Временно

Вскрытие № 182. Исследуемый: ж.п., 27 лет. Смерть наступила в результате послеоперационных осложнений, предположительно в связи с несоблюдением врачебных рекомендаций. Прим.мед.: продольная резекция желудка, дата операции: 21.05.2022, оперирующий хирург: М.М. В больнице всё было по-прежнему: всё те же тела и те же заключения, в которых он обыкновенно не сообщал ничего принципиально нового. В лаборатории резко пахло формальдегидом, но Ричард не обольщался — очень скоро запах смерти и разложения подавил бы нотки медикаментов, пропитал бы воздух, въелся бы в его кожу и волосы даже через одноразовую шапочку, маску, перчатки и халат. Когда-нибудь ему предстояло разориться на химчистке. Сегодняшняя его собеседница — судя по больничной карте, данные из которой он скопировал в отчёт, её звали Агата Браун — была пациенткой их хирурга, Маркуса Манфреда. У молодого доктора Манфреда были смуглая кожа, разноцветные глаза и мягкая улыбка, и он был одним из наименее раздражающих сотрудников госпиталя Генри Форда. От подтверждённой причины смерти, которую Ричарду предстояло вписать в отдельный бланк, зависело то, будут ли у семьи мисс Браун поводы подать в суд на врачебную халатность. Ему всего-то и нужно было, что найти маленький абсцесс. Крохотный воспалительный процесс в прооперированной зоне. Маркус был неплохим специалистом — настолько, насколько, по твоему мнению, может быть неплох хирург, подопечные которого попадают к тебе на вскрытие. По крайней мере он был приятным человеком, из тех, которых можно было выносить рядом практически без усилий, и Ричард питал к нему определённую лояльность. Не то чтобы это влияло на результаты его вскрытий, но, по меньшей мере, у него были поводы по-настоящему не хотеть обнаружить во внутренностях мисс Браун забытый зажим. Произведено формальное вскрытие живота. В этом была какая-то жутковатая, малопонятная прелесть. Ричард по-своему любил вскрытия, хотя они были грязным и трудоёмким делом, и порой во внутренностях людей, попавших к нему на стол, его поджидали неприятные сюрпризы. Но они казались такими честными, такими откровенными после его манипуляций: крючок шкуросъёмного ножа вводился в верхнюю часть брюшной полости по средней линии, открывая апоневроз и брюшину, расположенные между прямыми мышцами живота, затем стенка отделялась с обеих сторон, обнажая петли кишечника… Едва ли при жизни эти люди бывали столь же понятными и простыми, какими становились, когда скальпель добирался до их беззащитного нутра. Исследованы надбрыжеечные органы: осуществлена проверка скопления жидкости в сальниковых сумках. В кармане между брюшной стенкой и желудком обнаружен глубокий абсцесс. Вот оно — то, что ему нужно. Реакция на размножение гноеродных бактерий в подкожно-жировом слое. Очевидное свидетельство того, что после операции что-то пошло не так. Осталось определить причину — и мисс Браун отправится обратно в морозильную камеру. Первые несколько часов смены ушли на завершение вскрытия и оформление заключения. К тому моменту, как Ричард отправил отчёт на печать, шея и плечи у него болезненно ныли. Он выпрямился, похрустев суставами, стянул шапочку, маску и перчатки, полетевшие в ведро с медицинскими отходами, тщательно вымыл руки — здесь же, в небольшой раковине в углу. Сменил подлежащий дезинфекции халат. Размял загривок, с силой пройдясь костяшками по забитым мышцам. Можно было сделать небольшой перерыв, выпить дрянного кофе из автомата на первом этаже. Поздравить Манфреда, если тот уже приехал: смерть мисс Браун, отягощённой сопутствующими заболеваниями, помимо восстановительного послеоперационного периода, определённо не была на его совести. Кофе чудовищно горчил, но Ричард упрямо не добавлял в него сахар, хотя порционные пакетики располагались рядом с автоматом. Может быть, это было лишь эффектом плацебо, но ему казалось, что кисловатое пойло бодрит сильнее, когда не замаскировано никакими консервантами. Коннор сказал бы, что ему просто нравится страдать. Ричард был не согласен: мазохистских наклонностей он за собой не замечал. Впрочем, не был он и психиатром — то, на чём специализировался он, обычно становилось явным только после смерти. И уж точно не определялось сомнительными тестами с кляксами. Наручные часы показывали 06:39. Ричард мог бы уточнить у сонной медсестры, дожидающейся утренней пересменки, со скольки сегодня работал Маркус, но решил не тратить силы на это в высшей мере избыточное вербальное взаимодействие. Ограничился тем, что допил кофе, прошёлся по этажу, чтобы размять ноги, и вернулся обратно к своим мертвецам. За всю эту смену, оказавшуюся не насыщеннее и не скучнее всех прочих, он ни разу не вспомнил о Гэвине Риде. На самом деле Ричард, с головой ушедший в работу — в этот маленький мир, в котором ему всё было предельно понятно, — вообще умудрился необъяснимым образом позабыть о том, что теперь у него появился сосед. Что ж. Детектив Рид не замедлил напомнить ему о том, что Ричард имел счастье обладать сожителем, едва тот переступил порог собственной квартиры. Чужое присутствие можно было буквально унюхать: даже из коридора Ричард сумел уловить тяжёлый запах табака. И, когда он уезжал на смену, ничем подобным здесь не воняло. Разумеется, после ароматов, витающих в морге, любой другой — абсолютно какой угодно — показался бы менее резким и удушающим. Однако Ричард, умеющий абстрагироваться от трупной вони на работе, чрезвычайно болезненно воспринимал какие бы то ни было запахи за её пределами. Особенно если речь шла о его территории, на которой сигареты были под запретом. Неужели Ричард забыл об этом упомянуть? Или Рид просто-напросто проигнорировал его правила? Он тихонько выругался себе под нос. Снял верхнюю одежду, расшнуровал строгие туфли — почти беззвучно, стараясь не шуметь. Прокрался на кухню, включил свет. Огляделся. Да. Так и есть. Проклятый Рид курил как паровоз и, судя по всему, не гнушался делать это прямо здесь — на подоконнике возле холодильника гордо возвышалась пепельница с несколькими похороненными в ней бычками. Стоило ли упоминать, что пепельниц у Ричарда в доме не водилось отродясь? Нет, это было уже чересчур. Он не собирался мириться с неудобствами в собственном доме. Обыкновенно Ричард возвращался после смен настолько вымотанным и опустошённым, что его хватало только на горячий душ, длящийся до тех пор, пока ему не удавалось смыть с кожи запах мертвечины. Сейчас же праведный гнев придал ему сил — он опрокинул содержимое пепельницы в мусорное ведро, завязал пакет, открыл окно нараспашку, мысленно понадеявшись, что к его пробуждению от сигаретной вони не останется и следа, а после решительно направился к гостевой спальне, прихватив пепельницу с собой. Правда, притормозил перед самой дверью, из-за которой доносился мерный храп. Замешкался. Засомневался вдруг. Рид наверняка лёг уже давно — если его график совпадал с расписанием Коннора, ему предстояло встать через какие-то пять часов. Но до утра неприятный разговор подождать не мог: Ричард не намеревался дежурить на кухне до рассвета, чтобы устроить неблагодарному жильцу выволочку за несанкционированное задымление помещения. В конце концов, Рид был виноват сам — не так ли? Преступление влекло за собой наказание. Ричард постучал. Храп продолжался: вибрирующий и рокочущий, такой, что, располагайся спальня Рида у него за стенкой, Ричард непременно сошёл бы с ума. Он постучал снова, громче и требовательней, и на этот раз храп прервался. За дверью завозились, послышался скрип кровати, но ему так никто и не открыл. Ричард постучал в третий раз. Из спальни донеслось нечто приглушённое и совершенно точно не лестное. Потом наконец раздались шлёпающие шаги босых ног. Рид распахнул дверь с такой яростью, что Ричард едва не отпрянул. Рявкнул: — Чего тебе? Ричард молча сунул ему под нос виновницу торжества — незаконно обосновавшуюся у него на кухне пепельницу. Рид — растрёпанный, помятый, с отпечатавшимся на щеке следом от наволочки — уставился на неё осоловело, проморгался и недружелюбно осведомился: — И чё? — Здесь не курят, — сквозь зубы процедил Ричард: ему очень не понравился чужой вызывающий тон. Как будто то, что Рид устроил в, на минуточку, чужом доме, не являлось ничем из ряда вон. Как будто со стороны Ричарда было просто-напросто свинством поднимать посреди ночи порядочного человека из-за пары сигарет. — Ага, и не жрут, и не трахаются, — буркнул тем временем Рид и, душераздирающе зевнув, почесал голый живот. Ричард только теперь понял, что на детективе не было никакой другой одежды, кроме чёрных боксеров, преступно откровенно обтягивающих крепкие бёдра. — Ты из-за этой херни меня разбудил? В одном Ричард не ошибся — детектив Рид действительно обладал телосложением человека, привычного к физическим нагрузкам. Тот был ниже на несколько дюймов, но вполне мог бы потягаться с ним самим в развороте плеч. Без нелепой кожаной куртки, скрывающей подробности верхней части его туловища, он оказался, пожалуй… — Долго будешь, — спросил вдруг Рид совершенно другим голосом: низким и охрипшим, — на меня пялиться? Взгляд у него был странный. Ричард отшатнулся, не сразу совладав с собственным телом. Затем, разозлившись на себя за эту неуместную и нелепую сцену, протянул Риду пепельницу и выплюнул: — Чтоб больше я её здесь не видел. Тянет курить — кури на балконе. А лучше на улице. В квартире я этой вони не потерплю. В чужих глазах вспыхнула ярость, однако пепельницу Рид забрал, пусть и с явным неудовольствием. Ричард кивнул самому себе; после, сочтя инцидент исчерпанным, развернулся, чтобы уйти в душ. И ему вдруг прилетело в спину ядовитое: — От тебя несёт дохлятиной, а ты возникаешь против сигарет? Левый глаз Ричарда нервно дёрнулся. — Спокойной ночи, — сдержанно ответил он, запретив себе оборачиваться. Рид хлопнул дверью с такой силой, что она лишь чудом не слетела с петель. Похоже, на налаживание хотя бы нейтральных взаимоотношений с новоиспечённым соседом рассчитывать не приходилось.

***

Проснулся Ричард от звонка: хорошо, что ночью додумался поставить практически умерший телефон заряжаться. На экране маячило уже привычное детское фото Коннора, прямо под табличкой с актуальным временем. 13:07 — видимо, в полицейском участке Детройта как раз начался обеденный перерыв. — Привет! — Коннор всегда здоровался первым. Ещё одна крошечная спасительная константа. — Я тебя не разбудил? — Ничего, — Ричард потянулся и сел в постели, пригладив растрепавшиеся во сне волосы, — всё равно уже пора вставать. — Опять на сутки вышел? — голос Коннора немедленно приобрёл осуждающие интонации: начинался его любимый выпуск программы «Мой брат — клинический идиот». — Может, хватит брать дополнительные смены? Твоё здоровье… — С ним всё прекрасно, — перебил его Ричард: он был не в настроении для традиционных лекций о том, как скоро его свёл бы в могилу его трудоголизм. — У меня впереди два выходных. — Точно? — подозрительно уточнил Коннор. — Точно, — устало подтвердил Ричард. — Ладно, — смилостивился брат. И спросил, понизив голос до шёпота: — Как там у вас с Гэвином? Как там… у нас? Ричард завис на этой двусмысленной формулировке на несколько секунд. Не сразу понял, что Коннор имеет в виду их сосуществование, а не нечто другое, много более запутанное и неправильное, о чём он успел подумать. Воистину, сон разума рождал чудовищ. — Нормально, — ответил он, хотя, разумеется, словом «нормально» их с Ридом ночной конфликт не описывался. Как и вся ситуация в целом. Замолчали — оба. Коннор, конечно, понял, что Ричард лукавит. Возможно, он выслушал точно такую же формулировку и от Рида — тот не производил впечатления человека, имеющего обыкновение плакаться Коннору в жилетку. Впрочем, не был он похож и на того, кто умеет вовремя закрыть рот. — Ну хорошо, — обречённо вздохнули в трубке. — Вы же взрослые люди и сумеете со всем разобраться сами, правильно? Ричард подумал, что ему совершенно не улыбалось разбираться ни с чем, что затрагивало бы Гэвина Рида. — Конечно, — солгал он. Возникшая за этим пауза длилась не менее минуты. — Мне нужно идти, — наконец пробормотал Коннор. В его голосе послышалось сожаление, но Ричард знал, что на самом деле тот испытывает нечто сродни облегчению от необходимости завершить диалог — с годами их разговоры становились всё короче и натянутей. Вероятно, это было неизбежно. Всё-таки они были очень разными людьми. Любви не всегда было достаточно. Что бы ни утверждали сопливые фильмы. — Да, — сказал Ричард, — иди. Хорошего дня. — И тебе, — Коннор наверняка слабо улыбнулся там, в пятнадцати милях от него. — Позвони, если надумаешь куда-то выбраться. Мы с Хэнком планировали сходить в театр… — Может быть, — торопливо произнёс Ричард и сбросил вызов. Тащиться на оперу в компании восторженно вздыхающего Коннора и клюющего носом лейтенанта Андерсона, наверняка снова проспавшего бы весь сюжет? О, нет. Только не это. Иногда следовало признаться самому себе в том, что ты — третий лишний, и вовремя уйти в сторону. К тому же ему даже не нравилась опера. Коннор заявил бы, что ему вообще ничего не нравится — и оказался бы не прав. Ему нравилось одиночество; и хороший кофе с ореховыми нотками; и готовый салат с тунцом из «Walmart»; и Бетховен; и больничный запах спирта; и австралийские овчарки; и торопливые, жадные, злые поцелуи, перерастающие в то, у чего не было продолжения и что не превращалось в его обязанность, груз на его совести, перечень его долгов. Ричард поморщился и поднялся с постели. Застелил кровать, взбив подушки и разгладив складки на покрывале. Вышел в коридор. В ванной его поджидал неприятный сюрприз: похоже, Утреннее Нашествие Гэвина Рида оставило здесь свои плоды. Ричард точно помнил, что вытер с пола воду и развесил сушиться мокрые полотенца, когда выбрался из душа; теперь же он вляпался босой ступнёй в ледяную лужу прямо под раковиной. На зеркале виднелись разводы. С пены для бритья была снята крышечка — Рид не потрудился даже вернуть её на место. Бритва лежала на краю заляпанной зубной пастой раковины, в каких-то дюймах от стаканчика, предназначенного для предметов личной гигиены. Стиральная машина печально мигала остановившимся счётчиком: из неё так и не вытащили высушенные вещи. Ричард скрипнул зубами. Несомненно, это была жалкая и мелочная месть за ночную побудку. Он прикрыл глаза, привычно считая до десяти, чтобы взять себя в руки, и поплёлся за тряпками для уборки. Чёртов Гэвин Рид.