Perfectly imperfect

Его глубокие, необъятные разумом очи, сверкали так, словно луна опевала этот грешный мир своей опьянительной песней небеса… Мир глубок, чарующ и опасен. Он красив, пленителен, не изведан, он прекрасен… Его краски, его цвета, его глубины темных океанов, его свет желтеющих полей, его таинственность чернеющих лесов, его высота прекрасного неба… А он живёт в постоянной тьме, в черноте, обнимающей всё вокруг. Он не знает, насколько восхитительны его глаза, он не знает, насколько красивы его острые черты лица. Он живет в постоянной ночи, которая своим холодом обрамляет его поддёрнутые дымкой очи. Порой бывало очень страшно, но не сейчас… Сейчас уже абсолютно всё равно, он тонет в пучине одиночества и вечного холода в глубине его израненной души. Он тонет в поисках правды, а истина, как мы знаем, в вине. Чонин всегда ощущал себя виноватым перед родителями… Каждую секунду его обременяющей всех вокруг жизни. Они, наверное, не такого ребёнка хотели и уж точно о таком не мечтали. Маленький сын до сумасшествия любящей пары родился совершенно без зрачков, и в первые же минуты его существования врачи сказали, что от такого недуга спасения не будет. Стоит признать, что молодая пара совсем не отчаялась: они приобрели специальные игрушки, наняли лучших специалистов и занимались своим ребёнком, чтобы он вырос полностью приспособленным к этому жестокому миру и не чувствовал себя неполноценным или хоть на каплю ненормальным. Чонин рос, и мама каждый день плакала, обрабатывая побитые колени и шишки на лбу от очередного столкновения с острыми предметами в доме. Ян цеплялся за ковры, спотыкался о свои же игрушки, пугался своих рук и ног, вновь падая и разбивая кожу в кровь. Морально сложно смотреть на то, как ребёнок, абсолютно слепой ребёнок, пытается адаптироваться в этом суровом мире. Но с помощью любви родителей, бабушек и дедушек, а в будущем и самых лучших друзей, Чонин смог вырасти светлым и жизнерадостным человеком, который видит самое прекрасное, хотя никогда не видел даже собственного лица. Только мысли о том, что никто не сможет полюбить его с недугом не отпускали ни на мгновение с того возраста, когда у сверстников начали зарождаться первые в жизни отношения. Чонин тоже мечтал об объятиях и поцелуях, о свиданиях и тёплых словах любви. Вот только Чонину нравятся парни, а ещё — он абсолютно слепой.

***

Минхо впервые в своей жизни входит в здание театра, сжимая букет голубых незабудок, и теперь ему кажется, что всё это время от него скрывали целый портал в параллельную вселенную. Всё потому, что здесь мир ощущается как-то иначе, словно время отмотали на много десятилетий назад. В центре холла стоит большая скульптура Шекспира, окружённая небольшим фонтанчиком, на стенах изображения с самых первых в мире постановок в театре, с другой стороны фото актёров непосредственно этого театра. Чувство гордости разливается в груди, когда Минхо видит фотографию своего парня, он в образе какого-то принца или короля, с массивной короной на голове, и Ли даже не верится, что этот человек вообще существует. Но он определённо есть, и даже касался и разговаривал с ним. Людей пока не очень много, но хочется верить, что это пока. Сам Хван даже не представляет, что Минхо сейчас находится в театре, сжимая в руках билет на постановку с ним в главной роли. Ли сказал, что не сможет прийти в первый день из-за работы, но постарается попасть во второй раз, Хёнджин расстроился, но виду старался не подавать — всё же дебют постановки самый важный день из всего тиража. Минхо очень хотел увидеть удивление в глазах актёра, поэтому взял билет в первых рядах, чтобы точно быть замеченным и рассмотреть все тонкости игры Хвана. Поэтому он снова прибег к помощи Рюджин. Она долго сопротивлялась и жаловалась, что Ли наглеет, но как только услышала про то, что это новая постановка его парня, то сразу же смягчилась и согласилась выйти на работу за Минхо с уговором на то, что Минхо познакомит её с Хваном. Постановка вот-вот начнётся, о чём оповестил голос из извещателей, и Ли тронулся вслед за людьми искать своё место. Первое, что кидается в глаза — сцена, которая украшена лепниной и золотыми окантовками. Там уже стоят некоторые декорации — стулья, мольберты, холсты. Вся сцена подсвечивается мягким антуражным жёлтым светом, который очень подходит к общей атмосфере. Минхо, как человек весьма далёкий от светской жизни, театров, симфонии, и как человек достаточно ленивый для классики, понятия не имеет, кто этот ваш Дориан Грей, и от этого радуется, что пришёл сюда без спойлеров. Не необразованный чурбан, а не любитель спойлеров. Ли улыбается этой мысли в своей голове, и в этот момент свет медленно начинает гаснуть. А голос из ниоткуда начинает говорить о телефонах, звуке на них и о запрете видео- и фотосъёмки. Теперь, когда верхний свет погас, Минхо невольно ловит себя на мысли, что отчего-то начинает нервничать. Может… Он боится увидеть Хвана в пугающей роли, а может, он боится системы, по которой Хёнджин предпочитает играть — полное погружение в персонажа. — Художник — автор прекрасного. Цель искусства — раскрыть прекрасное, скрыв личность художника. Критик — это тот, кто способен передать своё впечатление от прекрасного в новой форме или новыми средствами, — голос за кулисами зазвучал неожиданно, очень громко и как-то интригующе. — Всякое искусство совершенно бесполезно. Минхо улыбнулся последней фразе, потому что весьма забавно такое слышать в стенах своеобразного храма искусства. Это как сказать после обнадёживающего грешные души «Аминь» в церкви, что Бога нет. От этого атмосфера становится ещё более интригующей, и Минхо, до этого боящийся, что вовсе заснёт, заинтересованно поёрзал на мягком красном кресле в ожидании действий. На сцену выходят два человека: лорд Генри и Бэзил — художник и творец. Они очень активно обсуждают новую картину, которую этот творец наотрез отказывался продавать, потому что вложил в неё слишком много себя. От сумбурного разговора, который создаёт впечатление того, что зрители подслушивают, становится немного сложно уловить суть. Эту самую суть сложно уловить ещё и от того, что Минхо ждёт появления совершенно другого актёра… — Дориан Грей? Вот как, значит, зовут юношу? — спрашивает лорд Генри, подходя к художнику, стоящему чуть поодаль. — Да. И я совершенно не хотел называть его имени. — Почему же? — удивляется лорд. — Объяснить довольно сложно. Я не называю имени того, кто мне нравится. Иначе мне кажется, что я отдаю частицу его души. Пожалуй, привычка глупая, однако она вносит в жизнь изрядную долю романтики, — бормочет Бэзил, ходя вдоль сцены. — Теперь он моё искусство. — Так ты против нашего знакомства? — вдруг спрашивает Генри, подходя ближе к художнику. — Да! — Мистер Дориан Грей ожидает вас в студии, — сообщает вошедший дворецкий. — Теперь тебе придётся нас познакомить! — со смехом говорит лорд Генри. Сердце Минхо счастливо подпрыгивает при упоминании Дориана, признаться честно, он даже успел забыться на мгновение, кого он ждёт здесь на самом деле, погрузившись в свои мысли. И в это же мгновение сердце Ли сжимается, потому что на сцену выходит он. Хёнджин с ровной спиной сидит за фортепиано, плавно покачиваясь за чёрным инструментом, листая ноты. Его волосы вновь обесцветили и идеально ровно уложили, одежда сидит как с иголочки — он потрясающий, он словно сошёл со страниц Оскара Уайльда, хотя Минхо ни разу не прикасался к этому творению и отныне не сможет, потому что будет видеть в них только его. — Ты просто обязан одолжить мне эти ноты, Бэзил! — восклицает не своим голосом Дориан. — Я хочу их разучить! Они совершенно обворожительны! — Всё зависит от того, как ты будешь позировать, Дориан, — глядя с обожанием, отвечает художник. — О, я устал позировать, Бэзил! Мне совершенно не нужен мой портрет в полный рост! — капризно хнычет Грей. После сцены знакомства Дориана с лордом Генри сохраняется предчувствие плохих последствий, которые понесёт знакомство этих личностей. — Дориан, поверни голову, будь хорошим мальчиком, — ласково говорит Бэзил, держа в руках кисть. А Хёнджин, позирующий для портрета, выглядит как натуральное искусство, и вряд ли теперь Минхо сможет когда-либо посмотреть на него другим взглядом. Его острая линия челюсти очень выигрышно подчёркивается падающим светом, подбородок гордо вздёрнут вверх, он продолжает вести диалог с лордом, выглядя при этом до жути непривычно пытливым и невинным. Он всё так же ровно держит спину, а изящный изгиб кисти лежит на колене, сверкая перстнем с ярким камнем. — Готово! — наконец-то вскликивает Бэзил. — Дориан, ты сегодня позировал просто потрясающе. Иди, взгляни на себя. Дориан нехотя встаёт со стула и с безучастным взглядом идёт к картине посмотреть на себя. При виде себя на картине его щёки зардели, а глаза заблестели. Он явно осознаёт свою красоту и сам не может налюбоваться ею. В секунду его взгляд меняется. — Отчего вы правы, Генри! Это несправедливо, я состарюсь и покроюсь морщинами, а этот портрет на веки останется столь прекрасным, — возмущённо бормочет он, поддаваясь зависти. — Я бы отдал душу, если бы этот портрет старел вместо меня! В этот момент Минхо начинает осознавать суть самого спектакля и то, насколько проникся Хван своей ролью, начинает поистине пугать. Эта роль будто создана для него. Словно Оскар Уайльд когда-то писал эти строки, зная, что однажды Хёнджин сможет прожить эти слова, славшиеся в предложения, на сцене. А Ли отчего-то ощущает себя особенным, сидя в этом кресле, словно для него здесь есть особое место. В этот момент Хёнджин кидает взгляд на зал впервые за постановку, во время беседы Гарри и художника, и встречается взглядом с Минхо. Выражение его лица на секунду меняется с удивлённого на благодарный, когда его взор скользнул по букету незабудок в руках Ли. Однако его замешательство исчезает с лица так быстро, что едва ли кто-то, кроме Минхо, успел его заметить. Хёнджин моментально возвращается к роли, пряча улыбку. — Я для тебя не более, чем позеленевшая скульптура в саду! — отвечает Хван, принимая возмущенную позу. Минхо с головой погружается в историю, настолько сильно, что не сразу понимает, что наступил антракт. Актёры медленно друг за другом покидают сцену. А Ли так и остаётся сидеть в кресле, переваривая происходящее. Хёнджин действительно потрясающий актёр… То, как в течение постановки менялся его взгляд, мимика, жесты. В начале постановки он был невинным, солнечным юношей, которого Бэзил обожал всей душой, теперь же всё изменилось. Следуя напутствиям и словам Генри, который, словно дьявол-искуситель, мечтал испортить Дориана, он расщепил свою душу. Отдался грехам, разврату, похоти, алчности, а главное — нарциссизму. Всё это было совершенно зря, потому что слова Бэзила оказались чистой правдой… Ценно только то, что не вечно… Постановка заставляет задуматься, и, вероятно, в этом и есть её ценность. Молодость и красота не вечны, поэтому ими и нужно дорожить, дорожить и наслаждаться. Однако именно в эти времена, когда человек молод и красив, совершаются страшные вещи. Искушение и соблазн ходят рядом, поэтому пронести душу через это время достаточно сложно… И Дориан бы её пронёс, можно и не сомневаться, если бы не дело случая. Хёнджин подходит для этой роли как никто иной. Его мягкость движений, изящество, аристократичная красота. Он выражает эмоции так, словно переживает их сам, его жесты так естественны. Дориан Грей и Хван Хёнджин слились воедино, стали одной личностью, они дополняют друг друга. И как же Минхо боится, что эта роль слишком отразится на самом Хёнджине, риск слишком велик...

***

В тот момент, когда актёры становятся в ряд для того, чтобы сделать поклон, внутри Хёнджина бушует пламя. С того самого момента, как он увидел среди сотен незнакомых лиц его родное, играл он только для него. Наблюдать за восхищённым взглядом, смотреть, как смятение сменяет тревога и видеть только лишь его. Как же давно он об этом мечтал… Мечтал каждый раз, когда ступал на сцену, во время каждой репетиции мечтал, чтобы было для кого играть, знать, что кто-то смотрит оттуда и сопереживает не только лишь героям, не только неживым образам, но и самому ему. А люди всё так же несут цветы и эти ненавистные колкие алые розы. Хёнджином снова восхищаются, а он в голове уже ставит марионетку Дориана Грея на полку к остальным персонажам в стеклянный шкаф. Думая о том, что нашёлся человек, который среди сотен и тысяч лиц сможет отыскать его… Того милого мальчика с хрупким ранимым сердцем, огромной душой и надеждой на то, что мир не без добрых людей. Хван идёт по коридору вновь один на пути к своей гримёрке, где ни один человек из работников театра не посмеет его потревожить, потому что знают — это табу. Он бросает цветы в урну в углу и медленно оседает на пол, зарываясь руками в волосы. Эта роль отчего-то далась слишком тяжело. И теперь все чувства разом бьются в груди, путаясь. — Можно? — слышится очень знакомый голос из-за двери. — Входи, — лишь отвечает Хван, вставая. Минхо заходит в небольшое помещение, всё так же сжимая незабудки в руке. Коморка небольшая: здесь только стол с зеркалом, диван, да пара ящиков. Хёнджин выглядит до боли вымученным и уставшим, таким потерянным, словно он не может найти грань между игрой и реальностью. Словно всё ещё висит где-то между, пытаясь выйти из роли и вспомнить своё собственное имя, которое застряло где-то на перепутье. — Это тебе, — протягивает букетик из маленьких голубеньких цветов Минхо. — Спасибо… И это стало последней каплей. Удушающие слёзы нескончаемым потоком полились из глаз, даря облегчение и такую нужную свободу. Минхо на мгновение теряется, видя исказившееся в гримасе глубокой моральной боли лицо далеко не чужого человека. Спустя мгновение, чуть медля, он притягивает так по-детски плачущего Хёнджина к себе, а тот словно этого ждал, плачет и в широкое плечо утыкается. Минхо запускает широкую ладонь в длинные, жёсткие от лака волосы и мягко поглаживает, успокаивая. Хвану нужно всё выпустить и наконец-то вздохнуть полной грудью, отпуская все сомнения и накопившуюся убивающую боль. — Ты так хорошо поработал, такой молодец, — шепчет Минхо, крепко сжимая Хвана в объятиях, отчего тот только всхлипывает, выпуская новую порцию горячих слёз. — Ты очень хорошо справился, сейчас станет легче. Обязательно станет легче. От каждого вздоха и всхлипа по сердцу Ли словно проходится нож, но об истинной боли Хёнджина он может только лишь догадываться. Страшно представить, что будет ощущать актёр после такой постановки. Ещё более страшно будет, если это каким-то образом повлияет на сознание и ощущение мира и самого себя. Хван, устав плакать, наконец-то успокаивается. — Ты… — Хёнджин улыбается сквозь слёзы, принимая наконец-то из рук Минхо букетик потрёпанных цветов. — Это незабудки. — Да, не хотелось бы, чтобы они повторили судьбу тех несчастных, — смеётся Ли, поглядывая в урну, из которой торчат только косые срезы стеблей алых роз. — Ни за что, — прижимая незабудки к груди, шепчет Хван севшим от слёз голосом. — Ты в порядке? — наконец-то решается задать вопрос Минхо. — Не сказал бы, но обязательно буду, — улыбается Хёнджин, потянув Ли за руку к диванчику, потому что ноги предательски дрожат после накатившей внезапно истерики. — Всё точно хорошо? — Минхо, я уже опытный актёр, поэтому не стоит так сильно переживать. Мне сложно выйти из роли, но всё правда будет в порядке, — потирая красные глаза, объясняет Хван. — Эта роль станет для меня ещё одним опытом и поучительной историей. Лучше расскажи, как тебе постановка? Минхо на мгновение задумывается, потому что чувства остались смешанные. Перемешалось внутри столько всего, что теперь сложно понять, что в итоге оставил после себя его первый поход в театр. — Я… Не знаю, смешанные чувства, должно быть, эта постановка достаточно сложная, в первую очередь морально, но мне однозначно понравилось, — выносит вердикт Минхо. — А теперь признавайся, понравилось целоваться с кучей развратных дам?! — как самая ревнивая жена спрашивает Ли, упирая руки в бока. Он пытается отвлечь Хвана и, кажется, у него это получилось. — Минхо, — смеётся Хёнджин, прикрывая глаза. — Это актёрский поцелуй. — Актёрский? Хван вместо ответа молча кивает и резко наклоняется к лицу Минхо, схватив его за щёки. Но он не целует, чего ожидал Ли, а прижимает свои большие пальцы между их губами и только потом прижимается крепче. — Это и есть актёрский поцелуй, мы не целуемся, ревнивец, — смеётся Хёнджин. — Кстати о поцелуях, почему ты тогда не дал мне себя поцеловать? Приверженец правила трёх свиданий? — Вовсе нет, — неловко опуская глаза, бормочет Минхо. — Ты только не смейся, но я никогда не целовался, поэтому… Не хотел всё испортить. Да, я знаю, что ты хочешь сказать, и я прекрасно знаю, что мне уже двадцать… Но как понимаешь, в силу того, что я толстый, то не особо пользовался популярностью. Если сейчас пошутишь, то я тебя ударю. — Не смей называть себя толстым! Ты самый обнимательный человек в этом мире, мягкий кот такой, — мило шепчет Хван, сдерживая себя, чтобы не запищать. — Можно тебя поцеловать? — Но я же… — дерзость Минхо куда-то сразу испарилась, а ладошки начали предательски потеть. — Ты, главное, не думай и просто повторяй, — шепчет Хёнджин, наклоняясь к младшему, всё ещё будучи в восторге от того, что этот вредина совсем ещё нецелованный котёнок. Актёр медленно приближается к лицу Минхо, останавливаясь в миллиметре от сжатых в тревоге губ. Он не отказывает себе в удовольствии немного подразнить, поэтому просто тихо выдыхает воздух прямо в губы Ли, пуская мурашки по всему его телу. — Губы расслабь, — тихо шепчет Хван всё так же прямо в розовые губы, которые по просьбе расслабляются, чуть приоткрываясь. Минхо тихо выдыхает, и на этом выдохе Хёнджин прижимается к мягким губам, крепко закрывая глаза, он опускает одну руку на затылок Минхо, а вторую на его плечо. Ли пока не отвечает, он просто замирает, пытаясь поймать себя на мысли о том, какие чувства этот поцелуй дарит. Хван же медленно начинает двигать губами, мягко обхватывая верхнюю, вместе с тем поглаживая Ли по пушистым волосам. Затем опускается, прихватывая нижнюю, чуть мазнув по ней языком, углублять поцелуй не хочется. Пусть первый поцелуй будет таким, каким и должен быть — без пошлости и необузданной страсти. Минхо от этой нежности кроет, он пытается ответить и повторять неспешные действия Хёнджина, но получается пока не очень. А Хвана от неопытности и осторожности действий Минхо голова начинает кружиться. Или же так действует недостаток кислорода, о надобности которого оба благополучно забывают? Хёнджин опускает ладонь на бедро Ли, сжимая мягкое тело под тонкой тканью чёрных брюк, и ему кричать от этого хочется. Минхо хочется просто съесть. Ли с тихим чмоком от актёра отстраняется, смущённо оттаскивая руку Хвана от своего бедра, покачивая головой. — Не надо, — шепчет он, представляя в голове, как это может быть противно — трогать его жир. — Конечно, прости… Просто для меня это особый вид антистресса, — неловко смеётся Хёнджин. — Извини, я не подумал, что тебе это будет неприятно. — Это будет неприятно тебе, — опуская глаза, шепчет Минхо, выглядя очень мило с раскрасневшимися после поцелуя щеками. — Я же уже говорил, что обожаю твоё тело, твою фигуру так, что мне никогда не надоест или будет неприятно его трогать, — трепля Ли по волосам, бормочет Хван. — Руку откушу, я укладку два часа делал, — злобно смотря, шипит Минхо. — Ты ел? — спрашивает актёр, а тот только опускает глаза, обдумывая ответ. — Минхо, хоть один раз ответь мне честно, так, как есть. Ты голоден? — Да, — на выдохе отвечает Ли, сжимая пальцы в кулаки. Хёнджин, тяжело вздыхая, встаёт с дивана и протягивает руку Минхо. — Пойдём тогда в магазин, а потом ко мне, приготовим ужин. Мусорка по тебе скучает, — заходя с козырей, хитро улыбается Хван. — Прикрываешься ребёнком! — недовольно бурчит Ли, но подаёт руку и встаёт с дивана вслед за актёром.

***

Чан после звонка Минхо ещё долго остаётся словно в прострации… — Минхо, это не смешно. Ты точно уверен? — не желая верить в сказанное ранее, спрашивает Бан. — Я абсолютно уверен, что он слепой, Чан. Я был бы рад пошутить, мне жаль, но это правда. Ян Чонин не хотел с ним встречаться в силу собственного недуга, и как же сложно это понять. Он стесняется себя, и будучи неуверенным в том, что Чан примет его, решил всё прекратить наименее болезненным для себя способом. Он не отвечает на сообщения Бана, не реагирует на жалобные просьбы о встрече, а предложения просто поговорить оставляет без ответа. А сердце Чана от боли разрывается, потому что чужая слепота никак его не остановит, только желание заботиться усиливает, но никак не отталкивает. После звонка Минхо всё словно встало на свои места: стало понятно, почему Чонин не скидывал фотки, где видны глаза, почему он общался в основном голосовыми сообщениями, почему больше любил созваниваться, чем переписываться, и почему ужасно ненавидел даже мысль о том, чтобы пообщаться по видеосвязи. Чан долго голову ломал, пытаясь понять, почему такой чудесно идеальный Чонин так сильно стесняется своей внешности… Бан уже час занят мыслями о том, где они могут пересечься, куда Чонин может ходить? И как его, чёрт возьми, в этом месте поймать. Он даже друзей Яна во всех соцсетях найти пытался и всё без толку, их словно не существует вовсе. Бан начинает думать, что попросту сходит с ума, ему диплом писать нужно, но руки трясутся, а мозг совсем не хочет думать об исследованиях, графиках и причинно-следственных связях. Только человек, дарующий ему счастье полгода, в голове вертится. Чистейшей воды английский мат громом прокатывается по комнате, разбиваясь о стены общаги. Он в который раз отвечает Минхо, что Чонин на связь не выходит, и со злостью захлопывает крышку ноутбука. Гнев и злость, смешанные с чувством досады и саднящей боли в груди, понемного уничтожают: Чан скучает… Он так сильно привык к этому милому солнечному мальчику, что теперь так просто не отпустит. Ян под кожу въелся и попробуй теперь достань. Чан оказался больше, чем просто очарован… Он всегда в своих текстах воспевал любовь высокопарным ямбом, а сейчас мучается от боли, которая после себя не оставит ровным счётом ничего. Спасительный телефонный звонок прерывает уничтожающий сознание бесконечный поток мыслей. — Бан Чан, тащи свою задницу ко мне в магазин! Здесь твоя любовь, я постараюсь его задержать, но не обещаю, что у меня выйдет, — тараторит шепотом Минхо. — Я тебя обожаю, — на выдохе отвечает Бан. — Уже бегу. И он правда бежит, бежит так быстро, как только может. Словно это единственный шанс рассказать о своих чувствах. И если Чонин через мгновение навсегда в воздухе растворится, Чан будет согласен только этим воздухом дышать.