TwichHub

      Конфликт их глупый, притянутый за уши, да и конфликтом сама ситуация вовсе не является. Скорее это обоюдоострые подколки в сторону друг друга, едкие, но совершенно беззлобные комментарии и эта злосчастная Данина фраза «я его задрочу», от которой в глотке встаёт ком, а колени непроизвольно сводятся вместе из-за ярких образов, вспыхивающих под веками. И уже неважно, что фраза имеет совершенно не то значение, воображение действует наперёд, позволяя Вове насладиться жаркой фантазией того, как чужая рука бесцеремонно накрывает его промежность, проскальзывая пальцами в горячее, влажное лоно, раздвигая складки половых губ и принимаясь ритмично двигать ими, загоняя по самые костяшки так глубоко, что мышцы сводит сладкой судорогой.       Вове слишком легко представить, как он мог бы опереться дрожащими руками о широкий разворот плеч, наверняка в россыпи ярких веснушек, и буквально осесть на широкую ладонь, безжалостно ласкающую его. Ласкающую его до ярких вспышек перед глазами и низких, протяжных стонов, вибрирующих в глотке и оседающих где-то там внутри горячего, влажного и одуряюще пульсирующего, где Данины пальцы давили, трогали, стимулировали до похабного хлюпанья обильно выделяющейся естественной смазки, до слабости в ногах и неистовом желании сменить пальцы на что-то побольше.       Влажная фантазия слишком хороша, чтобы отказаться от неё, и Вова разочарованно всхлипывает, проталкивая пальцы глубже в надежде на то, что это будет хоть немного приближено к тем ощущениям, что рисовало ему воображение. Но этого, предсказуемо, не хватает, и Семенюк с тихим заглушенным в ладони воем толкает внутрь третий палец, жмурит глаза, смаргивая невольно выступившие слёзы и проходясь большим пальцем по клитору. Пальцы на ногах поджимаются от яркой вспышки удовольствия, Вова заходится стоном, позволяя новым картинкам возникнуть под веками: как чужая татуированная рука ласкает его, трахая почти что ладонью податливо раскрывающееся влагалище, одновременно с этим надрачивая налитый кровью клитор. Грубовато, выводя на высокие вскрики и порывистое желание то ли соскользнуть с этих пальцев, то ли наоборот, податься навстречу изводящей его руке и позволить себе потеряться в ощущениях напрочь.        И Вова решается: разводит ноги шире, упирается ступнями о край столешницы и ниже сползает задницей к краю стула так, чтобы быть максимально открытым, доступным и готовым принимать всё, что ему будут готовы предложить. Себе он может предложить лишь собственные пальцы, а вот фантазия рисует картинку того, как Кашин усаживается поудобнее между его ног, смотрит то на раздроченную им дырку, то на красного до корней волос Вову, у которого грудь ходуном ходит, слёзы текут по лицу вперемешку с едким, разъедающим слизистую потом, и шлёпает звучно ладонью по чувствительным половым губам, скребёт короткими ногтями по лобку, оттягивая короткие тёмные волоски, и втирается пальцами в истекающий влагой вход, тянет края в стороны, играючи отлаживая припухшие стенки и вставляя один палец внутрь, гладит им, даря мимолётную ласку.       — Пожалуйста… — надсадно хрипит Семенюк, разводя пальцами половые губы и представляя слишком живо, как смазку растирают по промежности, ласкают чувствительное местечко между вульвой и анусом. Вова стонет, скулит, воет, подтягивая колени к лицу, зажимается, как последняя целка, и вскрикивает от звучного шлепка по ягодице. — Блядский Боже…       Голос не слушается совершенно, и в фантазиях влажных Даня склоняется ниже, льнёт горячим ртом к пульсирующей промежности, пробуя терпкую смазку на язык, обходит языком клитор, щёлкает по нему языком, отчего Семенюк в его руках дёргается, пропуская момент, когда узловатые пальцы заполняют его тело вновь, раскрывают, и это оказывается слишком хорошо, чтобы этого не позволить. Да и кто бы его спросил? Вове и без того хорошо: он сжимается на пальцах, орёт дурниной от эфемерных движений языка и мечется как бесноватый, ногами сучит, пытаясь вжать в себя Даню плотнее, чтобы тот наконец позволил ему кончить, довёл до самого яркого оргазма в жизни, а после вставил по расслабленным мышцам наконец и оттрахал так, чтоб промежность пекло от шлепков мошонки, чтоб кончил внутрь и выебал пальцами по собственной сперме, не давая разъёбанной дырке сомкнуться. Боже, Вова готов раздвинуть ноги и подставиться как проститутка с Лиговского в мольбе отыметь, заполнить, не дать слезть с члена хоть до утра, несмотря на все возможные последствия.       Вове похуй настолько, что он глаза открывает, смотрит на экран, где мелькает чужое веснушчатое лицо с хитровыебанной улыбочкой, в кадре мелькают руки, и низ живота сводит судорогой, почти болезненной. Вова дышит загнанно, пытается взять себя в руки, которыми мягко ощупывает себя снизу и тут же их убирает. Почти больно от гиперстимуляции, но боль приятная. Он бы непременно повторил, позволив себе час слабости. Ноги бессильно свешиваются с ручек кресла, пока пальцы спускаются ниже, накрывая жарко пульсирующую промежность в глупом стремлении хоть немного прикрыться перед человеком с экрана, будто бы тот знает, чем тут Вова занимается, о чём фантазирует и до какого состояния себя доводит. Затылок обречённо стукается о спинку кресла, пока колени неловко сводятся вместе. Ему суждено сдохнуть либо от позора, либо от недотраха, потому что фразу «я щас его задрочу» воспринимать адекватно больше не получится никогда.