Я почитаю тебе вслух

Как удивительно иногда бывает: дела любят обстоять таким образом, что любое разительное событие, ворвавшееся в твою жизнь, может выбить из колеи все естество, оставив тебя наедине только лишь с затуманенным разумом, на который предстоит водрузить ношу тяжелого решения, от которого зависит очень многое. Я научилась принимать самостоятельные решения рано: помнится, наверное, лет с тринадцати. Отец, обладая в своем характере крайне мерзкой чертой, квинтэссенцией которого было безразличие, не один раз вынуждал меня осознать то, что кроме меня обо мне самой никто не позаботится. На мое детство припали такие травмирующие психику события, как, например, то, когда он оставил меня одну в магазине, забыл про мой день рождения и еще, пожалуй, ситуация, пропитанная алкоголем, только там меня коснулись и физические неприятности. В пятнадцать лет я впервые ощутила на себе одну колющую вещь, связанную с одной из первых влюблённостей в парня из старших классов, и вот тогда в мою голову очень внезапно пришло осознание того, что настало время посетить психолога. Сам парень, как после мы выяснили с психологом, не нравился мне и вовсе: после тщательного анализа я пришла к выводу, что меня отталкивали его широкий кривоватый нос, узко посаженные глаза и глупая улыбка. Вот тогда в голове что-то и щёлкнуло. Я влюбилась во внимание. Поначалу это казалось забавным и отнюдь не страшным. Я просто оценивала не самих людей: их качества, голоса, внешность — я оценивала то, как они относятся ко мне, и до определённого момента это казалось абсолютной нормой и даже более чем завлекало и дальше. После регулярных убийств в городе эти чувства разительно обострились, и я поняла, что провожу чуть ли не всесторонний анализ относительно каждого человека, так или иначе пересекающегося со мной. Это сработало и сейчас. Я выдохнула. Когда учитель стоял спиной к нам, я поняла, что имею прекрасную возможность рассмотреть его получше, не боясь вновь встретиться с его пугающим взглядом, который он подарил мне минут пять назад. Ветер за окном не на шутку разбушевался, а прокрутила себе в голове, что делаю это исключительно в рамках требующегося сейчас интереса. Высокий, — выше меня почти на голову, — рост, стройное, насколько это позволяла понять его отнюдь не облегающая одежда, телосложение, и руки. Я обратила особое внимание на руки. По мистеру Нильсену в целом можно было смело сказать, что такой человек, как он, часто выполняет какую-то физическую работу или что-то в этом роде: я заметила пару мозолей у него на руках. Возможно, в его деятельность очень ощутимо вписываются регулярные занятия спортом и, снова замечая, хочется признаться, что это бы очень ему подошло. Через очень сильное не могу я на время откинула иной вариант развития событий, в основе которого лежит то самое недоброе, что крутится на моем уме уже давненько. Чем дольше я смотрела, тем больше понимала, что возраст, который я ему дала при первой оценке, скорее всего, стоило изменить, изменив на пару цифр в сторону убывания. Возможно, я заикнулась про тридцать лишь потому, что в моей голове не могло укрепиться осознание того, что человек моложе этой отметки может иметь какой-никакой опыт и стаж, коего требовала наша школа. Чуть позже я узнала, что была права: он был моложе. Моя пылкая натура художника-самоучки опять же вспомнила его лицо, пытаясь обратить внимание на малейшие детальки, которые и отвечают за уникальность человеческой внешности. На первый взгляд в нем не было ничего такого, но, казалось бы, ещё секунда предельной концентрации — и лицо учителя начнёт казаться уже не таким добрым: улыбка утеряет и так выцветшие краски искренности, взгляд немного сощурится, а затем уголки губ ехидно приподнимутся. Я редко видела таких людей. С симметричными чертами лица. Вырисовав в голове все необходимые контуры для создания кое-какого портрета мужчины, я вдруг представила, как бы он выглядел, если бы выполнял те действия, которые совершал разыскиваемый серийник. И в момент, когда мистер Нильсен держал в руках учебник, а в другой — кусок мела, я поняла, что сейчас наиболее подходящий момент для того, чтобы примерить на него образ убийцы; в моей картине мира возникла очень небрежная ситуация, в итоге которой он, заляпанный алой кровью очередной жертвы, отнюдь не брезгливо вытирает нож — а затем и руки — белым полотенцем. — Мисс Вонг, — вдруг услышала я и подняла глаза в область источника звука, — Кажется, ваша фамилия Вонг? От неожиданности и выхода из своих фантазий я вдруг выпустила из рук карандаш, который предательски упал на пол и, откатившись, остановился в паре сантиметров от моей ноги. Переведя взгляд на учителя, я мысленно расставила приоритеты, решила, что карандаш подниму потом и, наконец, кивнула мистеру Нильсену. — Так вот, мисс Вонг, — продолжал он, кладя мел. — Лучше зовите меня по имени, — немного нервно сглотнув, я перебила его. — А как вас зовут? — Морелла. На лице учителя легкой тенью отпечаталось выражение, ранее им совсем не используемое: что-то вперемешку с неподдельным удивлением и ноткой хищного интереса. Неосознанно прочитав его эмоцию, я так же неосознанно задумалась над тем, каким количеством их он в целом может обладать, не показывая все сразу и аккуратно сортируя. Весь этот диалог происходил очень быстро, слова вылетали одно за другим, и я поняла, что теряю нить, связующую уста с разумом, и, в отличие от него, отвечаю просто рефлекторно. Мистер Нильсен же наоборот: говорил так, словно каждое словечко, каждая деталь, произнесённая им, предварительно была четко отработана и отполирована до идеала. Именно таким образом, что к его речи было невозможно придраться. — Ваши родители, наверное, любят ужасы, не так ли? — оперевшись о стол, спросил мужчина, склоняя голову набок и немного ухмыляясь. Тогда его улыбка показалась мне другой. — Любят. — Это замечательно, и имя у вас красивое, но, несмотря на это, я бы хотел, чтобы на моих уроках вы не отвлекались, хорошо? Первое знакомство, бесспорно, момент очень тонкий и филигранный, и изучение нового человека — хотя бы, зрительно, — аспект немаловажный, однако я бы предпочёл, чтобы вы не отвлекались. И он замолчал, действительно дожидаясь моего ответа, словно весь этот поток был не банальной формальностью, а твёрдым вопросом, требующим от меня обязательную реакцию. Я на мгновение растерялась, пытаясь сообразить, какое сочетание слов выльется в разумный результат, коего от меня ждёт учитель, но, видимо, безрассудство взяло верх в первую очередь в том, что на это обдумывание я потратила слишком много времени. Мистер Нильсен не дождался моего ответа. Он сделал аккуратный вздох и вложил в него то ли разочарование, то ли банальное раздражение, от которого мне стало не очень приятно, особенно в сумме со словесным потоком, в сути которого он, разумеется, очень разумно меня подколол. Мистер Нильсен уже записывал тему на доске, держа во второй руке планшетку с какой-то бумажкой: возможно, с планом урока, возможно, с чем-то ещё, однако я не стала думать об этом слишком долго. Миссис Патсон обычно использовала старый блокнот, но сейчас ее рядом нет, и с этим просто нужно смириться. Прошло мгновение — и я, переписывая тему, губами зашептала ее еще раз, словно пытаясь сосредоточить разум исключительно на уроке, и только после третьего раза нашёптывания я поняла, что проходим мы роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», заданный нам ещё миссис Патсон на прошлой неделе. К прочтению были обязательны первые двести страниц, которые, еще добавь к ним пару десятков, составили бы половину всего произведения, но меня это не волновало от слова совсем, ведь роман я прочитала ещё лет в двенадцать. Дописав, он резко развернулся к своему столу, в то время как я от внезапности его действия так же разительно опустила голову вниз, демонстрируя деланную внимательность, пытаясь снова не допустить какое-либо замечание в свою сторону. Три. Два. Один. — Посчитай до трёх, только от обратного, я не рекомендую тебе сейчас открывать глаза, — хриплый шёпот над ухом вызвал волну мурашек, суммируясь с отчётливым касанием где-то в области подбородка, — В тебе есть гордость, Морелла Вонг, блядь, и гордость в тебе вопиющая. Я не стану шутить в следующий раз, да и в этот не шутил. Где-то в глубине дома открылось окно и завыло мрачным сквозняком: наверное, в противоположном углу открылась дверь, неугомонный ветер, облетающий ночной Розенферд, ворвался с самым жутким холодом прямо к нам, и я почувствовала это прямо на своей коже. Всю прохладу угасающего города и того горького страха почти что в самых венах. Кровь из носа смешалась со слезами прямо на губах, и холодный ветер, обдувая их, заставил меня ощутить одно из самых неприятных моментов, испытываемых мной ранее; я очень хотела вытереть их хотя бы запястьем, но крепкая рука, державшая меня за подбородок со всей ненавистью, не давала мне это сделать, — как физически, так и морально. — Закрой, — максимально стараясь не шевелить окровавленными солеными губами, промямлила я, имея в виду источник сквозняка. — Вот ты и закрой! Только свой рот. Сучка малолетняя, молчи, пока я здесь справлюсь с твоим носом, черт. Я сжала веки с неимоверной силой, пытаясь восполнить потерянную временно возможность шевелиться, и медленно выдохнула. Смутное чувство тревоги заставило меня вздрогнуть тогда, когда я очень твёрдо осознала суть всего происходящего. Руки затряслись мгновенно, и я даже была не в силах понять, что это началось; началось именно тогда, когда карандаш, уже переживший падение, в моих руках заплясал неугомонное танго, после чего я отбросила его на другой край парты. Горло будто сдавило режущее чувство паники, воспоминания вереницей знакомых чувств оседали где-то в сознании и я поняла, что из глаз катятся слёзы. Расплывчатая картина учителя, стоящего около доски, одноклассников, чьи образы теперь были лишь яркими еле различимыми пятнами и собственные трясущиеся руки — я не могла успокоиться и быть уверенной в том, что мое состояние не привлекает других и в том, что оно вообще является заметным. Когда за окном снова поднялся ветер, я рефлекторно подорвалась. Стул отъехал назад с громким звуком, и я в панике направилась в сторону двери. — Мисс Вонг! — воскликнул учитель, когда я была в паре сантиметров от него, подбегая к двери. Его лицо было искажено возмущением, однако, увидев мою заплаканную физиономию и более чем заметную тревожность, он невольно поменял эмоцию на растерянную и, как я смела предположить, слегка сочувствующую. Я выбежала из кабинета, задыхаясь в своих рыданиях и пытаясь быстро сообразить, в каком кабинете ведётся урок и как близко отсюда туалет. Все это срабатывало на уровне размытых инстинктов, совсем неуловимо, я не отдавала отчёт себе в своих действиях, и тогда, когда дверь туалета за мной была с неосторожностью захлопнута, и я осталась наедине со своими страхами, чувство слабой безопасности все же подползло к горлу. Три. Два. Один. не считай наоборот Минуя в своей голове навязчивые и в то же время актуальные мысли касательно своей самовольной выходки, я попыталась выровнять дыхание и прийти в себя ровно таким же образом, каким меня обучила мой психолог: устремить внимание на пальцы рук, пошевелить ими и пощупать кожу, слегка ее оттягивая, тем самым заставляя разум сконцентрироваться на физическом воздействии, а не на том, что происходит в голове. Мне очень-очень захотелось обратно домой, к тому же, дискомфортная ситуация с новым учителем только подогревала воспаленные нервы в моих переживаниях, подтверждая то, что в классе в таком состоянии находиться мне будет очень неприятно. Такие моменты редкостью не были: любое, даже самовольное затрагивание тех самых тем в голове за пару секунд заставляло меня разрыдаться как маленькую девочку, у которой отобрали конфетку, и успокоиться после подобных ситуаций было довольно непросто. Угроза в виде обычных воспоминаний была более чем реальна только потому, что я знала, что даже сейчас я не в безопасности. Блядство. Упоминая об этом, я словно режу себя самым острым ножом на свете, затрагивая самые чувствительные участки на теле. Это сравнимо только с болью и страхом, которые в моей душе живут уже давно. Впервые отец поднял на меня руку, когда мне было лет одиннадцать. Тогда я, помнится, притащила в дом котенка, такого рыжего, жалобно мяукающего, да еще и в полосочку. Мой детский разум не придумал ничего лучше, чем оставить его на диване в гостиной и сразу же побежать наливать ему молока в миску. И все остальное было как в тумане. Отец, знатно подвыпивший, стащился по лестнице с бутылкой пива в руках и, как я успела заметить, с крайне отвратительным настроением, которое очень здорово отпечаталось на выражении его лица. Джон Вонг буквально метал молнии, крича и матерясь на какие-то проблемы, о которых помнить я уже не могу. Что-то, вроде, по работе, какие-то мелкие раздражительные вопросики, подействовавшие на его психику со всей мощью. Держа пакет молока в одной руке, а миску в другой, я побежала к котенку с целью кое-как схватить его и утащить в свою комнату, однако, до конца не осознавая степень свирепости отца (до тех пор таким он мне не представлялся), я совершила ошибку в том, что вообще так демонстративно осмелилась напоить бедное животное. Добежать я не успела, услышала крик, и вместе со страхом ощутила крепкую жгучую хватку в области плеча. Миска упала и тут же разбилась вместе с моими надеждами на лучший исход. Затем — пощечина, после чего упала я сама. Мама, к сожалению, поверила мне не сразу, но только лишь по причине того, что поведала я ей про все эти ситуации очень нескоро. Все время, что я скрывала чудовищные детали домашнего насилия, я старалась подбирать одежду только так, чтобы синяки не было видно, но однажды это все достигло абсолютного апогея и мама, став невольной свидетельницей очередного избиения, тут же вызвала полицию и защитила меня от него. Она вышла замуж второй раз и, как посчастливилось, очень удачно. Ее нового мужа я самовольно стала называть папой, и негласно всем казалось это чем-то правильным, однако травмы прошлого ежедневно докучают мне своим присутствием и не дают отделаться от воспоминаний. Работая в кофейне недалеко от дома, я зарабатывала, конечно, три копейки, которые сразу же тратила на приемы у психолога. Помогало, но не очень. Ну это так, лирика. И сейчас, стоя в туалете и в каком-то контексте прогуливая урок, я выстраивала в голове пазл этих событий, и эта цепочка всплывших картинок будто бы вылезла за пределы моей головы и обмоталась вокруг шеи, удушая. Для того, чтобы вновь вернуться в собственную орбиту мне потребовалось еще минуты две: я то и дело проворачивала хитрости с щипанием пальцев и вдохами-выдохами, постепенно делая маленькие шажки в сторону зеркала у двери. Подняла глаза и увидела заплаканное опухшее лицо с черными разводами туши на щеках, полностью поникшее и растерявшееся. В попытках исправить ситуацию я намочила руки водой и протерла область под глазами, а оставшейся влагой на ладонях пригладила растрепавшиеся волосы на голове; мне казалось, что если я хоть как-то видимо создам порядок внешне, он возникнет и внутри, отогнав мои страхи и создав абсолютный покой в душе и разуме. Я прикусила губу, после чего во рту почувствовала вкус вишни. На мгновение я даже уловимо подумала, что все это придумываю себе сама, и щекочущей под ребрами тревоги на самом деле место лишь в моей голове, однако, прокрутив в мыслях маленькое событие, произошедшее в классе, где главной героиней, бесспорно, являлась я, все же снова ощутила то самое колючее в области груди; наверное, мой самовольный уход с урока все-таки сумел привлечь всеобщее внимание, что беспокоило меня довольно сильно, и именно поэтому я безмолвно приняла решение, что лучше до конца побуду здесь, чем вернусь обратно в кабинет и столкнусь со множеством разносортных взглядов. Тишину моих временно отложенных мыслей разорвал натужный скрип плохо смазанной двери. — Вполне предсказуемо: первый по коридору. Какого черта, Мора? — Не знаю, снова, — пауза, прерывистый вдох от неспособности соединить мысли и грамотно собрать их в одну кучу, — Не хочу. Коралина тенью проскочила в туалет на цыпочках, словно кошка, и чуть ли не мгновенно оказалась рядом со мной, когда я перестала следить за ее движениями. Честно, увидев ее, я ощутила легкую оттепель почти что в кончиках пальцев, но все это тут же омрачилось навязчивым вкусом вишни во рту, который я почувствовала где-то минуту назад, думая о самом ужасном. — Что такое? — шепотом пропела она, усаживаясь на корточки передо мной, — Если тебя так расстроили слова этого мудака-Нильсена, то я не узнаю свою боевую Вонг! Надо было ответить ему хорошенько, да так, чтобы его миленькое личико исказила гримаса вот такая же, как у тебя сейчас, — продолжала поддерживать меня Коралина, шуточно изображая что-то наподобие легкой драки, после чего я впервые подняла на нее взгляд, в который вложила нескрываемую неприязнь, — Не нужно дуть губки, ладно? Все равно он здесь временно. От всей этой чертовщины у меня заболела голова, а говорить как назло хотелось все меньше. — Я очень в этом сомневаюсь, — я решила не утаивать личные догадки, возникшие недавно, и продолжила делиться ими с подругой: — Миссис Патсон — женщина в возрасте, вряд ли имеющая возможность и дальше преподавать нашему классу, особенно после того, что пережило ее сердечко. Плюс ко всему, новый учитель, грамотно подходящий ей на замену, иначе, думаю, к нам бы его не взяли. Выводы? Он тут надолго. Вторую часть собственных предположений, не исключающих то, что этот Нильсен, скорее всего, не захочет уходить сам, я не осмелилась поговорить, ибо после нее подруга с вероятностью в двести процентов начала бы задавать неудобные вопросы, и тогда бы мне пришлось признаться и в том, что мое отношение к нему более чем настороженное. Как минимум из-за того, что на самую обсуждающую роль он в моей голове подходит. Часы над дверью жалобно тикали, напоминая о времени урока, а я сидела, опустив голову на руки, и пыталась понять, на что злюсь больше. Мы с Коралиной вернулись в кабинет, когда до конца литературы оставалось пять минут. Весь класс будто бы с удвоенным старанием выполнял какую-то письменную работу, в то время как учитель был занят своими делами: что именно он делал, я не обратила внимание. Да и он, казалось бы, сам не хотел тратить крупицы драгоценных секунд, повернувшись к нам только наполовину и не изобразив на лице ничего, кроме сухого безразличия. Моя неприязнь к нему росла в геометрической прогрессии. После звонка ко мне подошла одноклассница, вечно сидящая на первой парте, и рассказала о том, что пока нас не было, кто-то мельком упомянул о внеклассных занятиях литературой, которые нам проводила миссис Патсон. Разумеется, о том, что туда ходит до боли мизерное количество людей, все решили промолчать, однако мистеру Нильсену хватило того, что такие занятия в принципе у нас практикуются. Не обладая никакой информацией о темах, которые мы проходим, он с непоколебимой уверенностью заявил, что тоже будет их проводить. Сегодня. После уроков. Я шла в столовую, пребывая словно в астрале, и понимала, что это мой шанс хоть что-то о нем узнать. Сейчас уж я не могу сказать, что по-настоящему двигало моей натурой тогда, однако в те моменты уже плотно въевшаяся антипатия к новому учителю заставляла меня сделать хоть что-то, где я могу как-либо взаимодействовать с предполагаемым, — пока, только мной, — подозрительным человеком. Крайне глупо было надеяться на собственную осведомленность, ведь человека я знала от силы минут двадцать и как минимум семьдесят процентов — это мои личные дорисованные в голове картины, касающиеся его личности. Опираться на факты я не могла, потому что фактов не было. Я была слишком глупой и слишком самонадеянной. Делиться с Коралиной и уж тем более с родителями этим я не намеревалась. Все эти скользкие мысли были настолько размытыми и лишенными аргументов, что представить их кому-то — это убить собственное незаконченное творение, а в моих руках оно только начало обрастать тонкой кожей. Я не сомневалась в том, что мои какие-либо догадки будут сразу же отметены в сторону, а взгляды в мою сторону приобретут оттенки насмешек. Остаток ветренного дня я провела сама. На переменах зачитывая до дыр свое сочинение, заданное миссис Патсон, я словно бы пыталась выловить в тексте существенные недочеты для того, чтобы вовремя их устранить, ведь вполне вероятным было то развитие событий, в ходе которых мистер Нильсен потребует его к проверке, да и честно сказать, я бы была совсем не против того, чтобы он его прочел. Исписанными витиеватым почерком страницами я была абсолютно довольна: и содержанием, и структурой, и самим языком, который в своей голове я мнимо успела приписать к авторскому. После миллионного перечитывания я поняла, что ошибок там нет и вовсе, однако после данной процедуры мои глаза не сказали мне спасибо и очень разболелись. На обратном пути я была загипнотизирована своими мыслями и не заметила, как тучи над головой стянулись в кучку и начали потихоньку выпускать редкие капли. Перед занятием литературой у меня было полтора часа свободного времени, ведь в школе быть нужно было к шести, к тому же, в голове себе я проговорила, что сегодня лучше совершенно не опаздывать, дабы не дать мистеру Нильсену возможность как-либо меня отчитать. На самом деле, суть была скорее не в этом, а по большей части в том, что я просто хотела доказать показать ему то, что делать замечания мне он не имеет никакого права, а единственный способ это сделать — отполировать свои действия до чего-то, что было бы приближено к идеалу. Наверное, в каких-то контекстах я хотела продемонстрировать, что я ни капли ни хуже, чем он, однако позже я перестала об этом думать потому, что не могла поверить, что банальное замечание со стороны незнакомого мне человека способно так задеть мое самолюбие. И он сам, наверное, не думал обо мне так часто, как я о нем. Я забежала домой и бросила рюкзак на диван в гостиной, намереваясь как можно скорее сварить себе кофе и усмирить бардак из копны мокрых русых волос в более-менее милую прическу, ибо я на дух не переносила ощущение запутанности. — Что-то ты взбалмошная какая-то. Привет, — из-за угла кухни вышла мама, когда я влетела туда с туркой в руках, — Как день? Куда собралась? — У нас новый учитель, кошмар конечно, — пытаясь отдышаться, начала говорить я, высыпая кофе, — Мудак редкостный, как и на вид, так и по фактам, да еще и занятия внеклассные вести вздумал! Поэтому времени свободного у меня, как мы думали, не будет. — Так зачем тебе туда ходить, если он мудак? Я на секундочку остановилась, выдыхая и осознавая, что мама задала вполне разумный вопрос. Ее умению вести диалог я удивлялась всегда и мне казалось, что манипулировать она умеет очень хорошо: много вопросов, мало утвердительных предложений и, как иногда казалось, полное безразличие к чему-либо из-за отсутствия предполагаемой реакции. Не ответив ей, я поставила турку на плиту и двинулась в ванную, чтобы расчесаться. Хоть путь до школы отнимал у меня не так много времени, промозглая погода и в целом не очень удавшийся день в сумме немного отбивали у меня желание ехать обратно, а перспектива закутаться в одеяльце с очередным глупым романчиком была очень соблазнительной, но сквозь «не хочу» я заставила себя выхлебать горький кофе, еще раз (для стопроцентной уверенности) перечитать сочинение и вновь оседлать свой велосипед. Я накинула на себя светло-розовый дождевик с капюшоном и двинулась вперед по дороге, осознавая, что ощущаю что-то наподобие дежавю, ведь события были схожими с утренними мыслями, а тревога присутствовала что тогда, что сейчас. За тот час с хвостиком дождь из пары жалких капелек перерос в массивный ливень, но, к счастью, это все началось после того, как я перешагнула порог школы и сняла верхнюю одежду, осведомив вечно забывающую вахтершу о том, что я пришла на дополнительные занятия. Бегло взглянув на экран телефона и поняв, что успеваю, я всмотрелась в свое отражение и увидела, что тушь снова размазалась, а кирпичного цвета помада оставила неаккуратные следы. Впрочем мне, на самом деле, было не так важно, как я тогда выглядела, поэтому, с вялым энтузиазмом вытерев края губ, я поднялась по лестнице прямо к кабинету литературы. Выдохнув, я снова сверилась со временем и поняла, что пора. Мистер Нильсен сидел за столом и с филигранной внимательностью изучал какие-то бумаги, плотно щурясь и стараясь всмотреться чтобы увидеть то, чего, казалось бы, и не было. В кабинете он был один и, когда я вошла, звук двери привлек его внимание и он посмотрел в мою сторону. Его темные брови чуть-чуть сдвинулись друг к другу, делая взгляд пронзительнее, а губы свернулись в легкую трубочку. Эта эмоция мне не понравилась. — Мисс Вонг, — лукаво начал учитель, понижая голос куда-то к области плинтуса, — не думал, что вы придете. После того, как вы сегодня покинули мой урок, я запереживал о том, что литература и вовсе вам неинтересна. Казалось, его губы создавали очертания каких-то слов, и я была уверена, что он хочет продолжить, и поэтому, имея возможность выбрать любое место, подошла к первым партам, попутно перебивая его: — Литература — мой любимый предмет, и я, кажется, просила называть меня по имени. Мужчина усмехнулся и поднес руку ко рту, будто бы пряча свое выражение лица. — Как скажете, Морелла.