Что в имени тебе моем?

Вода струилась по коже, смывая пот, грязь и запекшуюся кровь, но этого никогда не казалось достаточно. Антон натирал себя мочалкой до покраснения, снова и снова полоскал рот. Сжав зубы, грубо промывал то, что ниже пояса. Он находился в душе часами, но этого никогда не казалось достаточно. На своей коже парень видел отпечатки чужих пальцев. Они проникли под кожу, смешались с мясом, и Антон буквально чувствовал на себе это клеймо. Шлюха. Выключив кран, Шастун прошлёпал босыми ногами к зеркалу. Гребанные зеркала, завесил бы их все, если б это не являлось доказательством того, что работа его ломает. Он любит делать вид, что всё в порядке. Улыбается отражению приветливо и немного дерзко, будто и не видит имена на теле, не представляет ожоги грубых ладоней на тощем животе или жилистых руках. Чистит зубы еще минут десять, сплёвывает в раковину, идёт в спальню. Занавесив плотные шторы от дневного солнца, он кутается в одеяло почти с головой, чтобы было это уютное чувство тепла и легкая нехватка кислорода. Словно он не засыпает, а медленно умирает. Включает тихо старое радио, ловит детскую станцию со сказками, упрекая себя в том, насколько жалок. Он давно не может спать в тишине, в голове всплывает всё, что слышал за ночь: «Грязная тварь, глотай всё», «Тебе ведь это нравится? Так подмахиваешь», «Громче, сука, кричи моё имя». Антон ворочается. Жаль, нельзя выключить себя, нажав на кнопку-родинку, или убавить громкость мыслей, чтобы не вертеться. «Умоляй меня вставить!» — на правый бок. «На тебе горячо смотрится кровь», — на левый. «Скулит, как животное!» — на живот и накрыться подушкой. «Я люблю тебя». Вдох-выдох. «И я тебя». Вдох-выдох. Спасительное воспоминание гонит прочь посторонние мысли. У него это будет, всё будет: и слова, и чувства, и спокойные ночи без тревоги. Голова, не успевшая наводниться новыми заебами, тяжелеет, и Шаст проваливается в долгожданный сон.

***

Эд написал Антону короткое смс, — «босс требует денег за прошлую ночь», — и сел на улице за столик небольшого кафе. Заказав у миловидной официантки крепкий кофе, Выграновский проскроллил ленту новостей, даже не читая, словно его ещё интересует, что происходит в этом поехавшем крышей мире, и открыл форум, на котором выкладывал свои стихи. Маленькая слабость, что поделать. Завтракая в тишине, Эд не любил прерываться на гнетущие мысли, размышляя, на что он тратит свою жизнь, как сильно ему жаль парней и девушек из борделя, или как уберечь Антона от глупостей, ему свойственных. Скруджи мог просто побыть наедине с собой и оценить стену, через которую ни одна капля счастья не просочится. У него всегда были деньги в кармане, чтобы вот-вот спонтанно рвануть куда-то, если сердце вновь начнет биться в привычном с молодости темпе. Но оно остыло, и всё казалось скучным. Эду чего-то категорически не хватало. «Я захлёбываюсь в рутине. Смысла жизни, известно, нет. Но обманывать себя лучше, Чем наткнуться на правды гнет», — писал мужчина. И все его стихи были не криками, не шёпотом, — но обычной сухой констатацией факта, что его существование потеряло любую здравую цель. Он не метался, смирился, но как-то устало злился на себя и всё вокруг. Он исчерпал и перебрал всё, но так и не нашёл себя. Его ничто не волновало, ничто не могло выбесить до крика или расстроить до слёз. Может, он и мог бы вести себя иначе, попробовать ближе сдружиться с Тохой или уволиться и найти адекватную работу, чтобы двигаться по карьерной лестнице, пока суставы не станут скрипеть. Но он просто не чувствовал в этом необходимости. Ему было комфортно в своем безразличии к жизни. Поэтому он был недоволен собой ещё больше. Ведь он знал, что так жить — спускаться, как дерьмо по канаве, на самое дно, но и менять что-то требовало сил, времени и, в конце концов, желания, а у Выграновского уже не было нихуя из перечисленного. Да и что он может? Днями и ночами переживать за Антона? Да он же себя изведёт этим придурком. Все равно его не вытащить из клуба. Зарабатывать деньги? На кой хер они ему, если он ничего не желает. Искать соулмейта? У Эда были свои счёты с судьбой. Он не собирался ей потакать. Скруджи вздохнул и поднялся, не дожидаясь официанта; кинул на стол три сотни. Он прогулялся по улице, довольно пустой в полдень, когда все работают. Эд лениво смотрел по сторонам. Он давно не был в этой части города, в приличном районе, а не в самой заднице Люберец, откуда до метро ехать в переполненной газели час. Вдоль выложенной брусчаткой улицы находились четырёхэтажные дома, внизу которых были кондитерские, бары, мастерские, магазины небезызвестных марок одежды и аксессуаров. Большие светлые витрины приманивали покупателей своими товарами, и даже Эд, — скорее, с некой насмешкой, — пробегался по ним взглядом. Одна из витрин отличалась от остальных. Это было большое окно с вывеской «Школа танцев "Amor"». За стеклом виднелся класс с покрытыми зеркалами стенами и деревянными станками. В студии занималась группа детей. Одна нога напряжённо лежала на деревянном станке, носок другой был отвёрнут от зеркала. Дети то грациозно прогибали спинки, то наклонялись к ноге, касаясь кончиками пальцев натянутого носка. Балетная пластика, как понял Выграновский. Он бы и не стал останавливаться, если бы на глаза не попался тренер. Высокий, с зачесанными назад светлыми волосами, с чуть загорелой кожей, он бережно поправлял каждую миниатюрную ножку, пока не развернулся и не уставился в окно. Егор. Эд удивлённо смотрел, не в силах поверить, что увидел его здесь, с детьми. Образ стриптизёра и тренера в детской балетной студии ну никак не мог сложиться воедино. В класс тем временем зашла молодая худощавая девушка и что-то сказала. Крид виновато улыбнулся и, хлопнув пару раз в ладони, отпустил детей. Те кинулись к дверям, за которыми их, судя по всему, ждали родители. Егор вновь посмотрел на Эда и махнул, мол, заходи. Скруджи, помявшись, вошёл внутрь. Проскочив через шумную толпу детей, он очутился в том самом классе, светлом и просторном, закрыл за собой дверь и внимательно рассмотрел Крида. Тот выглядел непривычно. Ни ярких цветов, ни вызывающего наряда или хотя бы надменного вида. Зато были мягкие черты лица, чуть усталая улыбка, немного мятые после занятий спортивные штаны и майка. Ещё и босиком. Он выглядел почти домашним. — Не думаешь, что родители охуеют, если узнают, кто преподает у их деточек? — первое, что ляпнул Эд. — Можешь догнать и сказать, — пожал плечами Егор и потянулся за бутылкой воды. — Тебе, наверное, будет очень выгодно, если меня уволят, — иронично отозвался он вновь. И правда, Эду нет до этого дела. — Пашешь на двух работах? Тебе не дурно? — осмотрелся Выграновский и сел на низенькую скамью напротив зеркал. — Три, если быть точным, — танцор присел рядом. «Зачем тебе столько?» — подумал Эд, но не стал спрашивать, сохраняя безразличие ко всему, что касается мужчины. Они не друзья и не знакомые. Да и Крид, скорее всего, не скажет правду. Выграновский поднял взгляд на зеркало, где отражался Егор, чтобы незаметно продолжать за ним наблюдать. Крид сидел необычно тихо и выглядел сонным, а большой палец нервно щупал пульс на запястье. Затем, понимая, что от него чего-то ждут, а он почему-то еще здесь, Эд задал ещё один бесполезный вопрос: — И что ещё ты преподаешь? — Хореографию младшим группам, стриппластику и гоу-гоу для старших, — буднично ответил Крид. — Готовишь себе последователей, — с презрением усмехнулся Скруджи. — Любые танцы — это искусство, особенно мои. И не ври, что тебе не нравится. Конечно нравится, любому нормальному человеку понравилось бы, как считал Эд. Но красота исполнения не могла затмить суть танца — дать пузатым папикам подрочить на молодого мальчика. — Искусство я ценю, но не то блядство, что ты устраиваешь на сцене и в приватных комнатах, — поморщился Эд от мысли. Егор опустил взгляд на свои руки, потом перевел на мужчину. — Я могу танцевать иначе. Показать? — Нет, — скучающе отозвался Скруджи и наигранно тяжко вздохнул, когда увидел, что Егор поднялся, чтобы все-таки продемонстрировать свое мастерство. Первым делом танцор снял майку и откинул в сторону. Эд хотел съязвить, но промолчал, скептично оглядывая тело. В голове мелькнул вопрос про имена, но Выграновский, вспомнив, что Егор, скорее всего, ездит сюда сразу после клуба, загнал мысли в дальний угол, сосредоточившись на представлении. Крид с сомнением посмотрел в зеркало, словно что-то его беспокоило в своем теле, затем взял в руки телефон, подключённый к колонкам, и выбрал нужную композицию. Это была медленная минорная мелодия, с едва заметным переплётом гитарного перебора меж аккордов фортепьяно. «Приятная», — неохотно подметил Скруджи. Егор опустился на пол, тело его напряглось, глаза были плотно закрыты. Первые слова песни осели на пол комнаты, и мужчина встрепенулся, взметнул руки к небу, глаза распахнулись и теперь были наполнены искренним горем. Крид, медленно поднимаясь, продолжил танец. «Ты же будешь писать мне письма? Ты будешь писать мне письма! Дай докурю, дай допью за тобой Сопротивление бессмысленно!» Егор то бегал по залу, будто пытался догнать кого-то, то прыгал высоко, натягивая носки босых ног, точно пытался взлететь, то старался коснуться своими длинными пальцами рук потолка. Падал на пол и корчился от призрачной боли, катался по паркету в хаотичном танце, абсолютно контрастирующем с возвышенными фуэте, которые только что крутил. Эд не мог иначе описать увиденное, кроме как сломанный балет. Если в представлении Выграновского балет был элитарным, высоким искусством, где танцоры, точно ангелы, изящные и способные вот-вот взлететь, то танец Крида напоминал танец падшего ангела. Он пытался дотянуться до былой вершины, но падал, изнурённый, раненый, дрожал всем телом, поднимаясь, вновь пытался достичь той высоты, которая уже не была ему подвластна. Ангельскую невинность не восстановить. «Зачем я отпустила руку твою? Зачем, скажи? Там, где окончен спектакль, реальная начинается жизнь Чтобы не чувствовать ничего — я притворюсь статуей гипсовой Люди, прошу лишь одного: похороните меня за плинтусом» Мышцы под кожей танцора жили отдельной жизнью, волнами вздымали кожу при очередном невообразимом изгибе тела. Эд смотрел и понимал, что этот танец, возможно, самый сильный из тех, что он когда-либо видел. В способностях Егора не приходилось сомневаться — он каждым движением рассказывал историю из песни. О тяжелой доле одиночества и о несчастной любви. Крид обращался к невидимому зрителю, словно искал сочувствия и понимания, словно пытался оправдаться за свои грехи. Словно Выграновский не знает, как эти его танцы искажаются рядом с шестом и шелестом купюр. «Не надо, я сама, я сама За тебя, за всех, со всеми, но одна А за окном Луна — моя верная подруга Одиночества слуга» Эд хотел отвернуться, потому что зрелище становилось манящим. Откровение чужого тела, чистота глаз, сердце, что носилось по комнате отдельно от обладателя, — всё это было распахнутой дверцей клетки, прутьев которой ты не видишь, но они обязаны быть, иначе к чему все эти старания. Нет, Выграновский не попадется в ловушку, он не верит истории танцора, не верит ни единому его движению. Егор — артист, он умеет играть как роль страдальца, так и рокового соблазнителя. Танец — его способ манипуляции людьми. «Трагикомедия — выход на бис Занавес медленно падает вниз Я не играла, я прожила всю эту пьесу Так, как смогла… Зачем?» Крид опустился на колени, прикрыл глаза и замер. Тело его ослабло, создалось впечатление, что его покинули разом все силы. Это был конец танца, конец истории, конец мучениям Эда. Оный укоризненно глянул на себя в зеркало, потому что чуть не зааплодировал. Хотя это была бы меньшая награда столь профессиональному выступлению. Спустя секунду Егор открыл глаза и улыбнулся уголками губ. Выграновский знал — тот чувствует, что танец подцепил чёрствую корку закоченелой души. Лучи солнца заиграли на чужом лице, казалось, ещё ярче. Эд мог бы пощупать уют в этот момент. Началась следующая композиция, но её никто не заметил. Крид поднялся, и Выграновский отзеркалил движение. Они стояли в паре метров друг от друга, в мягком солнечном свете, отражаясь в зеркалах с трёх сторон, и было нечего прятать. — Тебе понравилось, — это не было ни капли похоже на вопрос. Скруджи бесила чужая уверенность. — Странно, но заебись смотрится, — сухо отозвался он. — Я начинал с этого стиля. Он не очень популярен, но те, кто могут его понять — люди тонкой душевной организации, — Крид выразительно поглядел на Эда, и тот покрутил на языке своё возражение, но так ничего и не ответил. — Ты мог бы преподавать этот стиль, а не заниматься этим своим развратом, — вместо этого произнес Скруджи, губы непроизвольно скривились. — Я преподаю другие стили намеренно, — проигнорировав намёк на стриптиз, ответил танцор. — Если сделать из приятного хобби работу, то оно уже не будет приносить столько удовольствия. Это как секс… Дальше пример и без того был понятен, учитывая, где оба мужчины работали. Всем известен был факт, что проститутки не ощущали никакого удовольствия от главного составляющего своей работы. Антон как-то признался, что боится вовсе не узнать того удовлетворения, которое наступает с любимым, потому что его тело просто разучилось воспринимать секс, как что-то приятное. — Тем не менее, тебе нравится танцевать что угодно, — подытожил Эд. — Да, но этот стиль особенный, — любовно ответил Егор. — Очень искренний. — Какое трепетное отношение к танцам, — цокнул языком мужчина. Ему было не понять, но он напиздит с три короба, если скажет, что в движениях Крида искусство танца не приобретает особый шарм. — Они — то немногое, что у меня есть, — пожал плечами танцор. Это становилось интимным, и грань дозволенного постепенно ускользала, расширяя простор для действий. Выграновский знал, что пора перейти в отступление, но надеялся продержаться ещё немного в горячей точке и не попасть в плен. — Ага, знаем такое, — Эд вспомнил про стихи — свою небольшую отраду в убийственно скучной череде дней. Крид улыбнулся, но тактично промолчал. Мужчины помолчали ещё немного, чувствуя, как откровения проникают сквозь клеточки тел. Они никогда не говорили. Особенно так. Чтоб до улыбки, спокойствия, чтоб до намёка на доверие. Егор сделал шаг первым, постепенно преодолевая расстояние между ними. Скруджи хотел попятиться, но не стал. В последнее время он слишком часто поддается в их игре в кошки-мышки. Но как устоишь пред мягкими губами и мокрым от пота точеным торсом? Шансы Крида росли с каждым днём. И сейчас прокрутить бы в голове всю ту мерзость ночи, чтоб оттолкнуть стриптизера, но перед глазами стоит тот самый танец, и хочется притвориться наивным долбаебом и поверить… Эд подаётся вперёд и прикрывает глаза. Егор проходит мимо и берёт майку. Кажется, Скруджи слишком много думает, ебланище. Он неловко топчется на месте, надеясь, что Крид ничего не заметил, но затем ловит его удивленный взгляд в зеркале. Эд хмурится: его не в чем винить, он ведь привык, что Егор вечно о него хуем трется, вот и в этот раз ожидал. Так или иначе, Крида уже не остановить — от него позорное рвение не скрылось. Он надевает майку и подходит к Выграновскому со спины, обнимая. — Ты поцелуя ждал? — мурлычет Егор в затылок. По телу бегают мурашки. На периферии сознания мечется мысль, что Антона здесь нет, и остановить этот разврат будет некому. — Тебе показалось, — пытается отпираться Эд, но в его голосе нет особого энтузиазма, ведь всё и так ясно заранее — Егор как обычно его засосет без согласия. Но… — Как скажешь, — послушно отстраняется Крид. Выграновский вспомнил тот случай в борделе, когда Егор поступил точно так же. Неужели мужчина обижается или просто смирился? Какое ему вообще дело до слов Эда? На вопросы нет ответов, и всё, что крутится в голове в следующую секунду, так это осознание, что они могли бы переспать. И Выграновский не уверен — он расстроен, что они могли бы, или что они не сделали этого?