Чистое сердце

Шаман вдыхал застоявшийся пыльный воздух, сидя в развалку за одним из столиков харчевни. Тень смиренно лежала по правую скрюченную руку, притаившись у соседнего деревянного стула. Вибрации от беготни людей передавались по полу, заставляя фамильяра подрагивать, видоизменяя попеременно свою форму. Полуопустошенный глиняный кувшин плавно покачивался, удерживаемый здоровыми пальцами за сколотое горлышко. Шаман вяло рассматривал снующих перед ним людей, его маслянистый взгляд соскальзывал с пышной груди подавальщицы и перескакивал на усеянную бородавками шею пьянчуги, мычащего что-то себе под нос; потом цеплялся за острые скулы юноши, склонившегося над тарелкой с лапшой; проходил вдоль покачивающихся тощих бедер подростка, воркующего с ухмыляющимся мужчиной, пощипывающим свою жидкую бороду; застревал на бледных губах девицы, беззастенчиво разглядывающей его в ответ. Шаман пригубил остывшее вино и поморщился: там, откуда он был родом, виноград вбирал в себя всю теплоту полуденного солнца, с ярким вскриком гроздья взрывались под босыми ногами топчущих в огромных кадках людей в соломенных шляпах. Иногда перед ним всплывал, словно тлеющий мираж, образ одиноко стоящей поодаль юной красавицы. Она стирала белым платком проступившие бусинки пота со своей шеи, обмахивалась тканью и нежно улыбалась кому-то из звонко поющих работников. А затем видение стиралось, разрывалось алыми всполохами зачинающегося дня. И горестными криками одинокого ребенка, задыхающегося от постепенно окутывающей его темноты. Шаман осушил разом терпкое вино и поставил пустой кувшин перед собой. Подушечками пальцев он пару раз провел по сколу на горлышке, надавил на него и ощутил тупое покалывание. Кожа на его руках за время бесконечных скитаний и бесчеловечных ритуалов приобрела песочный оттенок, покрылась непроходящими язвами и нарывами. Шрамы, что получил шаман на стезе первых ошибочных ритуалов, прожгли его бедра насквозь, и залечить их не мог ни один из ледяных источников. Его сознание поплыло неясной картинкой, выцепляя из прошлого бередящее разум воспоминания о чудовищной силе, вырвавшейся при первом призыве фамильяра. Обрывки видений стягивались ненавистным жгутом в груди шамана: извивающиеся, пышащие неуемной силой дымчатые щупальца сковывали движения юноши, застигнутого врасплох. Они скользили по его коже, стягивая ее, обжигая в местах трения. Юный шаман пытался выкрикивать слова отзыва, но из легких вырывался лишь хрип. Тьма выплескивалась из коробочки с жертвенными дарами, заполоняя пространство заброшенного домика, вбирала в себя разогревающийся воздух, ударялась об установленные по периметру барьеры и возвращалась к корчившемуся телу в ее бессмертных объятиях. Она прильнула к руке юноши, змеей обвила конечность и сжала. Послышался хруст, вопль юноши поглотил поцелуй. Его губ коснулось пламя, обожгло щеки и лишило бровей и ресниц. А затем щупальца заструились по телу вниз, обхватывая живот, прижимая спину и бедра к чему-то, ставшему осязаемым. Юного шамана прошиб пот: кровь отлила от лица и конечностей, заструилась, отзываясь на зов тьмы, книзу. Тьма поглощала кусочками его тело, лакомилась беспомощностью взывающего к ней. Детские пальцы, что таились на дне жертвенной коробочки не могли утолить стремления обладать живой плотью. Щупальца обхватили бедра юноши, стиснули их, огладили и… Вынырнув из темных воспоминаний, шаман мотнул ногой – фамильяр немедленно отозвался, приникнув к оголенной ступне. Перед шаманом стояла та сама, вполне осязаемая девица, что прежде внимательно разглядывала его. - Господин, - язычок показался меж неплотно сомкнутых сероватых губ, облизнулся и спрятался вновь, - желает скрасить свой вечер? Тьма защекотала ногу, отзываясь на предложение. Шаман кивнул подавальщице, и та вернулась с кувшином, окинув недобрым взглядом девушку. - Я тебя уже предупреждала, если еще раз побеспокоишь… - В ваших угрозах нет необходимости, - остановил рвущиеся сквернословия шаман. – Компания столь юной девы меня нисколько не расстраивает. Подавальщица поджала губы и поставила кувшин перед шаманом. Он заметил в ее глазах тень сомнения, но заметив протянутые ей монеты, женщина взяла их и немедленно исчезла. Девица приблизилась сбоку к шаману и села рядом, опершись на ладонь. Она открыто и с вызовом улыбалась ему. От ее кожи исходил аромат слив. Фамильяр коснулся щиколотки девицы, та ойкнула и, будто засмущавшись, слегка провела ладонью по закрытому одеянию на плече шамана. - Уверена, господин, приехал издалека. И у него много интересных историй. А-Лин очень хотелось бы их послушать, если господин не утомлен после пути. Шаман рассматривал тонкую шею девицы, выступающие ключицы. Задержал свой взгляд на мерно вздымающейся груди. И прислушался. Сердце А-Лин билось медленно, практически угасая. Эта девица умирала. От болезни или иной скверны, но она продолжала тянуться к людям. Шаман вспомнил, что для ритуала ему не хватает бедренной кости молодой женщины. Окинул взглядом ее неприкрытые подолом худые лодыжки. И неожиданно ощутил, что внутри девицы есть что-то еще. Что-то, что могло бы стать ему полезным. - Если малышка А-Лин согласится пойти со мной, то я угощу ее тем, что прежде она никогда не пробовала. Девица прильнула плечом к шаману и незаметно поежилась: от сидящего рядом господина веяло утренней прохладой и чем-то едва узнаваемым, но приводящим в трепет. В полумраке комнаты тело А-Лин едва заметно мерцало. Капли в несмелых отголосках свечей переливались глубоким темным рубином, украшая неестественно натянутую кожу девицы. В распластанных по подушке волосах копошились, словно личинки, мелкие извилистые тени. Они вплетались в локоны, подергивали их и сползали на застывшее в агонии лицо. Шаман безучастно наблюдал за действиями фамильяра, приникшего к остывающей плоти. Своими коготками тьма вросла в кожу девицы, медленно потягивала кровь. С улицы раздалось мелодичное женское пение. Неторопливыми шагами шаман приблизился к окну. Возле харчевни, сидя на ступеньках, напевала мотив крупная женщина в белой рубашке. Ее голос был чист, из сильных легких выплескивались слова: «Висит красный фонарь…». Шамана отвлек хлюпающий звук – тьма выплюнула кусок плоти, застрявшей у нее в подобии рта. Фамильяр вытянулся в рост и замер. Кормежка была закончена. Шаман приблизился к телу девицы и взглянул на зияющую рваную рану на ее груди: именно оттуда своей когтистой лапой он и достал ее недоразвитое золотое ядро. Темнота тут же обволокла сияние и поглотила ее, выплюнув на протянутую ладонь сгусток энергии, тут же рассеянной в воздухе. Шаман уже проводил эксперименты по пересадке золотого ядра, отнятого и у более сильных заклинателей. Но ни одно из них не могло справиться с потоком темной даруемой энергии. Именно поэтому шаману и требовалось не тронутое добродетелью нутро юного заклинателя. В зачатки ядра было намного проще посадить семена тьмы, нежели склонить развитое полноценное – на темную сторону. На дне глаз шамана полыхнуло небывалой доселе живостью – он был в предвкушении от скорой встречи с мальчишкой, которому он несколько лет назад вручил этот бессмертный дар. В самом начале шаман желал использовать мальчишку как еще одного слугу, но после он решился на эксперимент – пересадить себе напоенное темнотой золотое ядро. Ведь не зря же он был одним из лучших учеников Баошэнь Санжэнь. Синчэнь цеплялся за ускользающую реальность, расплывающуюся перед ним размытыми пятнами. Деревянный пол, увитый трещинами и темными разводами; утопающий в пустотах потолок. Даочжан попытался опереться на ладони, приподняться над запыленными досками, но тело не слушалось его. Лишь взбудораженная тьма внутри бурлила, цунами подобная. Она отчаянно стремилась к своей половинке, ощущала надвигающуюся опасность и стремилась защитить ее. Синчэнь почувствовал, как золотое ядро медленно угасает, - фамильяр высосал из него не только жизненные силы, но и сделал что-то с его естеством. Будто заронил крупицы разрушения в его заклинательские способности. Неужели и в этом мире мне предстоит умереть в этом проклятом городе? Синчэнь прикрыл глаза и чуть ли не взвыл от бессилия. Сюэ Ян терпеливо дожидался своего шишу, удерживая ладонь у теплого бока котелка. Бульон уже давно перестал булькать, от пламени остались лишь алеющие угольки. Накормленная баобэй посапывала мирно в соседней комнате. Взгляд Чэнмэя казался пустым, но его мысли увлекли его в тот вечер. Вечер, когда он смог коснуться своего шишу, и тот не оттолкнул его. Всего лишь едва осязаемый мазок одних губ, слизнувших винную влагу с других. Удивленные, но не отторгающие его глаза. Улыбка. И полноценный глубокий поцелуй, увлекший их на постель. Ян мог и сейчас ощутить, как под его пальцами бархатилась кожа шишу, как он нещадно ловил его рваные стоны, пока Чэнмэй дрожащими пальцами избавлялся от непослушных завязок на одеянии. Как он укусил за скулу своего шишу и получил легкие шлепок по бедру. Как А-Лун тихо рассмеялся, когда сонная баобэй не дала им завершить начатое. И как Ян ругался на чем свет стоит, пока шишу уводил ворчащую малышку обратно спать. Вернувшись, настрой был утерян, но они пролежали в одной постели до первых солнечных проблесков. И Чэнмэй знал, что это только начало. Но тот вечер был до города И. До того момента, как А-Лун вернулся к своей детской угрюмости и замкнутости. Иногда шишу смотрел на него так затравленно, будто ожидал чего-то ужасного от него. А-Яну становилось жутко от этого взгляда, и он уходил блуждать по улицам. Никогда прежде он не бывал в этом городе, но что-то влекло его к определенным местам: на рынок, где торговец зеленью пытался его обдурить; к дому марионеток тетушки Ло; к невзрачным полуразрушенным воротам, поскрипывающим на ветру. Еще ни разу он не мог заставить себя войти внутрь; что-то останавливало его, давило невидимым грузом. Отчаяние и болезненное ощущение утраты охватывали его, он содрогался всем телом, и тьма стремилась выплеснуться наружу. Но Чэнмэй порабощал ее вновь. Он обещал сдерживаться ради шишу. И сейчас, сидя в одиночестве в комнате, Ян размышлял о своей природе. О том, что было бы с ним, если бы А-Лун тогда не остановился возле копошащейся кучи пыльных и измызганных покрывал. Если бы Чэнмэй не подал свой крик, задыхаясь под тяжестью ткани. Если бы его шишу, найдя его в этом ворохе, поступил бы, как и многие – просто оставил его… Но вместо этого А-Лун стал для него спасителем. Стал тем, кто не прошел мимо. Тем, кто помог ему совладать с природной тьмой. Закрывал глаза на многие проявления его истинной натуры, помог стать лучше. Если бы Ян не повстречал шишу, то разве кто-то другой смог бы принять ребенка с постоянным тяготением к тьме, с его стремлением причинять боль окружающим? Тихонько скрипнула дверь. Чэнмэй вынырнул из своих мыслей и улыбнулся человеку, зашедшему в комнату. - Ты проголодался, шишу? Лже-Синчэнь молчал. Он не успел вырвать язык заклинателя, чтобы обрести способность к речи. Зато он пропитался его недавними воспоминаниями. Фамильяр прошел к кровати и сел, похлопав с собой рядом. Чэнмэй не двигался с места. Его взгляд заострился на бурых пятнах на воротнике одеяния шишу. - Ты поранился? Тьма откликнулась мгновенно на его тревогу, напоила сердце желанием обнять и удерживать в объятиях человека перед ним. Лже-Синчэнь покачал головой и повторил похлопывание рядом с собой. Что-то было не так. Чэнмэй ощущал, что энергия, исходящая от его шишу, изменилась. Стала поверхностной и тягучей. И этот взгляд. Исчезла тяжесть, что появилась с первых дней пребывания в этом городе. Вместо этого глаза перед ним ничего не выражали. Они были абсолютно пустыми. - Где он? Лже-Синчэнь повел головой в сторону, будто прислушиваясь. Ян отступил и спрятал руку у себя за спиной, выуживая из-за пояса тонкий кинжал. - Где мой шишу? Лже-Синчэнь встрепенулся, его рука внезапно отделилась от тела. А-Ян с отвращением понаблюдал, как та превратилась в извивающуюся теневую щупальцу и прильнула к коленям фамильяра. - А ты не глуп, мальчишка. Шаман возник из угла комнаты, словно и был там все время. Он отклонился от брошенного в его сторону клинка и невозмутимо приблизился к Чэнмэю. - Чувствую, ты смог вдоволь пропитаться благословенной тьмой. Результат превзошел мои ожидания. Губы шамана растянулись, фиолетовый кончик язык выполз, слизывая сукровицу. Ян сделал еще один шаг назад. Он не сомневался в своих силах, но что-то было в шамане такое, что настораживало его. Не давало ринуться в бой. - Я уже и так заждался. Шаман повел запястьем. По комнате расплылось бренчание колокольчиков. Фамильяр позади него стряхнул с себя форму Лже-Синчэня и скользнул к Чэнмэю. Но тут же ударился обо что-то. Незримая стена не подпускала его к жертве. Шаман хмыкнул, осмотрев едва заметные узоры на полу, где стоял Ян. - Тот, другой, похоже, знаком не только с техникой Чистого сердца, но и знает, как можно отвадить незваных гостей. Неужели еще один ученик Баошэнь Санжэнь? Это имя было известно А-Яну. Когда-то давно шишу едва не покинул его, решив стать учеником этой Бессмертной, но что-то остановило его. Это не были мольбы и стенания десятилетнего Чэнмэя. Нет, что-то иное. - Где мой шишу? – повторил вопрос Ян. На самом деле Ян тянул лишь время – он знал, что пропитанный травами воздух ослабит их, а ему нужно просто находиться по эту сторону рун. - Жаль только, что такой талант сгинул. Чэнмэй уставился на шамана. Тот не отводил взгляд, и в его глазах не было и капли притворства. - Ты лжешь! Тьма окутала внутренности Яна: пробралась под ребра, захватила печень и желудок, вонзилась в легкие и любовно прижалась к обуреваемому яростью ядру. - Гу незачем врать тебе. Ты стал причиной смерти своего шишу. Если бы в ту ночь ты отказался от сладостей, то так и оставался бы простым мальчишкой. Но жадность всегда губила людей. Фамильяр вернулся к хозяину и накрыл его плечи, словно дорожный плащ. - Замолчи! Глаза Яна помутнели, темные прожилки растянулись вокруг них. Чэнмэй сделал один шаг в сторону шамана. Да, вот так, выйди из своего укрытия Когтистая рука шамана набирала силу, концентрировала энергию, передаваемую напрямую фамильяром. Ему потребуется лишь один точный удар, чтобы вырвать темное ядро, передать его фамильяру для временного поглощения, а уже после он сможет пересадить себе его. Стать настоящим Темным Бессмертным. Уподобиться своему Учителю и заявиться на ее гору. Вернуть себе вырванные ею с корнем воспоминания о своем прошлом. Лишь чудом уцелевшие обрывки из детства шаман лелеял и взращивал внутри стремление обрести все утраченное. Лишь спустившись с горы и отрекшись от Учителя, он узнал о том, как Баошань Санжэнь стирала прошлое каждого своего ученика, дабы создать совершенных светлых заклинателей. Потеря себя самого - вот цена великой силы. - Мальчишка, неужели ты не понимаешь, что всем было бы намного легче, исчезни ты? Никому не пришлось бы умирать, никто бы не страдал из-за твоей неспособности контролировать тьму. Но твоя жадность сгубила всех тех, кто тебя окружал. И вот… Ты остался совершенно один. Ян не смог больше сдерживаться. Несмотря на обещание своему шишу, он позволил тьме заструиться по меридианам, смешиваясь с сохранившейся чистой собственной энергией. Вокруг тела заструились смольные всполохи, Чэнмэй выпростал руку в сторону шамана и перешагнул барьер, что охранял его. Попался! – шаман, в последний раз сконцентрируюсь, направил всю силу к ладони и толкнул ее навстречу разъяренному Яну. Кулон на груди Чэнмэя вспыхнул, ослепив сражающихся. И через мгновение ладонь шамана прошила насквозь тело человека, оказавшегося перед ним. Кровь хлынула на пол и орошила застывшего в немом неверии А-Яна. Перед ним стоял его шишу. - Ты не пострадал? – слова выплеснулись с багровыми сгустками крови. Чэнмэй подхватил оседающее тело А-Луна и не нашелся, что ответить. Вся ярость схлынула с него, осталось ужасающее чувство невозможности повернуть время вспять. Что-то изменить. Из зияющей дыры на груди даочжана кровь вытекала вместе с жизненной энергией. Помещенное мгновенно в фамильяра золотое ядро заклинателя, прошедшее ритуал Чистого сердца, уничтожило тварь. Шаман же смог лишь проклясть свою неосторожность – ему нужно было удостовериться, что фамильяр забрал все силы у этого докучливого заклинателя. - Жертвовать собой ради этого мальчишки? Как опрометчиво. Впрочем, - осклабился шаман, - это ведь ты сделал его таким. Ты отдал его вместо себя моей тьме. Шаман развернулся. Кровь даочжана на его руке запузырилась, проникла под кожу. - Что?.. – шаман коснулся собственного запястья и, произнеся слова, чиркнул по руке, отрезав ее ниже локтя. Плоть плюхнулась о пол и мгновенно растворилась. - Такого просто не может быть. Неужели лао Баожань научила тебя… Последние слова шамана потонули в Жертвенном огне, охватившем его тело. Кожа вздыбилась кровавыми нарывами, кости плавились изнутри. Мгновение – и перед обезумевшим взглядом шамана предстала молодая женщина в тени дерева. Она обмахивалась платком и нежно улыбалась ему, протягивая смуглую раскрытую ладонь. А-Ян проследил, как тело шамана обратилось в пепел, и развернулся вновь к своему А-Луну. - Не смей…Не смей оставлять меня, шишу! Даочжан захлебывался собственной кровью. Вливаемая в его нутро энергия рассеивалась, не находя ядра. Тьма, что прежде окутывала нутро, рассеивалась вместе с вырванным естеством заклинателя. Синчэнь рвано дышал, но наслаждался мгновениями ощущения прежнего «я». - Шишу, - перед тускнеющим взором даочжана возникало лицо, что льнуло к его собственному. Слезы горячили остывающую кожу. Дыхание опаляло щеки и лоб. - Не плачь, ты справишься, - хотелось успокоить Чэнмэя, но сил у даочжана уже не оставалось. …и вскоре мир для Синчэня погрузился в темноту.