Когда Цзян Чэн хотел как лучше

Можно было бы очень долго сокрушаться над своими действиями, но Цзян Чэн просто предпочел этого не делать. В конце концов, он принял решение до того, как все это начал, а оспаривать собственный выбор было не в его характере. – Если ты хочешь переспать, я не против, – произносит Цзян Чэн негромко, отрываясь от губ Лань Сичэня. Вокруг полумрак, они не зажгли свечей у постели, у которой сидели, потому в комнату сквозь резные окна просачивались лишь огни уличных фонарей. Но даже в таком тусклом освещении заметен блеск влажных щек мужчины, который хотелось стереть, желательно насовсем. Видеть опечаленным лицо, принадлежащее любимому человеку – невыносимо. Логично, если бы Лань Сичэнь отказался, и все же Цзян Чэн боялся, что его отвергнут, в момент, когда он позволил себе больше, чем должен. – Только ты мне поможешь с этими завязками, – добавил ворчливо, будто стараясь отвлечь внимание от своей нервозности. Самому себе Цзян Чэн казался очень дерганным сейчас, когда внутри бушует буря. Лань Сичэнь улыбается уголками рта, и эта улыбка выглядит искренней, даже если, на фоне общего состояния мужчины, кажется вымученной. – Мне нравится твоя прямолинейность, А-Чэн. Его слова мгновенно успокоили, еще лучше справилась ладонь, скользнувшая на талию Цзян Чэна в поисках узелка на поясе. Явно Лань лучше справится с одеждами своего клана. Цзян Чэн их еле надел с утра. А теперь хочется скорее снять. Ощутить кожей чужую, почувствовать больше этих необходимых поцелуев, прикосновений и ласк. Лань Сичэнь целует его еще, скользит языком по губам несмело, Цзян Чэн приглашающе приоткрывает рот. Пусть будет увереннее. Цзян Чэн хочет впитать все, что Хуань может дать ему. Хочет чувствовать эту любовь, это обожание. Жаждет быть необходимым. Он взбирается на постель, оставив на полу сапоги, пояс и верхнюю рубашку с широкими рукавами, от которой Лань Сичэнь успел его освободить. Сам Сичэнь избавлялся от одежды на ходу, гуань покосился – и Цзян Чэн протянул руки, чтобы помочь его снять. Ленту снимает тоже, бережно откладывает на край постели. Дыхание Сичэня тяжелое, обжигает кожу. Цзян Чэн невольно сглатывает, заглядывая в темные глаза и чувствуя, как тонет в этом омуте. До мурашек. – Чего бы тебе хотелось? – Лань Сичэнь находит силы спросить, смотрит немного взволнованно, так показалось Цзян Чэну. – Я давно не делал этого. Не уверен, что продержусь долго, если буду вести. Было бы логично, если бы Цзян Чэн был сверху. Лань Сичэнь нес траур и, видимо, не интересовался сексуальной жизнью. Но Цзян Чэн был эгоистом, по крайней мере сейчас. Он хотел выпить досуха чужую любовь. Хотел не сомневаться. Хотел чувствовать. Так много всего хотел, что, если задумается хотя бы на мгновение, то мог дать заднюю. Цзян Чэн ненавидел останавливаться на достигнутом. Не тому его учили. – Неважно. Трахни меня, – он чуть нахмурился, не уверенный, что его слова не звучат, как уговоры. Вот уж чего бы Цзян Чэн точно не стал делать, так это упрашивать. Лань Сичэнь не позволял думать, что он просит. Навис, выдохнул шумно в губы, забрался ладонью под нижнюю рубашку, заставив коротко рвано вздохнуть. Его руки будто бы знают тело наизусть, безошибочно касаются чувствительных мест, движутся в правильной последовательности. Большие пальцы гладят выступающие тазовые кости, поднимаются по прессу, немного щекоча кожу, по груди вверх, к шее, где вдруг касаются с большим нажимом, вынуждая запрокинуть голову, выставляя кадык. Поцелуй у него отнимает дыхание, тело Цзян Чэна пробирает дрожь, мурашки зарываются в корни волос и будто бы через макушку разливают тепло по всему телу. Мужчина беспорядочно шарит руками по спине Лань Сичэня, едва не ругаясь от того, как много одежды на нем. Капризно тянет ворот рубашки в сторону, вынуждая помочь с ней справиться. Лань Сичэнь читает его мысли, считывает желания, дает то, чего хочет Цзян Чэн. Или же диктует то, чего тот должен хотеть? Цзян Чэн уже пьян. Он тяжело и влажно дышит, цепляясь пальцами за простыни, лента ослабла, и волосы растрепались по подушке. Наверняка кожа покрылась красными пятнами от возбуждения, но этого не видно, а потому не беспокоит. Как и дверь, которая, возможно, не заперта? Они же не планировали ничего такого. – Талисман… – шепчет сбивчиво, пока Сичэнь спускается поцелуями по его телу. – Нас не услышат, – горячо шепчет в ответ у завязок штанов. Не услышат – так не услышат, никаких вопросов не осталось. Цзян Чэн уже перевозбужден, хотя ничего толком не началось. Мечется по постели, подкидывает бедра, когда с него снимают штаны, с удивлением обнаруживая, как за тканью тянется едва заметная ниточка смазки, которая тут же оборывается и падает холодом на бедро. Он так течет? Головка будто выталкивает предъэякулянт, жаждуще и просяще. Сичэнь игнорирует это, нарочито медленно вынимая чужие ноги из штанин. Цзян Чэн хотел было возмутиться, но совершенно растерянно охнул, чувствуя, как поцелуй в районе щиколотки его буквально обезоружил. Что это за ощущение? Почему он не в курсе, что чувствителен в таком месте? Притом Лань Сичэнь знал наверняка, что делать: он придерживал ногу мужчины на весу, покрывая нежными поцелуями тыльную сторону стопы, и все это можно было терпеть, пока тот не обхватил губами большой палец. И вот тогда Цзян Чэна подбросило. Так странно. Так оглушающе. Он старался расслабить ногу, но напряжение сковывало само собой в попытке уйти от ласки оголенных нервов. Почему это смущает? Это же… Просто ноги. Пальцами стоящей на постели стопы он сжимает одеяло, будто бы может перенаправить свой протест в другое русло. Кто бы еще его слушал. Лань Сичэнь педантично вылизывал между каждым пальцем, посасывал, прикусывал подушечки. Гладил горячей ладонью икры как-то подбадривающе, призывая расслабиться, а Цзян Чэн мог лишь заставить себя отвести взгляд и вперить его в потолок, шумно хватая губами воздух, из-за чего грудь тяжело поднималась и опускалась. В данный момент он даже не уверен, что ласка члена может приносить ощущений больше. Хотя это, конечно, только кажется так. Сейчас все в голове смешалось: удовольствие на грани дискомфорта, желание на грани отторжения. Небо, Цзян Чэн готов пошло раздвигать ноги и просить перейти к подготовке, но будто язык проглотил и может теперь лишь издавать нечленораздельные стоны и невнятное мычание. Ладонь мазнула по животу и опустилась на собственный член. Цзян Чэн почти поражен тем, насколько сильно он течет. Есть у него такая особенность, которая особенно умиляла возлюбленного, и все же сейчас будто бы все по-другому, все иначе, непривычно и как-то “слишком”. Он этого и хотел, много и слишком — уверенности, определенности, четкости. Скулит, когда острая ласка прекращается. Смотрит голодно, будто не дрочит сам себе прямо перед Лань Сичэнем, который возбужденно застонал от одного вида Цзян Чэна. Льстит. Цзян Чэн так хочет, что не задает себе вопросов о том, был ли вчера флакончик с маслом на тумбочке у постели. Хорошо, что сейчас он там есть. Поскольку мужчина не уверен, что доживет до того, как Лань Сичэнь вставит в него свой член. Он такой горячий сейчас. Возбужденный, но сосредоточенный, нетерпеливый, по крайней мере, нетерпеливее, чем Цзян Чэн ожидал. Он видит разницу, замечает, как у Лань Сичэня дрожат руки, как он ласкает его столько, сколько нужно, но не с запасом, не осторожничая, не перестраховываясь. Небо, блядь, тени так ложатся на его взмокшее тело, что Цзян Чэн может кончить только от одного вида. И ласки простаты, конечно же. Он скулит и перекидывает ногу через мужчину, предпринимая попытку перевернуться. – Хочу на коленях, – бросает, командует невнятно, надеясь, что его услышали. Больше чувств. Хочет тонуть в ощущениях. Он стонет, ладони, обхватывающие талию, кажутся обжигающими. Стонет снова, когда одна из них ложится между лопаток, вынуждая прогнуться, но Цзян Чэн сопротивляется этому и наоборот кладет руки на изголовье постели, подходит ближе. Хочет чувствовать опору лучше, иначе боится умереть. Срывает голос от всего лишь поцелуя в загривок, от влажного языка вдоль позвоночника. Закатывает глаза, когда его распирает на члене, раскаленном, точно металлический прут. Удивительно, что не теряет сознание от того, как много в нем сейчас. Чувств, естественно. Лань Сичэнь везде. Он касается, гладит с нажимом, сжимает тело, стискивает его. Цзян Чэн не уверен, что звуки, которые он издает, вообще могут принадлежать человеку, а не зверю. Член будто бы перемешивает его внутренности, будто бы может достать до самой глубины его сознания и выбить оттуда все дурные мысли. Срывается на крик, когда головка особенно хорошо скользит по чувствительному месту внутри. Забывает дышать. Забывает, где находится. Хуань сжимает его челюсть, вынуждает повернуть голову и приоткрыть рот и они сплетаются языками, из-за чего дыхания перестает хватать вовсе. Цзян Чэн не против задохнуться прямо сейчас. Соски горят, шершавые кончики пальцев скручивают их, Цзян Чэн дрожит, закатывает глаза, закрывает их. Губы кажутся сухими, но, оказывается, по подбородку стекает слюна, ее размазывают чужие пальцы на щеку. Цзян Чэн мог бы чувствовать себя пошлым и грязным, если бы ему не нравилась пустота в голове и воспаленность нервных окончаний, будто любое лишнее прикосновение способно довести до оргазма. Он кончает, когда мужчина двигается в нем остервенело. Гудит, рычит, не знает, кто именно из них издает такие звуки, и почему закладывает уши. Перед глазами темнеет на миг, будто бы он теряет сознание, но в реальность возвращает влажный язык, мажущий по плечу до самой шеи, собирая капли пота. Цзян Чэн чувствует себя… Чувствует. Себя. Чувствует чужое дыхание на коже. Рваное, жадное, влажное. Слышит сквозь свои хрипы – чужие, принадлежащие Лань Хуаню. Чувствует, как бережно тот сжимает талию. Бережно – неподходящее слово, когда тебе едва не выламывают ребра напором, и все же мужчина прижимается грудью к его спине, протяжно стонет, ткнувшись носом в плечо. И так хорошо сейчас. Еще бы колени не дрожали. Мир переворачивается, когда Цзян Чэн оказывается на спине, смотрит размытым взглядом на нависающего мужчину. Его движения тягучие и плавные, точно у сытого зверя. Пальцы Хуаня гладят лицо с нежностью, а поцелуй, любовный и трепетный, заставляет сердце пропустить удар. Он двигается внутри медленнее, сжимает его руки высоко над головой, Цзян Чэн сплетает их пальцы в замок, не хочет отпускать. Льнет грудью ближе, поддается навстречу, упираясь пятками в постель. Они двигаются точно единое целое, каждый толчок разносит по телу новые волны неги, после оргазма тело такое чувствительное, что Цзян Чэн готов излиться вновь от одного только жара дыхания. – А-Чэн… – голос будто бы надломленный. Лица Хуаня толком не видно, но Цзян Чэн тянет к нему руки, обнимает щеки ладонями, гладит большими пальцами. Старается сфокусировать зрение. – Хуань… – шепчет, и вдруг чувствует легкий удар по щеке. Даже не удар, а… Это что, вода? Пот? Интуитивно вытирает влажные щеки мужчины и вздыхает рвано, смягчаясь. – Не плачь, А-Хуань, – просит, хоть и знает, что так это не работает. А гниющее изнутри сердце не заживает вот так сразу. Он прижимает мужчину в себе, вынуждая лечь полностью, гладит ладонью по спине, зарывается пальцами в волосы. Чувствует его тяжелое дыхание у уха и дает какое-то время побыть наедине с этими эмоциями, прежде чем прижаться щекой к его виску: – Покажи мне свою любовь. Член толкается в него глубже, и Цзян Чэн откидывается на подушку с протяжным стоном. Тягучие толчки выдавливают слезы из него самого, как будто бы удовольствие оседает и концентрируется где-то внутри в одном месте, тяжелеет и поднимает все остальное на поверхность. Мужчина смотрит в потолок невидящим взором и позволяет перевести себя через край вновь, на этот раз мягче, чтобы они оба прочувствовали в полной мере пик, будто бы им обоим удается прикоснуться к чему-то запретному, что должно бы быть не здесь и не с ними. И внутри так полно: в теле, в душе, в сердце. А в голове пусто, из-за чего Цзян Чэн легко отпускает и прощает себе свои пороки, жажды и страсти. И вообще все, что мешает ему жить и дышать полной грудью, с оглядкой на прошлое, на других и самого себя. И хочется обнимать и прижимать к себе другого, как самого себя, и впервые честно и уверенно сказать, что он заслуживает этого, как бы ни выглядело со стороны. Правда, вслух он, конечно же, ничего не говорит.