Испытание для двоих

Спустя несколько дней после того, как Марья в тот вечер вручила деревянную игрушку девочке, время закружило в своём хороводе. Теперь всякий раз, выходя из светлицы на двор, богатырша невольно улыбалась: девчушка с двумя косичками носилась по улице, размахивая деревянным мечом, словно сама была великой витязью. Шлёпала босыми ножками по земле, задорно крича и воображая сражения с невидимыми врагами. Родители, завидев эту картину, только переглядывались. В их глазах теплилось ностальгическое тепло: как давно, казалось, их Марьюшка так же бегала по Белогорью, хватаясь за всё подряд — то за отцовский меч, то за лук, украдкой взятый из оружейной. Но с дочерью ныне стояла отчуждённость: Марья, хоть и злилась меньше, всё равно бросала на них недоверчивые взгляды. А они делали вид, будто ничего не замышляют. Хранили таинственное молчание, как лесные духи. Одним из вечеров, когда пришла пора спускаться к пиршественному столу, Марья столкнулась с нешуточной толпой у входа в залу. Бояре и витязи стояли плотной колонной, обсуждая предстоящие богатырские бои. Дèвица, чуть хмурясь, прислонилась к прохладной стене, ожидая, когда этот поток медленно пройдёт вперёд. Взгляд её был устремлён на собравшихся мужей, и она мысленно оценивала, кто из них способен выйти победителем в грядущих состязаниях. Невольно мысли вновь вернулись к Финисту. Ведь если оставить в стороне его нескромное тщеславие да её тайные чувства, что жгли душу, как тлеющие угли, — Финист и впрямь был воином, каких свет не видывал. Она, сама того не желая, находила в нём черты, что заставляли дух богатырши восхищаться. Стремительность, с коей он держал меч, точность движений, лёгкость, с которой бой превращался в искусство. Казалось, сам ветер подчинялся его воле, а утренний свет обнимал облик витязя с лаской. Она втайне восхищалась мастерством молодца, хоть и раздражалась его высокомерием. Однако же, в силе и мужестве ему было мало равных. Разве что… кроме самой Марьи. Раздумья прервал голос и шаги. Княжна вздрогнула, выпрямилась, и перед ней предстал сам Финист. Его фигура выделялась на фоне прочих: походка лёгкая, но твёрдая, глаза — яркие, как небо летнее. За ним, чуть поодаль, следовала городская знать — нарядные, словно на праздник, в шелках да мехах. Но взгляд её задержался на юноше, что шёл за Финистом. Это был Ярослав — тот самый, с которым она встретилась накануне, отдавая девочке её новую игрушку. Его облик был другим, чем у витязей: молодой и светлый, он выглядел уверенно и бодро. Заметив де́вицу, юноша поспешил к ней с искренней улыбкой. — Добрый вечер, Марья, — приветствовал он, наклонив голову в знак уважения. — Хотел ещё раз поблагодарить за спасение сестрицы и подарок ей. — Да полно, — дочь Василисы слегка покраснела, взгляд её скользнул в сторону. — А что ж вы тут в тени стоите? На пиршество не идёте? — продолжил Ярослав. — Да куда там, — она кивнула в сторону толпы. — Жду, пока путь освободится. Юноша с добродушной улыбкой повёл разговор, мягко расспрашивая о Белогорье, словно подбирая каждое слово с осторожностью, дабы не смутить собеседницу. Марья же, чувствуя на себе его внимательный взгляд, сдержанно отвечала, отводя глаза, и, в свою очередь, интересовалась его родными местами. Беседа их шла неспешно, словно шаги по утреннему лесу, и постепенно становилась всё оживлённее. Ярослав время от времени вставлял весёлые замечания, которые, казалось, сами собой слетали с его губ. Марья, хоть и старалась держаться сдержанно, несколько раз не смогла скрыть лёгкой улыбки, и её щеки начинали гореть, словно ранний румянец зари. Толпа вокруг них постепенно расступалась, каждый занимал своё место в большом княжеском зале. Однако дочь князя всё чаще ощущала странное жжение на своей коже, будто кто-то невидимо касался её взглядом. Она инстинктивно оборачивалась, желая поймать этого таинственного наблюдателя, но никого не замечала. Смущение и лёгкий дискомфорт отступали, стоило ей вновь обратиться к своему спутнику. Так они шли бок о бок, пока не достигли конца просторного зала. Ярослав, с добродушным поклоном, направился к столам, где уже собрались гости, а Марья повернула к своему месту рядом с родными. Князь Иван, с серьёзным выражением на лице, лишь скользнул взглядом по дочери, словно пытаясь прочесть в её движениях скрытые мысли. Софья, всегда проницательная, украдкой взглянула на сестру, а матушка, следила за всем с тихим, но цепким вниманием. И вот младшая дочь, повернулась к княгине с лёгким сомнением в глазах, будто размышляя о том, что за новая буря пронеслась в душе её старшей сестры. — Марьюшка, — голос Василисы был мягким, но в нём чувствовалась настороженность, — Кто это был, этот юноша, что тебя провожал? Марья, усевшись рядом, чуть пожала плечами, не зная, как правильно рассказать. — А, — тихо ответила она, — Мы познакомились, когда я спасла его сестру. — Это та, которая теперь с мечом по окрестностям бегает? — усмехнулась Софья, — Ну, тогда, наверное, я скажу, что ты её не спасла. Марья смерила сестру суровым взглядом, но промолчала. Матушка, присмотревшись к дочери, задумчиво покачала головой. В трапезной вновь разливался шум людских голосов, и воздух наполнялся тёплым духом свежего хлеба да пряных трав. Однако душа старшей дочери была далека от радости пиршества — ей давно наскучила эта бесконечная суета от праздника, и княжна ждала, когда всё завершится. Она сидела, погружённая в свои мысли, и, кажется, даже не замечала, как почтенный гость, с лицо заморским, взглядом скользнул по её образу. На краткий миг в его очах мелькнуло что-то неуловимое — то ли любопытство, то ли холодная хитрость. Очнувшись от раздумий, Ма́ричка невольно уловила обрывок разговора, что вёлся меж отцом и матерью. Голос князя звучал сдержанно, но с явным интересом, когда он упомянул имя Ярослава. Его хвалили бояре, и батюшка отметил, что будет интересно посмотреть его схватку с Финистом. — Что ж, будет на что взглянуть, — пробормотала она, поднося яблоко к губам. Но вдруг, странное, тягучее чувство, окутало княжескую дочь, как утренний туман, Марья обернулась, и встретился её светлый взор с глазами, от которых кровь в жилах будто окаменела. Финист, сидел чуть в стороне, его взгляд, острый, как стрела, выпущенная из тугого лука, был нацелен прямо на неё. Богатырша почувствовала молодецкий взор всей кожей, словно горячий ветер коснулся девичьих щёк. Она дёрнулась, отвернувшись, но мысль о нём уже поселилась в её сердце, будто искра в сухом хворосте. Дыхание дрогнуло, и Марья вновь осмелилась поднять глаза. Чуть насмешливо и недоумённо, взглянула на него, без слов спрашивая: «Ну что ж ты от меня хочешь?» Финист, поднял краешек губы, едва заметно поведя плечом. Он отвернулся, но мимолётно бросил взгляд на Ярослава. Богатырша нахмурила брови, зорко выискивая смысл в этом безмолвном обмене. А Ясный-Сокол, будто чуя на себе её пристальный взгляд, ни разу больше не обернулся. В полдень следующего дня над Белогорьем разливались перезвоны труб да крики звонкоголосые, что будили даже ленивого воробья на заборе. Богатырские бои начинались, и площади княжеской не стало видно от толпы, что со всех уголков слеталась, как пчёлы на медок. Люди тянулись к деревянным помостам, окружая арену, где должно было развернуться сие зрелище. Тут и старцы седовласые с клюками притулились, и ребятня босоногая мелькала, и красны девицы, в лентах да венцах, украдкой вздыхали на витязей заглядываясь. Марья стояла подле отца, князя Ивана, в высокой галерее терема, облокотившись на резные перила, что источали дух старинного дуба. Взгляд её метался меж бойкой ареной да лицами собравшихся гостей. Там, внизу, витязи готовились к состязаниям, а толпа гудела, словно рой пчелиный, звеня одобрением и нетерпением. Барабаны громко гремели, задавая ритм, а трубач, взяв медный рог, тянул протяжные звуки, возвещая начало богатырских схваток. Полуденное солнце высоко стояло над теремом, освещая площадь золотым сиянием, словно само Небо благословляло витязей на бой. Марья, хотя и старалась сохранить невозмутимость, всё же не могла скрыть внутреннего волнения. Лицо её хранило строгую серьёзность, но сердце то и дело отзывалось тягучей тревогой. Взгляд ненароком задержался на Финисте, стоявшем у края арены. Без рубахи, он ослеплял собравшихся загорелой кожей да мускулами крепкими, что под солнечными лучами блестели, словно медь чеканная. Девицы округлив глаза, одна за другой вскрикивали, да охали так громко, что даже старики усмехались. Марья почувствовала, как дыхание сбилось, а кровь жаркой волной ударила в лицо. «Будто не видела я молодца без рубахи, — сетовала княжна.—Летом-то, бывало, городские мужики скидывали кафтаны, чтобы в зной работать али крыши чинить. Что ж, и здесь ничего нового!» Но увидеть Финиста, облачённого лишь в полотняные штаны да с обнажённым торсом, оказалось совсем не тем, к чему она привыкла. Было в этом что-то запретное, сокрытое, будто судьба сама развела их по разным берегам реки, а теперь ненароком позволила ей шагнуть туда, куда нельзя. Его обнажённая грудь, покрытая тонкими узорами старых шрамов, говорила о прожитых битвах, о выдержке да силе, а каждая мышца, играющая под кожей, будто рассказывала сказ о том, сколь крепок был этот витязь. Марья сильнее сжала ладонью резной край, стараясь подавить в себе ту дрожь, что пронзала от макушки до пят. Князь Иван, стоявший рядом, обводил взглядом собравшихся, словно мудрый орёл, зорко следящий за своим гнездом. Его могучая фигура, облечённая в нарядные одежды, внушала уважение. Он повернулся к дочери, и глубокий голос нарушил её раздумья: — Марья, что так смотришь сурово? Не радует тебя праздник сей? Или мысли твои не здесь, а в ином месте витают? Де́вица вздрогнула, но тут же собралась, ответив ровно, хоть голос и звучал натянуто: — Всё хорошо, батюшка. Радуюсь вместе со всеми. Финист же красовался, как петух на выгоне, расправив плечи, да с усмешкой, что казалась ей одновременно наглой и пленительной. Ловким шагом витязь вошёл в круг арены, принимая вызов одного богатыря за другим. Удары гремели, земля под ногами сотрясалась, но Финист стоял непреклонно, уверенно отражая каждую атаку. Мышцы на его руках перекатывались, словно волны, а лицо оставалось спокойным, только порой тень усмешки пробегала по губам. — Ну и зачем он выделывается? — пробормотала она себе под нос, но сама чувствовала, как её сердце начинает стучать быстрее. Мускулы витязя играли при каждом движении, а напряжённые линии его тела словно манили. Марья чувствовала, как что-то новое до этого неизвестное пробежалось по телу, несмотря на попытки отгонять эти мысли. Грудь княжны вздымалась, дыхание её становилось быстрым, а пульс наотмашь бился в висках. Без кафтана да с мокрыми от пота волосами, богатырь был ещё более ошеломляющим, чем она могла себе представить. Всё тело Финиста покрылось лёгким блеском, его грудные мышцы поднимались и опускались с каждым дыханием, и богатырша невольно провела взглядом по линии живота, следуя за контурами торса, которые показался слишком привлекательным. Марья одёрнула себя: «Не место этим мыслям, да ещё и так… непристойно!». Но она вновь находила его фигуру. Финист в этот миг, словно почувствовав девичий взгляд, поднял голову и встретился с нею глазами. Усмешка его стала шире, и в тех глазах мелькнуло что-то, что заставило Марью резко вдохнуть. Щёки окончательно залил жар, но она тут же отвернулась, сжимая кулаки. — Ну что за петух! — пробормотала княжеская дочь. Но внутреннее волнение не унималось, оно тянуло взгляд обратно, к арене, где Финист уклонялся от ударов с грацией дикого зверя. Не выдержав, Марья резко отпрянула от перил. Голоса витязей и аплодисменты толпы оглушали её, а сердце билось так, будто намеревалось выскочить из груди. Она бросила последний взгляд на Финиста, что вновь расправлял плечи перед толпой, и поспешила прочь, сквозь гомон людей. В сердце своём Марья знала: не велено ей думать о нём, не к лицу княжеской дочери такое увлечение. Да только сердце не знало узды, а мысли, словно весенний ветер, рвались туда, где имя богатыря звенело в душе будто колокольчик — нежно да сладко. И этот образ — его силуэт в солнечном свете, в бликах, что играли на молодецкой коже, да этот непокорный взгляд — не оставляли её. Будто кто-то невидимый вплёл облик витязя в девичьи мысли, оставляя след, который было уже не стереть. — Что же это со мною, неужто сглаз какой напал? — спрашивала она себя, уходя в тень. Марья торопливо шла вдоль людских рядов, что толпились вокруг богатырской арены. Шаги были быстры, но лёгкость движения никак не помогала девице остаться незамеченной. Горячие щеки и брови, сведённые в напряжении, выдавали её. Что за напасть, думала беглянка, — в этом городе невозможно укрыться, словно весь свет смотрит тебе в спину. В ярком своём наряде, что выделялся даже среди пёстрого людского скопища, Ма́ричка казалась птицей, случайно залетевшей в ворох сухих листьев. Люди гомонили вокруг, возгласы да крики толпы сливались в один ритм, что сопровождал бой витязей на арене. Беженка старалась держаться ближе к краю, скользя меж людей, что охали и ахали, не сводя глаз с поединка. Однако вскоре звуки боя стихли, словно натянутый канат вдруг лопнул, и толпа принялась обсуждать увиденное. — Эй, Марья! — разнёсся по воздуху знакомый задорный тон. — Что же ты боя не досмотришь? Али тяжко стало видеть, как меня славят? Она вздрогнула, как будто невидимая рука коснулась девичьего плеча. Сердце стукнуло сильнее, но лицо оставалось каменным. Сложив руки на груди, богатырша обернулась. Взгляд встретился с тем, кто осмелился её окликнуть. Финист стоял на арене — весь в пыли, что облепила его, как доспех, но с той самой самоуверенной улыбкой. Он старался казаться непринуждённым. Голос звучал уверенно, даже дерзко, но глаза… Глаза выдавали. Взгляд витязя скользил по толпе, но не раз, а будто невольно, возвращался к той, кто стала его личной победительницей. Он чувствовал, как внутри всё горит, будто раздули пламя сильнее, чем следовало. Богатырь жаждал, чтобы княжна осталась рядом, чтобы услышала, как он празднует свою победу. — Или пришла полюбоваться? — громко, чтобы уж точно все услышали, бросил молодец. В голубых глазах, что были как утренний мороз на траве, искрились насмешка и вызов. А голос, казалось, нарочно выделял её из толпы. — Полюбоваться? — переспросила Марья, слегка приподняв брови, и в голосе зазвенел металл, — Скорее посмотреть, как ты в очередной раз проиграешь. Толпа вокруг оживилась, словно весенние воды пробудились. Смех и одобрительный гул разлились волной. Княжна стояла у края арены, её фигура — прямая, величественная и непоколебимая, как перед бурей. Уголки его уст тронула легкая усмешка, как будто она была предназначена лишь для одной, что стояла рядом. В голове Сокола закружился вихрь мыслей, пытаясь понять, как она умудряется одним взглядом выдернуть его из покоя. Взмахнув рукой, словно отгоняя беспокойную муху, богатырь сделал шаг, но вот ведь судьба, хитрая лукавка, решила сыграть свою игру. Нога молодца соскользнула по влажной арене, и тот едва не повалился на спину, как сено в поле. Толпа взорвалась смехом. Марья, стоявшая у самого края ограды, невольно позволила себе усмешку, которая так и просилась на её лицо. — Видишь, что бывает, — сказала княжеская дочь, с лёгким вызовом в голосе, подходя ближе, — Может, тебе всё ж стоит накинуть рубаху? А то простудишься, да и вовсе сноровку потеряешь. Финист, подняв голову, бросил на неё взгляд, что резал, как солнечный луч в зимний день. Прищуренные глаза, будто прятали хитрость, а широкая улыбка, как вызов, что самому ветру брошен. Он шагнул вперёд, опёрся руками о деревянную ограду, и тень от его высокого стана легла на Марью. — Простужусь? — переспросил Ясный-Сокол, — Это ты тут вся пылаешь, как огонь в кузне, а мне, Марья, всё нипочём. Дочь Ивана едва не ответила что-то язвительное, но слова застряли в горле. Осознание пришло, как гром среди ясного неба. Щёки её действительно горели, и вовсе не от жары. Она отвела взгляд, пытаясь скрыть румянец, но было поздно. Финист уже заметил. — Не переживай, — продолжил он, выпрямляясь, — бывает. Солнце нынче жаркое. Её губы сжались в тонкую линию, но глаза, казалось, вспыхнули ярче прежнего. Их взгляды встретились в молчаливом поединке, словно два клинка, звенящие в воздухе. Сейчас не оружие, а мысли сшибались, но не менее великое было это сражение, чем то, что сотрясало землю. Марья чувствовала, как её раздражение кипит, но под ним пряталось нечто более глубокое и тревожное — неуёмное влечение. Толпа замерла, вглядываясь, кто из них первым шаг сделает. Все давно поняли — их тянет друг к другу, как два полюса, и что ни одна сила не смогла бы развеять это напряжение. Но это знали все, только не они сами.