Во тьму и без свечи (Into darkness then without a candle)

В голове Шерлока Холмса крутится шахматная доска, так он играет за обе стороны. Нет лучшей возможности попасть в мир тьмы и преступности, который так сильно привлекал его. Шпионы, доносчики, другие каналы информации — все они продуктивнее сотрудничают с тобой, если быть на их стороне. Это большая помощь для сил добра. Так он говорит своему брату. Брат соглашается. Это, как минимум, повод для размышлений, интересный мыслительный эксперимент. Если у Шерлока Холмса в голове много информации, он почти не замечает пустого стула напротив камина, и такой же пустой спальни наверху. Удивительно простая уловка. В конце концов, все говорят, что из Холмса вышел бы отличный преступник. Преступный мир начинает отчитываться перед профессором Мориарти, и игра вспыхивает в сознании Холмса, как небо, полное молний. Проблема только в том, что ставки иногда становятся выше, а игра — сложнее, чем может выдержать сознание. Иногда он переворачивает доску так часто, что забывает, каким цветом начинал играть. *** — Вы напуганы, Холмс, — слышится голос Уотсона, тихий и сосредоточенный. — Да, это так, — подмечает Шерлок. — Чего вы боитесь? Глаза Холмса темны, и он вздрагивает от слышимых и неслышимых звуков, как человек, которого преследуют враги. Он отдергивает занавеску и вглядывается в окна дома напротив. Ищет злобные глаза, которые могли бы выжидать там, винтовки, ожидающие его появления. - Пистолетов! Воображаемая бровь Уотсона озабоченно хмурится, но он ничего не может с собой поделать. Никто не может помочь. Потому что нет никаких снайперов с пневматическим оружием, нет врагов, нет сумасшедшего гения, кроме того, что сидит на Бейкер-стрит, нет Мориарти, и это ли не самое худшее? Человеку иногда нужен враг. Нет, худшее, это то, что и Уотсона тоже нет. По крайней мере, во время этого разговора. Он в безопасности, работает доктором и остается со своей милой женой. Его стул пустует. Его голос Холмс может воспроизвести в уме хуже всего, и он отказывается от попыток. Холмс не может позвать Уотсона, когда голос профессора так громко звучит в его голове. *** — Холмс? — Уотсон шагает по Бейкер-стрит 221Б. Ответа нет дольше, чем ожидал Уотсон, и он думает, что, возможно, его друга сегодня днем нет дома. Но когда он начинает подниматься по ступенькам, он, наконец, слышит знакомый голос. — Уотсон! Поднимайтесь! Одной рукой он толкает дверь, поддерживая другой принесенную им коробку. Холмс сует стопку бумаг в ящик стола. Он запирает ее, опуская ключ в карман халата, и с улыбкой поворачивается к Уотсону. — Как вы, мой дорогой друг? — спрашивает Уотсон. Вопрос задан на автомате, сам Джон не так давно покинул Бейкер-стрит. Ответ видится ему во впалых щеках Холмса. Детектив слабо улыбается в ответ. Уотсон давит в себе желание отругать приятеля и протягивает коробку. — Я принес вам торт, — говорит он, чувствуя себя глупым. — Мэри испекла. Специально для вас. Холмс принимает коробку и приподнимает крышку, чтобы бросить на содержимое небрежный взгляд. — Как мило, — улыбается он, чуть мягче, чем обычно. — И как же сама миссис Уотсон? Вряд ли Холмс хотя бы попробует этот торт. Уотсон мог бы сказать Мэри то же самое. Но он благодарен за предлог зайти, передать что-то в руки детектива и спросить о его благополучии. Он все еще не уверен, как часто ему необходимо извиняться, рады ли ему в этой квартире… Но потом он видит взгляд друга, в котором плещется теплота. Возможно, он так не уверен из-за того, что сам верит в то, что пишет. Холмс никогда не был бессердечным гением (хоть и предпочитает, чтобы его так описывали). Но расстояние между комнатами, которые они делили, и местом, где он живет сейчас, иногда кажется слишком большим. Легче представить себе Холмса, поглощенного работой и не желающего, чтобы его беспокоили, чем представить его желающим присутствия Уотсона. Шерлок часто говорит, что занят, и Уотсон хочет радоваться тому, что слышит. Холмс описывает свое последнее приключение, выслеживание какого-то ужасного злодея — худшего из них, Наполеона преступности, — и его глаза блестят, что больше напоминает лихорадку. Это расследование, кажется, полностью заняло его ум, но оно явно не лучше любого застоя. Джон Уотсон волнуется. *** Холмс видит, что Уотсон скептично настроен по поводу угрозы от Мориарти. Шерлок исправит это. Мориарти может проскользнуть в каждый разум, который будет готов его принять. Он в каждом уголке разума детектива. В каждой тишине, которая преследует Холмса как гончая собака — кролика, на улицах Лондона, в падающих кирпичах и движущихся повозках. Уотсон едет вместе с Шерлоком в Швейцарию. Конечно, он делает это, восхитительный, верный Уотсон, который отчаянно кивает каждому слову Холмса и соглашается, что с такой угрозой как Мориарти придется сразиться. Холмс будет скучать. «Леди очень больна. Она настаивает на том, чтобы ее посетил доктор из Англии» — пишет он на бланке отеля. Джон и его сострадательная часть не смогут устоять перед таким. Холмс оставит это владельцу. Мальчик, которому поручено доставить послание, уже знает, что нужно подождать полчаса, прежде чем следовать за ними с запиской. — Идете, Холмс? — спрашивает Уотсон, стоя за ним. — Нам нужно прибыть к водопаду в обед, если хотим все успеть. Шерлок прикрывает написанное другим листком, и улыбается так ярко, как только может. — Через минуту. Тишина куда страшнее пневматических пушек, но, слава Богу, тишины больше не бывает, только шум бегущей воды, рев, оглушение. В его голове Джеймс Мориарти садится за шахматный стол, чтобы играть за обе стороны. *** Холмс и Мориарти выходят на выступ у водопада, оставляя за собой лишь одну пару следов на мокрой земле. В один ужасный, вызывающий дрожь момент, когда они смотрят на пену внизу и почти окунаются в нее, мир стирается. Может, для мира было бы лучше, если бы они оба сейчас упали. Вопрос ребром: мир или игра? В решающий момент у детектива соскальзывает нога, и он кричит, и все уже не так, как прежде. Мориарти стоит у водопада один. Он находит точку опоры в каменной стене и начинает подниматься. *** — Что-то не сходится, — бормочет Джон, сидя у окна и смотря на туман, хотя Мэри все равно его слышит. — Ты продолжаешь это твердить, — говорит она, нежно пытаясь помочь ему пережить горе, и продолжая свою вышивку, — но не объясняешь почему. — Следы шагов, — начинает он, — записка, — но он уже говорил это. Мэри не спрашивает о его теории — ее просто нет. Есть только отвратительное чувство, что он что-то упускает, что-то, что хранится где-то еще. Его работой никогда не было построение теорий. — Разве не более вероятно, что-, — она вздыхает, обрывается, чтобы покашлять в платок. (Кашель длится уже несколько недель, но никто больше не замечает.) Уотсон качает головой. — Это не о вероятностях, Мэри, — заканчивает Уотсон, высматривая что-то в окне. — Это об устранении невозможных вариантов.