Временно

Коннор смотрел честными глазами. У его брата вообще была эта феноменальная особенность, дар, сверхспособность — смотреть так, что любые контраргументы рассыпались в прах. — Ну пожалуйста, Ричи, — он горестно свёл брови домиком и тоскливо вздохнул, как бы демонстрируя, до чего его ранила чёрствость и неотзывчивость ближайшего кровного родственника. — Это же временно, всего на пару дней! Он не доставит тебе хлопот. — Правда? — Ричард прищурился. — Значит, это не тот детектив Рид, который четвёртый год портит тебе жизнь? Коннор покраснел. Конечно, было совсем не обязательно об этом напоминать. Люди, как-никак, меняются — мог измениться и Гэвин Рид, печально известный в их семье как «злобный сукин сын» (такая характеристика принадлежала Хэнку) и «вспыльчивый и импульсивный человек», как деликатно описывал его Коннор. Теоретически. Ричард этого Гэвина в глаза не видел — да и, в общем-то, не горел желанием. У него была стойкая аллергия на мудаков, а детектив Рид, моментально ставший головной болью Коннора, стоило тому поступить на службу в полицейский департамент Детройта, тянул на мудака вселенских масштабов. Но это всё ещё был Коннор — Коннор, который за этого Рида почему-то просил. Коннор, который уверял, что с радостью приютил бы Рида и сам, но Хэнк, с которым они уже год как сожительствовали, встал в позу и решительно заявил, что ноги «этого говнюка» в его доме не будет. Было бы легче, если бы и у него был подобный аргумент против незапланированного жильца. Ричард вздохнул. Подумал о тишине, покое и стерильной чистоте квартирки на Парсонс-стрит. О том, как славно было приходить с работы и окунаться в это спасительное молчание, в котором никто от него ничего не требовал и не хотел. В его жизни было не так-то много радостей, кроме благословенного одиночества, а теперь, выходит, приходилось поступиться и им. — Ладно, — неохотно сказал он, и по-детски круглощёкое лицо Коннора озарилось улыбкой. Ричард торопливо добавил: — Но только на несколько дней. Коннор закивал так активно, что Ричард всерьёз обеспокоился сохранностью его шеи.

***

Что там за беда приключилась у небезызвестного Гэвина Рида, Ричард знал лишь в очень общих чертах: Коннор упомянул что-то про конфликт с арендодателем и необходимость спешно искать новое пристанище. Учитывая всё, что Ричард успел услышать о Гэвине от брата, сглаживающего углы, и лейтенанта Андерсона, не предпринимавшего даже попытки их как-либо сгладить, удивлён он не был. Странно было другое. С чего бы Коннору, которого этот Рид откровенно недолюбливал, помогать ему с жильём? Хотя, разумеется, Ричард догадывался, в чём тут было дело. Коннор всегда был таким — жалостливым и мягким, открытым, заботливым. Не умел и не хотел защищаться, как будто ждал, что из-за этого мир перестанет на него нападать. Но мир, разумеется, не переставал. А Коннор вставал, отряхивался и шёл дальше, как ни в чём не бывало, после всех тумаков судьбы. Не теряя этой своей глупой, детской и трогательной веры в людей, чаще опровергавших, чем подкреплявших её. Когда они были детьми, Ричарду, пусть и младшему из братьев, пришлось взять на себя заботу о Конноре. Заступаться за него, давать отпор тем, кто видел в нём нечто беззащитное, нечто уязвимое. Это уже потом Коннор вытянулся, выправился, занялся спортом. Поступил в полицейскую академию. Хотел служить справедливости, отстаивать свои идеалы. Но продолжал прощать всех с пугающей лёгкостью. Даже за то, за что, по скромному мнению Ричарда, прощать было нельзя. Иногда не стоило искать кому-то оправдания: люди бывали злыми и жестокими, и их не исправляло чужое милосердие. Ричард уже давно перестал пытаться вбить ему это в голову — теперь этим занимался Хэнк. Об этом он тоже знал мало. Конечно, не о Хэнке как таковом — с лейтенантом Андерсоном Ричард был знаком лично и даже пережил несколько весьма неловких ужинов в его компании. Они с Хэнком пялились в свои тарелки, а Коннор сиял восторгом: как же, избранник и младший брат за одним столом. Вот об этом Ричард не очень-то много знал — о том, как, чёрт возьми, Коннор его выбрал. Тот говорил, что его поставили к Хэнку в напарники с самого начала, едва он пришёл в участок. Сыпал байками с работы: первым совместным заданием, первой перепиской, первым приготовленным им для Хэнка салатом. Между этими эпизодами терялось что-то важное, что-то критическое: переломный момент, в который Коннор — кареглазый улыбчивый Коннор, которому едва-едва стукнуло двадцать шесть в первый год работы в полиции — разглядел в Хэнке, погрязшем в своей семейной трагедии, нечто большее, чем стареющего алкоголика. Ричард никогда не спрашивал, а Коннор никогда не рассказывал. Не рвался откровенничать и лейтенант Андерсон — несмотря на все чаяния Коннора, они с Ричардом так и не стали друзьями. Скорее уж знакомыми, вынужденными терпеть друг друга ради человека, важного для них обоих. Вероятно, Хэнк считал примерно так же, но лекции и выговоры доставались почему-то только Ричарду. Видимо, на правах старшего брата. «Ты мог бы хотя бы попробовать поговорить с ним, — вздыхал Коннор после каждого неудачного, напряжённого ужина. — Быть, ну, знаешь, чуточку дружелюбнее! А ты забрался в свою раковину отшельника и торчишь там безвылазно». Ричард не видел проблемы в том, чтобы сидеть в собственноручно выстроенной уютной раковине, защищённой от внешних наводнений и штормов. Но брат, разумеется, его взглядов на этот счёт не разделял. Коннор вообще был этим немного одержим. Идеей найти для Ричарда кого-нибудь: приятеля; друга; пару. В идеале, конечно, последнее. С тех пор, как они разошлись с Заком, которого Коннор по какой-то причине недолюбливал, хотя расстались они спокойно и без лишних драм, кампания по пристройству брата стала его настоящей обсессией. Коннор считал, что Ричарду непременно нужен кто-то рядом — кто-то более стоящий, чем парень, не выдержавший сомнительных прелестей отношений с врачом. Однако сам Ричард не считал, что это ему так уж необходимо. Ему вполне хватало брата — выросшего, не нуждающегося теперь в его защите, но оставшегося самым близким его человеком. Все прочие коммуникационные и тактильные потребности с лихвой покрывались избыточными диалогами с коллегами, всегда ставящими его в тупик из-за количества личной информации, которой с ним зачем-то делились совершенно чужие ему люди, и редкими вылазками в бар; партнёрами-однодневками, у которых он не брал телефонов и с которыми никогда больше не виделся. Он любил одиночество — и, в отличие от шумного и шебутного Коннора, всегда предпочитавшего быть в компании других людей, его оно не тяготило. Чего не скажешь о перспективе сосуществовать с кем-то, кого он знал лишь по описаниям других. Причём приятным это заочное знакомство было не назвать. Ричард решил, что справится. Перетерпит недельку. Только ради Коннора — и его огромных умоляющих глаз. Это ведь не должно быть так уж сложно, правда?