Когда Цзян Чэн хотел как лучше

– Я думал, мы сегодня завтракаем с Лаоши Лань. Цзян Чэн отложил палочки и отставил пустую пиалу. Если честно, на такой диете и без физических нагрузок серьезнее интимной близости, мужчина уже чувствует некоторую скованность в движениях и отсутствие привычной легкости. Впрочем, голодных обмороков из-за переработок тоже давно не было, так что еще непонятно, на благо это или во вред. Не с чем сравнить, не было в жизни Цзян Чэна такого момента, когда он мог позволить себе продолжительный отдых. Или разрешить опекать себя, как драгоценное сокровище. К такому можно и привыкнуть, и хоть руки чесались заняться чем-то знакомым, а тело просило большей нагрузки, Цзян Чэн отмечал, что это безумно приятно. Быть любимым. Изнеженным, избалованным вниманием. Странно, диковато, незнакомо. Но, небо, как же приятно. Почти стыдно за то, что ему так комфортно. Разве он такой? Разве он не закаленный в боях и лишениях заклинатель? Разве не он тащил на себе клан все это время? Разве не он отвечает в Юньмэн Цзян сразу за все? К хорошему так легко привыкнуть. Уже не хочется в мыслях ругать этого Лань Ваньиня. – Я подумал, что лучше мне сначала подготовить шуфу к вашей встрече, чем просто привести тебя к нему и разбирать последствия, – Лань Сичэнь тоже закончил трапезу и уже пересел ближе к Цзян Чэну с гребнем в руках. … Нравится, когда возятся с волосами. Когда расчесывают, перебирают пряди, когда плетут косы с висков. Приятно. Цзян Чэн совсем не хочет ему мешать или останавливать. – Тогда я буду мысленно показывать тебе поддержку в этом нелегком деле, – улыбнулся сам себе. Лань Сичэнь за его спиной тихо засмеялся. – Думаешь, мне нужна поддержка для разговора с шуфу? – Вряд ли Лаоши Лань будет рад узнать новости, что ты ему сообщишь. Или, думаешь, не станет ругаться? – заглянул через плечо. – Ты хоть подготовил речь? – Хах, – Лань Сичэнь подобрал часть волос Ваньиня и собрал их в пучок на затылке, подцепил длинной шпилькой. – Я умею вести с ним диалог. – И что ты ему скажешь? Клон твоего супруга свалился с неба? – Почему бы и нет, – мужчине весело, он ласково улыбается. – Ирония вместо посылания чужого мнения в Диюй – тернистый путь самоконтроля воспитанных людей. Как-то контраргумента и не нашлось. Оставшись в одиночестве, еще смакуя на губах вкус многообещающего поцелуя, Цзян Чэн полез в комод с резными лотосами за зеркалом, чтобы посмотреть, как выглядит его прическа сейчас. С распущенными даже частично волосами – странно, будто сразу и шее жарко, и неудобно в принципе. Но отражение выглядело неплохо, из-за распущенных темных прядей Цзян Чэн будто моложе лет на пять минимум, и пусть челка лежала привычно, но то ли румянец на щеках делал лицо совсем незнакомым, то ли сам Цзян Чэн уже забыл, как он выглядит. Не будет же он прихорашиваться для встречи с Лаоши? … В комоде нашлось парадное ханьфу, на ткани которого вышиты мелкие, едва заметные белые узоры облаков, поверх которых нанесены бледно-пурпурные растительные орнаменты с лотосами. Здесь уже менее удобные рукава у накидки, глубокие и длинные, похожи на те, что носит сам глава Лань. Не было сомнений, что ханьфу принадлежало Лань Ваньиню. А, значит, теперь и ему, Цзян Чэну – тоже. Слои одежд со множеством завязок делали его фигуру какой-то совсем уж массивной, но широкий пояс, стянувший талию, вновь подарил ощущение маневренности. Нет сомнений, что эта одежда шилась под него. Что он на своем месте. Снаружи постучались. Цзян Чэн взглянул за ширму, но ничего не ответил. Тогда дверь распахнулась сама, а в ханьши прошел Ханьгуан-цзюнь, закрывая за собой створку с каким-то неестественно громким стуком. – Лань Ванцзи, – Цзян Чэн вскинул бровь, натыкаясь на странный взгляд младшего из Нефритов. Он будто бы замер на месте, лицо его расслабилось, глаза распахнулись, а брови поползли вверх. Цзян Чэн даже растерялся, не зная, как реагировать на столь бурную реакцию. К счастью, спустя несколько секунд лицо Лань Ванцзи стало знакомо холодным, а взгляд – острым. С этим работать привычнее. – Ты должен уйти. Цзян Чэн сморгнул и нахмурился, наблюдая, как мужчина достает из рукава артефакт, принесший столько проблем им всем. Тот самый, что забросил Цзян Чэна сюда. – Смерти моей хочешь? – Уходи в свой мир, – повторил Лань Ванцзи настойчивее, протягивая талисман Цзян Чэну, вынуждая того почти отшатнуться. – Нет никакого моего мира. Если я попал в это будущее, значит, другого больше нет. Внутри больно кольнуло от собственных слов, а глаза защипало. Но сейчас Цзян Чэн волновался о том, что Ханьгуан-цзюнь настроен достаточно решительно, чтобы… чтобы что? – Ложь, – Лань Ванцзи подошел ближе, смотрит странно. В его взгляде читается одновременно и злость, и тревога, и отчаяние. Не то чтобы Цзян Чэн брался утверждать, что вообще может понять эмоции младшего из Нефритов, но этот взгляд буквально пугает. – Это ложь. Прекрати пудрить голову моему брату. Пользоваться его горем. Забирай это – и уходи. Цзян Чэн ощутил, как по спине прокатилась волна холодной дрожи. – Что ты несешь? – рявкнул, разозлившись. – Уходи, пока его нет. – Лань Ванцзи! – Цзян Чэн сцепил зубы и сжал кулаки. – Мне некуда идти. Нет моего мира больше! – Если нет твоего мира – почему есть ты? Разве ты не часть своего мира? Смысл слов доходит не сразу. Цзян Чэн теряется и медленно качает головой. – Я… Я не. Не знаю? Лань Ванцзи шумно дышит носом. Внимательно наблюдает, удивленный реакцией собеседника. – Если бы твой мир погиб от твоего перемещения, разве не должен был ты погибнуть вместе с ним, и никогда здесь не оказываться? Цзян Чэн не знает ответа, но чувствует, как холодеют руки. Его мир цел? Никто не умер? Он не убил своими прихотями всех дорогих ему людей? … Он может вернуться? Мысль об этом зазвучала в голове… тоскливо. Так много сразу обрушилось на Цзян Чэна. Он может идти, вернуться. Вот талисман, у него достаточно сил, чтобы открыть портал. Почему не радуется этому? Почему не пытался размышлять так же, как Лань Ванцзи? Его слова звучат так убедительно, что Цзян Чэн не понимает, как сам не догадался до очевидного. Ответ находится на удивление быстро и выбивает землю из-под ног: он даже не пытался. Не хотел найти никаких других вариантов. Его вполне устроило оплакать жизнь, которой он жил, чтобы примириться с новой, которой он теперь “вынужден” жить. И будто бы он просто подчиняется обстоятельствам, сняв с себя всякую ответственность. Какой же он… мерзкий. – Цзян Ваньинь, – зовет Лань Ванцзи с нажимом. – … Сейчас. Цзян Чэн оглядывается и смотрит на спальню, в которой проводил все свои дни в этом мире. На сломанное с треском изголовье, на смятую постель, на приоткрытый ящик комода с резными лотосами. Смотрит на длинные рукава, надо бы снять чужую одежду, вот только другой у него нет. Цзян Чэну даже нечего оставить на память Лань Хуаню. Он мешкает, чувствует, как пульс волнуется в венах, как сердце колотится и воет. Чувствует, что… – Цзян Ваньинь! Цзян Чэн выхватывает артефакт из рук Лань Ванцзи и замирает. Куда он переместится теперь? Вернется ли он в свою реальность, и если да – в какое время? Или это будет какая-то иная, третья реальность, где все еще больше незнакомо? Он не испытывает благоговейного трепета от возможности переместиться снова. Даже напротив. Он же… Готовился к встрече с Лаоши Лань сегодня. Скоро они поедут к Цзян Усяню. Увидятся с цзэцзэ… … Он может сломать талисман. И закрыть эту тему. Что сделает с ним Лань Ванцзи? Цзян Чэн кусает губу. Его прошибает пот. Руки такие… тяжелые. Ему не обязательно уходить. Он может жить как Лань Ваньинь, о его настоящей личности будут знать только некоторые. Цзэцзэ наверняка будет рада видеть его любого. Цзян Усянь… И Лань Хуань – тоже. И гори все пламенем Диюя. Цзян Чэн почти готов смириться с этой мыслью, он крепко сжимает талисман в руке, впивается ногтями в ребристую поверхность. Стискивает зубы. Вот сейчас. Вот сейчас. Сейчас все его проблемы решатся. Он же имеет право..? Немного. Совсем немного для себя. Когда он что-то делал для себя в последний раз? Когда он позволял миру просто быть, без его, Цзян Чэна, вечной опеки и тревоги? Мир не рухнул, когда Лань Ваньинь уехал в Юньшэнь, так почему же Цзян Чэн не может побыть эгоистом? Он может. Он может. Ему даже не стыдно, ясно?! Просто хочется… Совсем немного… Без него справятся. Клан найдет приемника, есть же Цзинь Лин! И он… Один совсем. Но такой умный и сильный, он точно справится со всем. Ему помогут. Лань Хуань поможет. И… Лань Хуань… Все равно не любил Цзян Чэна так, как Цзян Чэн – его. Наверное. Не так, как Лань Сичэнь этого мира. Все забудут его. И мир пойдет дальше… Цзян Чэн медленно выдыхает и ослабляет хватку. Смотрит на артефакт в руке, но глаза щиплет и приходится зажмуриться. Сам-то он заслуживает этого мира? Мира, где он ничего не испортил. Мира, где не погибла цзэцзэ, где Цзинь Лин не остался сиротой, где не умер Вэй Усянь. Мира, где Лань Хуань влюбился в него еще на обучении. Точнее, Цзян Чэн сам сказал ему, что у них будут отношения и большая любовь. Как в его фантазиях. Хах… Лань Ванцзи все еще ждет. Выглядит так, будто готов отправить Цзян Чэна силой куда бы то ни было, если тот не решится на это сам. – Я не попрощался с ним, – голос неожиданно подводит, звучит совсем сипло. – Не нужно, – отрезает Лань Ванцзи, Цзян Чэн будто бы понимает, о чем он. Не нужно. Нужно вернуться домой. В его время, в его мир, к его людям. И к его Лань Хуаню. Одним движением открывает разлом в пространстве, буквально в нигде, словно сама материя надрывается и сияет неестественно. Портал открыт. И силы тут же отхлынули от тела, и руки ослабли. Цзян Чэн не решается войти, бросает взгляд на Лань Ванцзи и собирает в кулак все мужество, чтобы произнести отчетливо: – Прости. Что появился здесь, что сломал жизнь его старшему брату, что появился вновь – и разодрал зажившие раны. Что пытался занять место более достойного. Цзян Чэн делает шаг в портал – и за его спиной сияние смыкается и исчезает вовсе. Только один вопрос – почему он постоянно падает? Цзян Чэн мельком видит небо, но закрывает глаза, не пытаясь предотвратить стремительную встречу с твердой поверхностью. Удар принимает на себя затылок и спина, звучит хруст черепицы и его болезненный вскрик. Перед глазами плывет, но отчетливо слышен чужой голос, пытающийся добиться его реакции. Горячие ладони стучат по щекам. Цзян Чэн медленно моргает, отмечая небо, солнце в зените и… улицу. И много голосов вокруг. И холодный осенний ветер, лижущий его тело. Слышит, как мужчина рявкает – отчего-то это звучит как будто бы противоестественно, внутри Цзян Чэна шевелится реакция, но органы чувств просто отказываются работать. Звон и писк в ушах сменяются перешептываниями толпы и более уверенным мужским голосом, пытающимся достучаться до него. Цзян Чэн предпринял попытку ухватиться за руку, проверяющую его пульс и течение ци, но пальцы слабы и не выходит вцепиться ни в запястья, ни в белую одежду, ни в концы ленты. Он так и будет падать на Ланей… Перед глазами цветные, белые и черные пятна, слепит холодное солнце, хочется… Спать, и… Цзян Чэн хватается, наконец, за воротник накидки мужчины, осознавая, что опирается на него спиной, или лежит у него на коленях, или что бы то ни было, в общем-то, его держат, из-за чего ощущается какое-никакое чувство безопасности. Собираясь с силами, Цзян Чэн произносит на выдохе и закрывает глаза – слишком ярко: – Где Вэй Усянь… Среди общего гула получается разобрать знакомый голос Лаоши Лань прямо над головой: – Найдите и приведите Вэй Усяня!