Добро пожаловать в "Кошачью мяту"!

На следующее утро жизнь вернулась в привычное русло, будто не было секс-скандала Ральфа Линхардта и демонической сходки в «Кошачьей мяте». Когда Генри открыл глаза, часы показывали без пятнадцати шесть – проспал он всего семь часов, но чувствовал себя отдохнувшим и готовым к подвигам. Он дал себе десять минут полежать в тишине и построить планы. Вечером Генри не задернул шторы до конца, и теперь золотистый луч пересекал кровать и подсвечивал мордочку Кота, примостившегося сбоку. Несмотря на обилие всевозможных лежанок, тот любил ночевать на кровати – никогда в ногах, очень редко в изголовье, в основном предпочитая вытянуться рядом или свернуться калачиком в районе живота Генри, чтобы тот, проснувшись, ерошил мех на кошачьем загривке и чесал торчащее ухо. После этого Кот открывал глаза, потягивался, слегка царапая выпущенными когтями руку Генри. Это был обязательный ритуал, и утро не было правильным без обмена щекоткой. Генри ощущал приятную легкость, какую испытывают, помирившись с другом или спутником жизни после тяжелой ссоры, и если вчера он отводил душу, планируя репрессии в адрес Кота, то сейчас был готов размышлять о куда более позитивных вещах. Он решил не отменять заказ кашемирового одеяла, а значит, в пятницу вечером нужно будет забрать обновку, выложив за нее сумму, равную трехдневной выручке «Кошачьей мяты». «Зато Кот будет рад», - подумал Генри, и небольшие душевные терзания, связанные с крупной и не самой необходимой тратой, рассеялись. Впереди было много дел: в этом месяце он планировал начать сотрудничество со своим бывшим одногруппником по кулинарной школе, в воскресенье его ждал долгожданный мастер-класс по итальянской выпечке. Кот бы наверняка предпочел, чтобы Генри потратил депозит на уроки, связанные с приготовлением мяса, однако, когда речь шла о благополучии «Кошачьей мяты», оба превращались в старых любящих родителей, готовых пожертвовать каждую свободную минуту и доступный пенс подрастающему чаду. «Кошачья мята» превыше всего! Мечта открыть кафе появилась у Генри, когда он учился в старшей школе. Не то чтобы это было необычным желанием – несколько членов разных ветвей семьи Шэнь владели развлекательными заведениями, с наработанной репутацией, базой постоянных посетителей и узнаваемым стилем. Все они располагались в Лаймхаусе, там можно было купить китайскую еду и китайский колорит, и Генри несколько лет, будучи школьником, подрабатывал мальчиком на побегушках то там, то здесь. У многих с трудом вязались его внешность отвязного хулигана и талант к готовке. Он схватывал на лету и, всего раз понаблюдав за поваром, мог повторить тот или иной рецепт. Он с поразительной точностью мог предсказать нужное количество соли и сахара, которое нужно было добавить в блюдо, умел по запаху определить, что масло на сковороде вот-вот начнет гореть, с трепетом относился к пропорциям компонентов в букете специй, кропотливо сооружал цветы из зеленого лука. Многочисленная родня была единодушна: в семье подрастает талант, которому в будущем светит место шеф-повара под началом кого-то из опытных родственников. Однако Генри довольно быстро понял, что атмосфера китайских заведений ему не по душе. Его не привлекал вечный шум, раздражали толпы туристов с одинаковыми предпочтениями, попытками освоить несколько китайских слов и бесконечными пакетами из сувенирных магазинов. Несмотря на уважением к корням, он не считал себя настоящим китайцем (да он и не был им). Ему нравилась мягкая атмосфера кофеен, в которых он бывал со своими одноклассниками, нравились европейские сладости и напитки, ненавязчивая музыка, формат общения с посетителями. Он с удовольствием представлял себя на месте баристы, запускающего кофемашину и взбивающего молоко, иногда, поддаваясь настроению, репетировал перед зеркалом расслабленную, дружелюбную улыбку, какой встречал бы гостей своей кофейни – их было бы немного, но каждого он знал бы в лицо и искренне интересовался, как идут его дела сегодня. Родители Генри не особо любили кофе (отец был ценителем чайного листа, а мама боготворила горячий шоколад), так что после очередной подработки на каникулах он самостоятельно купил домой маленькую кофемашину. Конечно, этот аппарат был не чета тем, которые могли варить по пятьсот чашек в день, но чувство, когда он ставил кружку под носик, засыпал зерна и запускал программу, было незабываемым. Даже родители Шэнь не могли не проникнуться увлечением сына, так что постепенно аромат кофе перестал быть исключением из правил в их доме. Однако внезапно главным вдохновителем кофейной страсти Генри стал Кот. Разумеется, он ни разу, как и положено настоящей кошке, не прикоснулся к этому напитку, однако без его замечаний вряд ли процесс был бы столь же увлекателен. Кот комментировал все - от выбора посуды («Ну, для такого шедевра годится только настоящий английский фарфор, кто же пьет кофе из кружки с Человеком-пауком?») до сорта зерен, чей аромат на первых порах Генри различал плохо («Эй, что за дерьмо ты приволок домой? Да мой туалет пахнет приятнее!»). Четверг он провозгласил днем дегустации молока: Генри покупал упаковку нового производителя, наливал в миску Кота и выслушивал целый ряд то конструктивных, то не очень замечаний. Он прекрасно знал, что Кот устраивает все это ради возможности получить внеплановый десерт, но бочка эгоизма разбавлялась каплей благих намерений: кажется, Кот и вправду был заинтересован в новом хобби Генри. Итак, заканчивая школу, Генри хорошо представлял себе будущее: поступить в престижный университет ему не светило, да и интереса к популярным профессиям у него не было. Проведя несколько дней в противостоянии с родителями, он убедил их дать ему шанс. Повздыхав, посомневавшись, но все же решив поверить в сына, отец Шэнь (который, как и его родственники, считал, что Генри, если уж он не хочет заняться почетной офисной работой, самое место в семейном ресторане, где широкие спины кузенов и двоюродных дядюшек прикроют его от суровых ветров жизни) снял со счета накопления, и Генри стал студентом знаменитой Le Cordon Bleu. Переступив порог кулинарной школы, он в первый же день понял – это оно, то самое! В царстве вкусов и ароматов он чувствовал себя как рыба в воде. Генри легко принял идею, что приготовление еды – это искусство, что через пищу можно продемонстрировать чувства, сделать комплимент или признание, что степень прожарки или аккуратность нарезки – это лишь капля в море знаний, которые ему нужно освоить. Если раньше главным источником счастья, способом разжечь искру в груди он видел помощь животным, слабым и лишенным крова и пропитания, то теперь с удивлением осознал, что даже такой тривиальный процесс как готовка может быть ключом к радости и удовольствию. Он погрузился в учебу, родители Шэнь стали подозрительно быстро набирать вес, а на порог зачастили гости ну-ка-генри-покажи-ка-чему-ты-там-научился. Кот, конечно, выступил почетным цензором гастрономических произведений Генри. За свою долгую жизнь он побывал и в грязных забегаловках, где за счастье было не найти в супе муху и поварской волос, и в мишленовских ресторанах. Проведя почти пять лет на спартанских харчах в виде магазинного корма, Кот решил – с него хватит. Разве он не оказал этому ребенку честь, выбрав его своим младшим компаньоном? Пора отдавать долги. Лежа на подоконнике в комнате Генри, поджидая его с занятий, Кот вовсю фантазировал о своем новом меню: стейк рибай, филе-миньон, свиная шея (и без жира, пожалуйста!), треска в кляре, домашняя колбаса – именно так пахло блаженство. Каково же было негодование Кота, когда выяснилось, что на таланты его маленького слуги претендуют родственники, соседи и коллеги других членов семьи? Сидя у входа в кухню рядом с Сэмюэлем Великим, он прожигал глазами дыры в спинах незваных гостей и размышлял, как бы незаметно наслать на ублюдков все египетские казни разом. Почему эти люди смеют бесстыдно поглощать у него под носом ароматные пудинги, запихивать в свои желудки пастуший пирог с безупречно хрустящей корочкой, в то время как перед ним, словно в издевку, ставят миску с этими гребаными кошачьими сухарями? - Котик-котик, иди сюда, - звал кто-то писклявым голосом, предназначенным специально для общения с кошками, и на пол с влажным звуком падал кусок фарша. Сэмюэль Великий, давно смирившийся со своей судьбой, послушно уступал первенство, а Кот, проклиная все на свете, подбирал милостыню и уносил в свой угол, где закусывал сочным мясом, презирая себя за малодушие. Кот вытерпел несколько недель, прежде чем решил, что больше не намерен делиться Генри с другими. Он столько сил вложил в этого ребенка, научил его жизни, пожертвовал гордостью и самоуважением, притворяясь тупым котом, так что имеет полное право на компенсацию. Все, что ему нужно, – хорошая лежанка и вкусный обед. Он достаточно стар, чтобы с достоинством лежать, ничего не делать и купаться в почете и уважении. Единственным выходом восстановить справедливость было снять квартиру и начать жить отдельно от родителей Шэнь. Тогда вся еда, созданная Генри, будет принадлежать только Коту. У него появится своя комната, где в каждом углу и на каждой поверхности будет расстелен матрас – выбор ложа будет зависеть от настроения. Он наконец-то обзаведется широким гамаком, которому не находилось места в комнате подростка, а в центре будет висеть боксерская груша, обмотанная джутовой веревкой, на которую будет очень весело запрыгивать и раскачиваться. И, само собой, этот уютный домик предназначен только для двоих, кота и его человека, никаких конкурентов на внимание и кулинарные способности Генри он, Кот, не потерпит. Никаких прожорливых друзей и придирчивых подружек на унылом правильном питании! Не то чтобы идея с переездом не понравилась Генри – многие из его приятелей уже съехали от родителей в съемные квартиры и студенческие общежития, - и он сам, с началом учебы, чувствовал большую уверенность в себе вкупе с естественной для взрослеющего человека тягой к самостоятельности. Препятствие было одно, старое, как мир: - Где я возьму деньги, Кот? Просить о помощи родителей, и без того опустошивших резервный счет, было неприемлемо, а вечерней подработки в небольшой забегаловке хватало только на самое необходимое. Мечты о вольных хлебах таяли, как мираж в пустыне, надежды рассыпались в прах, пока Коту, чья жажда домашних кровяных колбасок достигла предела, не вспомнилась житейская мудрость: необходимость – мать изобретательности. Если ребенок слишком зелен, чтобы заработать на хижину попросторнее, то кому как не ему, мудрейшему и способнейшему, брать дела в свои руки? Именно тогда Генри узнал о, наверное, самом необычном таланте Кота. Как оказалось, тот всю свою долгую, наполненную бесконечными трудами, сражениями и склоками жизнь мечтал сочинять любовные романы. - Напишу пару книжонок, - изложил бизнес-план Кот. – Вы, люди, такое обожаете. Она его любила, он ее нет, потом он полюбил, а она разлюбила. Или такое: она и она любили его, и он не знал, кого выбрать. Похищенные дети. Тайные браки. Старомодные родители. Кровожадное начальство. Красивые миллиардеры. Коварные бывшие. Есть где развернуться! Генри был готов поставить на то, что Кот захочет написать исторический роман об интригах в духе Макиавелли, феодальных дрязгах, путанице в королевских семьях, и с долей скепсиса отнесся к планам Кота. Однако спорить с ним – себе дороже, так что вечерами, после учебы и подработки Генри включал диктофон, на который днем Кот начитывал свои романтические шедевры, и набирал услышанное на компьютере. В душе он чертыхался, краснел и умывался кровавыми слезами – истории Кота были до душевной боли банальны и предсказуемы, герои прямые как палка, на описание антуража Кот тратил не больше дюжины предложений на всю книгу, а половину повествования занимали постельные сцены. Несмотря на отсутствие личного опыта, Кот знал о сексе много – слишком много для незаинтересованного лица - и любил поговорить об этом. - Вы, люди, - заводил кот свою любимую песню, - обвиняете других в бесстыдстве, но сами-то чем занимаетесь, когда думаете, что вас никто не видит? Тупите глазки, когда при вас кто-то вспоминает член и вагину, но не стесняетесь трахаться даже на глазах у бедного невинного котика! Генри молчал, полагая, что это камешек и в его огород тоже – незадолго до выпускного бала он решил распрощаться с девственностью. Родители удачно уехали в Бирмингем, и дом оказался в полном распоряжении Генри. Сбиваясь и смущаясь, он попросил Кота провести вечер и ночь в каком-нибудь другом месте – в гостиной или родительской спальне. Кот промолчал и не сказал ни слова, когда Генри переносил его любимый лежак из своей комнаты, насыпал двойную порцию корма в миску и наводил порядок в еще холостяцкой комнате. Однако, когда свидание было в самом разгаре, распаленная парочка избавилась от одежды и готовилась перейти Рубикон, Кот обнаружился прямо у кровати - Генри поймал его взгляд, когда потянулся за презервативом на тумбочке. Он сидел как примерный ученик, широко распахнув желтые глаза, и внимательно наблюдал за происходящим. В его взгляде Генри не нашел оскорбительного интереса или ехидства – только любопытство, будто пара подростков была лабораторными мышами, а Кот – лаборантом, наблюдающим за подопытными. Наверное, в его глазах люди и вправду выглядели смешно – запыхавшиеся, раскрасневшиеся, голые … В тот вечер Генри так и не лишился девственности. Поскольку стопор в виде стыда, морали и необходимости следовать правилам человеческого социума у Кота отсутствовал, постельные сцены в его романах отличались чрезмерным физиологизмом. Текст изобиловал судьбоносными слияниями, твердыми как камень стержнями, пульсирующими дубинами, алчными пещерами, животворящими дождями, а герои ахали, охали, пыхтели, и издавали вопли, способные напугать Кинг-Конга. Когда первый роман с претенциозным названием «Возлюбленные навсегда», посвященный похождениям какой-то парочки викторианской эпохи, был отправлен в издательство на пробу, самое большее, на что рассчитывал Генри, – что их проигнорируют и хотя бы не заклеймят извращенцами, помешанными на сексе. Но, к удивлению кого угодно (кроме Кота), книга выстрелила, и ее издали каким-то сумасшедшим тиражом. На первый гонорар Кота, полученный, разумеется, на имя Генри, они сняли уютную квартиру, оборудовали ее лежаками, домиками и настенными лабиринтами, купили набор сковородок и электрический гриль для жарки стейков. За «Возлюбленными навсегда» последовали «Первобытная страсть», «Любовный капкан», «Идеальный мужчина», «Дворец блаженства», и эта графомания за несколько лет принесла Коту и Генри маленькое состояние, которого хватило на долгосрочную аренду и ремонт помещения для кофейни, покупку оборудования, техники, продуктов на первое время. Конечно, для получения этих денег Генри приходилось регулярно встречаться с редактором, который каждый раз прожигал его задумчивым многозначительным взглядом, но радость от того, что он добился желаемого (в доле с Котом, разумеется) менее чем за десять, а то и пятнадцать лет, помогала справляться с унижением.

***

Вдоволь напредававшись мечтам, Генри принял душ, почистил зубы и приготовил им с Котом завтрак. Тот, как положено венценосной персоне, явился к столу за минуту до того, как поджаренная колбаса оказалась на его тарелке. Генри тихонько вздохнул, когда Кот запрыгнул на столик, заняв своей упитанной тушей его половину. «Надо бы купить уже наконец стол побольше», - подумал Генри и снова вздохнул – и почему ему все реже и реже приходит в голову, что стоит серьезно поговорить с Котом о его дурных привычках, а вместо этого он просто в очередной раз потворствует маленькой избалованной свинье? Следующее утро мало отличалось от предыдущего, за ним еще одно, и еще, и жизнь почти стала прежней. Каждый день в «Кошачью мяту» забегал Льюис Невилл и делился новостями. Хотя Ральфу и не требовались услуги адвоката, Персиваль Фокс взялся за него всерьез – видимо, из любви к искусству запудривания мозгов. Он подключил свои знакомства в журналистике для написания душераздирающих статей о детстве и юности Рэя Линдси – достаточно обтекаемых, чтобы никто не мог придраться к фактам, но в нужной степени пронзительных. Ральф в этих историях предстал как вечный ребенок, не способный… просто неспособный. Его мать разбила ему сердце и уничтожила уверенность в себе, из-за чего бедняжка Рэй по сей день боится приближаться к женщинам. Но, видимо, миру показалось, что этих мучений недостаточно, и на голову восходящей звезде свалились новые напасти, не только оскорбляющие его честь и достоинство, но и искореняющие остатки его самооценки. Жестокие люди не только сочинили про него грязные сплетни, но и ткнули в самое больное место – невозможность найти родственную душу, вторую половинку и партнера для горячего секса. Опытный фотограф сделал волшебные снимки: вот Ральф в белой, наглухо застегнутой рубашке оверсайз и широких выбеленных джинсах, такой хрупкий и беспомощный, стоит у окна и смотрит вдаль. Вот фотограф дает крупный план: на лице молодой звезды ни кровинки, под глазами темные круги, губы бледные и искусанные (нервы, нервы!). Вот он стоит на краю неизвестно где найденного обрыва, волосы в организованном беспорядке развеваются вокруг лица, распахнутый плащ поднят ветром и напоминает крылья – Рэй похож на птицу, которая вот-вот взлетит, не выдержав соприкосновения с этой грязной реальностью. Каким отморозком нужно быть, чтобы не проникнуться к нему сочувствием! В ближайшие две недели Ральф появлялся в «Кошачьей мяте» не меньше трех раз – всегда ближе к вечеру, натянув маску по самые глаза, окруженный аурой жертвы. Общественное мнение менялось на глазах – обвинения в проституции звучали все реже, а читатели и поклонники превратились в психологов и наставников. Интернет инициировал безумный групповой сеанс психотерапии, где пользователи взахлеб делились историями разбитых сердец и искалеченного детства. Поток оскорблений, направленный на Рэя Линдси, поменял курс, и теперь комки грязи летели в адрес анонима с поддельными видео и «мерзкой дамочки», не сподобившейся сделать заявление, кто же на самом деле был ее партнером по актерской игре. Генри качал головой – господин Фокс не зря пользовался славой на все руки мастера. Рэй Линдси теперь напоминал не здорового крепкого молодого парня, поражавшего зрителей чистой сексуальностью молодости, а тонкое молодое деревце, тронь – и оно сломается. Новый имидж был Ральфу к лицу, и только немногие посвященные знали, что образ звезды все больше и больше удалялся от реального человека. Генри только диву давался, каким образом Персивалю удалось заставить беднягу поверить в свое новое «я». Каждый визит Ральф пытался вывести Кота на разговор, но тот нагло молчал и лишь изредка издавал вполне аутентичное «мяу» и даже несколько раз, словно в издевку, терся головой о руку гостя. Генри вздыхал, глядя на растерянное лицо Ральфа, – похоже, тот со временем все больше и больше сомневался, была ли его беседа с кошкой реальной или же привиделась ему в пьяном бреду. Не добившись от наверняка гнусно хихикающего в глубине души Кота ни одного внятного слова, Ральф переключился на Генри. Экивоками и наводящими вопросами он пытался вывести его на чистую воду, однако Генри, хоть и не хихикал про себя, ни разу не дал заподозрить Кота в красноречии и вполне искренне посмеялся вслух над заданным в лоб вопросом «Генри, спрошу прямо, он умеет говорить?»: - Ральф, это же кот. Ну а через три недели всех ждал сюрприз – Генри выложил в Сеть песню «Кот учит меня жить». Никаких дорогих клипов, подтанцовки, баснословно дорогих стилистов и прочей атрибутики успеха - только пианино и знакомая рубашка оверсайз. Новая баллада вышла лиричной и уютной – надо было признать, что даже самая примитивная мелодия, созданная Ральфом, начинала «звучать» с первой ноты. Однако для Генри и компании имела значение не художественная ценность песни, а ее главный герой. Им оказался Кот. Как оказалось, Ральф неплохо запомнил события того судьбоносного вечера и почти без огрехов передал содержание их беседы (считая ее своим гениальным вымыслом), где мудрый старый Кот поучал сопляка, «заплутавшего в тумане», жизни, перемежая прописные истины типа «встань и преодолей свой страх», «проживи свою боль и стань сильней», «посмотри в лицо преградам» словечками типа «сопляк», «звездунишка» и «идиот». Они снижали градус пафоса песни, зато очень хорошо передавали характер Кота – для тех, кто его знал, конечно. Тревогу после появлении песни в эфире забил Персиваль Фокс. Он явился в тот же вечер, совсем не похожий на себя в первый визит в «Кошачью мяту». Он выглядел раздосадованным и сердитым – как оказалось, под конец миссии Персиваль расслабился и отдал написание песни-исповеди полностью на откуп Ральфу. Сам мистер Фокс не особо разбирался в современном искусстве, так что даже не ознакомился с шедевром своего подопечного, пока тот не набрал миллион просмотров. Не то чтобы Персиваль Фокс так сильно переживал за старого приятеля, но чувство потери контроля над ситуацией для любого изрядно пожившего на свете демона грозило обернуться серьезным психологическим ударом. Теперь он мог только скрипеть от ярости зубами – да, идеальный замысел не провалился, проект о публичном восстановлении девственности Рэя Линдси был завершен и оценен публикой, но, как существо неглупое, он понимал, что Кот был подставлен не без его участия Генри неуверенно предположил, что, возможно, ничего страшного не произошло – кого в наши дни удивишь говорящим котом? В конце концов, Cattus sapiens засветился в куче книг и фильмов, охотно выступая в роли грязноротого трикстера. Персиваль поморщился: - Много ты видал котов, которые знают слова негораздок и кривоносый носорог? – И добавил, обращаясь к Коту, который, демонстрируя безразличие, вытянулся на барной стойке, - Думаю, тебе лучше сменить место жительства. Твой старый друг догадлив и вцепится в эту подсказку, как пинкертоновская ищейка. Если ты не хочешь, чтобы твоя пасторальная жизнь была вновь разрушена Горацием… - Ну-ну, хватит, - огрызнулся Кот. – Еще чего не хватало. Да, я перестал жить на виду и зарабатывать себе на мясо привычным способом, однако я и не прятался, как крыса. Всего лишь не афишировал новый домашний адрес и не захаживал на светские посиделки. Так что если вдруг когда-нибудь этот мудак захочет заглянуть на огонек, милости просим. Но прятаться – ну уж нет, не за того ты меня принимаешь. - А если он возьмется за ребенка? – Персиваль нанес коварный удар, и Генри не мог не догадаться, о ком он говорит. Кот, однако, и глазом не моргнул: - Во-первых, ребенок не прост, он и тебе еще наваляет, не успеешь оглянуться, во-вторых, я пока что здесь, и если эта зазнавшаяся обезьяна захочет что-то предпринять, то я всегда готов подпалить ему шерсть на заднице. Ну а в-третьих, между нами, ты можешь представить себе Горация, отслеживающего новинки человеческой музыки? Да он скорей удавится, чем будет слушать что-то подобное. Для него люди и все, что они производят, - это отходы, недостойные его внимания забесплатно. Он и знать не знает, кто такой Рэй Линдси. Персиваль не стал переубеждать Кота, а у Генри появилось подозрение, что, несмотря на подобие дружбы и симпатии, мистер Фокс, большой любитель сплетен и скандалов, не отказался бы посмотреть на очередную битву между двумя заклятыми врагами. Когда дверь за мистером Фоксом закрылась, Кот гордо распушил хвост и с намеком посмотрел на Генри – смотри, сколько счастья тебе привалило, с какой великой личностью ты живешь. - Думаю, - заявил он, - стоит увеличить скидку этому парню. Через несколько лет люди и забудут, как его звали, а песня останется. Наконец хоть кому-то пришло в голову написать про меня качественную песню, а не матерный куплет. - Что за куплет? – заинтересовался Генри. - Не дорос еще, - фыркнул Кот. – Включи-ка еще раз эту песню, хочу послушать. Что ни говори, а талант у этого негодника есть… Пока Генри заканчивал уборку зала, Кот прослушал «Кот учит меня жить» три раза подряд. Вместе с Ирмой приводя в порядок кухню, он слышал, что Кот мурлычет новую любимую мелодию и в такт бряцает ложкой, забытой на стойке. Дома перед сном Кот возжелал послушать «Кот учит меня жить» еще два раза, с этой же песни началось утро Генри. Тщеславие Кота и жажда славы, до сих пор выражавшиеся в чудовищной (пусть и доходной) графомании, нашли новый вектор. Генри с содроганием замечал, что каждый раз, когда трек запускался, на морде Кота появлялось непривычное и неестественное выражение. - Может, я стал сентиментальным, - огрызнулся Кот, когда Генри сообщил ему о своем наблюдении. – А может быть, я просто чувствую себя старым учителем, через руки которого прошли сотни хулиганов и неучей, и только тысячный из них догадался сказать «спасибо» за науку. Возможно, вы, люди, не так безнадежны и еще сможете эволюционировать в нечто более полезное. Еще немного, и я начну снова верить в вашу породу. Таковы были неожиданные последствия любовных похождений Ральфа Линхардта. Впрочем, были и другие.