Давление

      Влажные губы проходили под челюстью, чуть прищипывая кожу около кадыка. Мягкий язык аккуратно и медленно исследовал ямочку у основания шеи. Острые зубы прикусывали чёрную кожу на правой стороне тела, вызывая приглушённые стоны и дрожь в изгибающемся под ласками теле.       Одной рукой его держали под поясницу, не давая лечь обратно на кровать и отдалиться дальше от безумно жаркого, едва не светящегося торса. Золотые водопады волос скрывали обзор остальной комнаты, когда Итер поднимался над ним в оценке своих действий. Следы от укусов и засосов по всей шее и ключицам.       Безумно расширенные зрачки, потемневшее от похоти золото глаз, светлые ресницы и брови, полуулыбка, не сходящая с губ нечеловечески идеальной формы. Покрасневшие скулы и уши, лоснящаяся от пота кожа на подтянутом, боевом теле. Немного рассыпанных шрамов, белыми тонкими полосками пересекавших выделяющиеся мышцы. Дальше не рассмотреть, в том числе из-за ещё надетых штанов, но бедро, поднятое между его ног, тёрлось о пах, и даже сквозь ткань чувствовалось возбуждение путешественника.       Чистейшее золото. Божественное совершенство. Небесное дитя, снизошедшее до него.       Дайнслейф впервые в жизни чувствовал себя полностью подчинённым: Итер не позволял ему ни подняться, ни отвечать на ласки, единолично занимаясь своим партнёром. С нечеловеческой точностью находил чувствительные точки. Знал, насколько сильно или нежно нужно обходиться с ними. Искренность в его желании обезоруживала Хранителя: он далеко не неопытный девственник, но… Итер настолько другой, что вызывал безумную бурю эмоций, на которые Дайнслейф, как считал он сам, способен не был уже давно.       Путешественник спустился ниже: целовал и вылизывал кожу на груди, прикусывал ореолы сосков или массировал их большими пальцами. Мужчина лишь закидывал голову, прикрывая глаза в блаженстве — и выгибался в спине, чтобы быть как можно ближе к источнику бесконечного и столь желанного удовольствия.       Тяжёлое дыхание прерывалось высокими, протяжными стонами — Хранитель никогда не думал, что мог издавать такие звуки; и каждый подобный стон встречался довольной улыбкой Итера, что в одобрении поглаживал ладонью живот партнёра — от солнечного сплетения до краёв нижнего белья, видневшегося из-под расстёгнутых приспущенных штанов.       Поцелуи горячим потоком прошлись по линии пресса вниз, мягкий язык обвёл пупок, вырвав из Дайнслейфа почти скулёж и заставив заёрзать на месте. Слишком чувственно, слишком обескураживающе, слишком… Настолько «слишком», что ткань исподнего уже болезненно тёрлась о вставший член. И словно в издёвку — Итер, лёжа меж ног Хранителя, очень активно массировал своей грудью пах.       Пальцы легко прошлись по открытым от одежды тазовым косточкам, щекотав и без того сверхчувствительную кожу; поддели ткань и опустили вниз, вырывая из Дайнслейфа стон облегчения. Его гладили по бёдрам, не прикасаясь к подрагивающему члену — лишь примериваясь и оттягивая момент. В груди билось растаявшее сердце, разгоняя порочную канрийскую кровь и не менее порочное желание. Жарко. Мокро.       До неправильного хорошо.       Лицо Итера приблизилось, но не касалось кожи. Лишь горячее дыхание и без того мучило. И, наконец, первый поцелуй, мазнувший по стволу. Второй, уже более отчётливый. Губы прищипнули крайнюю плоть, оттягивая её вниз. Язык, аккуратно лизнувший самый кончик открывшейся головки, захватил каплю смазки, растягивая её в воздухе.       Дайнслейф не выдержал и вскинул бёдра вверх, не желая больше терпеть сладкую, но неумолимо жестокую пытку. Тихий и нежный смех Итера, что руками успокаивающе погладил партнёра по ягодицам, одновременно чуть сжимая их. И наконец, путешественник взял член в горячий рот, обхватив пальцами основание и легко поглаживая мошонку.       Хранителя ветви словно прошило молнией — он изогнулся всем телом, запрокидывая голову назад, застонав в полный голос…       …вскочил на постели, заглатывая воздух ртом, не в силах дышать нормально. Сердце бешено колотилось в районе горла, скомканные мысли роились лишь вокруг возбуждения и ярких картинок сна; и он мог поклясться, что его зрачки сейчас были расширены на максимум. Он проснулся от собственного голоса?.. С минуту посидев на месте, мужчина рискнул расслабиться; и едва ли не сразу эрекция внизу ощутимо потёрлась о мокрое нижнее бельё. Дайнслейф, с видом обречённого страдальца, запустил обе руки в волосы и рухнул обратно на кровать.       Опять.       Уже в неисчислимый раз за эти два месяца.       «А стоит, как в первый!» — пронеслась в голове злобно-раздражённая мысль. Дайн прикусил губу: снова удовлетворяться лишь рукой.       Зацикленность. Безумство. Помешательство. Он не мог подобрать иного слова, пока растирал ладонью смазку по болезненно чувствительному члену. Чёрно-синее проклятие распространилось по почти всей правой стороне тела, включая причинное место. И теперь на лобке и стволе «красовались» чёрные линии, явно не добавляя привлекательности к общему облику.       Перед мысленным взором возник Итер из сна: нежный, мягкий, светлый и, вместе с тем, невероятно властный. Маленький, милый, уже не ребёнок, но ещё не до конца взрослый Итер из реальности резко контрастировал со своей истинной сущностью… Или же то и есть его настоящее внутреннее ощущение? А реально ли вообще «настоящее» Тейвата, если барьер вокруг их мира может настолько влиять на путешественников извне?..       Дайнслейф помотал головой — его мысли снова унесло не туда, в то время как изголодавшийся по близости организм буквально требовал внимания и насыщения. Оставалось лишь надеяться, что в этой гостинице на окраинах Фонтейна достаточно хорошие и звуконепроницаемые стены.       Он закрыл глаза локтем, не желая видеть, насколько сильно его ведёт по отношению к путешественнику. Рваное дыхание, резкие судорожные движения ладони, стоны сквозь сжатые зубы. Хранитель ненавидел это ощущение. Ненавидел своё проклятое — во всех смыслах! — тело, ненавидел холодный воздух вокруг, ненавидел отсутствие отдачи. От истеричных слёз его отделяла лишь воля и нежелание нарушать свой выстроенный, отточенный до идеального облик.       Хотя… Перед кем он его держал? Мальчик ясно дал понять, что примет его любым. Даже слабым и немощным, как в их последнюю встречу.       И эта оговорка Паймон… Могло ли статься так, что Итер и сам чувствовал нечто подобное по отношению к нему? Хранитель зажмурился.       Это похоть.       Это не любовь.       Нельзя.       За что ему снова это мучение? Да ещё по отношению к кому! Грудь сдавило горечью.       …Люмин.       Он до сих пор помнил тот день, несмотря на эрозию, несмотря на прошедшие столетия. Брошенный. Отринутый. Преданный последним дорогим ему человеком в момент наивысшей нужды. Сгоревший дотла на руинах рухнувшей цивилизации и всего его мира. Скитающийся по свету и тьме, не находя себе места. И обречённый никогда не найти… Живой мертвец, отголосок величия, олицетворённая часть Тёмных земель: безветренная, увядшая, потонувшая в скорби, забытая душа, каким-то неведомым чудом до сих пор удерживавшаяся в бренном, слабеющем теле.       Ровно до тех пор, пока нежное солнце по имени Итер не осветило спустя пять сотен лет чёрную выжженную пустошь и не дало жизнь росткам надежды под слоем пыли и пепла.       Дыхание спёрло. Движения стали бессознательно-резкими. Сквозь стиснутые в оскале зубы пробился вымученный стон: тяжёлые, горячие капли спермы чудовищно неестественно смотрелись на сияющей синим чёрной коже. Дайнслейф застыл, поднявшись и сгорбившись, рассматривая липкие пальцы и задумчиво растирая ими пятна на животе, восстанавливая душевное равновесие после эмоционального всплеска.       Эмоции рано или поздно его добьют. Хаос в голове лишь ускорял неизбежное.       Но тем не менее — проклятие мёртвым грузом застыло на теле, не двигалось дальше, что удивляло и давало повод задуматься; раньше с такими пиками возбуждения нервной системы приходила расплата в виде скручивающей душу и тело боли. Что поменялось?..       Холодно. Нужно привести себя в порядок.       Хранитель нетвёрдой походкой направился в уборную. Медленно смыл проточной водой белёсые пятна на чёрной коже. Опёрся руками об умывальный стол.       Дайнслейф стоял перед зеркалом, лицом к лицу с самим собой. Уставший, даже измождённый, с тёмными кругами под всё ещё не погасшими глазами и осунувшимся лицом.       И с чёрными линиями на правой щеке, исходящими от проклятой руки.       Он зло хмыкнул, и впился пальцами в лицо, царапая щеку почти отсутствующими ногтями. Склонился над чашей.       Терял себя. Ненавидел себя.       Почему он ещё не сдался? Почему он всё ещё верил, что Люмин вернётся к нему?       И зачем тогда он использовал её брата?..       Хранитель помотал головой, отдёргивая руку от лица. Его контроль снова на опасной грани от отсутствия. В сознание пробивались иные мысли. Не его. До безнадёжного мрачные, до отчаянного жестокие.       Неужели это и есть та самая грань?       Он смотрел на биение собственного сердца сквозь прозрачную кожу на груди. Вживлённые веточки всё ещё оставались живыми, оплетая сильный физически, но истерзанный метафорически орган. Единственное, что оберегало его от окончательного падения. Проклятая рука коснулась солнечного сплетения, поглаживая пульсирующий нежный свет.       И тут Дайнслейфа прошило осознанием.       Во сне спасительного барьера не было.       Невозможно.       Но подобные сны не подточили бы его волю. Не таким образом.       Что происходит…       Он догадывался, но боялся это озвучить, словно это как-то поменяло бы его судьбу. Только лишь очередное подтверждение того, что и без его слов было очевидно, как ясный день.       Итер.       Всё он. И его безумная способность «очищать», что привлекала грешников и проклятых, как мотыльков на сияющие огни маяка.       Чем ближе к мальчику — тем выше шанс спастись. Чем сильнее и крепче их взаимоотношения — тем сильнее отрыв от предсказанного искусственным небом конца.       Ведь у путешественника не было своего созвездия. Не было выбитой в граните ткани судьбы определённой мирозданием роли. Но в обмен на это — полная свобода воли и выбора.       Дайнслейф склонился над чашей, сжав руками столешницу.       Понимал ли сам юноша, насколько тяжёлый груз он понёс на своих плечах?! Жизни всего Тейвата в его нежных хрупких руках. Истинная сила, сокрытая под печатью. Воистину божество: смертное, пока что слабое, но всё же божество.       Бог, которому Дайнслейф отдаст свою жизнь без малейшего сомнения. За кого отдаст жизнь. Вручит своё будущее, не колеблясь. И, когда придёт время — сгинет в ярком свете, не преданный, не убитый, а благословлённый успокоением, в поисках которого он провёл немыслимые, бесконечные пятьсот лет.       Он снова поднял взгляд на зеркало. Отражение больше не исходилось рябью, показывая лишь то, что существовало в реальности.       Сияющие глаза, что кристально чётко видели дальнейший путь.       Хранитель ветви не сдастся. Не сломается, сколь бы тяжёлым путь ни был.       Осталось недолго.