Испытание для двоих

Марья полыхала гневом, будто разъярённая гроза. На кой-же лихой отцу с матерью вздумалось де́вицу с Финистом сводить? Вихрем металась она по светлице, а горячка её натуры нашла отдушину в несчастной бочке, что стояла в углу — сапогом богатырским да с размаху, и разлетелась та в щепки мелкие, будто злого слова не вынесла. — Ну, удружили! — выдохнула Марья, бросая взгляд на разлетевшиеся клочки древесины, — А что ж сразу перед всеми не поженили? Вот только бы скатерть белую постелили да дружек позвали! Ладно матушка, она давно приметила, что глаза Марьи светлеют при одном упоминании имени Финиста, и голос её становится мягче, когда речь заходит о нём. Василиса только улыбалась на это, зная, что гордая дочь не признается в том, что сердце её уже пленено. Потому не спешила настаивать, понимая, что ей нужно время. Сердце Марьи, хоть и покрыто было бронёй, рано или поздно само бы вывело к истине. Но отец! С каких пор он в сводники подался? И что за выдумка с этими треклятыми танцами? Будь её воля, ушла бы в поход с Ягой, да хоть в самую чащу лесную, лишь бы прочь от этих свадебных затей. С шумом и топотом поднялась Марья по скрипучим ступеням в свою горницу. Половицы под шагами, будто сами себе приговаривали, что вот-вот не выдержат натиска. Скинула с плеч сарафан, и, оставшись в одной льняной рубахе, бухнулась на постель, словно подкошенная. Гнев её всё ещё клокотал, словно котёл над костром, и, не сдержавшись, богатырская дочь закричала в подушку, да так, что та, привыкшая к буйству де́вицы, как верная спутница, проглотила этот крик, не донёсши его до чужих ушей. Когда голос ослаб, и гнев немного поутих, Марья перевернулась на спину, уставившись в потолок. Лунный свет, пробиваясь сквозь оконце, тихо струился по её лицу, будто убаюкивая. Мысли де́вицы разлетелись вдаль. Всё думала, что же такого она в этой жизни сотворила, что вечно ей испытания да тяготы выпадают? И вот одно из них, ясноглазое да насмешливое, опять перед ней встало, словно горой. — Финист! — прошептала она с горечью, сжав кулаки. — Мало мне муки от любви безответной, так ещё и родичи подливают масла в огонь. Что Софья с её дерзким вызовом на пиру, прям как ножом в сердце. Что матушка с вечными взглядами, полными понимания. Марья на отца надеялась, думала, он займёт привычный нейтралитет. Да не тут-то было — видно, та женская половина его в свой стан переманила. Мысли в голове Марьи метались. Один за другим хлынули образы, и с каждым новым вихрем её сердце всё сильнее сжималось. Губы превратились в узкую линию, а взгляд горел, словно молнии отражались в очах. В памяти всплыл облик Финиста — горделивого, с высоко поднятой головой, как будто сам он важнее всех витязей на белом свете. Ноздри Марьи задрожали, лицо побледнело, а потом щеки вспыхнули краской гнева. — Ну, павлин надутый! — прошептала она, словно боялась, что слова эти услышат стены и перевернувулась на бок. Но стоило замолчать, как мысли вновь нахлынули, не давая ей покоя. Она кусала губы, стараясь успокоиться, но ярость внутри разгоралась. — Нет, ну вы только посмотрите на него! — шептала она сквозь зубы, — Думал, что я какая-то кобыла дикая, что ни танца, ни приличия постичь не могу! Она с силой сжала подушку, пытаясь вытеснить из себя обиду. Перед глазами всплывали де́вицы, что вились вокруг Финиста, словно бабочки вокруг свечи. — То ли дело они! — ядовито произнесла Марья, в голосе её слышались обида и презрение, — Одна краше другой: и свет лица лучше, и волосы тёмные, как ночь, а другая, так румяна, статна да с фигурой, что любому витязю в радость. Гнев подступил к горлу, она резко поднялась, сжав кулаки. Губы дрогнули, а в глазах зажглись слёзы, что никак не хотели пролиться. — Ненавижу его! Ненавижу думать о нём! — бросила старшая дочь, и голос её дрогнул. Образ Финиста, с его вечной улыбкой, вновь вставал перед глазами. Он всем улыбался, каждому кивал с уважением. Но для неё, Марьи, у него не нашлось даже взгляда доброго. — Чтоб тебя! Улыбается своим де́вицам, хороводы с ними водит, а на меня и взгляда не бросит, — горько проговорила она, прикусив губу, — Ну и пускай! Пусть с ними и остаётся, коли такие ему любы. Она вскинула голову, огонь в глазах затмевал даже боль. — А я себе доверять могу! Сама справлюсь, не нужно мне его ни слова, ни взгляда! Она замолчала, сердце стучало, как барабан, а в горнице повисла гнетущая тишина. Лишь ветер за окном словно вторил её словам, вырываясь в ночную даль. Лунный свет лениво скользнул по её косе, и, тихонько убаюкивая, повёл богатыршу в сон. Ночь укрыла Марью своим плащом, и были сновидения крепки, как у воина после боя. А утром шум, что разносился с улицы, пробудил де́вицу. Потирая глаза и тихонько вздыхая, княжеская дочь принялась собираться. Мысли, словно рой назойливых пчёл, вновь возвращались к вчерашним обидам и гневу. «Нет в любви счастья — так в битвах своё место найду!» — решила она, собираясь утолить ярость на тренировке у озера. Накинула кафтан да брюки, кожаный доспех оставила, рассудив, что не потребуется, коли схватка будет одиночная. Однако ж привычка взяла своё — на косу булаву укрепила, чтобы сердце её спокойно было. — Сгинь же, окаянный, прочь из головы моей! — прошептала старшая дочь князя, отмахиваясь от назойливых образов, что в душе её гнездились. Пропустив трапезу с родичами, Марья насухо поела в одиночестве. Тяжесть на сердце ещё не спа́ла, поэтому от взглядов гневных она их сберегла. Подхватив богатырский меч, вышла де́вица из терема. Улица встретила её звонкими голосами, ароматами пряной выпечки да свежего дерева. Ярмарка шумела, ремесленники зазывали гостей: один рыбу хвалил, другой мёд медвяный нахваливал. Повсюду сновали дети, но богатырша шагала вперёд, не замечая косых взглядов. Вчерашнее выступление было у всех на устах. Сворачивая с шумного рынка на тихую улицу, Марья внезапно услышала детский плач. Сердце её кольнуло жалостью. Она пошла на звук и увидела девчушку в красном кафтанчике. Щёчки круглые, как наливные яблоки, а глаза — полные слёз. — Ну что ты, малышка, чего плачешь? — присела к ней незнакомка, обращаясь мягко, будто к сестрёнке. — Ничего… — прошептала девочка, но снова залилась слезами. Марья терпеливо дождалась, пока ребёнок успокоится, и, глядя в её заплаканные глазёнки, спросила: — Скажи мне, милая, кто тебя обидел? Не бойся, я никому не проговорюсь. — Мальчишки дразнят… — выдохнула девочка, утирая слёзы рукавом. — Ох уж эти сорванцы! — с улыбкой проговорила Марья. — А где они? Покажешь? Девочка кивнула, схватила богатыршу за руку и повела к сараю на краю улицы. Там, в пыли да сенце, резвилась ватагой ребятня. Подступила она ближе, да только мальцы, едва завидев её грозную стать да меч богатырский, тут же подобрались, будто ветер сильный сорвал с них шалость. Рядом с Марьей притихла девчушка, что крепко вцепилась в руку. Внучка Ильи Муромца смерила мальцов взглядом строгим, в котором скрывалась и мягкость сердечная, да только с виду была она грозной, как гроза над лесом. — Ишь вы, удальцы! — проговорила Марья, не повышая голоса, но в её тоне звучала сила. — Опять шалите? Парнишки наперебой зачастили, заверяя, что впредь так не поступят. Смех мелькнул в уголках губ, но она быстро сдержалась, чтобы не выдать того, как её позабавил страх в детских глазах. «Для них я, поди, сама нечисть лесная», — подумала девица, усмехнувшись про себя. Взяв с мальцов обещание, богатырша обратилась к девочке: — А теперь скажи мне, где твои родители? Девчушка, сжавшись от волнения, тихо ответила: — Мы с батюшкой и братом приехали… Они у князя сейчас. — У князя? Правда что ли? — Марья улыбнулась, и та искренность в её глазах сразу успокоила ребёнка. Девочка кивнула так рьяно, что её косички заметались. — Ну, коли так, — сказала богатырша, легко подхватив ребёнка на руки, — Пойдём, проводим тебя к родным. Подойдя к дому, где уже столпился народ, Марья приметила среди толпы женщину средних лет, которая, завидев девочку, тут же бросилась к ним с возгласом: — Алена, родная моя! Девочка, радостно взвизгнув, выскользнула из рук Марьи и побежала к женщине, которая заключила её в объятия. — Что ж ты нас так напугала, деточка? Куда ж ты побежала? — На ярмарку шла я, бабушка, на диво людское посмотреть! А мальчишки начали дразниться, — Алёна жалобно молвила, притопнув ножкой. — Сказали, будто я чересчур дородная! Женщина ахнула, нахмурив брови: — Это какие же безобразники? Покажи мне их, доченька! Сама научу уму-разуму! Но девочка тут же подняла голову гордо, будто вспомнив о своём защитнике, и, повернувшись к Марье, сказала: — Меня уж заступили! Вот эта красная де́вица! Как вышла она, да глянула на них, так те мигом замолчали, будто воды в рот набрали. Женщина обернулась, и только тогда, заметив княжескую дочь, залилась краской и сделала попытку поклониться, но Марья остановила её лёгким жестом. От слов девчушки, что жаловалась на дразнилки ребят, Марью обдало грустью. В сердце её, будто старая рана, откликнулась боль о том, как и она в былые годы терпела насмешки. Ребятня, бывало, потешалась над силой богатырской, что с пелёнок заявила о себе. А ныне, глядя на эту малую, Марья словно своё отражение в зеркале видела. Глазки у девчушки ясные, как небеса летние, светом искрились, а личико круглое, румяное, точно яблоко наливное. Косички у неё из тёмных волос лоснились, да так искусно сплетены были, что кажется руками самой умелой мастерицы. Настоящая красавица перед ней стояла, чистая и нежная, как весенняя зорька. Дочь Ивана вновь опустившись на корточки перед девочкой, произнесла мягко: — Не слушай тех, кто обижает. Ты очень красивая! — Правда? — девочка уставилась на неё, словно не веря своим ушам. — Истинная правда, — заверила Марья, улыбнувшись. — А когда я вырасту, — серьёзно спросила малышка, — Смогу так же мальчишек пугать, чтобы они меня не обижали? Марья немного смутилась, ведь на самом деле она не хотела пугать никого, тем более мальчишек. И уж тем более тех взрослых «мальчишек», что её теперь называли «мужиком в юбке». Но тут она отогнала эту мысль. — А ещё у меня будет такой же меч, как у тебя! — девочка задорно кивнула, глаза её светились восторгом. Марья на мгновение задумалась, а затем с лёгкой улыбкой и тихим, чуть задушенным голосом сказать: — Хочешь, я уже ныне меч тебе подарю? — Марья улыбнулась краешком губ. Детские глаза вспыхнули, как два утренних солнца, и девчушка радостно бросилась к Марье на шею, обняв её с такой силой, будто только что обрела заветное сокровище. — Но только вечером, — добавила богатырша, осторожно высвободив себя из детских объятий, — У меня нынче дела есть. Девочка так яро кивнула, что ленты в её косах вновь затрепетали. Тут же вмешалась женщина, что стояла чуть поодаль — она принялась что-то бормотать, мол, не стоит утруждаться. Но Марья лишь махнула рукой, заверяя, что всё это пустяки. Попрощавшись с девочкой и её стражницей, Марья повернулась к воротам, но не успела сделать и двух шагов, как вдруг наткнулась на кого-то грудью. Удар был крепок — богатырская стать Марьи вздрогнула, и она вынуждена была отступить. Подняв глаза, она увидела перед собой мужчину. На вид ему было годков двадцать пять, волосы чёрные, вьющиеся, словно озёрные волны, спадали на широкие плечи. Лицо его было открытое, со смуглым оттенком и лёгкой тенью усмешки в уголке губ. — Простите… — промолвила Марья, невольно смутившись. — Да ничего страшного, — отозвался он, улыбнувшись, так что глаза его заблестели, будто отражённое солнце в воде, — Ой, вы ведь…? Не успел богатырь договорить, как из-за спины княжны выбежала та самая девочка. — Братец! Она меня спасла от мальчишек! И тут же посыпалась целая череда слов: девчушка восторженно рассказывала о том, как Марья защитила её. Братец только успевал кивать да хмурить брови, стараясь удержаться от строгого выговора. — Простите нас за беспокойство, — наконец произнёс он, поклонившись, — Не хотели вас от дел отвлекать. — Да всё в порядке, — ответила Марья, мягко и смущенно улыбнувшись. Её взгляд упал на девочку. — До вечера, Алена, увидимся! Она развернулась и зашагала к озеру, оставив шумливую пару за спиной. Солнце стояло в зените, его лучи пылали над землёй, превращая траву в золотое покрывало. Дойдя до знакомой рощи, Марья остановилась у деревянного столба, поставленного здесь давным-давно её отцом. Это было их место для тренировок, тайный, словно священный уголок силы. Вытащив меч из ножен, Марья встала в стойку, тело напряглось, а взгляд стал острым, будто клинок в её руках. Орудие взмыло вверх, потом стремительно опустилось, оставляя в воздухе серебристую дугу. Ещё удар, разворот. Капля пота скатилась по виску, а мысли богатырши текли, как быстрая река. Перед глазами вспыхнули образы: маленькая Алена с блестящими глазами, её слова, полные веры. Это невольно вызвало улыбку на устах богатырши. Девочка напомнила ей саму себя в детстве, когда всё казалось проще, а деревянный меч в руках — самым ценным богатством. Но не все мысли витязевой дочери были столь светлы. Воспоминания о Финисте, снова взволновали душу де́вицы. Её сердце не могло позабыть его речей, точно острых шипов, что вонзились глубоко, да болью жгучей отозвались, долго не давая покоя. Разве он видел в ней женщину? Нет, только пугало богатырское, лишённое мягкости. Марья крепче сжала рукоять меча, а её лицо застыло в решительном выражении. Снова замах, удар — словно бы она пыталась разогнать тучи над своей душой. Лязг разнёсся над лесной поляной вновь, пронзая тишину, как грозовой раскат. Птицы, что сидели в ветвях, вспорхнули с криком, разлетаясь в стороны. Природа, прежде безмятежная, замерла в ожидании. Движения Марьи были точны и быстры, клинок сверкал в лучах полуденного солнца, отражая её непреклонную решимость. Пот уже вовсю струился по лицу, но она не опускала рукояти, каждая мышца была напряжена, словно тетива лука перед выстрелом. Сердце билось в унисон с ритмом её ударов, а в глазах горел огонь упрямства. Поляна дышала тишиной, нарушаемой лишь шелестом листвы, когда Марья, почуяв неладное, метнулась взглядом в сторону. На самом краю её зрения что-то мелькнуло. Она обернулась, и богатырский меч, взметнулся в воздухе, оставляя едва слышный свист. Лезвие прошло в волоске от чужой головы. Перед ней стоял Финист, светлые волосы мужчины играли в лучах солнца, а глаза сверкали. Он шагнул назад, его движения были плавны, как танец ветра, и в них чувствовалось уверенное превосходство. Богатырша стояла твёрдо, словно древняя сосна, пустившая корни в землю. Сердце её било набат, но лицо оставалось строгим, будто высеченным из мрамора. Глаза, яркие и колкие, глядели на Финиста, как на врага, которого нельзя было подпустить ближе. Марья выстроила вокруг себя невидимые стены — прочные, как закалённый меч, — и за ними прятала раны, нанесённые не битвой, но словом. — Ударила бы ты крепче, коли хотела попасть, — протянул он, улыбаясь. Марья опустила клинок, но её пальцы дрожали на рукояти. Это была не усталость, а ярость, которую она подавляла всем своим богатырским духом. — Что ты тут делаешь? — голос был твёрд, как звон ковки, но в глазах пылала тревога. Богатырь чувствовал эту стену, как жар от кузнечного горна, но не отступал. Сокол выпрямился, его осанка говорила о спокойной уверенности, но в груди клокотала досада. Он усмехнулся, придавая своему виду беспечность. Лениво проведя рукой по вороту своей рубахи, будто стряхивал невидимую пыль, витязь ухмыльнулся шире. Но Марья видела мельчайшие детали — как его пальцы чуть задержались на ткани, как взгляд на мгновение метнулся в сторону. — Да то же, что и ты, — усмехнулся он, — Тренировался, пока ты не пришла. Она сощурилась, её губы дрогнули. — Ты был здесь всё это время? — спросила она, чувствуя, как кровь стучит в висках. — А где же ещё? — он развёл руками, — В отличие от тебя, я зрителей не ищу. Марья сжала меч крепче. Её сердце было будто волк, что рвётся с цепи, но она лишь холодно усмехнулась. — Странно слышать от тебя, Финист, — молвила она с ядом в голосе, — Ведь перья у тебя, на площади, распускать лучше выходит, чем одолевать кого-то. Его глаза вспыхнули яростным огнём, но губы сохраняли усмешку, что теперь была почти волчьей. — Тебе повезло просто, что ты девица, — парировал он, — Не хотелось с тобой в полную силу бороться. Щеки Марьи запылали. Гнев и обида смешались с чем-то ещё, что заставило шагнуть ближе, взгляд богатырши пронзал его, как остриё. — Да ну? — голос стал тише, но опаснее, — Коли так, давай начнём поединок заново! Или твои слова, как ветер в поле? Он склонил голову, словно изучая её лицо. — Ну, коли настаиваешь, — сказал Финист, поднимая меч, — Только смотри, потом не жалуйся! Они сошлись в поединке, как две бури, столкнувшиеся в ночи. Его клинок был стремителен, словно соколиный полёт, а её удары — сильны и точны, как удар молота по наковальне. Каждый их шаг отбрасывал листья, каждый удар отдавался эхом в лесу. Марья сражалась с яростью, но и с каким-то странным удовольствием. Движения были полны силы и грации, взгляд горел — яростный, пылающий, точно сама Перуница в неё вселилась. Финист же двигался плавно, словно река, огибающая камни. Он не нападал всерьёз, больше уворачивался, с лёгкой усмешкой на устах, будто всё это и не бой вовсе, а шутка. Его небесные глаза внимательно следили за каждым шагом девушки, кажется он танцевал с ней в ритме, который был ведом только ему. И вот миг, Финист воспользовался замешательством княжны. Одно ловкое движение, и дочь Василисы оказалась на земле. Она рухнула, но не растерялась: дыхание её было частым, а глаза, полные непокорности, горели ярко. Финист нависал над ней, прижимая запястья к земле, Марья чувствовала, как крепки его ладони, словно железные кандалы. — Сдавайся, Марья, — лицо его было близко, а голос звучал почти лениво, будто всё происходящее было лишь забавой. — Сдаться? — она бросила на него взгляд, полный огня, и чуть приподняла бровь, — Никогда. Её грудь вздымалась от быстрого дыхания, но даже прижатая к земле, она выглядела так, словно готова была снести его. Не раздумывая, Марья собрала всю свою силу, напрягла ноги и резко ударила пяткой по земле, сместившись на долю секунды в сторону. Это движение сбило Финиста с толку — хватка ослабла на миг, и этого было достаточно. Белогорская защитница, словно разъярённый зверь, упёрлась свободной рукой в землю, напрягла плечи и рывком высвободилась. Теперь он оказался под ней, её волосы, выбившиеся из косы, касались его лица, а глаза смотрели прямо в очи богатыря, без страха и сомнений. — Финист, — прошептала Марья, голос княжны звучал, как предостережение. — Коли хочешь быть сильным, научись встречать своё поражение с честью. Её дыхание обжигало кожу витизя, её слова — гордость. Она отстранилась и поднялась на ноги, оставляя его лежать в траве, ослеплённого княжеской силой и дерзостью. Силуэт Марьи давно растворился среди деревьев, но в груди Финиста всё ещё гремело эхо их поединка. Он, ведомый невидимым течением судьбы, снова оказался там, где была старшая наследница. Богатырь пришёл сюда с простой целью: разгрузить голову от тяжких дум и найти ответ, как закалить себя, дабы впредь не терпеть поражений. Однако все пошло не так. Сокол вглядывался в ясное небо, мысли вертелись, как карусель, вокруг её образа — её насмешливых глаз, её язвительных слов, что оставили на сердце не рану, а странный след. Финист поднял руку и коснулся груди, будто хотел унять то, что колотилось внутри, будто хотел убедиться, что это сердце его, а не чужая магия, бушует под ребрами. Но вместо холода, что был бы уместен для гнева, он почувствовал тепло. Тепло, что странно разливалось по телу, не ведая, где остановиться. Он нахмурился сильнее. Что это за чувство, что растёт, как молодой дуб в весеннюю пору? Что это за жар, что с каждым днём лишь сильнее? Он хотел подавить его, спрятать за своей силой и насмешливой бравадой. Но чем больше он боролся с этим, тем явственнее становилось: это не гнев, это не обида… это что-то другое, непривычное, словно ветер с чужого берега. Финист повернулся, словно пытаясь сбежать от собственного сердца, но тепло не отпускало, продолжая разрастаться, как огонь в кузнечной печи.