The Devil and the Deep Blue Sea*

      Беккет несколько мгновений стоит на балконе, оперевшись на балюстраду. Внезапно он снова оборачивается, на губах аристократа играет знакомая улыбка.       Норрингтон не уверен, сколько раз видел её за всё время своего пребывания под покровительством лорда. Эта ухмылка наполовину выражала неподдельное веселье и наполовину жестокое ликование — одновременно и по-детски искренняя, и двусмысленная, и зловещая. И всё же Норрингтон, пребывая в неком оцепенении, склоняет голову и возвращает её. По другую сторону порта, в тенях скал видны рваные паруса Летучего Голландца, что пропускают бледный лунный свет. Где-то в непроглядном мраке затаилась мерзкая тварь, такая же мерзкая, как и её бесчеловечная команда. Столь ужасное зрелище не должно вызывать во взгляде Беккета столько веселья.       Позже аристократ послал этот взгляд и самому Дэйви Джонсу.       Поскольку капитан корабля-призрака не мог спуститься на сушу, им пришлось выйти в море — им двоим, трём морским пехотинцам и мистеру Мерсеру — и ступить на прогнившую хлипкую палубу. Норрингтону и в прошлом доводилось видеть этих призрачных тварей, но лишь тогда, когда выступал против них. Теперь они стали тоже частью его команды. Морские пехотинцы попятились, в то время как Беккет напротив выступил вперёд. Смотря снизу вверх, аристократ одарил морского дьявола очаровательным, но подчёркнуто насмешливым взглядом. Норрингтон почувствовал как повисла тишина, а также отвратительный зуд от сотен рыбьих глаз и прищуренных взглядов скользящих по коже.       Впрочем, Беккету не нужно было ничего объяснять. Мерсер поднял сундук на борт, а когда он щелкнул крышкой. Впервые грозному повелителю морей пришлось отступить, пронзаемому болью от такого оскорбления на собственном судне. На мгновение казалось, что он стал выше Беккета, который, к слову, ни разу не вздрогнул. Рука Норрингтона невольно потянулась к шпаге.       Но Джонс снял свою треуголку одним длинным щупальцем. На его изуродованном лице застыл яростный оскал. И всё же он подчинился Беккету, как теперь понял Норрингтон. Внезапно их с Капитаном взгляды пересеклись и он не мог проигнорировать то, что морской дьявол всё-таки вспомнил его. Адмирал спешно отвел глаза в сторону.       Сейчас его судно уже идёт по души их врагов–пиратов. Беккет наблюдает за тем, как корабль выходит из гавани прежде чем зазубренный нос снова изгибается и волны принимают его в свои объятия.       — Она не самый современный корабль, — произносит лорд — но нанесёт удар ровно туда, куда нам нужно. Это неописуемо — иметь такой козырь под нашим командованием.       Нашим командованием. На самом деле только один человек здесь тянет за нити. Но Беккет продолжает притворяться. Наконец аристократ возвращается в кабинет — до сих пор трезвый и как никогда гордящийся новой игрушкой — и наливает себе ещё целый бокал портвейна.       — За нас, Джеймс! — провозглашает он и пьёт.       Норрингтон наблюдает за ним, поражаясь, насколько он отличается от того властного лорда, сидевшего за этим самым столом десять дней назад. Фактически ничего не поменялось, Беккет попрежнему тщательно анализировал и изучал его. И Джеймс решил сделать то же самое. Когда мужчина смотрит на аристократа сейчас, то всё ещё ощущает нежное прикосновение к подбородку; пальцы, лежащие на талии. Мотивы, конечно, были, но не те, которых Норрингтон ожидал.       Ему срочно нужно отвести взгляд. Он этого не делает.       — Однажды ты говорил со мной, — слышит свой голос. — и сказал, что хочешь стать могущественным. Так ты достиг этого?       Беккет замирает.       Наступает долгий момент, когда лорд смотрит в свой бокал, словно вспоминая прошлое — ночь, о которой упоминает Норрингтон. Когда он снова заговаривает, его голос несвойственно смягчается. Соответствуя тому, насколько по-другому он выглядит в полумраке.       — Ты помнишь, когда я тебе это сказал?       — Верно.       — Я думал, ты забыл. Это было в Портсмуте, восемь лет назад, так ведь? Я говорил тебе, что хочу быть могущественным. А ты, помнится мне, не знал чего хочешь. Я действительно добился кое-чего из того, чего хотел. А ты?       Норрингтон колеблется. Чего же в конце концов он желал? Не проходило ни дня, чтобы этот вопрос не мучил его. Каждый раз, когда Джеймс готов был озвучить один из вариантов, на ум приходил новый. Мужчина сдаётся, так и не найдя слов. На что Беккет лишь улыбается.       — Я понимаю твои сомнения. У какого человека их нет? Однако есть время для раздумий, а есть время для действий.       Когда слов становится мало и лорд так и не добивается ответа от Норрингтона, он пробует кое-что другое.       — Что ещё ты помнишь о той ночи, Джеймс? Я помню, что тогда ты был напряжен и растерян на балу, поэтому мы сбежали. Это было замечательное время. Но тебе пришлось удалиться, не так ли?       Норрингтон кивает.       Слышать, как о той ночи рассказывают снова уже вслух — страшно, и вместе с тем… Смело. Захватывающе, в каком-то тёмном смысле.       — И ты не забыл, что я предложил встретиться позже?       Ещё один лёгкий кивок.       — Но тебя отозвали. По правде говоря, я был сильно разочарован. Ведь ты был таким замечательным собеседником.       Джеймс старается не заострять внимания на последнем, но слышит в голосе лорда что-то ещё. Беккет делает паузу, словно для пущего эффекта. Затем отставляет недопитый бокал и откидывается на спинку стула.       — Скажи мне, Джеймс, ты ведь тоже считаешь меня замечательным собеседником?       Норрингтон сглатывает, но снова кивает.       — То есть ты… ты, — он впервые слышит, как Беккет сбивается на полуслове. И продолжает, — Ты бы встретитился со мной, если бы не уехал?       — Да. — во лжи нет смысла.       Проходит не больше пары секунд прежде чем аристократ медленно встаёт с места и делает осторожный шаг навстречу. Неужели он ожидает, что после подобного признания Норрингтон отступит? Ни за что.       — И ты понял, о чём шла речь, не так ли?       Норрингтон склоняет голову.       — Позволь мне услышать твой ответ вслух.       — Да.       Это даёт лорду возможность сделать ещё один осторожный шаг. Беккет, стоящий на полпути, не сводя томных серебристых глаз смотрит прямо на него. Возможно, до сих пор ожидает, что Норрингтон отступит, либо просто даёт последний шанс сбежать. Нет. Уже слишком поздно мечтать о свободном выборе. Его попросту не осталось ещё тогда, в Портсмуте, в конце вечера, когда образовалась та невидимая пустота. Её нужно было чем-то заполнить.       Беккет оказывается достаточно близко, благоухая тем же ароматом розовой воды и масла, облачённый в те же насыщенные цвета.       — Ты бы отдал мне всего себя? — почти находясь на грани шепчет Беккет.       — Да. — рвано выдыхает Норрингтон.       С этими словами аристократ оказывается прямо перед ним. Неизгладимый трепет той ночи не исчезает даже после всего пережитого. Как бы Джеймс не старался подавить в себе реакцию всё тщетно, когда пальцы Беккета снова скользят вверх по груди. Она — реакция — набирала силу, поднимаясь и обрушиваясь, угрожая поглотить его.       — А если я спрошу тебя снова? — наклонившись близко, весьма близко.       Первое соприкосновение их губ — едва ли не самая нежная ласка, едва уловимый шепот. Беккет задерживает поцелуй, дразняще оттягивая его нижнюю губу. Спустя мгновение аристократ вздыхает, горячее дыхание косается лица и этого достаточно, чтобы Норрингтон почувствовал боль в груди.       — Значит «да»? — проговорил он.       Норрингтон окончательно теряет голову, позволяя волне истового желания захлестнуть себя. Он хватает Беккета за плечи, притягивая к себе ещё тесней, грубо, почти болезненно, впиваясь в его губы. Ненавидя себя за рухнувшую выдержку, мужчина ощущает, как аристократ отвечает ему. Терпкий привкус портвейна и пряности почти губит Норрингтона. Каким-то образом Джеймс оттесняет аристократа назад, пока тот не оказывается прижатым к стене. Из груди Беккета вырывается едва сдерживаемый стон. Потеряв опору, лорд старается перехватить инициативу, но тщетно. Его руки сминают белоснежный ворот новенького адмиральского мундира, то резко дёргая, то оттягивая. Властность, нужда в поцелуе заставляют кровь кипеть.       Наконец они отстраняются, переводят дыхание. Губы Беккета краснеют. И снова выведенный изгиб Африки обрамляет его, точно так же, как тогда, во время их дуэли. Он дышит неглубоко и часто, а зрачки такие широкие, что глаза кажутся чёрными. На этот раз у него не хватает слов. Затем, исступлённо:       — Ты не возьмёшь меня вот так, как портовую шлюху. Я хочу тебя, — это признание, копившееся слишком долго. Теперь, когда оно сорвалось с губ, он продолжает уже мягче:       — Хочу в своей постели.       Идя по коридорам вслед за Беккетом, Норрингтон почти не помнит как они добрались до спальни. Раньше Джеймс не выходил за пределы гостиной, но не сейчас, оказавшись в самом логове льва. Наконец вдали от формальностей, вдали от риска быть замечанными, лорд впивается в его губы, даже несмотря на то, что ему всё время приходится вытягиваться из-за разницы в росте. Больше не медля ни секунды, пальцы аристократа проникают под сюртук Норрингтона и сбрасывают его на пол, следом перевязь и длинный жилет. Беккет купил и подарил эту форму, а потому он волен её и снять.       — Ложись, — отстранившись, лорд хватает Норрингтона за запястье, направляя в сторону кровати.       Беккет раздевается следом, оставаясь в простой льняной рубашке и бриджах. Джеймсу не привычно видеть его в чём-то, что не было бы аккуратным и эффектным. Но несмотря на это, Норрингтон не може отрицать, что более человечный облик идёт аристократу гораздо больше. Тёмные кудри немного растрепались из-под парика, а щёки заливает яркий румянец. Джеймс который раз старается держать себя в руках, но всё рушится снова, когда Беккет забирается на него сверху, завладевая губами. Он приоткрывает рот, их языки развратно и восхитительно переплетаются. Прошло слишком много времени с тех пор, как кто-то вот так прикасался к нему.       От разгорячённого тела Беккета, Норрингтона почти лихорадит. Сам того не осознавая, его собственные ладони ложатся лорду на спину, пробегаясь по ней снизу вверх, по плечам и затем замирая на растрепанных волосах. Беккет подаётся навстречу прикосновениям, осыпая отчаянными поцелуями его шею и подбородок, посасывая, покусывая, несомненно оставляя следы. Внезапно аристократ двигает бедрами, Джеймс стискивает зубы, едва не задыхаясь от неистовой волны жара, не в силах сопротивляться возбуждению.       Каждое движение — пытка.       Беккет превратил его в ничтожество; животное, с твёрдым, готовым к делу членом, прижатым к его бедру. Дрожащими — замечает адмирал — руками лорд расшнуровывает свои бриджи. Для этого требуется несколько быстрых манёвров, после он снова оказывается верхом, держа пузырёк с маслом. Без малейшего промедления смазывает пальцы, вводит их в себя. Норрингтон наблюдает с приоткрытым ртом, слишком заведённый, чтобы жаловаться на спешку.       Бекетт нащупывает его руку, заводя себе за спину и стонет от разочарования, когда Норрингтон не поддаётся его желанию присоединиться. Джеймс продолжает держать его за поясницу, чувствуя, как изгибается позвоночник при каждом движении. Норрингтон задается вопросом, сколько раз он не спал по ночам, думая об этом, — это почти насмешка над ним, — но затем Беккет стягивает с него шелковые бриджи, обхватывает член рукой, щедро смазывая маслом, так что Норрингтону приходится вновь стиснуть зубы от яркого всплеска удовольствия. Беккет потеет, безупречное самообладание на грани срыва. Отчаянное желание переполняет его, пока он направляет адмирала внутрь себя, опускаясь.       — Боже, — думает Норрингтон, ощущая жар. Бекетт льнет к нему, тяжело дыша, прижимая ладони к его груди. В этом нет ни любви, ни чувств, только глубокая, безумная похоть, которая слишком долго тлела и теперь поглотила их. Время внезапно становится их врагом. Норрингтон парализован удушающим желанием, которое овладевает им, побуждая слепо толкаться вверх и видеть, как Бекетт ломается. Частичка человечности внутри него позволяет полностью занять свое место.       На лице Беккета появляется открытое выражение, его ангельские губы приоткрываются, а глаза трепещут.       Он возвращает равновесие, а затем прогибается назад, издавая стон. Из его горла вырываются тихие вздохи, когда он начинает двигаться, а локоны падают ему на лоб. Лорд ускоряется, оставляя ногтями следы на груди Норрингтона. Он тёплый, скользкий, напряжённый внутри, и Норрингтону приходится приложить все усилия, чтобы не поддаться этому. — Ох, адмирал, — рычит Беккет, запрокидывая голову. — Ну же, покажите мне, почему я вас повысил.       Такой небрежный комментарий, может быть, намёк.       Но он сокрушительной волной выносит всё на поверхность. Две недели он был в ловушке Беккета, едва ли ни ел из его рук, и всё ради какой-то ошибочной идеи искупления. Глупая надежда всё вернуть породила амбиции превратившиеся в безнравственную, мучительную, жалкую мольбу о помощи. А как только выпал шанс — сразу же поддался.       Решительным движением он переворачивает Беккета. Лорд падает на спину, на лице появляется нескрываемое удивление. Норрингтон раздвигает его ноги и входит одним яростным рывком. Беккет громко, протяжно стонет, запрокидывая голову, когда Норрингтон берет его как следует. Может быть, Джеймс слишком груб с ним, сотрясая его тело, заставляя кровать скрипеть, но тот загнал его в угол. Теперь аристократ пытается схватить его за руки и держится изо всех сил, пока его имеют до безумия. Он стонет так, словно вот-вот расколется на части — больше не властный лорд, а всего лишь одинокий, разочарованый мужчина, жаждущий ласки больше всего на свете.       Кто-то точно услышит. Беккет ужасно, удивительно громкий. Однако Джеймсу всё равно — больше нечего скрывать; не сдерживается, отбрасывая последние маски друг перед другом. Он прижимается лицом к шее Беккета, чувствуя бешеный пульс.       — Джеймс… Джеймс… — всхлипывает тот.       Беккету едва хватает пары минут. Крики становятся громче, он дрожит, как натянутая струна, и достаточно всего нескольких толчков, чтобы почти закричать, когда его настигает оргазм. Осознание того, что он заставил мужчину почувствовать такое удовольствие — принуждает Норрингтона последовать за ним. Ему стыдно признаться, что он никогда раньше не кончал так сильно.       — Господи, Джеймс, — Беккет лежит, раскинув руки и ноги на простынях. Норрингтон остаётся внутри него, пока расслабляется, теряя силы.       — Ты этого хотел?       — О. Тебе потребовалось много времени, чтобы понять. — в конце концов он выбирается из-под него — Ты нас пачкаешь, Джеймс. Отойди.       Норрингтон повинуется. Но после того, как он убирает за ними по приказу, Беккет поворачивается к нему и целует, уже нежно и спокойно, наклонившись ближе.       — Ты не обязан оставаться, — шепчет. Норрингтон смотрит на него, отмечая разительную перемену.       Перемена. Нет. Между ними ничего не изменилось. И все же, все же, он не подчиняется его приказу.       Он остается.