешающие предметы оставлены в прихожей, как и их притворство, сменившиеся неведомым поглощением друг друга не только взглядом.       Хозяйка одетая в голубое, невинное на первый взгляд платье, подчёркивающее каждый изгиб на теле, любезно указала ему на место, куда следовало бы сесть.       Покорно присев на обитый кожей табурет, привычно перекинув ногу на ногу, гость внимательно прошёлся по её телу, изученному не только взглядом когда-то давно. Но стоило лишь мельком увидать укрывшийся меж мягких грудей прозрачный кулон в резной оправе, наполненный алой жидкостью, как едва живой, бесстрастный лик озарила мимолётная удовлетворённая ухмылка. Учиха убедился, что миниатюрная, пленившая его сердце дама сейчас всё помнит.       Хрупкие пылинки вертятся по всей комнате в приглушённом сиянии свеч. При том шёлковые, не доходящие до пола шторы полностью прикрыты, как и резные окна, потому и создают тем самым глубокую интимную обстановку.       — «Демон», слышали данный стих Александра Блока? — Кисти в обеих руках уже начали с упоением накладывать на холст мазки, создавая невнятные образы. Акаши сосредоточена на рисунке, не взирая на клиента, видит каждую деталь его облика по памяти, воссоздавая всю вкрадчивость и высокомерие натуры.       — Изволите процитировать? — Зная это стихотворение наизусть Учиха изначально понял, о чём художница ему сообщила, но услышать это из её уст было бы ещё большим наслаждением.       — Иди, иди за мной — покорной и верною моей рабой. — Убаюкивающий тон расслаблял мужчину, как и прежде. — Я на сверкнувший гребень горный взлечу уверенно с тобой, — на сей раз Морико удостоила его надменным, привычным более для него взором, стоило лишь почувствовать нотки удовлетворённости вокруг гостя, сладостно предавшемуся воспоминанием о том дне, когда они повстречались, но не показывавшему это на гладком лике, украшенным лишь парой мешков под глазами. — Я пронесу тебя над бездной, её бездонностью дразня. Твой будет ужас бесполезный — лишь вдохновением для меня. — Рука двигалась синхронно размеренному темпу стихотворения, от чего сердце билось чаще, вспоминая всё большие подробности былых дней и ночей.       — Думаю для вас главной выноской является лишь один фрагмент. — Спокойно, не отвлекаясь от персоны темновласой девушки, локоны длинных волос которой поблёскивали рыжиной, Итачи ласкал слух хозяйки — прельщающей тональностью, специально для неё. И она заметила, не скрывая наслаждения, сопровождающегося уже более томным дыханием.       — И на горах, в сверканьи белом, на незапятнанном лугу, божественно-прекрасным телом тебя я странно обожгу. — Сменился голос на властный, строгий, околдовывавший, притягивающий ещё больше. По телу Акаши прошлась волна возбуждения, чего мужчина несомненно желал, пробудив некоторые воспоминания.       — Удивительно, что написан он 9 июня, сегодня годовщина, господин. — Копирующий, насколько возможно, ехидный и игривый голос девы заставил его неведомо вздрогнуть, скорее приятно поразившись.       — Ты же неспроста приехал сегодня, Итачи. — Вновь выглянув из-за мольберта, Морико расслабленно улыбнулась, ни сколько от запаха трав, сколько от его нежного, на сей раз взгляда, в котором она из раза в раз утопала, словно погружаясь в сладостную мглу.       Очи мужчины внезапно сменили цвет на бордовый, всепоглощающий и таящий в себе непомерное для человека величие, пристально наблюдая за ней, без толики невинности, лишь страсти, вызванной тоской. Аура его окутывала, словно в паутину, а губы расслабились, расплываясь в гривуазной, неуловимой ухмылке, оголяя клыки.       Аромат пропитавший комнату дурманил обоих, навевая те же желания, что и впервые, словно те триста двадцать лет не проходили вовсе.