Что в имени тебе моем?

Испокон веков Судьба награждала каждого с рождения именами тех, с кем предстояло пережить эмоциональную связь, влюбленность или даже физическую близость, прежде чем тело очистится, и на запястье появится одно единственное слияние букв — имя соулмейта. Случалось, что список был довольно длинным, и люди до конца своей жизни не успевали даже узнать имени избранника, но оставались с кем-то из данного им списка и были вполне довольны. Такие отношения чаще порицались или не воспринимались всерьез обществом. А бывало, что человек рождался с одним только именем поперек вен, и это было подарком Судьбы. Связи придавалось огромное значение, потому люди порой переходили черту, стремясь встретить предначертанное, словно соулмейт смог бы разом решить все проблемы и подарить им блаженное спокойствие души. Эмоциональная близость, в которую должны вступить люди, сменилась обыкновенной похотью на одну ночь. Некоторые буквально вылавливали друг друга в самых неожиданных местах, поджидали, пытались найти в соцсетях, чтобы встретиться, а на утро расстаться и вычеркнуть из списка очередное препятствие на пути к счастью. Это было в порядке вещей и уже никого не удивляло. Однако природу так легко не обмануть, и раз род человеческий решил играть не по правилам, то те усложнились. Имен становилось больше. Десять, пятнадцать, двадцать — казалось, что шансы найти соулмейта падали. Однако Антон Шастун не понимал, на что люди жалуются. На его теле было 453 имени. Увидев количество имен на коже ещё маленького мальчика, Майя и Андрей начали избегать общения с сыном и больше внимания уделяли его младшему брату, Илье. Антон стал считаться позором семьи, потерянным случаем, ношей, которую родителям приходилось волочить. Друзей у мальчика тоже было мало — в школе его часто высмеивали и дразнили, а родители науськивали детей сторониться «плохой компании». Даже учителя смотрели с презрением, и лучшее, что Антоше удавалось найти в собеседнике — жалость. Такая липкая и мерзкая, будто вынужденная. Мальчик с раннего возраста понял, что судьба у него будет нелегкая. Антоша рос сам по себе, больше времени проводя на улице, чем в тесной квартире. Он бегал по крышам гаражей, лазил по деревьям, исследовал подвалы и чердаки, таскал к себе в комнату неожиданные находки, будь то старые игрушки или помятые, непригодные для чтения комиксы. Шастун говорил, что это его сокровища, и показывал их только Илье, который всегда общался с братом с удовольствием, в отличие от хмурого, отстраненного отца и опечаленной матери. Подростком Антон начал понимать, почему на него косо смотрят люди, стало тошно от количества имен, намекающих, какая жизнь его ждет, какое клеймо на нем висит. Чем больше его отвращало собственное тело, тем сильнее он пытался спрятать его под одеждой на пару размеров больше и забыться дешевым спиртным. Он стал исчезать из дома на дни и недели, познакомился с такими же отбросами общества, которые в съемной однушке закидывались некачественной дурью, и где-то в это же время избавился от двух имен из списка. Не то чтобы это спасло положение. Шастун понимал, что ему еще предстоит где-то и с кем-то провести 451 ночь, если хочет встретить истинного. Надежда на своё «долго и счастливо» тлело с окурками в банке от зеленого горошка. Когда Антону было семнадцать, его отец умер, но парень не смог прийти на похороны, потому что в этот момент находился в реанимации после очередной недели непрерывного круговорота бутылок, косяков и белых дорожек. После этого раза Шастун действительно завязал и даже год проходил в школу, но ему все равно не удалось никуда поступить, ведь ЕГЭ он ожидаемо завалил. Когда парень сообщил об этом матери, та и бровью не повела, и ее реакция была даже обиднее результатов. В восемнадцать лет Антон пристрастился к азартным играм, потому что работу найти не мог, а просить денег у Майи было банально стыдно. Илья смотрел на брата укоризненно, уговаривал начать нормальную жизнь, пересдать экзамены или найти подработку. Антон лишь смотрел на брата устало. Для себя он уже решил, что жизнь хуже стать не может, поэтому рисковать было нечем — из ценного у него разве что почки. В казино ему, правда, не везло, а его нули в долге множились. Постепенно пофигизм парня сменился страхом за свою шкуру. Вот оно как бывает — все мы смелые до первого предупреждения от амбалов в подворотне. Мать умерла от сердечной недостаточности, когда Антону только-только исполнилось девятнадцать, а Илья поступил в ВШЭ города Москвы и уехал сразу после церемонии вручения аттестатов. Все имущество до копейки мать ожидаемо завещала Илюше, чтобы тот мог обменять их трехкомнатную в Воронеже на однушку за МКАДом, что брат и сделал, когда Антон поспешил съехать — по своей воле, чтобы Илью не напрягать своими проблемами. Шастун оспаривать завещание не стал и мать не винил, ведь сам не сумел наладить с ней отношения после передоза, но ему было чертовски страшно, когда он оказался на улице с долгами, давящими на плечи, и с парой сотен в кармане. Пришлось взять себя в руки и найти работу. Парень решил, что, с соулмейтом или без, жить хотелось, и еще меньше его прельщала возможность оказаться тем, кем его считали с детства из-за блядских надписей на коже. Проценты капали каждый месяц, и Шастун чувствовал, как ему в спину дышат бандиты, которым он задолжал. Это были страшные люди: опасные, безжалостные и не прощающие ни копейки. Зарплата в «Пятерочке» не могла их задобрить, а потому лишь делом времени оказался момент, когда его прижали к стенке и сказали, что теперь сами решат, как тому расплатиться. Антону было двадцать, когда в декабре, избитого и замерзшего, его притащили в публичный дом в Москве — отрабатывать долг. Он запомнил немногое с того дня, но отчетливо в память врезалось, как подписывал контракт, который должен был загубить следующие годы его жизни, и как насмехался его «работодатель», рассматривая худое костлявое тело. — Да ты был рожден для этого, — сказал мужчина, закурив трубку. Гогот присутствующих заглушил жалобный звук, сорвавшийся с губ парня. Антон знал, что рано или поздно должен был попасть сюда, но за все двадцать лет жизни так и не оказался к этому готов.

***

У Арсения Попова в жизни не было трагедий, кроме театральных. Он сидел в своей небольшой квартирке на Пролетарской, прихлебывая кофе из кружки, и улыбался в трубку телефона, пока его друзья, которые не смогли справить с ним день рождения, твердили о неком «сюрпризе», при этом издевательски хрюкая. — Скажи, что ты шутишь, — просил Арс уже вполне серьезно, хотя помнил, что Серега ничего на полпути не бросает. Тот каждый год устраивал какую-то подлянку, вроде букета белых лилий, которые раздражали запахом, или подарочной карты в рыбную лавку. Конечно, затем он всегда дарил что-то адекватное, еще и настолько точно угадывая, что не оставалось сомнений, что дружат они со школы. — Да брось ты! То, что Алёнка не узнает, ей не повредит, — заржал Серега на другом конце провода. — Лучше бы просто коньяк прислали, — цокнул языком именинник. Но парни на другом конце уже катались по полу от смеха, так что Попов не видел смысла им что-то ещё говорить. Поклявшись отомстить, он повесил трубку, поставил чайник кипятиться и достал пирог из холодильника. Арсений плохо себе представлял, как объяснить заказанной его друзьями проститутке, что её услуги не пригодятся, но был уверен, что эта несчастная душа с большим удовольствием проведет час за столом, а не под. В дверь позвонили. Арсений, нервно усмехнувшись от глупости происходящего, поспешил открыть дверь и обомлел. Его друзья дважды идиоты. На пороге стоял высокий неказистый мальчишка в коротких кожаных шортах и полупрозрачной майке. Пуховик, недавно скрывавший сей наряд, он держал в подрагивающих руках. Пытался улыбаться, но выходило похоже на испуганный собачий оскал, словно Попов его насиловать собрался… Блять, а ведь обычно так и бывает, чего он удивляется реакции парня? Арсений мягко улыбнулся в ответ, забирая у хастлера куртку и пропуская в комнату. — Чего вы желаете? Я к вашим услугам, — вопреки словам, Антон вжался в стену и смотрел себе под ноги, с каждой секундой его улыбка таяла. — Я Арсений, ты? — Попов протянул руку, и Шастун опасливо подал свою. Пара криво выведенных имен на тыльной стороне ладони и поперек запястья бросились в глаза. — Нарцисс, — нехотя выдавил Антон. Ему имя казалось настолько нелепым, что в любой другой ситуации он бы заржал. Попов чуть сильнее сжал чужую ладонь, стараясь удержать внимание мальчишки. — Безвкусица какая. Может, скажешь мне настоящее имя? Оно точно звучит приятнее, — Арс выкрутил своё обаяние на максимум, желая разрядить обстановку, чтобы хастлер не шугался его. Парень задумался, оглядывая Попова недоверчиво и почти враждебно. Решив, что хуже от этого не станет, тихо произнёс: «Антон». Арсений улыбнулся и разорвал рукопожатие: «Будем знакомы, Антошка». Арсений жестом пригласил мальчишку за обеденный стол, краем глаза следя за нарастающим удивлением в зеленых глазах — Антон искал подвох, ждал, когда его грубо схватят и прижмут к любой поверхности, чтобы надругаться. Попов усадил его и вручил кружку с черным сладким чаем. — Я сейчас всё объясню, — вздохнул Арсений, когда заметил, как подозрительно Антон косится на чай. Видать, жизнь мальчика научила не принимать подачки от незнакомцев. — У меня сегодня день рождения, и мои друзья вызвали тебя забавы ради, чтобы я не отмечал в одиночестве, пока моя девушка на гастролях. Я не собираюсь ничего делать, но час в любом случае оплачен, так что можешь перевести дух. Шастун немного расслабился и откинулся со вздохом на спинку стула. Морщинки на лбу разгладились, а хмурый взгляд перестал прожигать входную дверь, словно вот-вот надо будет бежать. Антон потянулся к пирогу и, вопросительно глянув на хозяина дома, утащил себе сразу два кусочка. Попов подметил, что парень выглядел болезненно худым, и скорее всего очень хочет есть, поэтому пододвинул вазочку с конфетами ближе. — Какой это по счету у тебя заказ? — поинтересовался мужчина, хотя уже знал ответ — не надо быть психологом, чтобы опознать панический страх на лице человека. — Первый, — вздохнул Антон. Голос его больше не дрожал и не скакал, как у подростка в мутацию. — Знаю, что заметно, я ж весь трясусь, как чихуахуа. К такому, прикинь, не готовят. Мне едва разъяснили на словах и отправили на практику, — он сделал кавычки пальцами, — сюда. Сказали, мне нечего делать в борделе, пока опыта не наберусь, типа, там клиенты уважаемые, буратино трахать не станут. Выражение лица, будто парень ожидает экзекуции, сошло на нет, уступая легкой улыбке, словно он на мгновение забыл о своем положении, отделяя себя от ситуации прослойкой юмора. Но вскоре опять помрачнел и замолк. — Тебе ведь лет восемнадцать, как ты в эту грязь попал? — Арсений еще раз осмотрел парня с ног до головы. Помимо одежды, тот совсем не подходил под типаж сладеньких мальчиков — вряд ли сам сунулся бы по дурости в такую авантюру. Если б не имена, опоясывающие ноги и руки Антона, Попов и мысли не допустил бы, что тот работает в борделе. Шастун выглядел скорее как тип, который может пьяным на дерево карабкаться, потому что поспорил на банку Окского — то есть, как любой уважающий себя дворовый мальчишка. — Я старше, чем кажусь, — улыбнулся Антон, — и проблем успел нажить достаточно, — расплывчато добавил он. — А семья что? — Арс не верил, что все могло быть настолько безнадежно, чтобы оказаться в борделе в юном возрасте. Кому-то же должно быть не все равно: родственникам, друзьям, да хоть соседке, которой часто лифт держал. — Они в каком-то смысле знали, что так будет, ты же и сам не слепой. Попов еще раз осмотрел вкрапленные в чужую кожу имена. Казалось, они причиняли почти физическую боль парню, потому что Антон всякий раз морщился, глядя на них. — Сколько на тебе их? — Четыреста пятьдесят три. Минус два человека по молодости и глупости, — невесело улыбнулся Шастун. — Четыреста пятьдесят один человек. — Клиент, скорее всего, — Антон скривился от этой мысли. 451 час в чужих постелях с абсолютно мерзкими людьми. Переступая через гордость, совесть, стыд ради призрачной свободы. — Это не продлится вечно. Лучшая поддержка — это правда, голый факт, который не оспорить даже самыми тревожными мыслями. Действительно, вечность в борделе парнишка не останется, но вот когда он оттуда уйдет, куда и с кем — в театральном ясновидению не учили, а врать Арсений не хотел и не любил. Гораздо занимательнее было орудовать правдой в своих интересах, как лепить глиняные кувшины, витиеватые узоры, на которых отвлекают от пустоты внутри. Однако что слепить из этой информации Арс не имел ни малейшего понятия. — Пиздец как хотелось бы тебе верить, — Антон окончательно поник и поджал губы, а глаза его покраснели. — Погоди, — Арсений отодвинулся от парня и взял свой кусочек пирога. Мужчина сходил на кухню, и вернулся уже с зажженной спичкой, воткнутой в тесто. Прикрыв глаза, Попов задул огонёк и улыбнулся, подняв взгляд на парня. — Ну, вот и всё. Считай, я обеспечил тебе счастливое будущее. Антон тихо засмеялся. В глазах блеснул огонек благодарности и тепла. Он позволил себе на секунду поверить, что всё правда будет хорошо: он сможет отработать долг, встретит всех людей из списка и каким-то чудом обретет родственную душу, а вместе с ней дом. Шастун сделал то, чего никогда себе не позволял — решил надеяться. На судьбу, на себя, на случай, да хоть на загаданное желание — не важно, лишь бы сработало. На какое-то время, пока мужчины ели конфеты, запивая кислым шампанским, Антон просто фантазировал, как через лет десять будет так же сидеть со своей родственной душой. Спустя час Шастуну пришлось возвращаться в бордель, иллюзия разрушилась, а нервозность и страх подступали к горлу новым приступом паники, который случится уже в такси. Арсений сунул парню в карман пару конфет и от всей души обнял, желая как можно скорее вернуться к нормальной жизни. Антон прижался в ответ и пожелал замереть в мгновении навеки. Чтобы не было его первого настоящего клиента, не было ночных выматывающих смен из кровати в кровать, не было жестоких партнёров, после которых приходилось брать больничный, не было изнуряющих тренировок, — ради того, чтобы быстрее попасть в категорию «элиты», работающей не за гроши, как проститутки по вызову. Но всё это будет. Эти кошмары так или иначе воплотятся в самых мерзких своих проявлениях. Антон остановился на лестничной клетке и, достав из кармана полузасохший уже маркер, оставил под самым потолком: 451 — время пошло.