Perfectly imperfect

Минхо просыпается от того, что его ноги медленно стали превращаться в кактус, полный колючек, не понимая, как вообще уснул. Он тихонько поднимает всё ещё болящую голову, осматриваясь вокруг. Хёнджин всё так же сидит на коленях на холодном полу, его щека тесно прижата к колену Ли, а сам он крепко спит, сладко посапывая. Минхо кривится от увиденной картины: страшно представить, насколько сильно будет болеть шея Хвана после такого-то положения во сне. Настенные часы показывают всего два часа дня, а значит, они продремали чуть больше часа. Мусорка, пристроившаяся под боком Минхо, поддерживает их сон-марафон и, кажется, не собирается в нём проигрывать. Ли медленно соображает, но всё-таки вспоминает про то, что Хёнджин рассказал ему всю совсем не радужную историю его жизни, и теперь Минхо отчего-то чувствует себя ответственным, после того, как всё узнал. В животе не очень приятно полно, но зато теперь нет головокружения, да и в целом состояние более-менее сносное. Одна единственная мысль пролетает в голове Минхо: Хёнджин принёс его к себе домой, позаботился, приготовил поесть и даже сам накормил, а после доверил очень болезненную правду своего мира. Ему хочется просто запищать в подушку от разрывающих чувств, но нельзя хотя бы потому, что здесь два кота сладко спят по обе стороны от Минхо. Ли только сейчас замечает, что Хван намертво схватил его за бедро и, кажется, отпускать не собирается — только отрывать. Хван сейчас выглядит так спокойно и умиротворённо, что Минхо не хочет, чтобы он просыпался. Хёнджин во сне смешно надул и без того пухлые губы, его щёки немного покраснели, длинные ресницы отбрасывают на них замысловатую тень, между бровей залегла хмурая складка, видимо не очень удобная поза даёт о себе знать. Сейчас Хёнджин похож на ангела, такой милый и беззащитный, но только когда спит… — Не смотри, — бурчит Хван, ещё сильнее хмуря брови. — Не смотрю, — невозмутимо врёт Минхо, продолжая смотреть на такой редкий момент, когда Хван не паясничает. — Я же чувствую, что ты смотришь, — ворчит Хёнджин, пытаясь открыть глаза. — Спина болит, а нет, по сравнению с шеей не болит. Он хнычет и кряхтит, как старый дед, но спустя долгую минуту всё же разгибается. Хван сейчас похож на птенца, который только что вылупился из яйца. Он смешно нахохлился, часто моргает, пытаясь сфокусировать взгляд, качает головой, чтобы хоть немного размять затёкшую от неудобного положения шею. — Ногу мою отпустишь? — ворчит Минхо, недовольно смотря на Хёнджина. — Нет, я её облюбовал, поэтому отныне и навсегда она теперь моя, — смеётся Хван, крепче сжимая бедро в руке. — Я дорого беру, — играя бровями, отвечает Ли и опускается обратно на подушку. — Я попробую накопить, — будничным тоном бормочет Хёнджин, садясь на край кровати. — Я хочу есть, пойдём есть? Минхо замирает в кровати. Опять есть? Он же недавно съел тарелку супа, наверное, ему станет плохо от такого как морально, так и физически. — Я так понимаю, скрывать свои проблемы с питанием уже бесполезно… Поэтому, я боюсь, что если опять поем, то мне станет плохо, — опуская руку на спинку Мусорки, отвечает Ли, надеясь, что Хван его поймёт. — Да, прости, я об этом не подумал… — Но я могу посидеть с тобой, — приподнимаясь на подушках, говорит Минхо. — Ты мне ещё интервью обещал. — Ладно, если это не проблема, то пойдём, пока я не умер, — ворчит Хёнджин, резво поднимаясь со своей кровати. — Ты в принципе потенциальная проблема! — Заметь, что это не я упал в обморок, — цокает Хван, протягивая Минхо руку, чтобы помочь встать. — Конечно! Как это — есть и без тебя, — говорит он, осуждающе смотря на подскочившую на одеяле Мусорку.

***

Хёнджин выглядит потрясающе свободным, стоя в фартуке за плитой. Он ловко чистит овощи, выкладывает их на разделочную доску, помешивает шипящее мясо в сковороде. Минхо молча за этим наблюдает, поглаживая Мусорку на коленках, и восхищается. Сам он готовить не то чтобы не умеет, но выходит скорее сносно, чем вкусно. Еда Хвана хоть ещё и находится только на стадии заготовки, но уже потрясающе вкусно пахнет, отчего желудок начинает подавать признаки жизни. — Где ты научился так готовить? — всё-таки задаёт глупый вопрос Минхо. — Я живу один уже пять лет, — не оборачиваясь, отвечает Хёнджин. — Чаще всего мне лень готовить только себе и я обхожусь… Чем найду, тем и обхожусь. Но если так питаться всегда, то долго не протянешь. Вот и пришлось научиться, тем более меня это успокаивает. Минхо понятливо кивает неясно кому, ведь Хван так и не оборачивается на него, слишком занятый готовкой. Хёнджин сейчас выглядит очень мило. В широких домашних штанах с единорогами, такой же свободной рубашке, мягких тапочках с мишками и этот розовый фартук — мечта, а не мужчина. Но весь его суровый и ледяной образ вот прямо сейчас с крахом рухнул прямо к ногам Ли. Хочется подойти и обнять со спины, уткнуться носом в шею и, о Господи, с каких пор такие мысли проскакивают в его бедной голове? — Ты же останешься у меня до вечера? — голосом, полным надежды, спрашивает Хёнджин, оборачиваясь. — Не знаю даже, — голос внутри Минхо просто орёт о том, что профукать такой шанс нельзя, но порядочность у него тоже присутствует. — Если это удобно… — Мне очень одиноко выходными в пустой квартире, — бурчит Хван, очевидно давя на жалость. — Даже фильм обсудить не с кем. — У тебя же вроде много друзей, — удивляется Ли, потому что Хёнджин не выглядит как человек, лишённый общения. — Эти трое в свободное время женаты на музыке, — Минхо прямо слышит, как он закатывает глаза. — Чан сейчас пишет диплом, Чанбин работает, а белка просто очень шумный. Минхо смеётся, прекрасно понимая, о чём говорит Хёнджин. Получилось, на самом деле, очень странно, что двое близких людей из его узкого круга хорошо общаются с Хваном, но Ли ни разу на него не вышел. То есть они косвенно друг друга знали, но никогда не виделись и не общались. Как минимум в виду того, что они с Чаном никогда не выходили за рамку «просто соседи». — Есть вроде бы готово, ты точно не будешь? — поворачивается к Ли Хёнджин с ложкой в руках. — Я… Нет, спасибо. — Может, хотя бы чай? — хмурясь, спрашивает Хван, накладывая ароматную лапшу с овощами и мясом себе в тарелку. — Мне будет как минимум неловко есть, пока ты просто сидишь и смотришь! — Хорошо, давай чай, — сдаётся Ли, поднимая руки. — Так бы сразу! Хёнджин ставит кружку с ароматным дымящимся чаем перед Минхо, а сам, садясь по-турецки на стуле, хватает тарелку с лапшой. — Может, хоть попробуешь моё творение? Тот суп был наскоро приготовлен в дикой панике, — смеётся Хван, поднося к Ли палочки с подцеплённой на них лапшой. Минхо очень смущается, но всё же стаскивает лапшу зубами, пробуя на вкус. — Ладно, признаю, это и вправду вкусно, — прикрывая глаза, выносит свой вердикт он. — Может, всё-таки поешь? — Ты как моя бабушка! Какой-то ты неправильный доминант, едой не пытают, — смеётся Ли, укоризненно поднимая взгляд. — Не хочешь, ну и не нужно. Я добьюсь того, что ты со мной поешь! — ворчит Хёнджин, наконец-то принимаясь за еду.

***

— Давай я тебе просто расскажу один аспект из жизни актёров, а ты подгонишь вопросы? — зажигая любимую черничную сигарету, спрашивает Хёнджин. — Да, мне в принципе без разницы как это делать, главное, чтобы материал был, — пожимая плечами, отвечает Минхо, немного отходя в сторону от Хвана. Хёнджин, замечая движение Ли, перекладывает сигарету в другую руку и открывает шире окно, чтобы дым вообще на него не попадал. — Не любишь курящих людей? — Скорее не нравится сам запах сигарет, хотя твои пахнут сладко, — пожимает плечами Минхо. — Но тебе сигареты прям идут к образу плохого мальчика. — Всё хочу бросить, но никак не выходит, — горько усмехается Хван, делая затяжку. — Я тебе расскажу про такое явление, как система Станиславского… Это такой способ погружения в игру, когда ты полностью превращаешься в своего героя. Перенимаешь его привычки, мимику, образ мышления, ты берёшь от него всё и проживаешь его жизнь на сцене, считая себя этим персонажем, полностью забывая, кто ты на самом деле. Такой игре меня учили с детства… — Это же не может не оставлять после себя последствий, да? — спрашивает Минхо, кажется, понимая, к чему клонит Хван. — А ты проницательнее, чем я думал, — усмехается Хёнджин и сразу же уклоняется от шуточного удара Ли. — Ты же понимаешь, что перед самой постановкой очень много репетиций, а потом мы показываем одно и то же днями, а иногда неделями. После того, как ты целыми месяцами не выходишь из образа одного персонажа, потому очень сложно вспомнить то, как ты жил до этого. Спустя время… Я задумался о том, что не помню, какой я на самом деле. — Ты… забыл себя? — откладывая карандаш в сторону, бормочет Ли. — Можно сказать и так, я стал состоять из огромного количества разных персонажей, которых когда-либо играл, и уже совершенно не понимаю, где моя черта, а где то, что я успел перенять за время игры, — Хван опускает глаза, явно давая понять, что этот разговор даётся с трудом. — А… А разве нет другого способа играть в театре? В смысле… Все актёры сталкиваются с такой проблемой? — Минхо впервые так осторожничает в общении с Хёнджином, отчего-то сейчас обидеть или задеть его за живое хочется меньше всего. — Естественно есть, способ полного погружения уже давно стараются не использовать, особенно в ролях с психологически сложными персонажами, — наконец-то заглядывая в глаза Ли, отвечает актёр. — Тогда почему? — Я ушёл из дома и остался совершенно один, брошенный и никому не нужный. Поэтому для того, чтобы почувствовать себя живым, я начал использовать данный способ, — Хёнджин на мгновение замолкает, смаргивая выступившие слёзы на покрасневших глазах. — Знаешь, когда проживаешь эмоции за персонажа, то ты перестаёшь испытывать это на себе, перестаёшь бесконечно думать о своих проблемах. Я пожертвовал своей уникальностью в попытке заглушить боль, — наконец-то заканчивает Хван, громко шмыгая. — Тебе больно об этом говорить, — утверждает Минхо, вглядываясь в покрасневшие глаза и нос Хвана. — Нет, это… — Не оправдывайся, я же вижу! — обрывает его Ли. — Я серьёзно, это аллергия! У меня таблетки закончились, — пристыженно бормочет Хёнджин, опуская голову. — Аллергия на что? — удивлённо спрашивает Минхо. — На котов, — сдаётся Хван, потому что не тереть глаза, когда они чешутся, очень сложно. — У тебя аллергия на кого?! Ты что, совсем дурак что ли? Зачем тогда Мусорку к себе взял?! — вскакивая, кричит Ли. — Всё хорошо, — успокаивает его Хёнджин, — я буду в порядке. Его глаза — уже абсолютно красного цвета — сильно слезятся, нос тоже покраснел. Хван несколько секунд тяжело дышит, после чего чихает, наклоняясь над коленями под тихий смешок Минхо. — Да при чём здесь вообще ты? Ребёнок услышит — расстроится, — бурчит Ли. — Нет, серьёзно, почему не сказал, что у тебя аллергия? — Тогда бы ты не позволил мне взять её к себе… — Так сильно хотел кота что ли? — скептически спрашивает Минхо. — Нет, я сильно хотел с тобой сблизиться, потому что ты мне понравился, — застигнутый врасплох своими же словами Хёнджин опускает голову, утирая нос. — Поэтому и согласился взять Мусорку, чтобы заслужить твоё доверие и хотя бы немного доброты. — То есть, ты взял кота, зная про свою аллергию только ради того, что бы я проникся твоей добротой душевной? — недоумённо моргая, спрашивает Минхо. Хван на это только обречённо кивнул и сразу же чихнул, как говорят в простонародье — правду сказал. — Хёнджин… Я не могу пока… — Нет! Ничего не говори, — шипит он, поднимая голову. — Скажешь потом, хорошо? Когда будешь уверен, вот тогда мне и ответишь. — Ладно, хорошо, — кивает Минхо. — Будем смотреть фильмы? Ли только кивает, удобнее усаживаясь на диван, пока Хёнджин ищет фильм на ноутбуке, ему нужно много всего переварить в голове… Пока всё в голове Хвана моргает красным, потому что он боится, что поторопился. Поторопился и испугал, оттолкнул.

***

Вечером Хёнджин героически вызывается проводить Минхо до дома, потому что район не самый безопасный, а тут он такой красивый. Ли прощается с Мусоркой уже долгие пятнадцать минут, не желая отпускать её с рук. Ребёнок счастливо мурчит и трётся пушистой головой о его подбородок под завистливым взглядом Хёнджина. — Разве ты не говорил, что тебе пора? — насупившись, спрашивает Хван и опирается на дверной косяк. — Да, но здесь мой ребёнок, я не могу так просто от неё уйти, — бормочет Минхо, крепче прижимая к себе котёнка. Они идут по безлюдной улице в тишине, потому что Ли обиделся. Сильно обиделся, потому что его посмели оторвать от котёнка, с которым он не успел натешиться за целый день. На улице совсем светло, солнце только собирается садиться, но ещё по-приятному тепло. Людей в этом районе в такое время и вправду немного, но идти в одиночку, на самом деле, было бы немного жутковато. — Ну Минхо! Ты можешь приходить когда захочешь, в любое время дня и ночи, — хнычет Хёнджин, виновато плетясь рядом. — Ты не уделяешь ей должного внимания! Она совсем ребёнок, ей нужно очень много твоей любви и заботы, — бубнит Минхо, всё так же не глядя на Хвана. — Я обещаю, что буду уделять Мусорке много-много внимания, только перестань на меня дуться! Хёнджин хотел было что-то сказать, но его мысль обрывает лай собаки. Он взвизгивает, оглядываясь, стараясь найти источник звука. Сердце колотится в разы сильнее, ноги становятся ватными, а ладони — предельно влажными. Уже через секунду Хван оказывается на верхушке турника, поджимая ноги. Минхо сначала тоже пугается за компанию со старшим, но быстро успокаивается, видя, что Хван так сильно испугался йоркширского терьера с маленьким хвостиком на голове. Он заливисто гавкает на Хёнджина, моментами оглядываясь на хозяйку, которая так же смеётся из-за того, насколько сильно кого-то смог напугать её маленький пёс. — Можно погладить? — спрашивает Ли, обращаясь к хозяйке собаки. — Да, конечно можете, — мило улыбается девушка, наблюдая, как Минхо чешет ушко собачки. — Как его зовут? — Чарли, он у нас статный пёс, — смеётся она. — А у вас забавный друг, — поглядывая на турник, говорит девушка. — Хёнджин! Слезай, не откусит он тебе ничего, — ворчит Ли, поглядывая на Хвана. — Не-а, не буду! Он меня съест! — вопит он, прижимаясь ближе к перекладине. — Да хватит уже ржать! — возмущается Хёнджин, ударяя Минхо в плечо. — Ничего смешного. — Ты испугался малюсенького йорка, — задыхаясь от смеха, отвечает Ли. — Ладно-ладно, извини, больше не буду. — Я боюсь собак, а он надо мной смеётся здесь, — обиженно ворчит он в ответ. — Я же извинился! — И ни капли искренности в твоих глазах, — драматично закатывает глаза Хёнджин. — Минхо? Расскажи что-нибудь о себе. Минхо бросает удивлённый взгляд в сторону актёра и глубоко задумывается о том, что же можно рассказать. Хёнджин же, словно почувствовав эту заминку и сомнение, продолжает: — Расскажи свою историю, — мягко улыбаясь, просит Хёнджин. — Моя история не столь интересна… Я родился в обычной семье маленьким и пухлощёким, с большими целями и амбициями. Единственный и самый любимый вырос в тепличных условиях, а потом пошёл в школу, — Ли тяжело вздыхает. — Знаешь, дети очень жестокими бывают… Они смеялись, выкидывали мою еду, выворачивали в грязь портфель. И так я сменил четыре школы, пока просто не стал молчать. — Я думал, что такое только в дорамах бывает, — зажмуривая глаза от непонимания, тихо говорит Хёнджин. — Я живой тому пример. Отличаюсь внешне — значит, объект для издевательств. Собственно, поэтому я и решил худеть, а потом это затянулось, — Минхо крепче сжимает кулаки. — Можно я не буду это рассказывать? — Конечно, не нужно, — успокаивает его Хван. — Это всё на самом деле ужасно… — Да ладно, у меня есть защитный слой в виде сарказма и самоиронии, — бросая нервный смешок, говорит Ли. — Работает? — По большей мере да, но легче, если честно, вообще не становится, — вздыхает Минхо. — Ну, мы пришли. Спасибо, что проводил… Да и за заботу спасибо, я твой должник. — Потом сочтёмся, — улыбается Хван. — Я сейчас кое-что сделаю, ты только не бей! Не успел Минхо среагировать, как пухлые губы Хёнджина мягко касаются его тут же краснеющей щеки. Он сразу же мило улыбается и убегает, бросая напоследок тихое: — Ты самый потрясающий, не забывай! А Ли только и остаётся ещё долгие пять минут стоять возле входа в общежитие, переваривая произошедшее. Пока подросток Минхо, сидящий глубоко внутри, орёт от счастья, потому что, видимо, нашёлся человек, который смог полюбить такого идеально неидеального Минхо.

***

Хёнджин сидит на стуле в своём излюбленном балконе с чёрным матовым блокнотом в руках. Пастельными мелками он водит по бумаге в попытках поймать какой-то образ, что так и просится появиться на бумаге цвета ряженки. Спустя мгновение Хван и сам не понимает, как появляется образ Минхо… Он так давно не писал стихи, но строки сами рождаются одна за одной. Искусство носит твоё имя… Искусством стал твой аромат. Твой взгляд пленит меня навечно Готов молить, чтоб навсегда Искусством стали твои речи, Искусство больше про тебя, Чем про Венеру и Давида Они б молились на тебя. И я готов пасть на колени, И я готов тебе служить. Взамен прошу лишь только видеть Тебя и твой прекрасный стан. Вот только ты себя не видишь Так, как вижу тебя я… Себя ты яро ненавидишь С той силой, что обожествляю я. Ты видишь в себе только мрак А я твой свет в конце тоннеля… Веду тебя и лишь тебя, Что б показать — искусство носит твоё имя. Он ставит точку и смотрит на своё творение с благоговейным взглядом. Хёнджин не понимает, когда он успел настолько проникнуться к светлому образу Минхо, что стал переносить его на бумагу и слагать о нём стихи. И как же тепло от одного воспоминания о нём…

***

Чан стоит в магазине, совершая самый серьёзный поступок в его жизни… Выбрать между сырным и кисло-сладким соусом практически нереально, но он героически пытается всё-таки остановить свой выбор на одном из них. В корзинке уже лежит охлаждённая куриная грудка и две пачки лапши, остаётся только выбрать соус, и можно окрылённым идти в общагу готовить ужин, о котором он мечтает с обеда. — Чонин-и! — пищит голос со стороны. — Пусти меня, противный, — верещат в ответ. Чан роняет сырный соус в корзинку, удивлённо оборачивая голову в ответ на знакомое имя, вылетевшее совсем рядом. Три молодых парня лет двадцати стоят в отделе с молочкой. Один, по виду самый старший, выбирает йогурт, внимательно читая надписи на оборотах разных товаров. Двое, что так громко кричали, стоят в обнимку. Тот, что обнимает — милый веснушчатый парень, а второй… Это и вправду Чонин. Тот самый Ян Чонин, который сейчас должен быть в Пусане. У него взъерошенные светлые волосы и тёмные очки на глазах, точно такой же, каким Чан и помнит его на немногочисленных фотках. — Чонин-и, — второй раз слышится со стороны компании, и веснушчатый парень сладко целует его Чонина очень рядом с губами. Кажется, Чонин никогда и не был его…