Загадка Эго

***

      … Танат крайне рад видеть Иккинга в своём погребе, всё-таки прошла неделя. Маска сразу же приступает к делу: говорит какое-то заклинание на другом языке, и около светоча появляется позолоченная дверь со странным чёрным символом: то ли пешки, то ли вазы особой формы. — А что это за знак такой? — уточняет Иккинг, приготовясь писать объяснение в блокнот. — Приглядись повнимательнее, и поймёшь.       Иккинг щурит глаза, подходит ближе, потом делает шаг назад, рассматривает дверь с разных ракурсов. Спустя минуту, вдруг удивлённо ахает, догадавшись. Чёрный символ не что иное, как… расстояние между лицами. Вот нос, вот губы человеческих лиц, а то, что между ними — лишь задний план. — «Гештальт» с немецкого означает «фигура, образ», — напоминает Танат, пока Иккинг набрасывает рисунок в линованный листик походного блокнота, — так и тут: думаешь, что ваза, а потом, закончив осмотр, понимаешь всю суть. — Рыбьеног очень хорошо знает теорию гештальтпсихологии, Водейло его всегда ставит в пример, — мило улыбается Хэддок, потом заметно грустнеет, — но даже у него есть проблемы… — Их не так много, как тебе кажется, — маска спешит уверить и успокоить психонавта, — Просто они глубоко сидят. — Там, где им и положено, — кивает Иккинг, — Их никогда не бывает снаружи. — Говоришь так, словно изучил теорию сам, причём давно, — с одобрением воркует Танат, широко улыбаясь. — Не особо. Со времён рецидива посттравматики, — вздыхает с лёгкой грустью юноша, чуть молчит, но после переключается на насущное, — Откроешь дверь? — Так дёргай, у тебя же руки есть.       Дверь оказалась тяжёлой, Иккинг еле-еле смог открыть для себя щёлочку, чтобы протиснуться. Танату не составило труда пролететь следом. Начинается небольшой коридор со стенами жёлто-бурого цвета. Под ногами хлюпает что-то бело-жёлтого цвета, жидкость немного вязкая, ничем не пахнет. Иккинг присаживается на корточки и проводит по субстанции указательным пальцем; пробует на вкус, цокает языком, проверяя. — Ну и как? — интересуется Танат, при этом кривя гримасу брезгливости. — На вкус как… Жир, — пожимает плечами Иккинг, вставая, — Просто цвета немного другого… Кажется, я понял, с каким гештальтом мы столкнёмся. — Не сомневался в твоих способностях…       Коридор быстро заканчивается, через пять метров уже показывается другая дверь, такого же цвета, как предыдущая; её Иккинг открывает без особого труда. Перед глазами предстаёт обширная по размеру пещера, и в её центре — огромная статуя полного мужчины из золота. В воздухе витает запах всевозможных продуктов. Вокруг текут фонтаны из компота, кока-колы, обыкновенной воды нигде не видно. До самого потолка достают ящики с различным фаст-фудом, всё маркировано по брендам и цветовой гамме: красное к красному, зелёное к зелёному и прочее. Хот-доги, бургеры, картошка фри, курица гриль… Сверху на пол длинными потоками капает жир разных цветов: белого, жёлтого, бурого. — Как хорошо, что у меня нет носа, — с нервным смешком говорит Танат. — Как в столовой общаги, ничего примечательного, — обыкновенно произносит Иккинг, поджимая левый уголок губ, — А это что за статуя?.. — Это?.. Гештальт. — И как его звать? — Меня зовут Адепс! — басит с негодованием статуя, чуть дёргаясь то влево, то вправо, — А ты кем будешь, чужак?! — Меня зовут Иккинг, я выполняю задание с Рыбьеногом. Изучаю его страхи, проблемы, эт сэтэра, — объясняется Иккинг, прикладывая руку к груди, — Насколько смею судить, Адепс, ты являешься олицетворением гештальта… Лишнего веса, да? — Да, это так, — с едкой обидой говорит Адепс, — Спасибо что напомнил… Ты пришёл просто посмотреть на меня, или что? — И посмотреть, и расспросить, если такое возможно… Скажи мне, пожалуйста, как давно ты существуешь? — С тех пор как Фишер появился на свет. — Супер-Эго, — шепчет Танат Иккингу, тот кивает и записывает имя в блокнот. — То есть, где-то в раннем детстве? Лет в шесть-семь? — Шесть, да… С тех пор как местные мальчуганы начали обзывать Его жирдяем. — И с того времени ты вырос… — И затвердел! — почти плача восклицает Адепс, — Раньше мог двигаться, а теперь застыл как статуя! — Рыбьеног запер тебя как воспоминание из прошлого, причём очень болезненное, — Хэддок размышляет вслух, невольно прикладывает пальцы к подбородку, — Он из тех людей, что предпочитают запереть весь негатив в себе и не рассказывать о проблемах другим людям, думая и зная, что их отвергнут… Адепс, ты не просто гештальт, ты… психотравма! — восклицает Иккинг, ибо к нему пришло внезапное озарение в ходе мыслительного процесса. — Ты слишком умён, меня это пугает, — бурчит Танат. — Постоянное унижение со стороны сверстников закрепило стресс в Рыбьеноге. Оно же создало тебя, потом питало, пока Рыбьеног не решил запереть тебя, сказав себе, что это всё в прошлом и надо с этим завязать, — Иккинг говорит с горячностью, воодушевлённостью, но после сбавляет тон и настроение, грустно смотрит на статую, — Но само прошлое не завязало с ним… — Он хорошо себя знает. Но когда дело касается меня, то как забывает, — отзывается Адепс, его голос дрожит. — Он не трогает тебя лишь потому, что будет больно, — говорит Танат спокойно, подлетая ближе к статуе. — Вскрывать такое всегда больно, знаю по себе, — кивает Иккинг с пониманием и сочувствием, чуть молчит, — Адепс, есть ли у Рыбьенога ещё психотравмы, помимо тебя? — Не знаю, — честно говорит статуя. Хэддок снова кивает, но скорее сам себе. — Я искренне хочу поддержать тебя, Адепс. Я уверен, что когда-нибудь Рыбьеног решится и освободит тебя… И наконец примет себя таковым, каков он есть. — Он никогда себя не примет! — вопит неистово Адепс, и жир с потолка начинает течь сильнее, ящики дрожат, жидкость из фонтанов плещет во все стороны. — Не будь так категоричен, всё изменится! — пытается подбодрить Танат психотравму, — Он ещё не созрел нравственно, надо просто повзрослеть! — Можно взрослеть и до шестидесяти, но не возрасти ментально! — твердит статуя. — Ты прав, Адепс! Но я уверен, что Рыбьеног из толковых людей, — уверяет Адепса Иккинг, подходит ближе к статуе и Танату, — он многому меня научил! Он научил меня не бояться ошибок, верить в свои знания и грамотно их применять на практике!.. Я тоже хочу научить его паре вещей как-нибудь! — Да?.. И чему же ты хочешь его научить? — спрашивает Адепс, словно испугавшись. Иккинг широко улыбается, уже зная, что ему сказать. — Ну, например… Научить любить своё тело. — Как это… Любить?.. — Это трудно объяснить словами, Адепс, но… — Иккинг начинает активно жестикулировать руками, — Это когда ты смотришь на себя в зеркало и понимаешь, что ты такой… Классный! Когда хочется обнять самого себя, сказать себе комплимент!.. Ты такой один на свете, уникальный. Никто не будет любить тебя сильнее, чем ты сам.       Вдруг по золотой статуе пошла трещина средних размеров, из которой начало выглядывать пустое пространство. Иккинг улыбается, поняв, что это хороший знак. Поэтому он продолжает свой монолог-объяснение, стараясь подобрать слова. — Да, это тяжело. Люди полны злобы, агрессии, они всегда будут говорить о твоих недостатках, тыкать в них… Они пытаются сломить тебя! А знаешь почему?! Потому что не хотят видеть полноценных людей вокруг себя! Они сами сломлены, поэтому пытаются возвыситься за счёт унижения других! Ты же знаешь это, Адепс! Ты создан под стрессом, ты сопротивлялся столько времени, но тебя так безжалостно заперли!.. Я думаю, что в тебе есть силы, чтобы самому освободиться! А ну давай, ломай эту!.. Бесполезную корку из золота! — Я могу?.. — О да, ещё как можешь! — подбадривает Адепса Иккинг, психонавт весь краснеет от воодушевления и энергии внутри себя, невольно скачет на месте, — Ты должен освободиться, и тогда тебе станет намного легче, как и Рыбьеногу! — Давай, Адепс, ты сможешь пробить эту броню! — вторит Танат, энергично летая то влево, то вправо; маска разглядывает трещину, которая постепенно ширится, открывает нутро статуи; пошла мелкими паутинками во все стороны. — Не дай страху перед людьми сломить тебя! Ты сильнее всего этого, я точно знаю! Ты невероятно умён, многие ребята тебя уважают, профессора ценят тебя и принимают за равного! Это твоя сила, твоя защита от этих!.. ничтожных слабаков, которые хотят затянуть тебя в своё болото! Борись, мать твою!..       И вдруг золотое покрытие статуи с неистовым грохотом обрушается и плюхается в жир, что от выплеска энергии преобразовывается в волну, которая накрывает Иккинга и Таната с головой. Под силой течения Хэддок оказывается в фонтане с кока-колой, барахтается и чуть не захлёбывается смесью жира со сладким напитком. Но инстинкт самосохранения позволяет ему выплыть на поверхность и ухватиться за основу фонтана. Волна постепенно спадает, пока в конечном итоге не сравнивается с уровнем жира на дне пещеры. Танат отряхивается в воздухе, после обеспокоенно облетает пещеру в поисках экспедитора. — Иккинг, ты где?! — Здесь! — с кашлем восклицает юноша, кое-как вылезая из фонтана; мокрый до нитки. Он ерошит свои волосы и выжимает из чёлки лишнюю жидкость. — Зато Адепс ожил, гляди! С ним ещё и другие гештальты были заперты!       И правда: около высокого полного юноши стоят маленький мальчик в форме морячка и собака породы доберман. Иккинг спешит подойти к ним, хотя ноги дрожат от слабого бессилия. Адепс выглядит довольным, постукивает ладонями по своему большому животу с многочисленными складками жира на нём. Доберман приподнимает свои уши, увидев Иккинга; клонит голову на бок, явно в заинтересованности. Мальчик-моряк прячет лицо за бескозыркой. — Спасибо тебе, Иккинг! Надеюсь скоро мы будем свободны насовсем, — будто мурлыкает Адепс, кладя руку на голову мальчику, — Знакомься, это Рыбик. — Здравствуй, Рыбик!.. Сколько тебе лет? — Иккинг мило улыбается, присаживается на корточки перед мальчиком. Тот с опаской опускает шапочку и показывает своё лицо. Это маленький Рыбьеног. — Шесть… — У тебя красивая форма. Морячком хочешь стать? — Я не буду моряком! — восклицает он с обидой. — Ну, ничего страшного… Тебе идёт этот костюмчик, — пытается подбодрить мальца психонавт, — Под цвет твоих глаз. — Мама сшила мне его, — Рыбик покачивается то влево, то вправо, смотрит по сторонам, точно стесняясь, — Я надел его, чтобы порадовать дедушку… — Твой дедушка был моряком? — Да, кортан-адмиралом… — Контр-адмиралом? — удивляется и незаметно поправляет мальчика Иккинг, — Это очень высокое звание, Рыбик… Но почему же ты не хочешь быть моряком? — Потому что мне это не интересно… И у меня морская болезнь, — признаётся Рыбик, говоря всё тише и тише, — Дедушка очень рассердился на меня… — У Рыбьенога династия моряков, и родители часто припоминают ему отказ от следования традициям семьи, — озвучивает свои мысли вслух Хэддок, чуть щурясь и внимательно разглядывая бескозырку, которую теребит в своих ручках Рыбик, — Это гнетёт его, поэтому он запер тебя с Адепсом как больное воспоминание.       Тут к Рыбику ближе подходит Сарделька, пёс лижет языком щёчки мальчика, и тот улыбается, обнимает животное за шею. Иккинг аккуратно протягивает свою ладонь Сардельке, и собака принюхивается к ней, чуть погодя облизывает её пару раз, как бы установив доверительный контакт. — Сардельку подарили ему на седьмой день рождения… — начинает свой рассказ Адепс, — Когда Ему было десять, Он выгуливал его на улице. Пошёл в магазин, а его оставил снаружи, привязал. Да неумело, поводок развязался, но Сарделька хорошо был натренирован, поэтому с места не сдвинулся… Пока вдруг он не увидел, как подъехала чёрная машина, в которую пытались затолкать какую-то проходящую мимо девочку. Он как раз вышел из магазина и увидел, как Сарделька побежал спасать девочку… Один из бандитов выстрелил в Сардельку. В упор… Девочка смогла вырваться и убежать, бандиты уехали, а Сарделька остался умирать на Его руках… — Боже мой… Мне так жаль, — Иккинг спешит погладить пса, животное будто улыбается ему, — Но ты поступил правильно… Рыбьеног не смог смириться с твоей смертью, поэтому память сама избавилась от тебя, чтобы не травмировать психику… — Теперь, когда мы свободны от корки забытья, Он должен спасти себя… И нас, — говорит Адепс. Психонавт кивает, вставая с корточек. — Я передам ему свои изыскания… Да и он сам поймёт, что я открыл вас. На него нахлынут эмоции. — Лучше так, чем жить в апатии, — подаёт голос до этого молчащий Танат, — надо закрыть гештальты… Только как?.. — В «Братстве душ» проходят шеринги, в которых мы их закрываем. Потихоньку, но справляемся. Я сам закрываю несколько своих гештальтов, — признаётся Иккинг, прикладывая руку к груди, там, где расположено сердце, — поддержка других ребят очень помогает. — Тогда решено: идём в «Братство душ», — заявляет Танат энергично, будто подпрыгивая в воздухе. — Мы уже в нём, — широко улыбается психонавт, — Мы теперь встречаемся в стенах братства каждую субботу. Тут спокойно, никто не мешает… — Если не секрет, то какие ты гештальты у себя закрываешь? — У меня были не очень хорошие отношения с отцом… Сейчас получше… — поясняет Иккинг с паузами; явно не желает разговаривать об этом сейчас, — Также я живу без матери с шести лет, она погибла в аварии… — Какой ужас, дай обниму! — Адепс сгребает Иккинга в охапку и прижимает гостя сознания к своему животу; психонавт кряхтит от нехватки кислорода в лёгких; толстяк наконец отпускает его, — У тебя есть бабушки, тёти?.. — Есть тётя, но мы мало общаемся… — Тебе очень не хватает мамы, да?.. — Рыбик подходит ближе к Иккингу и приобнимает его за ногу. Сарделька садится перед юношей и смотрит на него с доброй и радостной собачьей улыбкой. — Я в ней не нуждаюсь, Рыбик, у меня есть… Я, — со слабой грустью усмехается он, — И хорошие друзья. Очень важно быть с друзьями, тогда и не так одиноко себя чувствуешь… Мне нужно возвращаться, если вы не против. — Мы тебя проводим! Проводим же? — спрашивает Рыбик у Адепса. Тот одобрительно кивает. — Да, но для начала высушим его. Не против, Иккинг? — Мдэм, высохнуть мне надо, — глупо улыбается Хэддок, уже привыкнув к мокрой липкой одежде.       Танат снова говорит какое-то заклинание, и появляется обыкновенная голубая дверь. Иккинг открывает её, и его с силой в спину толкает Адепс. Психонавт с визгом летит куда-то вниз, но затем плюхается в синюю-синюю воду. Сверху за ним из двери наблюдают гештальты и Танат, широко улыбающийся. — Как водичка, тёплая? — лыбится Адепс, чуть наклоняясь вперёд. Иккинг потирает ладонями глаза, заметно покрасневшие от воды; он выглядит ущемлённым, даже озлобленным. — Мы вроде говорили про мою сушку, а не купание! — громко говорит Хэддок, — Как отсюда выплыть?! — На дне есть люк, — вспоминает Танат, — если откроешь, то выберешься как раз к месту нашей первой встречи. — Молитесь, чтобы я не утоп, — бурчит Иккинг скорее себе, затем делает глубокий вдох и опускается под воду, чтобы выбраться из своеобразной ловушки. Пока он плывёт ко дну, его посещает озарение: это морская вода; новая часть гештальта? Значит сознание меняется даже когда оно в стазисе из-за сна?.. Даже когда в нём кто-то есть?..       После экспедиции Сморкалы, Рыбьенога и Астрид, также и происшествия с близнецами и их помощниками, Иккинг сначала ничего не чувствовал. Ничего не изменилось в нём. Но шли часы, и нарастала тревога, сон не шёл; если и спалось, то мучали кошмары. Труп матери в гробу, мать Дагура, душащая его шею галстуком, пьяный плачущий отец… Иккинг подумал, что это лишь из-за стресса после вмешательства близнецов, но всё оказалось глубже. Сознание потихоньку перестраивалось само собой: мир Анимы постепенно накрыла засуха, но и соль начала уходить, мир Тени вдруг стал светлеть, глубокая ночь сменилась лёгкими сумерками. Обитель Персоны нисколько не изменилась, но преобразилось само Эго: лёгкую наивность и радость постепенно сменила скрытая тревога, он постоянно вздыхает как-то странно, стал более растерянным, неуклюжим, всё валится из рук. И так ясно, что стало всему виной. Если бы не Тень, этого бы не произошло.       Дно всё ближе, а силы на исходе. Кое-как дотянувшись, Иккинг открывает люк, и его тут же засасывает куда-то в светло-оранжевое пространство, полное облаков. Это было небо — огромное, рассветное, ветер обдаёт психонавта со всех сторон, греет своим теплом. Юноша летит куда-то вниз, но очень медленно, плавно; волосы быстро начинают высыхать, как и одежда: зелёная водолазка, такого же цвета спортивные штаны, чёрные кеды с радужными носками…       Иккинг всё не перестаёт удивляться — как же всё-таки тонок и прекрасен разум его друга, товарища, такого же как он психонавта. Всё продумано до мелочей, даже невольно для самого хозяина сознания… Рыбьеног также травмирован, как и он, хотя и скрывает это за беспамятством, но даже несмотря на это, Рыбьеног живёт дальше. Ему хватает сил и нервов двигаться вперёд и дышать полной грудью. У него нет посттравматики, нет неврозов!.. Хэддок вдруг осознаёт, что скорее всего Рыбьеног отныне будет сломлен… Ведь вскрыл потаённое…       Ветер плавно опускает Иккинга на землю, на которой есть дверь; открыв, психонавт видит ту самую мраморную лестницу вниз. Повторяя и закольцовывая маршрут, он улыбается, хотя чувствует, как в груди что-то предательски тяжелеет. Танат встречает его, тоже улыбается. — Теперь наружу… Ты больше к нам не зайдёшь?.. — Не знаю, как Рыбьеног скажет, — пожимает плечами Иккинг, — Не люблю прощаться. — Тогда до скорого! — Да… До скорого, Танат.       Иккинг открывает глаза и тут же смотрит на Рыбьенога, сидящего в кресле. На пухловатых щеках мерцают дорожки слёз, но само лицо спокойно. Иккинг не решается разбудить друга, потому просто встаёт со стула и собирается уйти, ничего не сказав. Пройдя метра три, вдруг слышит тихий голос: «Ты куда?».       Оборачивается: Рыбьеног потихоньку встаёт с кресла, шустро подходит и берёт товарища за руку. Иккинг не смеет смотреть в глаза товарища, потому глядит в пол. — Я хочу лишь сказать… Спасибо, — дрожащим голосом говорит Рыбьеног, — Правда, от всего сердца, Иккинг. Господи, я так давно не чувствовал себя таким… Живым! — Я не должен был без твоего согласия открывать психотравму… — Нет, ты поступил правильно! В этом и суть задания, понимаешь? — пытается убедить друга Ингерман, — Открыть старое и дать начало новому!.. Я вдруг понял, почему меня тянет в Братство. Потому что мне нужно было поделиться с кем-то своим прошлым. Помочь и себе, и другим! И ты, Иккинг, помог мне раскрыться. Теперь я всё понял!.. — Нарушил нашу договорённость… — Я не виню тебя за это и никогда не буду. — Я буду винить себя, — признаётся Иккинг, наконец поднимает глаза, полные сокрушения и боли, — Я сделал то же самое, что близнецы… — Иккинг, нет, — твёрдо заявляет Рыбьеног, руками поворачивая тело товарища лицом к себе, — Посмотри на меня и послушай, что я тебе скажу… Ты никогда не сделаешь подобное, что сделали Торстоны. Ты не такой, как они, и не будешь таким… Я это знаю точно. И это знаю не только я, но и Сморкала, Астрид, все профессора знают, что ты до такого не опустишься!..       Иккинг начинает шмыгать носом и тихонько кашлять, клонит голову, чтобы спрятать слёзы. Рыбьеног не долго думая крепко обнимает товарища, даже приподнимает над землёй, будто ребёнка. Иккинг только спустя некоторое время решается обнять Рыбьенога в ответ, таким образом соглашаясь с его словами.       Иккинг принадлежит к тем людям, которым многое нужно обдумывать самим и рефлексировать настроение, мысли. Мнение со стороны он слушает, но всё равно делает так, как считает нужным для себя. Но, став свидетелем гештальтов и психотравмы товарища, вдруг понимает: «а ведь мы похожи»; значит Рыбьеногу можно поверить и так, без лишнего обмозговывания и самобичевания?..       Придя в свою комнату после всего произошедшего, Иккинг достаёт из кармана штанов волнистый от воды блокнот, но уже высохший. Пометки на удивление не выцвели, всё-таки карандашные следы — не чернила шариковой ручки… Записав всё нужное, Иккинг ложится на кровать и через минуты три смотрения в потолок вдруг крепко засыпает. На душе было легко, а в голове приятная пустота. Вера в друзей действительно лечит. Даже закрывает гештальты.