агония вечности.

Горький запах дымовой повесы, стоящий в помещении, резал глаза. Яркими красками, вспыхивал то тут, то там пламенный свет, разрезая стены и потолок устрашающими узорами. Ад на земле выглядел к месту, подчеркнутый металлическим запахом серебряных пуль, выпущенных в сердце его любимой невесты, так и не ставшей женой. Привкус ее крови на губах отдавал все той же горечью, а тишина, воцарившая в комнате, мешала ему думать о способах выжить. Да и зачем? Весь смысл жизни его лежал на холодном полу, одетый в чудесное платье, белый цвет которого окрасился в бордовый. Он так и не смог попрощаться, ослабший после схватки с Каразиным, не заметивший бесстрашной попытки любимой спасти его, уберечь от пуль, жгущих душу и тело изнутри, смертельных в своем обличии даже для нелюдей. Хотелось думать, что огонь распространялся по зданию молниеносно, но тлеющий рядом деревянный брусок не спешил разгораться, унося всю боль и отчаяние его в иной мир - туда, где будет ждать его Алина. Громкий стук каблуков оглушил его, прислушивающегося к любому вдоху в лежащем рядом теле, мгновенно. Знакомый силуэт, остановившись у входа, ускорил шаг. У Руневского не было ни сил, ни желания подняться со смертного одра своего, протянуть руку или попросить о помощи. “Ох, Сашенька”, — ласково прозвучал голос Свечникова, который упал на колени возле возлюбленных. Пальцы его, сильно трясясь, сначала коснулись шеи девушки, пытаясь почувствовать биение неживого сердца. Но тщетно. Убедившись в отсутствии стука, мужчина перевел свое внимание на друга. Выдохнув в облегчении, заметив открытые, смотрящие на него глаза. Слезы, отступившие было в радости, хлынули вновь, ком в горле не позволял голосу звучать ровно. “Мне так жаль. Мне так сильно жаль…” Но Руневский лишь смотрел на своего друга, моля закончить начатое Караморой, убить его прямо тут, на месте, потому что то счастье, что он обрел впервые за полвека, было мертво. Мертвее всех мертвых, что сидели за столом в Дружине или прятались в богатых одеяниях, в усадьбах и имениях. День, который должен был стать самым счастливым, стал воплощением ада, пламенем сжигая все, что было ему дорого. “Убейте меня”, — прошептал Александр, чувствуя, как голос его крепнет с каждой минутой, как организм восстанавливает ткани в его теле, подпитанные родной кровью. Свечников сжал ослабшую руку в своей, смотря графу в глаза. “Нет боли сильнее, чем боль потери. Но не для этого Алина отдала свою жизнь взамен на вашу”. Вечная усталость охватила тело, цепляясь своими острыми когтями за мимолетные искры неутолимого желания жить. Но, бросив еще один взгляд на Алину, что-то в его груди будто бы оборвалось. Маленькая нить, сковывающая его в практически эфемерном спокойствии, ненастоящим и пугающим, оборвалась в одно мгновение. И вся боль, вся агония вырвалась из него в пронзительном крике, переходившем в отчаянный вой подбитого зверя, потерявшего все то, чем так дорожил. Потому что та агония вечности, которую он проживет без нее, только начиналась. Трясущиеся окровавленные пальцы потянулись к лицу девушки, костяшками ласково проводя неровные линии, очерчивая, стирая темные разводы с белоснежной кожи. А пепел, окропляющий их головы с тлеющей вокруг древесины, падал, словно белый снег. И последний свет в разбитых окнах его дома был лишь отражением пламени, горящего внутри. А когда и он погас, внутри не осталось ничего, кроме пыли и разбитых стекол. Счастье, когда-то царившее здесь, застыло в памяти. Но и оно смоется ветром и дождем.

***

Ее объятое прозрачной кружевной тканью тело решено было перенести в очищенную от завалов комнату. Кровать, каркас которой не смог уцелеть от упавшей на нее балки, застелена висевшей когда-то тут же шторой. Руневский, исцелившийся достаточно для того, чтобы встать без чужой помощи, нежно прижимал хрупкую девушку к груди, нещадно хромая при каждом шаге. Но, сжав зубы, он опустил ее на испачкавшуюся в копоти ткань, осторожно укладывая безжизненные ее руки на груди. “Мы не можем оставить ее здесь навечно, Саша”. - раздался приглушенный голос Свечникова из-за двери. Граф не спешил нарушить скорбное уединение, оставаясь за порогом разрушенной комнаты. “Когда-то нам нужно будет похоронить ее”. Руневский вздохнул, лбом упираясь в лежащую на груди холодную ладонь. “Знаю. Но мы не можем хоронить ее в разрушенном доме, грязными от копоти. Она заслуживает большего”. “И то правда. Тебе нужно умыться и привести себя в порядок. Раны на твоей груди все еще не зажили, и их нужно обработать…” “Нет!” - раздался громкий возглас. Руневский поднял взгляд на своего друга, безжизненный и будто потерянный. Не было в нем ни огонька, ни искры радости. Желание жить будто бы сгорело изнутри, оставляя испепеленные, подернутые смогом глаза. Сгоревший изумрудный лес, превратившийся в черную паль. “Пожалуйста, оставьте нас. Хотя бы на минуту, на час. Дайте проститься. Наедине”. И что-то похожее на вину расцвело в груди мужчины. Откланявшись, он покинул комнату, прикрывая ее остатками невыгоревшей до конца двери.

***

За окном начало темнеть. Тени, спадающие на их обездвиженные тела, заскользили волнами по потолку и стенам. Руневский, склонившись в будто молитве над телом любимой, не прекращал шептать извинения. Прерывались они судорожными вздохами, когда пальцы его, сжимавшие хрупкие руки, касались запястья, не находя стука бессмертного когда-то сердца. Агония его длилась вечность. Воспоминания о жутком звуке выстрелов, попавших в плоть, разрывающих и сжигающих ее изнутри, не давали сомкнуть глаз. И лишь мысль о том, что последние секунды свои, доживая свою вторую жизнь, Алина провела в объятиях своего убийцы, сжимающего ее тело крепкими объятиями, молящего о прощении и воющего от боли, заставялала кровь в жилах кипеть. Но Руневский мог лишь смотреть, вися на границе между жизнью и смертью, не в силах двинуться, чтобы остановить Каразина от осквернения памяти любимой. “Прости меня, Алиночка, что не смог попрощаться, как следовало”, — судорожно шептал он в тишине спальни, “Прости, что не смог спасти, что счастливейший наш праздник стал последним твоим днем на этой Земле, душа моя”. Осторожно поправляя упавшую прядь с ее лица, он провел пальцами по все еще закрепленной в волосах фате. Ткань ее, хоть и шершавая, была окрашены кровью лишь у груди, оставляя белоснежность свою, обрамляя затылок, словно нимб. И вспомнилось Руневскому, что незамужних девиц хоронили в свадебном белом платье, и от чего-то, горько улыбнувшись, подумалось ему, что Алина не дожила до их супружества считанные часы. Кольцо его все еще украшало палец, напоминая о волшебном дне помолвки. Ласково целуя ее безымянный палец, Александр сложил ее ладонь на груди, окрашивая платье в еще более гротескный бурый оттенок. “Если бы я мог воскресить тебя вновь, душа моя, и посмотреть в твои чудесные глаза”.- в отчаянии прошептал он, прислушиваясь к отсутствующему стуку сердца. Минутно задумавшись, он поднес запястье свое ко рту, прокусывая кожу вмиг появившимися клыками. Кровь, мгновенно заполнившая рот, окрасила губы его в алый цвет. Ни секунды не сомневаясь, он поднес руку к лицу Алины, оставляя капли, падающие с запястья, словно гранатовые бусины, на ткани. “Давай же, пожалуйста”. - прошептал он, сдавливая ладонь в попытке выжать больше крови. “Алиночка, пей”. Легкий ветер подул из окна, рамы которого были украшенными почти что хрустальными осколками разбитых стёкол. Он пронёсся сквозь комнату, поднимая ввысь крохотные частички пепла, вороша пряди волос, лежащие на ткани, цепляя тонкие ниточки слез, окропляющие бледную кожу графа. Прошли секунды, минуты, дни, но губы, испачканные в чужой крови, так и не двинулись. В отчаянии, Руневский прижался лбом ко лбу любимой, оставляя на ее щеках прозрачные жемчужины слез, что смешивались с бордовыми разводами. И не было ни криков, ни отчаянья. Лишь горькое смирение и скорбь, пронзавшая его сердце вновь и вновь. Ведь нет ничего страшнее, чем прожить свою вечную, одинокую жизнь, утопая в не отданной любви. Знать, что скорбь внутри будет мелким пламенем гореть как напоминание о том счастье, той бесконечной нежности, которую не успел подарить. И когда последние лучи покинули поместье, одинокая фигура, склонившаяся над телом невесты, провалилась в чуткий сон, крепко сжимая ладошку возлюбленной. Бледный лунный свет озарил комнату вслед за ушедшим закатным солнцем. Тонкие пальцы дрогнули, веки мимолётно встрепенулись. Но этого никто не увидел.