
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Начавшись, как безобидное похудение, оно постепенно стало превращаться в болото, которое с каждым килограммом забирает всё больше и больше жизни. Ненавистное отражение в зеркале с каждым днём становится всё более ненавистным. Минхо устал так жить, а Хёнджин готов его спасти. Готов вступить в бой с болезнью и показать Минхо его красоту.
Примечания
Внимание! Данная работа хоть и не романтизирует РПП, но может стать потенциальным триггером для людей, имевших с этим проблемы. Солнышки, не рискуйте и читайте, если ощущаете себя хорошо. И помните, что Вы самые сильные!
Хочу напомнить, что в работах я использую только свои стихи. Они имеют те же права, что и непосредственно сам фанфик, поэтому очень прошу указывать авторство.
https://t.me/dom_stay мой тг канал, если Вам понравилось моё творчество. Здесь Вы сможете узнать об обновлениях новых работ, спойлерах и немного о моей жизни. Заходите на чай ^-^
Посвящение
Вновь всем бродячим детям...
И одному Лисёнку, который всегда поддерживал эту работу
sensitivity
12 сентября 2022, 12:41
— Нет, смысл здесь был в другом! Камю показал, как бы выглядел абсолютно счастливый человек. И поэтому он ничего не чувствовал, он был безразличным, — активно жестикулируя, говорит Чонин, смело идя по дороге. — Если человек не испытывает плохих чувств, то не испытывает и хороших, потому что они комплементарны, понимаешь?
— Нет, но мне нравится ход твоих мыслей, — обречённо выдыхает Чан.
— Ну смотри, здесь всё просто…
Кристофер очень сильно хотел бы послушать, вслушаться и понять мысли Чонина, но мысли рядом с ним чудовищно быстро и вероломно растворяются. Ян такой потрясающе прекрасный. Он видит столько всего хорошего, он столько всего ощущает, он так бездумно и доверчиво вверяет Чану свою жизнь, как бы громко и пафосно это не звучало. Но это так, Чонин приходит на свидания без трости, он просто шагает бок о бок, зная, что Бан рядом. Чонин такой нежный и светлый, он так трепетно верит в любовь, он сплошная лёгкость и самый тёплый обволакивающий свет. Чан опускает руку и ловит ладошку младшего, несильно её сжимая.
— Светофор? — тихо спрашивает Ян, резко останавливаясь от ощущения чужой руки.
— Что?
— Впереди светофор? — кивая на чужую ладонь, спрашивает Чонин.
— Нет… — отчего-то смущаясь, отвечает Кристофер. — Я просто подумал… Можно же?
— Почему нет?
Чонин солнечно улыбается, а душа Чана, кажется, на мгновение захотела выпрыгнуть из тела от этой улыбки.
— Так… Тебе понравилась эта книга?
— Эта бьёт в лицо реальностью, не сразу понимаешь её суть, но от этого плохой она не стала. Знаешь, каждая книга, которую мне покупают, стоит целое состояние, а я очень люблю читать, — как-то грустно говорит Ян. — Поэтому я не могу просто взять и выбросить на полку пылиться книгу, которая мне не понравилась.
— Их делают на заказ?
— Какие-то да, какие-то можно перекупить или найти на каких-то барахолках, однажды мы там забрали целое собрание Гарри Поттера! Когда я учился в школе, то у одной девочки взял «Унесённые ветром», это было так давно, но я очень хотел бы её перечитать, — поворачивая голову к Бану, грустно улыбается он. — Я тебя не вижу, но прекрасно знаю, что ты смотришь на меня с щенячьей жалостью, не нужно. Я не знаю, что потерял, потому что никогда не видел этот мир, он, должно быть, потрясающе прекрасен, такой яркий и красочный… Но со мной в школе учились дети, которые потеряли зрение уже в сознательном возрасте и погрузились в постоянную тьму, уже когда познали прелесть этого мира. Они медленно сходили с ума.
Чан в поддержку крепче сжимает чужую ладонь и продолжает вести Чонина вперёд, тот уже успел сменить тему и вновь защебетать о чём-то ненапряженном. Но у Кристофера на душе как-то погано… Дети в школе, одинаково несчастные дети, успевали жалеть друг друга и считать, что кому-то хуже. В то время, как они в школе в шутку и оскорбления ради обзывали друг друга инвалидами, дрались, жестоко шутили. Становится немного стыдно.
— Здесь много камней и неровная дорога… Можно я перенесу тебя? — спрашивает Бан, смотря на замершего младшего.
— Если я сам здесь не пройду, то можно, — тихо соглашается тот.
Чан легко подхватывает Чонина на руки и мягко улыбается, чувствуя руки на своей шее. Он осторожно идёт вперёд, крепко держа в руках свою ценную ношу.
— Пришли, — тихо говорит Чан, наконец-то ставя Чонина на землю и принимаясь расстилать светлый плед.
Они пришли к реке. Здесь тихо, спокойно и безлюдно. Высокая трава и могущественно раскинувшееся над ней дерево. Река протекает совсем близко, какие-то полтора метра от травы, поэтому Бан крепче сжимает чужую руку и сразу же усаживает младшего на светлый плед. Чонин выглядит как нимфа в этой среде, со светлыми волосами, в белых узких джинсах и молочной, с лёгким кружевом, блузке.
— Где мы? Опиши мне, что ты видишь.
— Здесь… Здесь красиво. Впереди широкая река с сильным течением, вокруг нас много разных цветов: ромашки, люпины, кажется, подмаренник, тысячелистник. Рядом большой дуб, очень старый наверное, ты сидишь как раз в его тени. Сегодня солнечно и небо очень голубое, от этого, наверное, и река кажется очень синей, — крутя головой в разные стороны, рассказывает Чан.
— Я хочу это нарисовать, ты мне поможешь? — Чонин поворачивает голову к Бану.
— Конечно, — улыбается он в ответ.
Ян достаёт из шоппера небольшой блокнот с изображением ежа в белых одуванчиках и большую коробку с карандашами разных оттенков. Чонин приступает к наброску, скользя пальцами по лицу, прощупывая расстояние и сразу же изображая что-то простым карандашом. Кристофер в это время тихо поднимается с пледа и опускается на колени перед ковром из различных сильно пахнущих цветов. Он, стараясь не шуметь, срывает только белые ромашки, собирая аккуратный букет, следя за тем, чтобы всё было красиво и ровно. Ромашка символизирует невинность и чистоту души — это то, что так сильно подходит Чонину… Бан подсаживается к нему и осторожно берёт в руку ладонь, что так крепко сжимает листочек блокнота.
— Что такое? — удивлённо спрашивает Чонин, когда ощущает, как в его руку предельно аккуратно что-то вкладывают. — Это цветы?
— Ромашки, — смущённо улыбаясь, поясняет Чан.
Младший медленно ощупывает цветы в небольшом букете и тепло улыбается.
— Поможешь раскрасить?
— Конечно, что от меня нужно? — садясь рядом, спрашивает Бан.
— Поможешь искать цвета.
Чан глубоко увлёкся этим занятием — находить для Чонина нужный оттенок, вкладывать в чужую руку карандаш и подносить к необходимому месту. Вообще, Ян часто рисует дома и от этого прекрасно ориентируется в своих карандашах, на бумаге и в своих рисунках, чётко всё представляя. Но… Зачем это знать Кристоферу, верно?
— Готово! — счастливо объявляет Бан, смотря на вышедший у них шедевр.
— Красиво?
— Очень, — кивает в подтверждение Чан.
— Хён? Можно… Можно я посмотрю на тебя? — тихо спрашивает Чонин, словно боясь услышать отказ.
— Конечно!
Чан ловит чужую ладонь и прикладывает к своему подбородку, прикрывая глаза. Ян расправляет пальцы и скользит подушечками по мягкой коже. Острый подбородок, мягкие пухлые губы, острые скулы, прямой нос, пушистые ресницы и округлые глаза, открытый широкий лоб. Он возвращается подушечками к щекам и скользит вновь, не пропуская ни миллиметра. Чонин опускает пальцы на широкие плечи, оглаживает их и мускулистые руки в майке без рукавов, призрачными движениями пальцы идут к крепкой шее с выпирающим кадыком, кожа которой сразу же покрывается мурашками.
— Красивый, — выносит вердикт Ян.
— Ты тоже, — щёлкнув парня по носу, улыбается Кристофер.
— Ты не можешь так говорить…
— Это ещё почему? — хмурит брови Чан.
— Ты не видел моих глаз, многие говорят, что они ужасны.
Бан прикасается к тёмным солнечным очкам на лице парня и снимает, не встречая сопротивления. Глаза Чонина под ними, как и ожидалось, крепко закрыты.
— Открой глаза, покажи мне, — просит Чан, взяв его щёки в свои ладони.
— Не нужно…
— Чонин, давай же… У меня вот для корейца большой нос! И глаза несимметричные… Мы все неидеальны, в этом и суть. Мы все идеальны, потому что неидеальны.
Ян медленно открывает глаза, и сердце Бана болезненно сжимается, потому что это ужасно и прекрасно одновременно. Светлые, поддёрнутые дымкой глаза, абсолютно лишённые зрачков. Такие глаза в сочетании с белыми волосами… Словно ангел сошёл с небес.
— Глубокие, необъятные разумом очи сверкали так, словно луна опевала этот грешный мир своей опьянительной песней небеса…
— Что?
— Я пишу песни, и в голове родилось пару строк. Твои глаза прекрасны, они завораживают, словно ты не от мира сего. Словно спустился на пару дней на землю с небес, — абсолютно серьёзно говорит Кристофер. — Очень жаль, что они не видят, но от этого они не становятся менее прекрасными.
Чан, вновь взяв в руки чужие щёки, опускается к лицу Яна. Он накрывает чужие розовые губы своими и замирает так. Детский поцелуй, нежный и мимолётный, такой обнадёживающий и приятный. Чонин крепче сжимает букетик из белых цветов в руке и прижимается к старшему крепче.
Вокруг так спокойно… Птицы своими песнями скрашивают тишину, ветер оглаживает их пылающие от смущения щёки, цветы вокруг даруют прекрасный запах. Этот запах. Именно так и пахнет первый поцелуй, именно так пахнет весна и первая любовь. Чан медленно отстраняется и тихо усмехается, смотря на красного младшего, который сразу же тихо пищит и падает на спину. Его белые волосы, раскиданные по россыпи полевых цветов, и букетик из ромашек, крепко сжатый в руке… Яркая улыбка и глаза полумесяцы. Кажется, Чан круто попал…
Ты попросту невероятен,
Невинен, словно первая весна.
Ты освещаешь путь, моя луна,
Ты светишь ярко, ты — моя звезда.
Скажи мне, милый, ты хоть знаешь,
Как пусто в Лувре без тебя?
Ты нимфа в лесе, ты чарующ,
Ты словно дождь после жары, ты знойный ветер…
***
Когда у человека появляется чувство окрыления и неземной лёгкости? Во время победы, во время первого поцелуя и… закрытой сессии. Минхо отныне свободен. На целых два месяца абсолютно свободен. Летняя сессия всегда идёт чуть сложнее, чем зимняя, как минимум потому, что когда за окном светло, тепло и весело, последнее, что хочется делать, — сдавать экзамены. Последний экзамен Минхо по истории журналистики был настоящим адом, потому что отметка на термометре уже в девять утра показывала тридцать два по Цельсию. Устный экзамен выматывающий до невозможности сначала за время ожидания под кабинетом, затем в самом кабинете. С Ли сошло десять потов, пока он пытался внятно ответить на все три своих вопроса. Жара и нервы наслоились друг на друга, поэтому трясущимся голосом он всё же что-то выжать да смог. Получил свою вполне среднюю оценку и со спокойной душой и лёгкий, как ветер, полетел домой давать люлей Хёнджину, который уже должен был вернуться с театра. За что опять? Минхо попалась та самая тема, которую Хван не дал ему доучить из-за своего резкого порыва возбуждения. Что помнил Ли? Жаркие поцелуи, красную ленту на чужих глазах, красивое тело… Да и много чего ещё, кроме того, что действительно было нужно. На помощь пришла импровизация, которая, благо, сработала не на отлично, но на твёрдое хорошо точно. — Мы идём праздновать твою повышенную стипендию и закрытую сессию! — счастливо говорит Хёнджин, вытаскивая Минхо из квартиры. — Хорош сидеть здесь затворником, теперь зубрёжкой от меня не отделаешься. — И куда мы идём? — Сегодня будем учиться кататься на скейте, — подмигивает Хван, наконец-то выталкивая Ли. — Шучу-у-у, я вижу панику в твоих глазах. Я стрельнул машину у Чанбин-и. — Чанбин-и мне уже поворчал, что у него не друзья, а сплошные нахлебники — одному квартиру дай, другому машину, — смеётся Минхо. — Не зря же у него люстра есть! Кстати, о квартире, мы с тобой так и не обсудили одну очень меня интересующую вещь, — щурит глаза Хёнджин. — Лифт приехал! Хван прячет улыбку и заходит в лифт вслед за своим парнем и решает позволить ему увести разговор в другое русло, чтобы не смущать Минхо. И хоть смущать его одно удовольствие, всё-таки на этот раз ему, наверное, очень неловко от всей сложившейся ситуации. Поэтому Хёнджин о ней тактично молчит, но не может отказать себе в удовольствии вот так иногда вскользь припоминать, чтобы увидеть чужое смущение. Минхо успел забыть, насколько прекрасен и горяч Хёнджин за рулём. В последний раз он был за рулём велосипеда — всё закончилось драмой и пластырем с Hello Kitty. Сейчас же Хван выглядит по настоящему сексуально, держа руль из чёрной кожи одной рукой, вторая опущена на коробку передач. На обеих руках поблескивают многочисленные кольца, что так красиво смотрятся на длинных аристократичных пальцах. Хёнджин покусывает нижнюю губу и покачивает головой под тяжёлые басы песни. Машина несётся среди ночного города. Картинка за окном размазывается от скорости, превращаясь в одно сплошное цветное нечто. В городе много молодёжи, которая подобно светлячкам выползла в центр на огни города. Минхо не совсем понимает, куда они едут, потому что не может сфокусировать взгляд и зацепиться хотя бы за одно знакомое здание. Машина плавно останавливается на светофоре, и Хёнджин наконец-то поворачивает голову к Ли. Он мило улыбается и тянется к Минхо, вытягивая губы. Младший сразу понимает немую просьбу, поэтому, не в силах отказать, наклоняется в ответ. Хван впивается в чужие губы резко, но аккуратно, чуть-чуть прикусывая нижнюю пухлую губу. — Ты такой милый, как котёнок, — тихо выдаёт он и снова целует, теперь больше нежно и сладко, так, что голова начинает кружиться, абсолютно опьяняюще. Хван нежно обводит мягкие губы с вишнёвым запахом языком, сладко целует верхнюю. Рука скользит по шее Минхо, немного царапая короткими ногтями. Его язык проходится по нёбу и сплетается с языком Ли, который же поднабрался в этом опыта, что не скрывается от глаз Хёнджина. Сзади засигналила машина — уже зелёный. Хван, обречённо вздыхая, с громким влажным чмоком отстраняется, и машина трогается вперёд, плавно набирая былую скорость. — Ты выглядишь потерянно, — облизываясь, замечает Хван. — Капитан очевидность, сначала так сладко меня целуешь, а потом… — А потом? — хитро ухмыляется Хёнджин, поглядывая вбок. — А потом ехать надо! Вот и езжай, — шикает Минхо, понимая, что звучит абсолютно глупо. Хёнджин тихо смеётся и качает головой, сразу же решаясь объясниться. — Ты грубишь, когда смущён, агрессивный, когда ревнуешь, прикрываешься сарказмом, когда напуган или расстроен. Но вот так в открытую наезжаешь на меня только в одной ситуации — тебе нравятся мои действия и ты ну никак не можешь этого признать, — самодовольно улыбается актёр, выкручивая руль для поворота на кольце. — Хочешь сказать, что я для тебя открытая книга и весь такой предсказуемый? — Как детская сказка, — хмыкает Хван, но сразу же вносит ремарку: — на другом языке, которого я не знаю. Ты абсолютно непредсказуемый человек и уж точно не открытый. Я просто уже научился тебя читать. — И что же ты прочитал в этот раз? — недовольно хмурит брови Минхо. — Что ты хочешь ещё. — Останови машину, — угрожающе шипит Ли. — Молчу-молчу… Минхо замолкает только на мгновение, собираясь с мыслями. — Да, я хочу ещё, потому что двадцати секунд светофора мне недостаточно, — всё так же бесстрастно холодно говорит Ли. А вот по телу Хёнджина ползут мурашки… Он ёрзает на сидении и думает о том, в какого же дьявола всё-таки влюбился. Это дьявол, который выбрал абсолютно ангельски милую внешность, чтобы его не посмели раскрыть и выпытать цель нахождения здесь. — Смотри из штанов не выпрыгни, — звучит всё так же спокойно, но Хван знает — он играется. И играет абсолютно по-грязному.***
Хёнджин привёл их на крышу. Изначально это была самая обыкновенная крыша многоэтажного здания, но после того, как к ней приложил свою руку Хван, она перестала быть таковой. По всему периметру горят огоньки в виде шариков, расставлены свечи, в самом центре расстелен клетчатый плед. На нём бутылка красного вина и два широких бокала, нарезаны разные фрукты в прозрачной тарелке среднего размера. И свечи, много свечей. — Ого… — тихо говорит Минхо, явно не ожидавший увидеть такое. — И это всё, что ты можешь сказать? — Подожди, я в шоке, — всё так же шепотом отвечает Ли. Минхо медленно идёт к высокому краю крыши, обходя расстеленный плед. Вид завораживает и щемит душу… Огромный город, как на ладони, горящий красками и переливающимися огнями. Чарующе прекрасно. — Банально немного, но я подумал, что хочу тебе это показать, — подходя сзади, говорит Хёнджин. — Очень красиво, да? — Да, просто потрясающе. Спасибо, — бросая мимолётный взгляд на актёра, произносит Ли. Сидеть под звёздным небосводом в окружении мягкого света от свечей — прекрасно, сидеть так с любимым человеком — ещё прекраснее. Хёнджин никогда в жизни не был так влюблён, никогда в жизни его так остро не захватывало это чувство. Так сильно любить до боли в груди, до потемнения в глазах. Он смотрит и не может насмотреться, трогает и не может насытиться касаниями. Эти большие глаза, в которых причудливо играет свет, эти губы, этот прямой нос — Минхо так же прекрасен, как и всё вокруг. Поэтому Хёнджину хочется дать ему всё и даже больше. Хочется окружить его заботой, любовью и нежностью. А Минхо… Минхо впервые в жизни получает к своей скромной персоне столько внимания, столько любви и трепетности. Он всегда был этим обделён, поэтому теперь, получая всё это с лихвой стаёт вопрос: а достоин ли этого всего? Ли начинает чувствовать себя неловко от того, что, кажется, отдаёт меньше, чем берёт. — Я не знаю, что дать тебе взамен… Хёнджин в удивлении поднимает брови и даже отставляет в сторону бутылку с вином, которую пытался открыть. — Мне нужны только твоё внимание и любовь, — мило улыбается он в ответ. — Но мне кажется, что я даю тебе недостаточно, — хмурится Минхо. — Мне всегда будет мало, но… Всё в порядке, хорошо? Я знаю, что тебе сложно показывать чувства, мне достаточно твоего взгляда и мелких, но значительных жестов. Ли лишь кивает и засматривается на эти красивые руки, что так крепко сжимают бутылку, открывая её. — А я не пью, — вдруг говорит Минхо, когда ему протягивают бокал. — Вообще? — Вообще… Я очень быстро пьянею, — пожимает плечами Ли. — Тогда, нужно было тебе что-то взять… Прости, — Хван выглядит так виновато, словно совершил какую-то огромную ошибку в своей жизни. — Ничего, думаю, от бокала вина ничего не будет. Но не больше… — Ты уверен? Минхо берёт широкий бокал на тонкой ножке в руку и кивает. — Да, всё хорошо. Он давно не пил алкоголь, и от этого ощущения становятся острее. Холодный напиток обжигает горло, оставляя после себя неприятное горькое послевкусие и жжение. Ли морщится и отставляет бокал в сторону, фыркая. — Никогда не понимал прикола алкоголя. Он же невкусный! — Ну… Алкогольные напитки пьют скорее ради результата, а не самого процесса, — пожимает плечами Хёнджин и забрасывает в рот виноградинку. — Ненавижу ощущение мутной головы. Мне нравится всё помнить, всё ощущать и чувствовать так, как оно есть на самом деле. Не понимаю всей этой беготни с алкоголем и сигаретами, чтобы «забыться». Хочешь сдохнуть — сигани с моста, зачем травить себя медленно… — В корне с тобой не согласен. Каждый глушит боль так, как считает нужным. Кому-то проще сделать больно физически, чтобы было легче морально, кому-то легче залиться алкоголем, кто-то заливается слезами, есть люди, которые просто молча смотрят в стену, держа всё внутри. И от их способа заглушить боль ты никак не узнаешь глубину их раны. Душевные раны глубоко отличаются от тех, что остаются на теле, оттого и лечатся они совершенно по-разному, — как-то грустно говорит Хёнджин, отпивая из бокала. — Поэтому нужно быть осторожнее с чужой болью. Ты никогда не узнаешь, насколько близко находится чужое сердце, чтобы его задеть. — Ты всегда философствуешь, как выпьешь? — тихо смеётся Минхо. — Зачастую! — Какая постановка у вас шла, когда мы встретились в первый раз? До сих пор вспоминаю ту ночь… Ты выглядел измученно и потерянно, — укладывая голову на колени Хёнджина, задумчиво спрашивает Ли. — «Три товарища» Ремарка. Сложная постановка… Я долго не мог выйти из образа. Теперь всё иначе, теперь я смогу отказаться от системы Станиславского, если получится, конечно, — зарываясь в чужие волосы, отвечает Хван. — Сможешь… Ты всё сможешь. Хёнджин, прочитай мне ещё что-нибудь из своих стихов? Актёр на мгновение задумывается, перебирая написанное в голове. И сам себе кивает, когда один подходящий всплывает в мыслях. Хорошо, что всё, что пишет он, всплывает в голове без особых сложностей. — Ты так дьявольски прекрасен… Искусство и создание тьмы Искушать пытаешься напрасно, Ведь я уже отдал узды. И соблазнять меня не нужно, Не стоит даже умолять. Создание тьмы, ты сущий дьявол Ты мною можешь управлять. А ты прекрасен словно ангел, Божественны твои черты. Они скрывают сущий облик: Ты змей, ты дьявол, нефилим. И искушать меня не нужно, Я сам себя толкаю в грех. Ведь ты так дьявольски прекрасен. Я создан для твоих утех. — Говорят, что если поэт посвятил тебе пару сонетов, то он любит тебя. А если он посвятил тебе десятки сонетов, то он любит сонеты, — смеётся Хёнджин. — Но я не умею говорить о чувствах по-другому. Мне кажется, что невозможно поделиться своими чувствами в полной мере как-то иначе… — Это прекрасно звучит. Так же прекрасно, как это небо, — смотря вверх, заворожённо говорит Минхо.***
Если бы Хёнджин только знал, что Минхо настолько сильно и быстро пьянеет, то не дал бы ему даже понюхать пробку от вина. Сначала всё было хорошо, но очень скоро глаза Ли заблестели и стали выглядеть ещё более игриво, чем обычно. Ещё через мгновение он заполз на колени актёра, опасно шатаясь. — У меня такой красивый парень, — замедленно и пьяно бормочет Ли. — За что мне такая красота досталась? — Минхо, ты пьян. Поехали домой? Здесь Чанбин-и уберётся, — удерживая парня за талию, спрашивает Хван. — Кто пьян? Я пьян? Я не пьян. Я же не пью! Ли выглядит совершенно мило и по-ангельски невинно, но его рука, скользящая вниз по груди, действует словно отдельно от своего тела. — Минхо, успокойся! — Что, не любишь меня больше, да? Быстро же ты меня разлюбил… Хёнджин же лишь закатывает глаза и пытается осторожно встать, чтобы ничего не вывернуть и не уронить своего парня. Минхо смотрит самым обиженным взглядом и тянется к недопитому вину в бутылке; его попытка сразу же пресекается на корню. — Целоваться не хочет, ещё и пить не даёт, — бурчит он, надувая губы. Хёнджин лишь только усмехается и думает о том, сколько же всего он ещё не знает о своём парне. Ли с каждым днём раскрывается всё с новой и новой стороны, а сколько всего ещё только предстоит узнать… — Да, представляете, он так и сказал, что больше меня не любит, — жалуется Ли таксисту. — Я такого не говорил! — Не хочет меня, представляете? Я и так перед ним, и так, а он нос воротит от меня, красивого такого, — невнятно бурчит Минхо. Таксист лишь тихо смеётся, но ничего не отвечает, хорошо, что он такой негомофобный оказался. Остаток дороги Хёнджин только мягко улыбается, кивая всем причитаниям своего парня. А его душа летает где-то на седьмом небе от счастья, ведь Минхо назвал себя красивым…