Испытание для двоих

Не понять было Марье, счастье ли привалило, аль проклятие чёрное нависло. После деревенского пира, будто ветром буйным разнесло весть о её победе по всей округе: стоит княжне Марье показаться на людях, как шёпот ползёт, да смехом и кивками провожают. Горожане сплетни не держали в себе, словно ручьи весенние — кто восхвалял дочь богатырскую, кто байки травил, кто злословил, будто сила у неё без ума. А нынче и вовсе перешёптывания стали громче да настойчивее, будто ждали чего-то. Будто сговорились все разом вспомнить о древнем обычае, что голову Марье туманил. — Эй, а ведь княжна наша теперь вправе богатыря себе в мужья взять! — раздавались выкрики в толпе, словно нарыв лопнул. — Да где ж видано, чтобы Финист на такое согласился? — отвечали другие, а в голосе слышалась усмешка, — С такой женой вся жизнь — битва! Щёки Марьи вспыхивали, словно румяные ягоды под солнцем, и сердце её обиженно сжималось, а слова людские, как стрелы, больно ранили, но только бороться с ними было невозможно. Сказы её обступали, как зимний ветер — холодные, острые, неумолимые. И случилось недавно, как один из горожан, дерзко бросил ей в лицо, да как раз в тот миг, когда она, добрым делом занятая, городу помочь старалась: — Ну, коли судьба тебе, княжна, богатыря судила, то быть вам парой, не иначе! — Абсурд! — возмутилась Марья, теребя булаву, что украшала её туго сплетённую косу. Голос её звенел, будто натянутая тетива. — Неужто мало у меня заботы, чтобы в таких глупостях участвовать? Она отвернулась, но кровь стучала в висках, а горечь медленно растекалась по душе. Как ни гнала она мысли о Финисте, да только сердце, словно ворог, не слушалось. Её душа металась, не находя покоя. Голова гудела, будто колокол в час беды и твердила одно: слова его оставили в душе твоей рану, глубокую, как омут в лесной реке. Но сердце, что билось неровно, словно заговоренное, шептало совсем иное. Оно просило, уговаривало: «Взгляни ещё раз, не отталкивай. Это ведь он — Финист, Ясный-Сокол. Разве не ему ты однажды отдала свой первый взгляд?». И боролись в ней разум с сердцем, а она стояла одна, окружённая лишь тишиной леса. В душе словно тяжёлая ладья, что никак не уплывёт от берега. И манка была мысль: вызвать Финиста, да поставить условия, чтобы женился он на ней. А только гордость её богатырская да честь княжеская не позволяли. Насильно ведь мил не будешь! Так и приходилось богатырше своей подушке выливать горькие слёзы. Те были солёные, как вода из самого синего моря, но только не приносили они утешения. Вместо того добавляли тяжести сердцу, которое словно навек осталось пленённым в собственных муках. Марья часто стояла у крыльца княжеской палаты, глядя, как девицы с любимыми под ручку по двору прогуливались, смеялись звонко да песни заливисто пели. Лицо её было задумчивым, взгляд будто скользил мимо радостных лиц, но сердце тяготило неясное чувство. Даже вечерний воздух, напитанный ароматами пиршественных яств и весёлым гулом голосов, казалось, издевался над её душой. Белогорье ликовало, батюшкин пир рекой лился, медовуха в чашах искрилась золотом, гусляры выводили весёлые песни, а душа у княжеской дочери была в мраке утонувшая. Марья всё старалась держаться, но шаги её становились всё тяжелее, а плечи всё ниже склонялись. Княжеская семья с тревогой следила за ней. Даже Софья, привыкшая, что сестра на её колкости за словом в карман не полезет, теперь с грустью смотрела, как Марья, будто тень, скользит по палатам. За последние дни она совсем осунулась, глаза её утратили прежний блеск, а лицо было бледным, как первый снег. Василиса то и дело пыталась разговорить дочь, но Марья ловко уворачивалась: то дела неотложные найдет, то в людские заботы впряжётся. Князь-Иван тоже замечал перемену в дочери. Он подумывал отложить свои дела, чтобы поговорить с нею, но забот у него, как у князя, всегда было через край. Заграничные гости требовали внимания, заседая в княжеской приёмной, да и воины богатырские часто совета его искали. А бедная Марья носила свою боль в одиночестве. Только ночами в своих покоях, среди запаха сушёных трав да смолы, могла она позволить слезам катиться по щекам. В ушах звенели насмешки о том, как её с Финистом всё сватают, да никто слова доброго не скажет, одно издевательство. Так сменялись дни, пока княжеское пиршество не вышло за стены палат. Во дворе Белогорья кипело веселье: песни, смех, звон гуслей да топот ног в пляске. Князь-Иван, желая отвлечь народ от скуки, объявил вечер народных плясок. Слуги в широком дворе под открытым небом расставили столы, покрытые льняными скатертями. Лампады из бересты горели мягким золотистым светом, а полная луна, зависшая над головами, осыпала всё серебристым сиянием. На середину вынесли дощатый помост, усыпанный хвоей, чтобы танцоры могли скакать легко, не боясь поскользнуться. Гости весело смеялись, а танцующие кружились так, что даже звёзды на небе, казалось, вторили их радости. Воздух был напитан ароматами пирогов, медовухи и вечерней прохлады. Но среди этого веселья, стояла Марья, отделённая от праздника невидимой стеной. Она смотрела на народное гуляние, но улыбка на её лице не появлялась. Только глаза выдавали внутреннюю бурю: гнев, обиду, гордость и щемящее чувство одиночества, что никак не отпускало. На ней было новое платье из тонкого льна, вышитое золотыми нитями — подарок матушки Василисы, а волосы уложены в косу, перевитую красной лентой. Взгляд её глаз был в этот вечер не на танцующих, а на одного единственного человека. Финист стоял чуть поодаль, неподвижный, как скала. Его строгий облик выделялся среди праздной толпы. Алая рубаха, слабо затянутая на груди, открывала сильные плечи. Он смотрел в сторону, словно не замечал её, но изредка всё же бросал на неё острый взгляд, полный не то раздражения, не то чего-то ещё. Последний раз Марья видела его наутро после триумфа. Ночное солнце ещё не спрятало свои лучи, а пир княжеский только-только затихал. Финист, что весь вечер был таким же весёлым, как летний ветер, вдруг исчез, растворяясь в предрассветной дымке. Но уже к полудню по Белогорью прокатился слух, как зловещий ветер по полям: Чудо-Юдо вновь поднимает голову, наводя страх и беду. А вместе с той вестью исчез и сам Ясный-Сокол. Словно его и не было — лишь тень на тропе, да шепот деревьев. Стоя у терема, взгляд Марьи был тяжёл, а брови сдвигались, как те грозовые облака, что накапливаются на горизонте перед бурей. В ушах раздавался гомон народа, что сновал по двору, обмениваясь сплетнями и мыслями. — Слыхала? — щебетали городские девицы неподалеку, — Финист вернулся! Ох, красен, как ясный день. — Тише ты! Княжеская дочь стоит неподалёку, — вторила другая, но голос её звенел насмешкой. — А что? Неужто ты думаешь, что такой витязь, как Финист, взглянет на неё? — рассмеялась третья, нарочито громко, чтоб Марья наверняка услышала. Внучка Ильи Муромца лишь закатила глаза на их слова, хотя внутренний огонь все же зажёгся в груди. Не привыкать ей к таким пересудам, да и дела до девичьих глупостей у неё не было. Однако де́вицы не унимались, расточая хвалебные речи в адрес богатыря. Софья, что тоже стояла неподалёку, с явной скукой наблюдала за ними. Вскоре её терпению пришёл конец, и она шагнула ближе, решительно раздвинув круг. — А ну, что вы тут разгалделись, будто ярмарка? — с вызовом произнесла она, приподняв бровь. — Идите к своему витязю, да ему песни пойте, раз так уж люб он вам. Марья, стоявшая неподалёку, невольно улыбнулась, но тут Софья перевела взгляд на неё, не давая передышки. — Ну, а ты чего стоишь, как вкопанная? Слушаешь, будто мед тебе в уши льют. — А что сделаешь, коли правду говорят, — вздохнула богатырша, но голос её был напряжённым, словно струна. Софья, сложив руки на груди, оценивающе посмотрела на сестрицу, а затем язвительно добавила: — Да брось ты, какие там правда! Хотя… умом тебя, конечно, судьба обделила. Марья фыркнула, но возразить не успела. — Ну и Финист твой, скажем честно, тоже не самый смекалистый. Так что, выходит, вы друг друга стоите. Идеальная пара, как по сказке! — Вот что ты опять начинаешь? — с лёгким раздражением ответила Марья. — А чего? Просто говорю, как есть, — пожала плечами Софья, хитро улыбнувшись. — Идеальная пара: богатырь и богатырша, оба — ни с головы, ни с хвоста. Марья закатила глаза, но усмехнулась, понимая, что спорить с Софьей бесполезно. — Ой, иди ты уже, — махнула она рукой, улыбаясь напускному остроумию сестры. Софья довольная повернулась и направилась к родителям, оставляя Марью наедине с её мыслями. Проводив сестрицу взглядом, де́вица увидела отца, что восседал на возвышении. Высокий, могучий, с голосом, что перекрывал шум площади. Благодарил он всех за поздравления, за участие в празднике, да вдруг молвил, что есть в Белогорье традиция: дочери княжеские должны первыми торжество открывать. Марья застыла, словно молния ударила. Никакой такой традиции отродясь не было! Подняв голову, она встретилась с взглядом отца. Его глаза сверкали настойчивостью, а легкий кивок головы призывал её встать подле. «Что за чертовщина?» — подумала богатырша. Она заметила, как Софья медлила, тоже недоверчиво смотря на отца. Но уж ей-то было проще — из толпы показался Денис, верный её друг и нежный ухажёр. Он тут же поспешил к Софье, готовый увлечь её в танец. А вот Марья и шагу не сделала. Стиснув зубы, она поправила волосы, что были заплетены в тугую косу, и, выждав момент, юркнула прочь, скрываясь в тенистых улочках города. «Не водить мне хороводы, коли сам дух противится,» — думала она, тихо ступая вдоль брусчатых домов. Знала старшая дочь, что стража отцовская дежурит у терема, да и патруль стережёт улицы. И куда же ж податься? Единственное, что в эту минуту Марье на ум шло — это лес. В густых чащах долго её искать будут, да никто и не найдёт. Вот туда и направлялась богатырша, лёгкой поступью, как тень, пробиралась она через городские переулки. Годы тренировок не подвили: её шаг был бесшумен, движения — точны. Позади раздался зазывной звук гуслей — весёлый гомон возвестил начало танцев. Марья облегчённо вздохнула, радуясь, что её не хватились. Она скользнула к забору, что окружал княжеский двор, и ловко начала поддевать доски, привычно приоткрывая тайный лаз. Не сосчитать скольких раз именно этот путь спасал её от караульных, когда хотелось выскользнуть из-под строгого княжьего ока. — Дочка, а не хочешь ли ты перед отцом слово замолвить? — раздался голос, подобный грому. Марья вздрогнула, доски с грохотом встали на своё место. Сердце её забилось, как птица в клетке. Меж ними полегла тишина, только звук гусей, да шум леса разносились по округе. — Батя? — неуверенно выдохнула она, оборачиваясь. — Вот и познакомились! Перед ней предстал Князь-Иван, опершись на плетень так небрежно, будто был не властителем Белогорья, а простым деревенским молодцем. Глаза его, светлые да ясные, словно утренний туман, прятали в себе и строгость и лукавство. Уголки губ его тронула едва заметная усмешка, а взгляд цепко ловил каждую её эмоцию. — А что это ты, дочь моя, тут выгадываешь? Не сбежать ли думаешь? — голос его был ровным, но вкрадчиво насмешливым. Марья судорожно подбирала слова. — Нет! Что ты, батя, как можно! — воскликнула она, но прозвучало это скорее жалко, чем уверенно. Иван усмехнулся, словно предвидя её оправдания. — А я вот думаю, что сбежать таки хотела. Знаешь, я ведь сам в твоём возрасте тут к озеру шмыгал, деда твоего за спиной оставляя. Да ещё велел потом лаз сей заколотить. Не ты ли его вновь отворила? — Да я… Батя, ну что ты! — Марья попыталась возмутиться, но голос её дрогнул. Князь лишь усмехнулся шире. — Ладно, хватит нам тут у забора разговоры вести. Пошли лучше на пиршество, гости ждут, — он шагнул к ней, крепко взяв за локоть. — Может, и не надо? — попыталась вырваться Марья, но Иван был непреклонен. Марья обречённо вздохнула. Они вышли из тени и направляясь к шумному двору, где уже вовсю водили хороводы и звенели гусли. Богатырша чувствовала, как её ноги становятся всё тяжелее с каждым шагом. — Пошли, пошли! — подзадорил Иван, вновь подтолкнув вперёд, голос его был весёлым, а сам он кажется и не видал, как тревога застыла в глазах Марьи. — А то как же так? Не будет княжеская дочь танцевать? Традиция есть традиция! — Я… я не умею, — пробормотала Марья, но её голос утонул в весёлом гаме. Толпа меж тем закрутилась вновь. Девушки в сарафанах, ярких, как маки в поле, порхали по кругу, а за ними парни удалые следом, словно жаворонки за солнцем. Где-то вдали мелькнуло платье Софьи, синее, как летнее небо, и взгляд её, коснулся Марьи, как лёгкий шёлковый плат. В груди у девушки сжалось. Губы её дрогнули, а лицо полыхнуло жаром, как утренний рассвет. Но тут же она сглотнула, пытаясь подавить тот страх, что бился в ней. Иван меж тем коротко переглянулся с супругой. Та качнула головой, словно спрашивая, верен ли он в своём намерении, но Князь лишь слегка кивнул, а глаза его на миг смежились, словно подтверждая своё решение. Музыка стихла, как ветер в дубраве, и танцующие остановились, переводя дух. Все обратили взоры на Ивана, что взошёл на возвышение, ведя за собой Марью. Люди замерли, гадая, что за действо развернётся пред их глазами. — Что ж, гости дорогие, пора нам объявить новый танец! — провозгласил Князь-Иван, и голос его, разлился по двору, — Марьюшка, давай, выходи! Марья, стоявшая в стороне, едва заметно сдвинула брови, уловив в словах отца недоброе. — Только вот сопровождающий тебе надобен, — продолжил он с игривой ухмылкой, притворно качая головой, словно вспоминая забытое, — Финист, друг сердечный! — обратился он к витязю, — Кому, как не тебе, сильнейшему из богатырей, дочь мою доверить? Не откажи старому другу! Марья почувствовала, как грудь её сжала невидимая тяжесть. Она не решалась взглянуть на Финиста. Взгляд её метался то к матери, то к младшей сестрице, но ни одна, ни другая не поспешили выручить её. Василиса смотрела на дочь с тихим сочувствием, понимая, сколь тяжело ей сейчас. Но в глубине её глаз читалась незыблемая уверенность, что так для Марьи будет лучше. Софья же, напротив, только пожала плечами, отмахнувшись от всей этой сцены. Её лицо говорило: моя хата с краю, знать не знаю, как так вышло. Марья была уверена, что в этом сговоре Софья явно играла ключевую роль. Стиснув зубы и обуздав рвущиеся наружу раздражение, она наконец осмелилась перевести взгляд на Финиста. Витязь, услышав слова князя, тяжело вздохнул. Его широкие плечи слегка опустились, и, казалось, он хотел что-то возразить, но сдержался. Взгляд его, усталый и немного вызывающий, скользнул к Марье. На мгновение их глаза встретились, в этом взгляде читались и обида, и вызов. Не говоря ни слова, он подошёл к возвышению и протянул руку княжеской дочери. Его движения были уверенными, но в них ощущалась напряжённость, казалось в нём шла невидимая борьба. Марья с сомнением посмотрела на его ладонь. Сердце её сжалось, но она не позволила себе дрогнуть. Медленно, сдерживая дыхание, она приняла приглашение, ступая вниз с лёгкостью, что не выдавала ни её сомнений, ни смятения. Гусляры, что кажется почувствовали неловкость, заиграли мелодию спокойную, мягкую, будто для того, чтобы дать этим двоим привыкнуть друг к другу. Толпа тем временем окружила их, вытолкав на середину помоста. Марья ощущала, как её щёки пылают жаром, словно солнечный закат разлился по лицу. Она слегка дрожала, но держалась гордо, пряча смущение за суровым выражением. Княжеская дочь украдкой взглянула на Финиста, но тот стоял напротив, неподвижно и не спешил подавать руку. Глаза его, впрочем, горели — как угли, что тлеют в ночном очаге. На миг ей показалось, что он всё ещё колеблется, словно обдумывает, стоит ли продолжать этот странный танец. Марья не знала, что делать. Гордость боролась с обидой, но куда сильнее всех этих чувств было непонятное для неё притяжение. — Ну? — сказала Марья, её голос прозвучал твёрдо, но в глазах вспыхнуло нетерпение. Она пристально смотрела на Финиста, скрестив руки на груди. — Или мне опять вступать с тобой в бой, чтобы ты руку подал? Финист, усмехаясь, склонил голову чуть набок. Его острый взгляд, скользнул по ней, уголки губ дрогнули в едва сдерживаемом смешке, но слова он не произнёс. Шагнул вперёд — тяжко, будто земля под ним дрогнула, и с той грацией, что всегда заставляла её внутренне сжиматься от раздражения. Его рука, крепкая, словно корень дуба и горячая, как раскалённое железо, накрыла её ладонь. Пальцы соприкоснулись, и Марья почувствовала, как по коже пробежал огонёк странного напряжения. А в очах Финиста читался вызов, он смехом отвечал на её дерзость. Музыка разлилась, как река весенняя, завлекла всех, кто был на торжестве. Начался хоровод, лёгкий, да быстрый. Марья, пытаясь держаться гордо, чувствовала, как её тело сопротивляется. Она ощущала его руку на своей талии, сильную, но странно обжигающую. А Финист, как волк в ночи, лёгкий да уверенный, плыл в танце с грацией. — Гляди-ка, княжна, — молвил он, кружа её, словно ворон в вихре ветра, — И тебе, вижу, по силам мой шаг догнать. Марья на мгновение прикусила губу, слова его, вызвали у девицы пламя в груди. Она подняла подбородок, глаза её засверкали, словно звёзды на ночном небе, и ответ был резким, как удар: — Уж прости, — сказала она с усмешкой, что была горче горькой травы, — Мужик в юбке да не отстаёт, правда? Финист застыл на миг, как богатырь, что внезапно оказался перед пропастью, его шаг сбился, а взгляд стал жёстче. Её слова ударили по нему сильнее, чем она ожидала. Лицо витязя омрачилось, словно тучи набежали, а в глазах мелькнуло удивление, затем тень раскаяния. Марья знала, что он понял. Дочь князя слышала те слова, произнесённые им на пиру. И сейчас их смысл отозвался в её душе жгучим уколом. Музыка вдруг рванула вверх, шаги их становились быстрее, круг сужался. Сердца колотились так, что, казалось, заглушали всё вокруг. Марья чувствовала, как её пульс бьётся в унисон с ритмом, но не знала, что сильнее: гнев от его слов или странное притяжение, которое она никак не могла сбросить. Мелодия становилась ещё быстрее. Их движения слились, словно волны да камни, Марья, подавив бурю эмоций, поддалась ритму, позволив себе забыть об словах хоть на мгновение. Её движения стали более уверенными, резкими, словно она выплёскивала всю накопившуюся злость через танец. Финист молчал, но его взгляд был прикован к ней. Он видел, как её гнев преобразуется в силу, как шаги становятся более грациозными, а осанка — ещё более гордой. Неожиданно, словно подчиняясь какому-то внутреннему порыву, богатырь шагнул к ней, и прежде, чем Марья успела возразить, подхватил её за стан. Он закружил девицу в стремительном вихре, так, что ленты в косе разлетелись, как языки пламени. Она задышала чаще, но не показала усталости, её шаги становились всё твёрже, движения — решительнее. На мгновение всё замерло. Её руки коснулись его плеч, дыхание богатыря касалось её щёки.В этом вихре движения было что-то слишком близкое, слишком личное, как будто они оба перестали быть просто бойцами… Последняя нота сорвалась с гуслей, и Марья выскользнула из его рук, резко, как молния. Не говоря ни слова, она повернулась, бросила последний взгляд, что был острее ножа, и исчезла в толпе. Финист остался стоять, он переводил дыхание, а грудь его вздымалась, как море в бурю. Взгляд блуждал, следуя за её фигурой, пока она не скрылась. В душе бушевало нечто странное, смесь раздражения, восхищения и растущей потребности понять её. И на его лице застыло выражение, которого он сам не ожидал — смесь сожаления и… интереса.