Memento Mori

      Говорят, что у двух альф всегда рождаются только альфы. На самом деле это не так, просто информация о таких случаях стыдливо замалчивается. Бывают сбои в организме одного из родителей или обоих сразу, что приводит к рождению более слабых детей; бывает так, что женщины-беты скрывают свою истинную природу, притворяясь альфами. Конечно, на бумаге все равны между собой, но общественное мнение сильнее любого закона. Какой бы ни была причина появления на свет более слабого потомства, отец-альфа покрывается несмываемым позором, а вместе с ним и мать ребёнка. Именно поэтому в открытых источниках нет никакой достоверной информации, в тюрьмах почти половина заключенных — врачи-гинекологи и акушеры, а основная масса приютских детей — это гаммы и омеги. Попадаются там, конечно, и альфы с бетами, но редко, и почти всегда они — сироты. Подавляющее же большинство гамм и омег — отказники. В некоторых странах правительства пытались принимать законы, запрещающие отказываться от детей по причине их принадлежности к какой-либо из суб-половых групп, но это никак не повлияло на ситуацию, люди стали просто придумывать другие причины. Альфы всё так же отказываются от детей гамм и омег, иногда даже дети-беты попадают под раздачу. Родители-беты всегда сдают в приют омег и почти всегда — гамм. И только в смешанных семьях или у родителей, принадлежащих к слабым суб-половым группам, все дети всегда желанны и любимы. Ну или почти всегда, неблагополучие, к сожалению, никто не отменял…

***

      Дживас порой думал, что лучше бы от него отказались сразу в роддоме. К сожалению, не сложилось. Мать умерла вскоре после родов — то ли покончила с собой, то ли врачи накосячили, «устроив» ей по неосторожности заражение крови. Что именно случилось, он не знал, пьяный отец постоянно путался в показаниях — в те редкие минуты, когда был настроен поговорить. Если, конечно, можно назвать разговором его попытки обвинить маленького Майла в том, что он убил свою мать. Почему от ребёнка-гаммы не отказался отец, когда мог спокойно не забирать его из роддома, стало ясно, когда мальчик немного подрос, а впереди замаячил переходный возраст.       До первой полноценной течки — физиологической особенности, присущей только женщинам-бетам и всем без исключения гаммам и омегам, — было ещё далеко, но её предвестники появились у Майла лет в девять. Слабые, едва заметные выделения источали тонкий, сладковатый аромат, ощутимый лишь для альф. Сигнал о том, что в рядах потенциальных женихов или невест грядет пополнение. Что творилось в голове у Дживаса-старшего, не знает никто. Только однажды, сильно напившись, он пришёл к сыну в спальню. На крики ребёнка ни в тот раз, ни в последующие никто не пришёл. И так продолжалось бы ещё долго, если бы отец Майла в пьяном угаре не убил их соседа — просто столкнул старика с лестницы, потому что тот замешкался на ступеньках и мешал пройти. Только в суде выяснились подробности личной жизни Дживаса-старшего. Естественно, его в кратчайшие сроки лишили родительских прав, добавили ещё несколько лет к сроку в тюрьме, а мальчика поместили сначала в больницу, а потом в приют.       В больнице Майл провёл почти год, лечение шло с трудом. Нелеченые физические повреждения, сломанная психика, сильнейшая зависимость, почти наркотическая, от спермы альфы, сформировавшаяся буквально после первого же изнасилования, — со всем этим нужно было справиться, чтобы ребёнок мог хоть как-то продолжать жить в обществе. Только когда все убедились, что он готов социализироваться, его определили в один из приютов в пригороде — с целью укрепления здоровья.       Основатель приюта, человек широких взглядов, изобретатель и меценат, считал, что любой ребёнок имеет право на светлое будущее, независимо от его суб-половой принадлежности, особенностей физического или психического развития, личностных качеств, поэтому охотно принимал в своё учреждение всех подряд. В газетах периодически появлялись статьи о разных достижениях успешных выпускников его приюта — результат разработанной им лично образовательной программы, нацеленной на максимальное раскрытие потенциала детей. Вот только, если судить по этим же газетным статьям, успешных выпускников было подозрительно мало для общего количества детей, которые оказывались в «Вамми-хаусе». Впрочем, мало кто об этом вообще задумывался. Всем было достаточно тех двух-трёх имён, что были на слуху, чтобы считать этот приют лучшим местом для детей, оказавшихся никому не нужными.

***

      Под приют было выкуплено поместье девятнадцатого века. Здания в стиле викторианской неоготики Майлу сразу же не понравились. «Это что, бывшая тюрьма?» — спросил он тогда у сопровождавшей его дамочки из ювенальной службы, на что та рассмеялась и сказала, что это самый лучший приют в стране и он, Майл, должен быть счастлив, что его определили именно сюда. Дживас восторга дамы не разделял, но больше ни о чём не спрашивал, предпочитая настороженно осматриваться, стреляя глазами по сторонам из-под длинной густой чёлки.       Самое большое здание было отведено под жилые комнаты воспитанников и администрации, столовую и библиотеку. В том, что поменьше, располагались учебные классы и жилые комнаты учителей. Чуть в отдалении было здание, которое Майл для себя определил как часовню — по виднеющемуся кресту. Поморщился, в красках представив себе, как всем тут будут навязывать религиозность. Со вздохом поплёлся за сопровождающей к директору.       Директора звали Роджер Рувье, и по его выражению лица было видно, что он терпеть не может детей. Возможно, не только их, но и вообще всех людей. Но детей особенно. Взглянул на Майла лишь мельком, как на досадную помеху — типа пришли тут всякие, отвлекают от дел, потом подмахнул какую-то бумагу, которую ему сунула тётка-ювенальщица, забрал у неё папку, на корешке которой стояла фамилия Майла, и выпроводил их за дверь, ничего не объяснив и не сказав. По счастью, в коридоре их встретила какая-то женщина из сотрудников приюта, оказавшаяся чуть больше заинтересованной в общении. Пообещав сопровождающей Майла, что она обо всём позаботится, женщина взяла мальчика за руку, забрала пакет с его скромными пожитками и повела куда-то на третий этаж.       Пока они шли, Дживаса не оставляло ощущение, что директор не любит ещё и свою работу. Майл подсознательно ждал увидеть на стенах и в кабинете директора, и в коридорах всякие грамоты, дипломы, фотографии воспитанников и сотрудников, какие-нибудь стеклянные шкафы с кубками или что-нибудь в таком духе. Детские учреждения же всегда в чём-нибудь участвуют, а такой расхваленный приют должен был иметь много наград. И было довольно странно, что директор не выставлял все достижения напоказ. Сам Майл бы точно так сделал, если бы был директором. Чтобы всем сразу было ясно, как тут здорово. Пока же «Вамми-хаус» по-прежнему напоминал мальчику тюрьму, что снаружи, что внутри. Ничего даже отдалённо не напоминало о том, что тут живут дети. Даже интерьер был максимально мрачным: полы из тёмного паркета, такие же тёмные деревянные панели на стенах, над панелями — убогие, на взгляд Майла, тёмно-синие обои со светло-бежевым цветочным орнаментом, от которого рябило в глазах. Редкие окна были занавешены тяжёлыми бархатными шторами, не пропускающими свет, тоже тёмно-синими, как обои, благо без орнамента. — Смотри, тут у нас столовая, а налево — библиотека, — рассказывала Майлу по пути женщина, только указывая взмахом руки направление, но сами помещения не показывая. — На втором этаже комнаты персонала, туда без крайней необходимости лучше не ходить. А вот здесь, — они наконец-то поднялись на третий этаж, — уже комнаты ребят. В среднем по четыре-пять человек в комнате. Ты же не против соседей? Как раз подружитесь, будете вместе на уроки ходить.       Майл пожал плечами. Он не был уверен, что хочет дружить с кем бы то ни было. Впрочем, если вдруг его будущим соседям этого захочется, он возражать не станет. Но сейчас это его мало волновало. Поэтому, пока женщина не бросила его одного в коридоре, полном закрытых дверей, он поспешил задать интересовавший его вопрос. — Скажите, а у вас тут есть медпункт? Врач?       Женщина посмотрела на него с недоумением, растерянно похлопала глазами и после небольшой паузы ответила: — Нет… А зачем? В городе же есть больницы, если что-то серьёзное, всегда можно вызвать скорую! — А если не настолько серьёзное? — Если тебя будет что-то беспокоить, ты всегда можешь обратиться к дежурному воспитателю, у него есть аптечка.

***

      Подружиться ни с кем не удалось. Впрочем, Майл почти не сомневался, что именно так и будет. С соседями ему, мягко говоря, не повезло, и кто из них всех хуже, он сказать затруднялся. Самоуверенная и наглая девочка-альфа Линда пыталась командовать всеми, с кем оказывалась поблизости. В те редкие минуты, когда она этого не делала, она с упоением и гордостью пересказывала историю про родителей-альпинистов, погибших во время очередного восхождения из-за схода лавины. Не менее самоуверенный и наглый мальчик-бета Михаэль из них всех меньше всего поддавался манипуляциям Линды. Хотел быть во всём первым, страшно комплексовал из-за того, что вынужден находиться в обществе, где подавляющее большинство представляют собой гаммы и омеги, временами распускал руки, отвешивая подзатыльники и пинки всем, кто был младше и слабее. Мальчик-гамма Нэйт больше походил на омегу и, кажется, был немного не в себе. Поэтому, наверное, он чаще других оказывался жертвой шуток или агрессии со стороны других ребят. Последним же был мальчик-омега Кевин, попавший в приют незадолго до Майла. Он постоянно плакал, не хотел ни с кем общаться, просился домой к родителям. В общем, вся эта разношёрстная компания на контакт с Дживасом не шла, сам он тоже не стремился допускать в свои личные границы посторонних, так что отношения между детьми в комнате были весьма напряжёнными.       Впрочем, довольно скоро выяснилось, что это обычное дело. Складывалось впечатление, что самого понятия «дружба» для воспитанников «Вамми-хауса» не существует. Видимо, администрация специально старалась расселять детей по комнатам так, чтобы вероятность возникновения между ними излишне близких отношений была минимальной. Этим же объяснялось и количество детей в комнатах — никаких одиночных или парных, чтобы можно было легко уединиться, даже по трое не селили, ведь одного очень легко попросить погулять по коридорам какое-то время. Правда, обо всех этих нюансах Майл до поры не догадывался. Зато довольно быстро узнал, почему так мало информации о выпускниках приюта, причём узнал совершенно случайно.       Как он и предполагал, в «Вамми-хаусе» детям навязывали религиозность. Да ещё и с привязкой к стереотипным суб-гендерным социальным ролям. Каждое воскресенье их водили в здание церкви (то самое, которое Майл сначала принял за часовню), заставляли молиться, читали им нравоучительные истории. Гамм и омег водили отдельно, к шести утра, внушали им важность семьи и деторождения, необходимость смирения и послушания, особенно в отношениях с альфами и бетами. Самих же альф и бет, которых было совсем немного, водили в церковь к полудню и, наверное, рассказывали что-то более подходящее их потенциальному социальному статусу.       Вся эта ерунда Майлу надоела быстро. Он был уверен, что каждый человек сам в состоянии стать тем, кем хочет, независимо от его пола, суб-пола, происхождения, и не хотел мириться с тем, что ему навязывают. Поэтому вскорости он начал прогуливать эти воскресные занятия, шатаясь по территории приюта и сочиняя в мыслях письмо основателю приюта — жалобу на то, что им навязывают стереотипные социальные роли вопреки его публичным заявлениям о светлом будущем для каждого ребёнка. И вот в один из таких дней ничего не подозревающий Майл случайно забрёл на территорию за церковью. Туда обычно никто не ходил, детям вообще не разрешалось гулять самим по себе, без присмотра, а прогулки все проходили на поляне между жилым и учебным корпусами. И теперь Майл понял, почему никого не пускали гулять вокруг церкви. Прямо за ней было кладбище.       В целом, в наличии кладбища рядом с церковью не было ничего удивительного. Но всё же обычно это относилось к церквям, которые стояли сами по себе. А здесь всё-таки была территория приюта. Но даже это можно было бы как-то объяснить: всё-таки раньше тут было поместье, в прежние времена его владельцы могли хотеть захоранивать умирающих близких поближе к родным местам, а не на общественном кладбище в городе. А потом просто не стали перезахоранивать из суеверных соображений. В принципе, Майл мог бы объяснить и наличие более свежих захоронений. Мало ли, какие-нибудь старые сотрудники приюта, умирая, могли попросить, чтобы их закопали тут… Вот только годы жизни на большинстве надгробий были такие, что мальчика прошиб холодный пот. На этом кладбище были похоронены в основном дети и подростки, по всей видимости, воспитанники приюта. Майл не хотел знать, почему умерли все эти ребята. Он предпочёл бы вообще не знать, что тут умирают дети в таком количестве. Поэтому он просто сбежал оттуда и поклялся себе больше никогда не заходить в ту часть приютской территории.