Официант в моём любимом баре

Рома знал. Он знал это с первой же секунды, как встретил их взгляд. Он почувствовал это где-то на уровне инстинктов, глубоко, почти животно. Это было не просто знание, а что-то большее, невыразимое словами, будто сама Вселенная тихо шепнула ему: «Беги, если хочешь спастись». Но он не мог. И, может быть, не хотел. С той самой первой доли мгновения, когда серые глаза зацепили его взгляд, Рома понял, что этот момент станет началом конца. Его конца. Он знал, что эти глаза больше не отпустят его. И они не собирались отпускать. Эти глаза не просто смотрели. Они влекли за собой, обволакивали, как густой, вязкий туман, от которого невозможно спрятаться. Это был не взгляд – это было само прикосновение, нежное и ледяное одновременно. Оно проникало в самые потаённые уголки сознания, оплетало мысли и чувства, оставляя их в безнадёжной беспорядочной пляске. И Рома знал: он уже проиграл. С самого начала, с первого взгляда, он понял, что эти глаза разрушат его мир, потому что не отпустят, не дадут дышать свободно. Это было невыносимо, мучительно прекрасно. Словно смотришь в небо, охваченное грозой, и понимаешь, что тебе не спрятаться, не убежать. Молнии разрывают пространство перед тобой, а ты просто стоишь, захваченный их разрушительной красотой. Так и эти глаза – серые, глубокие, как бесконечный океан тумана, в котором не видно ни начала, ни конца. И он знал: если останется в этом тумане ещё хотя бы мгновение, то просто растворится, исчезнет, станет его частью. Но ведь это уже случилось, не так ли? Он почувствовал, как что-то внутри него треснуло, как обломки внутреннего спокойствия разбросало в стороны. Его мир, ровный и чёткий, вдруг стал шатким, словно хрупкая конструкция, которую разрушил всего лишь один взгляд. Ему казалось, что эти глаза не просто смотрели на него – они были магнитом, притягивающим все его мысли, поглощая их, как чёрная дыра. И он знал: это неизбежно. Как шторм, медленно надвигающийся издалека, но при этом уже сметающий на своём пути всё, что ты любишь, что тебе дорого. Эти глаза не просто смотрели – они стирали его. Стирали Рому, как личность, как человека, превращая в нечто беспомощное и беззащитное, во что-то, что принадлежит только им. Их туман обволакивал, затягивал, захватывал целиком, не оставляя шансов вырваться. Это было, как пытаться бежать от теней, когда солнце стоит в зените: невозможно. Эти глаза уже сковали его. Уже мучили его одной лишь памятью. С того самого момента он чувствовал, как внутри него росло это странное, болезненное желание – видеть их снова, и одновременно, чтобы они исчезли навсегда. Он хотел вырваться из их плена, но с каждым вдохом осознавал, что не сможет. Они преследовали его, как самый сладкий и мучительный сон, от которого невозможно проснуться. Эти глаза были слишком прекрасны. Прекрасны до боли. Словно смотреть на звезду, вспыхнувшую ярче всех других перед мгновенным падением. Словно стоять на краю пропасти, ощущая внизу холодное дыхание ветра, который зовёт тебя вниз. И Рома понимал, что сопротивляться этому нет смысла. Эти глаза уже забрали его. Они пленили его своей нестерпимой красотой, своей почти сверхъестественной силой, которая заставляла его сердце сжиматься при одном воспоминании. Рома уже не жил – он существовал под этим гнётом. Туман этих глаз преследовал его везде: в каждой секунде, в каждом вздохе. Даже закрыв глаза, он видел их. Они не были просто глазами человека – они были чем-то большим, чем-то, что разрывало его душу на части. Этот добрый взгляд, эта обволакивающая серость... Это было пыткой. Прекрасной, мучительной пыткой, от которой он никогда не сможет сбежать. Ему было страшно. Не за себя – за свою способность существовать дальше. Эти глаза вырвали его из привычной реальности, разрушили её до основания, и теперь он не знал, сможет ли он собрать себя заново. Всё, что он знал, – это то, что они уже никогда не отпустят его. И он, кажется, даже не хотел, чтобы отпустили. Эти глаза словно держали его на привязи, натягивая цепь настолько, что он едва мог дышать. Они были в его крови, в каждом вдохе, в каждом ударе сердца. Эти глаза не оставили ему выбора. Они окутали его, заполнили всё внутри. Рома утонул в них, как в бездонной трясине, и всё, что осталось от него, — это тонкая оболочка, дрожащая под тяжестью этой красоты. Они засели в нём намертво, будто заноза, которая режет изнутри каждую секунду. Эта серость была холодной и спокойной, но внутри неё скрывался вихрь, который вырвал Рому из реальности. Казалось, что мир вокруг перестал существовать. Неважно, сколько было людей, звуков, света. Всё это померкло перед этими глазами. Всё это исчезло. И теперь, когда он вернулся домой, их туман всё ещё был с ним. Он не мог сбросить это с себя, как плохой сон. Оно проникло глубоко под кожу, в сердце, в самую душу. Рома ходил по комнате кругами, его дыхание было рваным, а грудь будто сдавливало невидимой рукой. Ему казалось, что внутри всё трещит по швам. Хотелось кричать, рвать волосы, вбивать кулаки в стены, разрывать себя на части, лишь бы выпустить это, но оно не уходило. Эти глаза были слишком прекрасны. Прекрасны до смерти. Как нож, слишком острый, чтобы отвести взгляд, и слишком смертоносный, чтобы дотронуться. Они уже превратились в пульсирующую боль где-то глубоко внутри, как старый шрам, что вспыхивает от малейшего прикосновения. Хотелось прыгнуть в окно, сбежать из собственного тела, слиться с холодным ветром, лишь бы избавиться от этой невыносимой красоты. Рома потерялся. Растворился в этом взгляде, как в затягивающем омуте, и теперь уже не понимал, кто он. Он больше не принадлежал себе. Эти глаза заполнили его целиком, каждую мысль, каждую клеточку. Это было мучительно, как пытка, от которой не хочется убегать, потому что в ней была своя сладость. Это было безумием, от которого хотелось плакать, смеяться, разрыдаться до судорог. Это было чем-то разрушительным, но в то же время слишком прекрасным, чтобы сопротивляться. Его трясло. Сердце билось так сильно, что казалось, оно сейчас разорвётся. И перед глазами всё ещё стоял тот взгляд – добрый, мягкий, спокойный. Глаза, которые не делали ничего, кроме того, что просто существовали. Но этого оказалось достаточно, чтобы забрать у Ромы всё. Оставить его ни с чем. И он знал, что теперь это будет с ним всегда. Эти глаза уже стали его частью. Эта серость была смертельной. Она была, как безмолвие перед бурей, когда ты знаешь, что вот-вот разразится гром. Она была, как медленно опускающийся снег, который выглядит таким спокойным, но в его мягкости кроется угроза полной изоляции. Глаза не просто пленяли. Они разрушали, ломали до основания. И всё же, несмотря на весь этот хаос внутри, он не хотел, чтобы это прекратилось. Эти глаза вызывали боль, выжигали его изнутри, но они же приносили странное, горько-сладкое удовольствие. Как будто он уже не мог быть собой без этой боли, без этого тумана. Они вырвали из него всё, что было знакомо, и заменили собой. Рома чувствовал, что сходит с ума. Это было слишком. Слишком прекрасно, слишком мучительно, слишком… неизбежно. Казалось, что его мир разрушился, что от него остались только осколки, которые складывались в одно единственное: серые глаза. Те глаза, которые стали его началом и его концом. Его проклятием и его спасением. Его всем. Был бы он художником, он бы нарисовал сотни картин с ними. Был бы он музыкантом, он сочинил бы тысячи симфоний. Был бы он писателем, он бы написал миллионы произведений. Был бы он поэтом, он бы составил миллиарды стихотворений. Но он не творческий человек, поэтому приходится только убиваться по их красоте. Рома рухнул на кровать, словно его ноги отказались слушать. Он вцепился в подушку, прижимая её к лицу так, будто она могла заглушить ревущий шторм внутри него. Дыхание рвалось из груди обрывками, как будто воздух вдруг стал слишком густым, чтобы его вдохнуть. Всё тело сотрясалось от судорожных вздохов, а в горле стоял тугой ком, не дающий ни вдохнуть, ни выдохнуть. Всё внутри кричало. Не просто звало на помощь кричало так, будто его разрывали на части изнутри. Это было невыносимо: жар, холод, дрожь, боль всё смешалось в какой-то хаотичный вихрь. Рома чувствовал себя пленником собственного тела, захваченным эмоциями, которые были сильнее всего, что он когда-либо испытывал. Он хотел выдохнуть, но каждый вдох становился болезненным рывком, словно мир вокруг решил сжаться, оставляя ему всё меньше и меньше пространства. Его руки дрожали так сильно, что он не сразу это заметил. А потом, взглянув на них, понял, насколько он потерян. Пальцы не слушались, тряслись, как осенние листья на ветру, и в этом движении было что-то пугающее, что-то от того самого хаоса, который разрывал его на части. Он сжал кулаки, пытаясь унять дрожь, но это ничего не изменило. Она исходила изнутри, из самого сердца, и остановить её было невозможно. Перед глазами всё плыло. Он зажмурился, но это не помогло. В темноте эти глаза всё равно горели, как маяки в бесконечном море тумана. Серые, бесконечно глубокие, они завораживали и убивали одновременно. Этот добрый взгляд, окутывающий, как мягкий шелк, словно тёплый свет в холодной комнате, продолжал преследовать его. Рома чувствовал, как сходит с ума. Нет, он уже сошёл. Он просто не заметил, как это случилось. Он разжал пальцы, бросил подушку и обхватил голову руками. Казалось, что этого всего было слишком много. Глаза жгло, дыхание обжигало лёгкие, а сердце билось так быстро, что могло вот-вот выскочить из груди. Ему хотелось закричать. Нет, разрыдаться. Нет, ударить себя, удариться о стену, броситься в окно сделать что угодно, чтобы только вырвать из себя эти эмоции. Но ничего из этого не могло помочь. Он захлебывался в них. Эти эмоции были как вода, заливающая лёгкие, как тонущая лодка, что идёт ко дну. Каждое движение давалось с трудом. Он хотел встать, выбежать на улицу, кричать в ночь, но его ноги не слушались. Всё тело будто стало чужим, подчинённым неведомой силе, которая не оставила ему выбора. Эти глаза... Они преследовали его даже сейчас. Серый туман, мягкий и обволакивающий, казался одновременно самым прекрасным и самым жестоким, что он видел. Он не мог вырваться. Рома всем телом упал на кровать, словно силы окончательно оставили его. Он запрокинул голову, уставившись в потолок, но перед глазами всё равно видел только эти глаза. Они сожгли всё внутри, оставив пустоту, заполненную лишь их образом. Он хотел забыть их. Нет, он хотел помнить их вечно. Хотел раствориться в этом тумане, стать его частью, даже если это убьёт его. Потому что он знал, что жить дальше без этого взгляда уже не сможет. Не сможет... Мысль эта звучала в его голове тихо, но настойчиво, как ритм биения сердца, и от неё становилось только хуже. Это было так глупо, так нелепо, что Рома даже мысленно усмехнулся. Любви с первого взгляда не бывает – он всегда в этом был уверен. Это сказки для наивных, для тех, кто верит в идеалы и ждёт чуда. А он? Он давно уже понимал, как устроен мир, и был слишком приземлённым, чтобы питать подобные иллюзии. Но тогда что это? Что за ярость в груди, что за боль, что за пульсирующее чувство, которое невозможно подавить? Это нельзя назвать любовью. Слишком рано, слишком необъяснимо. Это что-то другое, что-то неизведанное, обжигающее и ледяное одновременно. Что-то, что съедает его изнутри, заставляет цепляться за образы, за воспоминание, за каждую деталь этих серых глаз. Он пытался успокоиться, заставить себя сделать вдох, потом ещё один. Но это только больше его выводило. Воздуха всё равно не хватало, как будто он дышал сквозь вату. Всё тело ломило, а в голове пульсировала тупая боль, растущая с каждой минутой. Рома зажмурился, сжал виски пальцами, стараясь унять эту сводящую с ума пульсацию, но это не помогло. — Ты псих. - прошептал он самому себе, и голос его дрожал. Возможно, он и вправду сходил с ума. Слишком быстро, слишком необратимо. Он открыл глаза, сел и посмотрел в зеркало, стоящее у противоположной стены. Его отражение казалось чужим. Расстроенное лицо, взлохмаченные волосы, покрасневшие глаза... Это был не он. Это был кто-то другой – человек, которого Рома не узнавал. Он вскочил на ноги, будто движение могло вытолкнуть из него эту нестерпимую боль, это гнетущее ощущение. В комнате было душно, хотя окно оставалось открытым. Ветер едва касался штор, как будто сам избегал заходить внутрь, и от этого было ещё хуже. Рома снова пошёл по комнате кругами, пытаясь найти выход, хотя понимал, что его нет. Он хотел вырваться из этой ловушки, из самого себя. Он чувствовал, как внутри что-то разрывается, крошится, как будто кто-то вырвал его сердце и оставил зияющую пустоту. Он снова остановился, взгляд упал на его руки. Они всё ещё дрожали, хоть и не так сильно, как раньше. Рома выдохнул, пытаясь собрать остатки воли. — Это пройдёт... - сказал он вслух, будто пытаясь убедить самого себя. Но внутри уже знал, что не пройдёт. Он это знал ещё там, когда впервые встретился с этим взглядом. Туман не отпускает. Он забирает тебя, медленно, по частям, пока не оставляет ничего. И теперь он – часть этого тумана, даже если сам этого не хотел. На работе всё пошло наперекосяк с первой же секунды. Это был полный хаос, крушение всего, что ещё вчера казалось привычным и стабильным. Разрушение началось, когда он выехал со стоянки, стиснув пальцы на руле, силясь прогнать остатки видений. Это было глупо, но он не мог сосредоточиться. Его мысли тонули в сером омуте глаз, который преследовал его до сих пор. Руль слегка дёрнулся вправо, и он едва не врезался в столб. Сердце на мгновение замерло, затем бешено заколотилось, но не от испуга – от того самого чувства, которое разрывало его изнутри. Ещё утром он пытался убедить себя, что это просто усталость, бессонная ночь, но всё было куда сложнее. Этот взгляд жил в нём, не давая ни секунды покоя. В офисе ситуация только усугубилась. Он вошёл в здание, но, вместо того чтобы ощущать привычное спокойствие рабочего места, он чувствовал себя так, будто ступил в лабиринт, где всё теряло смысл. Голова гудела. Рома взялся за первую попавшуюся задачу, пытаясь вникнуть в цифры на экране, но буквы расплывались, строки сливались. Он прикрыл глаза, думая, что нужно всего лишь сосредоточиться, восстановить контроль. Но перед закрытыми веками вспыхнул тот самый взгляд, серый и завораживающий, и внутри всё сжалось до болезненного комка. Кофе, который он хотел налить, стал катастрофой. Его руки тряслись, а мысли тонули в той самой дымке, которая, казалось, заволокла всё вокруг. Он чувствовал, как его сознание медленно уходит, теряется в этом сером тумане. Только боль вернула его обратно – горячая жидкость окатила ладонь, и он дёрнулся, пролив всё на стол и пол. Грудь сжалась в беззвучном крике, будто даже тело больше не подчинялось ему. Он попытался вернуться к работе, но каждый отчёт, каждая таблица превращались в хаос. Всё валилось из рук. Он забыл про совещание, перепутал графики. Пальцы судорожно пробегали по клавиатуре, но мозг отказывался работать. Каждую секунду перед его мысленным взором всплывал образ этих глаз, и ничего больше не имело значения. Чем дальше шёл день, тем сильнее становилось это ощущение разрушения. Он чувствовал, как под ногами уходит почва, как реальность становится зыбкой. Серый туман, который он видел в этих глазах, теперь обволакивал всё вокруг. Он терял контроль над собой. Ему казалось, что он больше не человек, а просто сосуд для этих мыслей, этих эмоций, этого безумия. Он задыхался. В буквальном смысле. Грудь поднималась и опускалась с такой силой, что казалось, лёгкие вот-вот разорвутся. Невозможно было объяснить, что происходило внутри. Он хотел удариться головой о этот чертов стол. Хотел заставить этот образ исчезнуть, стереть его, вырвать из себя. Хотя бы во время работы... Но вместо этого только сидел, глядя на экран, который давно перестал для него существовать. Каждый раз, когда он поднимал голову, ему казалось, что этот взгляд уже здесь, в офисе, рядом. Он чувствовал, как его пальцы дрожат, как внутри всё горит. Он пытался снова и снова взять себя в руки, но всякий раз туман серых глаз затягивал его ещё глубже. К вечеру он уже не мог назвать себя человеком. Это было слишком мучительно, слишком разрушительно. Внутри всё горело, разрывалось. Его сознание буквально плавилось под тяжестью этих эмоций. Он чувствовал себя на грани. Казалось, ещё чуть-чуть, и он просто рухнет, растворится в этом сером вихре. Жить так было невозможно. Это было не просто тяжело – это было смертельно. — Рома. Рома шёл по коридору, как будто сквозь плотную пелену. Кажется, воздух стал вязким, а звуки – приглушёнными. Голова болела так сильно, что в висках отдавало тупой, но нарастающей болью. Каждый шаг отдавался где-то в его затылке, а перед глазами всё плыло, но не исчезали они. Серые глаза. Они затягивали в себя, перекрывали всё остальное. Он ничего не видел вокруг – ни стены, ни лица коллег. Всё было второстепенным. Всё было пылью, которая осела где-то на краю сознания. Он шёл на автопилоте, отрешённый от мира, который стал казаться чужим. Кажется, кто-то позвал его, но голос звучал так далеко, будто через километры и толстые стены. — Рома! - этот голос стал громче, острее, почти кричащим. Он почувствовал, как кто-то схватил его за руку, прервав его бесплотное существование в этой дымке. Резкий рывок заставил его остановиться, и реальность неожиданно резко хлынула обратно, тяжёлой волной захлестнув его сознание. Он обернулся медленно, будто двигался сквозь воду, ощущая, как его взгляд с трудом фокусируется. Голова будто отказывалась вернуть контроль над происходящим, и ещё несколько мгновений он боролся с ощущением, что его всё ещё тянут обратно, в эти серые омуты, которые жили внутри него. Катя стояла перед ним, её лицо было не то злым, не то встревоженным. Её взгляд был острым, как лезвие, и она явно была недовольна. Она убрала руки, но её поза оставалась напряжённой – руки скрещены на груди, подбородок чуть приподнят. — Ты вообще где, Рома? - сказала она, не скрывая раздражения. Рома смотрел на неё, но не слышал её слов. Они доходили до него, но их смысл не укладывался в сознании. Он чувствовал, как его снова тянет туда, в эту зыбкую дымку, как реальность становится лишь тонкой пеленой, под которой скрывались эти глаза. — Рома, чёрт возьми! - снова пронеслось перед ним, но на этот раз он заставил себя сосредоточиться. Он глубоко вдохнул, силясь найти силы хотя бы ответить ей. Но слова не шли, только грудь болезненно сжалась, словно воздух, который он пытался вдохнуть, застрял где-то на полпути. — Что с тобой? Ты даже не слушаешь. Ты сегодня сам не свой. - её голос звучал то обеспокоенно, то раздражённо, но Рома не мог ответить. Вместо этого он только покачал головой, хотя сам не был уверен, что этим жестом хотел сказать. Всё, что он чувствовал – это как его снова и снова, снова и снова тянет обратно, в этот серый омут, из которого невозможно выбраться. — Всё нормально. - тихо проговорил он, опуская взгляд куда-то в сторону. Голос прозвучал так, словно принадлежал не ему, словно он произнёс это автоматически, лишь чтобы отмахнуться, чтобы никто не копался в том, что разрывает его изнутри. Катя, однако, не купилась. Она опустила руки, но её взгляд остался твёрдым, почти пристальным, как будто она пыталась проникнуть за этот щит, который он поставил между собой и всем остальным миром. — Врать тебе не идёт, Ром. - сказала она тихо, с ноткой разочарования, но не без заботы. — Что случилось? Рома стиснул зубы, ощущая, как слова застревают где-то в горле. Он не мог сказать. Ему просто не хватит слов. Как он может объяснить ей, что внутри него всё разорвано на куски, что эти глаза словно выжгли на его душе метку, которая болит и пульсирует, не давая покоя? Как он объяснит, что эта боль... нет, не боль, а что-то большее, что-то необъяснимое, сжало его сердце так крепко, что кажется, оно перестало биться нормально? Он не может. Потому что она не поймёт. Никто не поймёт. Это глупо. Это нелепо. — Ничего не случилось, Екатерина Павловна. - спокойно ответил он, и голос прозвучал почти насмешливо из-за этой подчеркнутой официальности. Рома даже не сразу осознал, что сказал её отчество уже после работы, когда он обычно называет её неформально. А может, оно и не её? Может, он вообще перепутал имя? Он уже не уверен ни в чём. В голове всё смешалось. Катя вскинула бровь, явно не удовлетворённая таким ответом. Её раздражение было почти осязаемым, но оно смешивалось с тревогой, делая её тон нарочито холодным. — Раз уж ничего не случилось, значит, отпуска я тебе не даю. - отрезала она, глядя на него так, словно он действительно решил сделать из неё дурочку. — И не забудь зайти к Антону. У него смена через два часа заканчивается. Глянь, нормально он там вообще. Рома застыл. Имя прозвучало словно удар гонга, пробуждая лавину эмоций, которая обрушилась на него безжалостно, волной, что уносит все остатки разума. Его тело будто утратило связь с реальностью: ноги подкашивались, ладони вспотели, а воздух вдруг стал липким и вязким, как будто он пытался дышать через ткань. Антон. Имя звучало в его голове снова и снова, нарастающим эхом, отзываясь в каждой клетке его тела. В груди разлилась тяжесть, наполняя его таким нестерпимым, удушающим ощущением, будто кто-то вдавил его сердце в тиски. Сначала оно было просто болью, глухой и ноющей, а потом стало чем-то большим – тягучей агонией, которая скручивала всё внутри, заставляя его дрожать от невозможности сбежать. Эти глаза... Рома мысленно проклинал себя, Катю, мир, который решил свести его с ума. Он вспомнил взгляд, который уже более суток не покидал его. Серые, глубокие, обволакивающие. Они снова вспыхнули перед его глазами, уже ярче, оторвав его от реальности. Он снова видел этот свет, ту мягкость, те искры тепла, которые будто проникали прямо в душу, обнажая его до самой сути. Идти к Антону? Это невозможно. Абсолютно невозможно. Он не сможет. Ему даже дышать трудно от одного упоминания. А что будет, если он снова окажется перед ним? Если встретится с ним взглядом? Увидит эти серые глаза вживую, ощутит их притяжение так близко? Его мысли разорвались, как тонкая бумага, что слишком долго подвергалась давлению. Он попытался сделать шаг назад, возможно, сбежать, но ноги будто приросли к полу. Сердце колотилось, как у загнанного зверя, в ушах гулко бился пульс. Дышать стало трудно, а голова закружилась от перенапряжения. Он буквально ощущал, как эмоции пробивают его изнутри, будто острые иглы, каждая из которых причиняет нестерпимую боль. Он отчаянно пытался взять себя в руки, но всё, что чувствовал, – это беспомощность. У него не было никаких сил, чтобы бороться с этим, чтобы подавить нарастающее безумие. Это чувство, которое он не мог даже назвать, рвало его на части. Он хотел кричать. Он хотел удариться о стену, разбить что-то, разорвать всё вокруг, лишь бы избавиться от этого жара внутри, от невыносимой тяжести. Но он также хотел упасть на пол, закрыть лицо руками и просто разрыдаться. «Я не могу...» – это была единственная мысль, которая звучала в его голове. Он не мог идти к Антону. Он не мог смотреть в эти глаза. Потому что знал: ещё один взгляд, и он окончательно потеряется. Сойдёт с ума настолько, что уже не сможет вернуться. Умрёт... — Я не уверен, что могу зайти сегодня... - он провел рукой по волосам, ощутив, как его пальцы дрожат. И сегодня, и завтра, и послезавтра… Ему казалось, что он никогда больше не сможет туда зайти. Только ночью. Только когда он будет знать наверняка, что Антона там нет, что его взгляд больше не сможет пронзить насквозь, лишая разума и заставляя сердце выбиваться из груди в панике. — Почему? - Катя подняла очки на голову, её глаза впились в него пристальным, изучающим взглядом. В этом взгляде прямо-таки читалось: «Скажи, скажи, что с тобой не всё в порядке». Рома едва сдержал желание отступить назад, спрятаться от её внимания. — Я не могу просто. - выдохнул он, чувствуя, как слова словно вырываются из горла с усилием. Это была правда, но такая неполная, такая пустая, что её было стыдно произносить. — Вопрос остаётся тем же. - холодно заметила Катя, её голос прозвучал, как удар гонга, который эхом отозвался в его голове. Её энергетика, её уверенность, её неподвижная стойка, будто она не отступит, пока не вырвет из него всё, что нужно, давили на него с невыносимой силой. Казалось, стены коридора сжимаются вокруг, оставляя всё меньше воздуха. — Да, мне нехорошо. - наконец выдавил он, чувствуя, как это признание оставляет привкус горечи. Это тоже была правда. Но далеко не вся. Катя чуть прищурилась, пристально посмотрела на него, и Рома понял, что её не обманешь. — Всё равно не договариваешь. - наконец сказала она, и её тон прозвучал так, словно она только что уличила его во лжи. — Ну ладно. Она опустила очки обратно на нос, развернулась на каблуках и сделала пару шагов, прежде чем остановиться. — Отпуск дать? Ты ещё ни разу, по-моему, в нём не был. - бросила она через плечо, словно между делом. Рома задумался. Отпуск... Это звучало, как облегчение, как возможность вырваться из этой суеты, где каждое движение давалось ему с трудом, словно он плыл против течения. Но в то же время... Остаться наедине с собственными мыслями? Погрузиться в этот хаос, который раздирал его изнутри, бесконечно гоняя по кругу образ этих глаз? Это будет пытка. Мысли не замолчат. Они никогда не замолкают. Он уже пытался ночью – лежал в полной темноте, вслушиваясь в собственное дыхание, но всё, что чувствовал, – это неугасимое присутствие чего-то неуловимого. Эти глаза стояли перед ним даже с закрытыми веками. И теперь, если он возьмёт отпуск, это будет похоже на добровольное заточение, где единственным собеседником окажется его собственное безумие. Но ведь отпуск – это шанс хотя бы немного отдохнуть от работы. Не испортить очередной отчёт, не пролить кофе на документы, не врезаться в очередной столб. Не быть вынужденным извиняться, краснеть, оправдываться, выслушивать раздражённые замечания начальства или понимающие взгляды коллег. «Может, это даже правильно» – мелькнуло у него в голове. Отдохнуть от всего. Но как отдохнуть от самого себя? — Наверное, да. - проговорил он, выдыхая, словно эти слова вырвали из него. Катя чуть прищурилась, словно пытаясь прочитать в его лице что-то большее, чем сухой ответ, но, к его облегчению, не стала вдаваться в подробности. — Хорошо. Тогда с завтрашнего дня на две недели можешь забыть о работе. Но об Антоне не забывай, пожалуйста. Хотя бы пару раз зайди, ладно? Она произнесла это почти мимоходом, но каждое её слово обрушилось на него, словно тяжёлый удар. Рома кивнул, не находя в себе сил что-либо ответить. Катя развернулась и ушла, оставив его одного посреди коридора. "Об Антоне не забывай"... Да как забыть? Как забыть то, что прожигает сознание, не даёт дышать, жить, двигаться? Забвение было бы спасением, а он... Он утопал в этом образе с каждой минутой всё глубже. Рома прикрыл глаза, чувствуя, как грудь сдавливает боль. Мысли вихрем носились в его голове. Катя даже не представляла, насколько глупо и жестоко звучала её просьба. "Зайди к Антону..." – это было всё равно что велеть нырнуть в самую глубь океана человеку, не умеющему плавать. Ещё шаг, ещё взгляд, и его просто разорвёт изнутри.