Не для меня

      Рука Нам Гю дрогнула, прежде чем коснуться дверной ручки. Он прислушался, сердце колотилось в груди, словно бешеная птица, запертая в тесной клетке. Ещё один звонок, настойчивый, нетерпеливый, с оттенком отчаянной мольбы. Сделав глубокий вдох, он приоткрыл дверь. Перед ним, в полумраке вечернего города, освещенного лишь редкими фонарями, стоял Танос. Но не тот Танос, которого он видел несколько часов назад – собранный, в безупречном костюме, излучающий уверенность и спокойствие. Этот Танос был растрёпанным, как после сильного урагана.       Его фиолетовые волосы, обычно аккуратно уложенные, взъерошены и торчали в разные стороны, пиджак смятый, запачканный, галстук ослаблен и болтался, как уставшая змея. Из-под слегка приоткрытого воротника виднелась покрасневшая шея, на лице – следы поспешного умывания, не скрывающие следы слез и усталости. Аромат дорогого парфюма, который всегда окружал Таноса, смешался с резким, удушающим запахом перегара и дешевого сигаретного дыма. Танос выглядел так, будто только что пережил бурю – бурю эмоций, алкоголя и какого-то внутреннего хаоса, оставившего глубокие следы на его обычно безупречном облике. Он пошатывался на ногах, как пьяный матрос после шторма, его движения были неуверенными, неуклюжими, свидетельствующими о сильном опьянении.       Нам Гю отшатнулся, глаза широко раскрылись от изумления. Он не мог поверить своим глазам. Что происходит? Что Танос здесь делает в таком состоянии? Он хотел что-то спросить, но слова застряли в горле, зажатые узлом шока и недоумения. Он инстинктивно отступил назад, готовясь к любому развитию событий, чувствуя как холод страха проникает в его кости.       Танос, не обращая внимания на ошарашенного Нам Гю, просто попытался сделать шаг вперед, пошатываясь, как ива на ветру. Он зацепился ногой за порог, почти упав, но с усилиями восстановил равновесие. Его взгляд был затуманен, не сосредоточен, лицо бледное, с синяками под глазами. Он пробормотал что-то невнятное, похожее на бормотание пьяного человека, потом закашлялся, сильно и надолго. Сбросив пиджак, он бросил его на пол, рядом с ботинками, которые он с трудом снял, почти упав при этом.       Движения его были неловкими, неуверенными, полными координационной неустойчивости.       Нам Гю отступил ещё дальше, его инстинкт самосохранения работал на полную мощность. Он наблюдал за Таносом, как за непредсказуемым животным, не зная, чего от него ожидать.       Танос, с трудом переставляя ноги, медленно пробирался к коридору, словно пьяный слон в посудной лавке. Он сшибал все на своем пути: вазу с цветами, которая с громким звоном разлетелась на куски, стул, на который он споткнулся, почти упав лицом в пол. Нам Гю лишь отступил еще, словно наблюдая за медленной катастрофой, от которой не мог убежать.       Дойдя до комнаты с кроватью, он остановился, тяжело дыша. Он выглядел изможденным, полностью истощенным. Его руки дрожали. С усилиями, с почти нечеловеческой напряженностью, он наклонился и взял Нам Гю за руку. Рука Нам-гю оказалась в холодной, потной хватке. Нам Гю только мог почувствовать, как в его тело проникает часть того отчаяния, которое исходило от Таноса.       Танос, с трудом, медленно, но упорно, начал тащить Нам Гю к кровати. Его движения были неловкими, некоординированными, но полными определенного намерения. Он словно нес драгоценный груз, боясь уронить, боясь нанести урон. Нам Гю позволил себе быть тащимым, он не сопротивлялся, чувствуя какой-то странный, необъяснимый поток эмоций.       Дойдя до кровати, Танос опустил его на матрас, сам рухнув рядом. Они лежали в тишине, окруженные полумраком и тяжелым воздухом пьяного безумия, с запахом разбитой вазы, дешевого вина и горького отчаяния. На улице темнело, вечер плавно перетекал в ночь. Они лежали, в тишине, в объятиях непонимания и невысказанных слов.       Танос резко сел на кровати, резко, будто пружина выстрелила. Его движения были внезапными, резкими, в отличие от его прежней неуклюжей походки. Он схватил Нам Гю за воротник футболки, резко притянув его к себе. Его глаза, обычно выразительные и глубокие, теперь горели неестественным блеском, а дыхание было прерывистым и тяжелым. Он тряс Нам Гю, как трясут мокрую собаку, и кричал, голос его был хриплым, искаженным алкоголем и бушующим эмоциями:       — Быстро! Возьми пакет, пока я тебя не убил!       Нам Гю не понимал. Какой пакет? Он растерялся, испугался. Его глаза метались по комнате, пытаясь найти что-то, что могло бы объяснить этот внезапный приступ ярости. Он пытался что-то сказать, но слова застревали в горле, сдавливаемые страхом. Сердце колотилось, как загнанный зверь.       Танос, не давая Нам Гю и слова сказать, рывком вытащил из кармана пиджака небольшой, замызганный целлофановый пакет. Внутри что-то блестело, переливалось на свету. Он грубо сунул пакет Нам Гю в руки, его пальцы сжимались на запястье Нам-гю с болезненной силой.       — Это… это… никто не должен помнить! Никто! — прорычал Танос, его голос был напряжен до предела. Он снова сжал Нам Гю за воротник, наклонившись к его лицу. Его взгляд был безумным, лишенным всякой логики.       Нам Гю дрожащими руками открыл пакет. Внутри находились таблетки – несколько блестящих, разноцветных таблеток, которые он узнал – это были психоделики, сильные, способные стереть воспоминания, исказить реальность. Он инстинктивно отшатнулся, но Танос крепко держал его, не давая сдвинуться с места.       — Проглоти! — прошипел Танос, наклоняясь еще ближе. Его дыхание коснулось щеки Нам Гю, обдавая его волной перегара и чего-то ещё, чего-то более тревожного, дикого.       Нам Гю, не сопротивляясь больше, подчинившись какой-то странной, необъяснимой силе, сунул несколько таблеток в рот и проглотил, запивая остатками вина из разбитой бутылки.       В тот же момент Танос резко наклонился и прижался губами к губам Нам Гю.       Поцелуй был грубым, жадным, полным отчаяния и какой-то животной страсти. Он целовал его, как будто пытаясь поглотить, растворить в себе, стереть все, что было между ними, и оставить только этот момент, этот безумный, неконтролируемый порыв. В этом поцелуе не было нежности, только жгучая потребность, граничащая с безумием.       Нам Гю застыл, не в силах противостоять этой силе, утопая в вихре эмоций, перемешанных с эффектом только что принятых таблеток. Мир вокруг начал расплываться, терять очертания, растворяясь в этом безумном поцелуе.       Поцелуй был долгим, глубоким, властным – нежным и грубым одновременно. Танос, не отрываясь, прижимал Нам Гю к себе, его тело было напряженно, как туго натянутая струна, вибрирующая от неконтролируемой энергии. Нам Гю, поддавшись действию таблеток и эмоциональному напору Таноса, закрыл глаза, теряясь в водовороте ощущений. Мир вокруг расплывался, звуки приглушались до едва уловимого гула, оставляя лишь ощущение тела Таноса – горячей, потной кожи, его запаха – странной смеси дорогого парфюма, пота и перегара, который теперь казался Нам-гю не отталкивающим, а волнующим, притягательным, как запретный плод. Мысль пронеслась в его голове, затерявшись в нарастающем чувственном хаосе: «Боже, что со мной происходит?».        Страх был смешан с чем-то похожим на странное, завораживающее возбуждение.       Танос резко отстранился, лишь на мгновение, чтобы вдохнуть, его дыхание было тяжелым, прерывистым, словно он только что бежал марафон. Его глаза горели неестественным блеском, в них бушевала буря — смесь страсти, боли, раскаяния и чего-то еще, темного и пугающего, что одновременно притягивало и отталкивало. Он снова наклонился, его поцелуи стали более настойчивыми, более грубыми, более… властными.        — Прости меня, — прошептал он, его голос был хриплым, искаженным алкоголем и бушующим эмоциями. Он кусал губы Нам Гю, прикусывал мочку уха, его дыхание щекотало кожу, вызывая мурашки. — Прости… за все…       — Я… я не могу… дышать… — выдохнул Нам Гю, его голос был едва слышен, заглушенный поцелуями.       Танос отстранился, удерживая Нам Гю за подбородок.       — Ты не должен дышать, — прорычал он, его глаза сверкали. — Ты должен чувствовать… чувствовать меня…       Его руки беспокойно бродили по телу Нам Гю, то лаская, то сжимая с неконтролируемой силой, оставляя синяки и оставляя покраснения на нежной коже.       —Ты… ты принадлежишь мне…       —Нет… отпусти… — прошептал Нам Гю, пытаясь вырваться, но Танос только сильнее прижал его к себе.       —Нет! Ты мой! — Танос снова наклонился, его поцелуи стали более грубыми, более требовательными. —Ты должен забыть… забыть все… остаться со мной…       —Я… не хочу… — Нам Гю пытался сопротивляться, но его тело уже не слушалось, поддаваясь всепоглощающей волне чувств. Таблетки оказывали свое действие, затуманивая разум, усиливая эмоции, стирали границы дозволенного.       Танос зарылся пальцами в волосы Нам Гю.       —Ты будешь моим! Я сделаю так, что ты будешь помнить только меня… только нас… — Его голос был одновременно нежным и властным. — Ты мой… и ты будешь только моим…       В темноте комнаты, под непрекращающимися поцелуями и грубыми ласками, между ними произошло нечто больше, чем просто физическая близость. Это было слияние тел и душ, разрушение границ, погружение в хаос чувств, в который было невозможно не погрузиться. Это был не просто акт страсти, а примирение двух раздавленных душ, попытка залечить глубокие раны, нанесенные друг другу и окружающим миром. Это был крик о помощи, выплеск боли и отчаяния, замаскированный под безумный танец страсти.       Танос не отпускал его, он держал его в своей власти, как заложника, как жертву, как объект своей потребности. Его руки были грубыми, резкими, оставляя следы на коже, но иногда, в редкие мгновения, он ласкал его нежно, как будто пытался извиниться за свою жестокость, за свою настойчивость, за то, что он делает с ним. Но это были лишь краткие мгновения умиротворения, после которых он снова сжимал его, как будто боясь потерять, боясь, что Нам Гю исчезнет, растворится в воздухе. Его поцелуи были смесью нежности и жестокости, ласки и власти, любви и ненависти, раскаяния и страсти.       Ты мой.       Он повторял он снова и снова, как мантру. И Нам Гю, потерянный в этом вихре, не мог уже ничего понять, ничего противопоставить этому натиску. Он просто был, жертва и победитель одновременно, потерянный в лабиринте своих чувств и чувств Таноса.