Во тьму и без свечи (Into darkness then without a candle)

— Сделано, — говорит Моран, бросая свое пальто на стул. Мориарти недовольно дергается из-за беспорядка, но ничего не комментирует, поскольку его сотрудник швыряет толстый конверт с бумагами на его стол. Себастьяну такие задания нравятся больше всего. Ему интересно просматривать врагов и союзников Джеймса, интересно разглядывать их. Мориарти знает, что Морану кажется, будто ему нравится выполнять задачи без убийств и крови, но профессор видит правду в его глазах и пальцах. Моран не мальчик на побегушках, а Мориарти никогда бы не стал к нему так относиться. Такие задания не всегда предусматривают оружие, но оно почти не пропадает из рук. Что-то вроде солдатского закона: пролить как можно меньше крови. Но преступный гений не возражает, он и сам выбрал бы скальпель вместо молота. Когда исполнитель возвращается с таких работ, он остается спокойным и не будет профессора криками по ночам. Бумаги в конверте — это именно то, на что Мориарти надеялся, и он мурлычет от удовольствия, листая их. — Хорошо, — говорит он. — Очень хорошо. Ты совершенно незаменим для меня. Другой мужчина не отвечает небрежной благодарностью, которого Мориарти ожидал или к которому привык. Вместо этого шорох его движений прекращается, и Джеймс поднимает взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отводит взгляд. — Это то, к чему я так долго стремился, — говорит Моран, устремив взгляд в стену, но безразличие в голове не обманывает ни одного из них. Мориарти хмурится *** Прошел год с тех пор, как Моран присоединился к нему. С тех пор он добился больших успехов. Может быть, думает он, пора возвращаться в Лондон. Он часто размышляет о том, что чем сильнее человек чувствует себя в безопасности — тем хуже для него. Именно в этот момент все шатается, все идет не так. Он идет на встречу один, несмотря на возражения своего телохранителя, потому что ему нужно, чтобы Моран присматривал за собранием в другом месте. В конце концов, большую часть своей жизни он провел без помощника, не так ли? Неважно, каковы причины или оправдания, как неважно и то, что произошло. У противника есть нож, а Мориарти недостаточно быстр. Он хмурится в свете ламп. Злодей, о котором идет речь, мертв, но это не делает порез, все еще кровоточащий на тыльной стороне верхней части его правой руки, более подходящим для того, чтобы его перевязали одной рукой. Моран входит в квартиру, выглядя ужасно усталым, и сначала не смотрит на Мориарти. Однако когда он это делает, кровь отливает от его лица почти так же быстро, как стекает с руки Джеймса. — О Боже, — Себастьян задыхается, но мчится, ни секунды не замирая и не колеблясь. «Солдат», — с удовлетворением думает Мориарти, как и много раз за последний год. Он уверен, что выглядит зрелищно в своей окровавленной рубашке, пиджак валяется кучей на полу. Мужчина пододвигает стул. Он твердыми руками расстегивает рубашку профессора и пытается снять ее, но это требует слишком сильного сгибания раненой руки, и тот шипит сквозь зубы. — Я сейчас вернусь, — обещает Себастьян и исчезает в своей комнате, принося влажную тряпку и сумку с вещами, которые он принес год назад. — Армейский врач, — говорит он, улыбаясь почти с извинением, — но думаю, вы и сами уже пришли к этому. Рукав с его руки срезан, кровь вытерта. Моран профессионален и эффективен, осторожен, но Мориарти ощущает внезапный, необъяснимо отвратительный настрой. Дело даже не в боли — он несчастен, беззащитен, наполовину раздет и почти полностью отвернут. Он не может видеть затуманенное, встревоженное лицо Себастьяна, не повернув голову через плечо, и прикосновение пальцев создает неприятный зуд. — Придется зашивать. — Просто прекрасно, — Мориарти вырывается. Жало антисептика и шовной иглы почти утешительно, осязаемое, заземляющее ощущение. Если он сосредоточится на швах, на игле, проходящей сквозь его кожу, он почти не почувствует рук Морана, теплых и мозолистых. — Что случилось? — спрашивает док, чтобы отвлечь мужчину. Да, будто его можно отвлечь таким низким голосом, шепчущим прямо в ухо. — Они слегка поменяли условия нашего договора, — бормочет Мориарти. Я показал свое разочарование, которое испытал от всей ситуации. Они не согласились. — Я должен был быть там, — почти рычит Моран, и профессор почти срывается, потому что подчиненный не может так говорить с начальником. Но потом он понимает, что Себастьян злится только на себя. — Что ж, — хмурится он. — Ты побеседуешь с ними завтра. — Да, — мрачно отзывается мужчина. Гений не понимает, вызывает ли это беспокойство. Шов снова очищается. Рука Морана сгибается вокруг руки Мориарти. Рана болит так, будто это раскаленное железо. Моран тянется за сумкой, оставляя кожу профессора в покое, и тот не может не вздохнуть с облегчением. Себастьян наматывает несколько кругов, а потом берет руку начальника и пытается наложить на нее повязку. Теперь стало хуже. Обычно его не смущает, что в квартире холодно. В конце концов, тело — это всего лишь транспорт для ума. Но теперь, в холодном неподвижном воздухе полутемной комнаты, ему кажется, что он чувствует поток теплого дыхания другого человека. Пальцы Морана скользят по коже, пока он работает, и его дыхание выливается и выходит из него, бессмысленно отдавая тепло легких всепожирающему холоду окружающего мира, холоду дрожащего тела Мориарти. Почему Мориарти дрожит? Повязка наматывается на его руку словями:, раз, два, три… Снова чужие руки касаются его, задевают бок, когда обматывают рану. Мориарти смотрит на процесс, не в силах отвести взгляд. Сквозь звон в ушах ему кажется, что он слышит биение сердца. Он не знает, чьего именно. Этот человек прикасается к Мориарти, как к чему-то хрупкому. Это невыносимо. Повязка затянута, работа продолжается. Его руки все еще здесь, теплые ладони, кончики пальцев… Мориарти поднимает взгляд. Моран уже смотрит на него, губы приоткрыты в каком-то непроницаемом выражении. Его руки совершенно неподвижны, большой палец лежит на сгибе локтя Мориарти. Профессор хочет отстраниться, хочет сделать все возможное, чтобы разорвать контакт между ними, хочет вымыть мылом все места, к которым они прикоснулись. Он не двигается. Он думает, что болен. Себастьян отпускает руку. Стул отодвигается, и человек, сидящий на нем, встает, двигаясь со странной медлительностью, будто они оба находятся под водой. — Вы замерзли, — хрипло говорит он. — О, вы же были ранены, да. Я разожгу камин. Он отворачивается, чтобы положить рулон бинтов и закрыть свою сумку, и его руки, твердые всего мгновение назад, трясутся на застежке. *** Уотсон приседает перед камином, наблюдая, как бревно не загорается, и слышит, как закрывается дверь. Он оборачивается и обнаруживает себя одного в полупустой гостиной, никаких признаков присутствия Мориарти нет, кроме окровавленного пиджака у стульев. Он закрывает лицо руками. Почти пять лет (три года с момента ухода с Бейкер-стрит и Швейцарии и почти два с тех пор, как он ушел от ледяных потоков Рейхенбахского водопада). Неужели так много времени прошло с тех пор, как он в последний раз ощущал пульс Холмса под своими пальцами, с тех пор как они так близко сидели в темноте? Холмс, Мориарти. Он лгал себе, находя различия между ними, чтобы успокоить собственное сердце. Это Холмс сейчас сидит в соседней комнате, молчаливый, замкнутый и страдающий. Так же когда-то Мориарти сидел на Бейкер-стрит, играл на скрипке. В этой квартире нет скрипки. Но скрипач здесь. И если бы он хоть раз взглянул на лицо Джона и узнал его, они бы все решили. Они бы справились. Меня зовут Джон Уотсон. Его имя — Шерлок Холмс. И я больше никогда его не брошу. *** В тишине своего кабинета Мориарти слышит оглушительный звук водопада. Он заставляет Морана работать, не позволяет ему сидеть в своем кресле в углу. Стопка популярных романов остается без присмотра, а трубка и кисет уходят вместе с Себастьяном. Мориарти запихивает книги в шкаф, но кресло все еще там. Такое ощущение, что он наблюдает за профессором. В последнее время все меньше незнакомых людей переступают порог его кабинета. Его это вполне устраивает — он не должен подпускать к себе кого попало. Пока нет Морана и других клиентов, никто не видит, как профессор строчит уравнения на доске и что-то бубнит под нос. Он говорит сам с собой. — Ты надеешься победить меня, — шипит он. — Я скажу тебе еще раз. Еще тысячу раз. Ты никогда не победишь. Ты поймешь, что я очень опасный товарищ. — Это не опасность. Это неизбежное разрушение. Серебряный портсигар. Улыбка друга. Рев воды. Уравнения, расцветающие под его рукой, рациональны и неумолимы. Они не беспокоятся о человеческих сердцах, которые разбивают. Человеку нужен товарищ. Он не может оставаться одиноким. — У этого дела может быть только один исход, — рычит профессор над поверхностью доски. Поверьте мне, Мой дорогой друг. Со всей искренностью, ваш… Мел в руках Мориарти ломается пополам, и он швыряет его через всю комнату. *** — Мы возвращаемся в Лондон, — говорит Мориарти. Уотсон отрывается от созерцания огня, его сердце учащенно бьется. — Я думал, ваша организация в Лондоне распалась. Не является ли такое решение неоправданным риском? Есть в этом решение что-то фатальное. Окончательное. Теперь Джон думает об этом, паникуя. Найдет ли их Майкрофт? А Скотланд-Ярд? Уотсон не может вынести мысли о том, что кто-то, кто знал прошлого Шерлока, увидит его таким. Запомнит его таким. — Лондонцы знают, где им место, — говорит Мориарти. — Ты же Лондонец, не так ли, Моран? Если этот город будет принадлежать Морирати, возможно ли, что он когда то сможет вернуться к Шерлоку?  — Да, — говорит Уотсон, поднимая взгляд. — Из Лондона. Мориарти издает удовлетворенный звук и возвращается к своей почте, стоя рядом со столом у двери. Он давно не ест столько, сколько нужно. У него есть ресторан, Уотсон уверен в этом, но он не ходит туда ужинать. Без завтраков на Бейкер-стрит, без посещения ресторанов после дел, он похудел и побледнел как никогда — Уотсон иногда воображает, что Мориарти мог бы встать перед ярким светом, и доктор смог бы видеть сквозь его кожу. Может быть, тогда Уотсон увидит его сердце и поймет, что тот на самом деле чувствует. Холмс, каким бы он ни был, возненавидел бы грязную одежду, и излишне длинные, грязные волосы. Видеть его таким взлохмаченным когда-то было привилегией Уотсона, близость поздней ночью или ранним утром, которую он никогда не воспринимал как должное. Он скучал по этому годы, прошедшие после женитьбы. Он скучает по Шерлоку сейчас, когда они так близки, и далеки одновременно. Есть что-то настолько знакомое в том, чтобы смотреть, как этот человек стоит у камина и читает письма, что правда всплывает на поверхность, как послание в закупоренной бутылке, разбивающее волны. — Я люблю тебя, — говорит Уотсон, и это ощущается таким нормальным, что он даже не сразу понимает, что действительно произнес это. — Я никогда не говорил тебе этого раньше. Глаза Мориарти переходят от письма Уотсону, все еще стоящему на коленях у его ног. Выражение его лица безразлично. Уотсон не отводит взгляд. Мориарти делает шаг вперед и бьет его по лицу. Джон замирает, отвернувшись от удара, и ничего не может делать, только слушать, как Мориарти разворачивается и выходит за дверь. Он закрывает ее за собой, и звук его удаляющихся шагов эхом разносится по лестнице. Меня зовут Джон Уотсон. Его имя — Шерлок Холмс. И я больше никогда его не брошу. Джон Уотсон с грохотом роняет кочергу. Он съеживается на полу и плачет до тех пор, пока огонь в камине не гаснет. *** Они начинают закрывать местные сделки. Не все из них, а только те, которые требовали внимания Мориарти, которые нельзя оставить на произвол судьбы. Уотсон знает о таком больше, чем хотелось. В конце концов, он незаменим. Они закрывают кабинет, оставляя позади всю его скудную обстановку: письменный стол, доску, деревянный стул в углу. Теперь они в резиденции Мориарти. Совещаний в гостиной не бывает, и Уотсон благодарен за это. Слава Богу, теперь это не будет так сильно похоже на старые времена. Мориарти большую часть времени сидит у себя в комнате, а Уотсон оставлен один на один со своими мыслями. Погода в Париже меняется. *** Последнее из дел здесь завершено. Это приносит ощущение, будто все заканчивается, поскольку Мориарти закрывает счета и подписывает операции, но, конечно, это не так. Когда он восстановит свое положение в Лондоне, он всегда сможет вернуться к этим контактам и укрепить свою сеть. Здесь ничего не заканчивается. Джон вернется домой и ему придется стать сильнее. Профессор чувствует только темную энергию Морана, то, как она заполняет каждую комнату, в которой тот находится. После сцены, которую мужчина устроил на прошлой неделе, Мориарти… Мориарти… Работа в Лондоне ждет. Пора возвращаться. Договор об аренде парижских квартир закрыт. Ни один из них не берет с собой больше сумки; в комнатах им ничего не принадлежит, несмотря на то, сколько времени они провели здесь. Моран ничего не говорит, пока они запирают дверь. Ничего не говорит, пока они едут к побережью и на лодке через пролив. Он не курит трубку, не комментирует погоду и не читает свои романы, сидя рядом. Романы, вероятно, до сих пор лежат в шкафу, в пустующем офисе в Париже. Когда Мориарти наблюдает, Себастьян смотрит на мир. Когда Мориарти отворачивается, он чувствует, как Моран смотрит на него. Себастьян не ступает на землю Англии, как солдат-победитель, возвращающийся домой из-за границы. Мориарти считает, что это больше похоже на солдата, наблюдающего за битвой с недостатком боеприпасов. Они вместе молча стоят на платформе поезда, и Мориарти не может понять, почему он чувствует себя обязанным слушать, как говорит Моран. Но почему бы ему не говорить? — Я рад вернуться в свои комнаты в Лондоне, — говорит Джеймс, и Себастьян поднимает удивленный взгляд. — Ваши комнаты? — переспрашивает он. — У вас здесь есть комнаты? — Конечно, — ухмыляется Мориарти. — Я не посещал их с тех пор, как перестал там работать. Недалеко от Риджентс-парка. Я оплачивал их, потому что не хотел, чтобы там жил кто-то другой. — С тех пор как перестали работать…-повторяет Моран. Кажется, он выглядит больным. — На Бейкер-стрит? Мориарти хмурится. Возможно, Моран видел адрес в каких-то документах в своем кабинете. — Да, — говорит он. — Там немного старомодно, но вполне уютно. Моран пялится. Мориарти отворачивается, и думает о графике поездов. Он не думает о водопадах. *** Купе поезда уединенное, в нем нет багажа и разговоров. Уотсон смотрит в окно с болезненной тяжестью в животе. Бейкер-стрит. Они едут на Бейкер-стрит. Если Бейкер-стрит когда-то была офисом Мориарти, то когда-то он должен был быть обоими мужчинами. Должно быть, было время, когда он говорил словами Мориарти, выполнял волю Мориарти, а затем принимал визиты Уотсона с теплотой Холмса и улыбкой Холмса. Когда-то внутри него должно было быть место для обоих голосов. Уотсон больше не верит, что это правда. Холмс посмеется над ним, над его внезапной суеверной уверенностью. Но Уотсон смотрит на Холмса, сгорбившегося в своем огромном потертом черном пальто, всего в одном из своих многочисленных обличий, так хорошо скрытом даже от него самого. Он точно знает, что, кроме Майкрофта, Скотланд-Ярда, всего остального, самая большая опасность в другом: Если Холмс войдет на Бейкер-стрит, надевая Мориарти как маску, как пальто — он больше никогда его не снимет. Мориарти сидит у окна поезда и хмуро смотрит на свою книгу. Уотсон сидит на противоположной скамейке в отчаянии. *** К тому времени, когда они достигают Лондона, уличные фонари уже давно зажжены. Суета раннего вечера прошла, остались только темные, туманные улицы и блуждающие прохожие. Уотсон следует на шаг позади Мориарти, как и в течение года. Они проходят мимо знакомых зданий, которых Ватсон не видел слишком давно. Теперь Джон не знает куда он идет — домой или на казнь? — Мистер Холмс? Уотсону хотелось бы, чтобы у него был один момент, всего секунда, чтобы закрыть глаза и представить, что все пошло не так. Прежде чем он должен принять это, должен знать, что с этим делать. Он не знает. Мориарти уже поворачивается лицом к говорящему. Это не полицейский, с которым они когда-то работали, не сосед, с которым когда-то жили, и даже не миссис Хадсон, возвращающаяся вечером с покупками. Это мальчик лет тринадцати, в плоской кепке и в грязной одежде, не по погоде. Уотсон узнает его, хотя тот был меньше, когда причислял себя к банде веселых шпионов-мальчишек, которых Холмс однажды назвал своими «бойцами с Бейкер-стрит». Уже слишком поздно. Мориарти медленно, со скрипом поворачивается к ребенку, и Джон видит, как лицо мальчика озаряется узнаванием. — Вы живы! — кричит ребенок. — О, Мистер Холмс. Я всегда знал это! Вы, наконец, вернулись? Доктор Уотсон, вы знали, что- Лицо Мориарти искажается от ярости. Трость со смертоносным свинцовым набалдашником поднимается слишком быстро. Слишком быстро. Слишком быстро для чего? Обычный преступник, проделывающий те же движения, был бы не слишком быстрым для Уотсона. Но пистолет Джона Уотсона никогда бы не выстрелил в сторону Шерлока Холмса, даже если бы тот попросил. Так что вот, что происходит: Джон рвется вперед, чтобы получить удар вместо ребенка. Несмотря на то, что он может сломать все. Перечеркнуть все свои усилия, которые совершал для того, чтобы остаться с Мориарти. Но что-то все равно бы заставило их расстаться. И кончится все либо здесь, либо в камерах, а потом на разных эшафотах. Трость взлетает вверх. Одна секунда. Две. Мальчик, прячущийся за спиной мужчины, до сих пор прикрывает лицо руками. — Беги, — шипит Уотсон. — Давай же! И тот бежит. Уотсон хватает Мориарти за запястье, он создает иллюзию, что ловит его. Не дает упасть. Уличные фонари отбрасывают длинные тени на застывшую картину и на лицо Мориарти, когда он смотрит на Ватсона горящими, яростными глазами. Напуганный — Холмс? — шепчет Джон. Эффект мгновенный. Эмоции на лице превращаются в выражение, которое бывает только у пойманных в ловушку животных. Он пытается вырвать запястье, но док сжимает сильнее и тащит их обоих в переулок, молясь, чтобы никто не заметил. — Отпусти меня, — рычит Мориарти, его губа искривлена, глаза широко распахнуты от насилия и ненависти, когда он борется с хваткой Уотсона. Их сумки забываются на булыжнике, когда Джон хватает и его другую руку. — Холмс, — повторяет Уотсон снова, потому что пути назад больше нет. В любом случае, Мориарти выгонит его. — Холмс! — Это не мое имя, — шипит тот. — Это не мое имя! — Ваше, — Уотсон задыхается, сжимая руки на костлявых запястьях, прижимаясь к иссохшей силе, которая когда-то сокрушила бы его в мгновение ока. — Оно ваше. Вы и есть Шерлок Холмс. — Я убил его! — орет Мориарти. — Он мертв! Отпустите меня! — Нет, никогда! — Трость со звоном падает на землю, и Мориарти изгибается в его хватке. Спина Уотсона ударяется о кирпичную стену с такой силой, что воздух выбивается из его легких. Он прикусывает язык от удара и чувствует вкус крови. — Меня зовут Джон Уотсон, — шипит он. — Ваше имя — Шерлок Холмс. И я больше никогда вас не брошу. А если вы хотите, чтобы я ушел… Мориарти кричит в бессловесной ярости и вырывает руку. — Если вы хотите, чтобы я ушел, вам придется убить меня! Мориарти останавливается. Уотсон сглатывает кровь. — Вы сделаете это, Холмс? — спрашивает он, его голос хриплый, таким же он был в тот день, на краю водопада. — Вы убьете меня своими руками? Другого выхода нет. Либо я умру первым, либо мы вместе, одновременно. Они пялятся друг на друга, тяжело дыша в темной аллее. Мориарти бросается вперед… — и прижимается к груди Уотсона. Руки Уотсона обвиваются вокруг талии, поддерживая его, прежде чем тот понимает, что происходит. Одна тонкая рука обвивает шею Уотсона сзади. — Джон — шепчет Холмс. — Шерлок, — Уотсон едва шепчет, и его колени резко подгибаются. Двое мужчин оседают на землю, в объятьях друг друга. Холмс трясется в его руках, лицом он уткнулся в плече Джона, и Уотсон держит его так крепко, как только может.