Когда Цзян Чэн хотел как лучше

Цзян Чэн сидел в постели и смотрел на свои раскрытые ладони. Сжимал и разжимал пальцы, прислушивался к течению ци в теле. Что-то было не так, но что — неясно. Наверняка второе перемещение сожрало еще больше ци, может даже повлияло на что-то еще. В первый раз это было тяжело оценить, так как заклинатель был ранен. Теперь физических травм не наблюдалось, но внутри что-то ныло, только вот что? Цзыдянь откликнулся на зов приятным покалыванием. Что же, у него бы хватило сил использовать кнут, но вот полет на мече бы не осилил. Придется задержаться на какое-то время. Проснулся Цзян Чэн в пустой постели, понятия не имея, спал ли он сегодня один — Лань Хуаня он ночью не дождался. Если тот и спал, то в пять утра должен был проснуться. А, судя по солнцу за окном, уже совсем не утро. Полдень? И что делать? Он уже так четверть часа сидит, не зная, может ли выйти на улицу. Он же... мертв. И он скоро уйдет снова. Нужно ли тревожить адептов клана Лань такими потрясениями? Вряд ли это хорошая идея. Его одежду Сичэнь забрал еще вчера, по правде сказать, она совсем пришла в негодность. Цзян Чэн надел то, что ему предложили накануне: белое ханьфу с узкими рукавами, но широкой накидкой, украшенной узорами с облаками и лотосами. Похоже, Лань Ваньинь был основателем новой моды в Юньшэне, как интересно. Зато волосы подвязал своей лиловой лентой в привычный высокий пучок. Косы без гребня он плести не стал, а трогать чужое — тем более. Одежда — необходимость. Выдавать себя за кого-то еще Цзян Чэн просто не намерен. Но выходить не решался, прошелся по павильону ханьши, осматриваясь. Здесь все иначе... Это была и́х спальня, Лань Хуаня и его супруга. Здесь его вещи, будто на тех же местах, где их оставил покойный. На стенах — живопись тушью. Его Сичэнь тоже рисовал, но отчего-то редко. Дела. Здесь совсем другая жизнь. Другие законы, порядки. Здесь они наверняка были счастливы, оттого заболело сердце. Цзян Чэн тут же вспомнил, что он не такой уж хороший человек… Рыться в чужих вещах он, конечно же, не собирался, в конце концов, это не его комната, даже если глава Лань на этом настаивает. Но быстро нашел взглядом комод, принадлежавший Лань Ваньиню. Если уж говорить честно, то только слепой бы не заметил его — единственный предмет мебели, украшенный резными лотосами и знакомыми юньмэнскими узорами. Наверняка там хранятся вещи супруга Лань Сичэня. Заглянуть хотелось, хотелось узнать, кем был этот Лань Ваньинь. Каким бы мог он, Цзян Чэн, стать, будь у него возможность взять и связать свою судьбу с любимым человеком. Но в ящики он не полез и комода не коснулся, позволив себе лишь созерцать знакомые пейзажи, нанесенные тушью на холсты, висящие на стене. Глава Лань хорошо рисует. Его Лань Хуань тоже прекрасен в искусствах, но у местного то ли практики больше, то ли фантазия шире. Видны отличия даже в мазках. Впрочем, сам Цзян Чэн очень далек от всего этого прекрасного, чтобы говорить наверняка. Ночь и утро Сичэнь провел в глубоких раздумьях — для него не было проблемой такое долгое бдение без сна, разумеется. Проблемой была вся сложившаяся ситуация. Вновь обретенное счастье было настолько зыбким, что Сичэнь боялся сделать что-то не так — один-единственный шаг не в том направлении сулил крах всему. Ведь это был Ваньинь. Тот самый Ваньинь. Его стихийный характер, в который были безжалостно вплетены последствия многих тяжелых моментов жизни, и дикая боязнь потерять контроль над ситуацией могли стать той опорой, что помешает ему упасть в эту безмятежную жизнь здесь с Сичэнем. Близко и далеко одновременно. Вернулся Лань Сичэнь в свою спальню, когда солнце уже давно взошло, а дела были улажены, чтобы его никто не беспокоил сегодня. С таким же замиранием сердца, как и вчера, аккуратно приоткрыл дверь, на мгновение чувствуя напряжение от того, что Ваньиня там может не оказаться. С него сталось бы. Лань Сичэнь беспокоился, что его новоявленный супруг решит сегодня же искать способ вернуться в свой мир, пусть даже эти "поиски" вывели бы его за дверь. Но, в то же время, это был тот риск, на который Сичэнь позволил себе пойти — он не хотел обременять Ваньиня своим присутствием постоянно, давая ему лишний повод нервничать и желать поскорее покинуть это место. Но мужчина был здесь, будто бы послушно ждал Сичэня и рассматривал картины его кисти — многие из них были написаны в непосредственном присутствии возлюбленного и даже некотором его участии. У супруга Сичэня был живой ум — те картины, что изображали Ляньхуа и непосредственные ее окрестности, всегда сопровождались рассказами Ваньиня о его прошлом в родных краях, местных обычаях и легендах. И тогда казалось, что картины оживали сами собой. Они были прекрасным дуэтом, но сейчас Ваньинь смотрел на полотна впервые. — Прошу прощения, я немного задержался, А-Чэн, — произнес мужчина с улыбкой, неспешно проходя в комнату и с легким звоном ставя на стол поднос. — В качестве извинения сам принес тебе завтрак. Как тебе спалось? Даже если он так говорил, завтрак Ваньиню приносил довольно часто. Это было удобно — возвращаясь после утренних дел, чтобы разбудить супруга, чей день начинался на пару часов позже, глава Лань нередко приносил что-то вкусное и разделял трапезу вместе с ним, просто потому что было особенное настроение для этого. На шаги Цзян Чэн обернулся — он все еще чувствовал непроходящую слабость в теле, но инстинкты все равно оставались на высоте. Никто иной бы не смог так свободно пройти в ханьши, поэтому заклинатель никого чужого не ожидал. — Клановые дела. Понимаю, — слегка кивнул, окидывая мужчину задумчивым взглядом. — Доброе утро. Спрашивать, оставался ли глава Лань в своей же постели на ночь, было бессмысленно, да и неважно. Рассмотрев издали содержимое подноса, Цзян Чэн пересел на подушку перед столом, расправил непривычные рукава, как бы не испачкать. Потер руки, почесал ладони, отвлекаясь на непонятки с течением ци, но вскоре поднял глаза на собеседника, слегка кивнул. — Я благодарен за заботу. По правде говоря, я думал выйти и попробовать с кем-то поговорить, может даже к лекарю сходить, но пришел к выводу, что это не самое лучшее решение, когда у тебя лицо покойного супруга главы клана. Тем более что скоро я вернусь домой, зачем тревожить людей? От мисочек под крышками пахло чем-то мясным, что все еще удивляло, но мужчина старался не подать вида. Он дождался, пока глава Лань сядет напротив, прежде чем взять палочки. — Если у тебя найдется время, я хотел бы больше узнать о событиях, происходящих в мире. Не стоит. Ему не нужно этого знать... Но очень хочется. Его сестра и Цзинь Цзысюань живы и Цзинь Лин вырос в полной семье. Его шисюн теперь глава клана Цзян. Ваньинь пиздец как хочет знать, что здесь творится, даже если это сломает ему голову. И в этот раз Сичэнь тоже собирался завтракать с Ваньинем — воспоминания об всех совместных времяпровождениях сейчас в голове главы Лань были сильны, как никогда. Настолько, что невольно ему хотелось вновь и вновь повторять все это. Взгляд скользнул по одной из картин на стене, изображающей закат в Ляньхуа — впервые за долгое время Сичэню вновь захотелось рисовать под голос возлюбленного и его рассказы. Мужчина коротко улыбнулся сам себе — ему, конечно, захотелось, но вряд ли Ваньинь сейчас был на это настроен. — Разумеется, я с радостью отвечу на твои вопросы, — непринужденно улыбаясь и подхватывая палочками комочек из слипшихся зерен риса в своей миске. — Но тебе все же не стоит забывать о том, что отдых важен. В отличие от супруга Сичэнь предпочитал скорее пресный завтрак, тем более второй по счету, и все принесенные угощения ненавязчиво расставил ближе к супругу, украдкой из-под ресниц — лишь для того, чтобы не нервировать вниманием — наблюдая за ним. Сичэню это нравилось и прежде, а Ваньиня смущало — последний не горел желанием быть милым объектом наблюдений во время трапез, даже для супруга. Он хотел спокойно есть. О чем же сейчас думал Ваньинь, Сичэнь не мог предположить, как и то, насколько незаметным он был в своих наблюдениях. — Думаю, в самом деле, не стоит сейчас тебе появляться на глазах у остальных лишний раз, — продолжил Сичэнь. — Это только всех запутает. А-Чжань никому ничего не расскажет, а дяде мы сказали, что адепты, которые увидели тебя, обознались. В это легче поверить, чем в то, что ты ожил. Если тебе понадобится лекарь, скажи мне — я помогу. К слову, как тебе спалось? И как ты себя чувствуешь? Как он себя чувствует... Какой интересный вопрос. — Слабость, — подумал и добавил, находя свое объяснение состоянию. — Артефакт и перемещение отнимают много сил. В прошлый раз я отходил несколько дней. А еще залечивал раны, так что восстанавливался и того дольше. Цзян Чэн чувствует на себе внимательный взгляд все то время, пока ест. Лань Сичэнь наблюдает за ним, но Цзян Чэн не может его винить. Лань Ваньинь давно погиб и это логично, что глава Лань не будет отводить взгляда от того, у кого то же лицо, что и у его супруга. ... Это очень горько, если честно. — Думаю, мне нужно несколько дней. И я благодарен за то, что ты мне помогаешь, Цзэу-цзюнь. Цзян Чэн чуть склонил голову, поклон неформальный, скорее дружеский. Лань Сичэнь согласился рассказать ему о мире. Цзян Чэн понимает, что лучше не знать, но не может отказать себе в этом. Не получается. Он подцепил палочками овощи из плошки и поднес ко рту, но поднял взгляд на собеседника. — Мне интересны итоги Низвержения солнца. А осада Луанцзан? Как Вэй Усянь стал главой клана Цзян? — хотел узнать о его смерти, но, в конце концов, решил умолчать об этом, надеясь понять по ответу. — Почему Лань Ванцзи не уехал за ним с Юньмэн. А еще, жив ли Мэн Яо, бастард Цзинь Гуаншаня? Он задал много вопросов, поджал губы и вернулся к еде. Возможно, главе Лань понадобится время, чтобы ответить. Его сестра и Цзинь Цзысюань живы, а шисюн — глава клана вместо него. Цзинь Лин рос в полной семье. Получается, только Цзян Чэн и умер, омрачив их жизнь скорбью? Судьба — такая странная штука. Почему в этом мире сложилось все иначе? В какой момент все так изменилось? Когда они с Лань Хуанем полюбили друг друга в юности?.. — И ты сказал, что Вэй Ин женат... — вскинул брови, сам не веря, что говорит такое. — Женат? У меня это даже в голове не укладывается. Какая дева бы терпела его? Вот это животрепещущий вопрос. Которых, на самом деле, было больше, но казалось, что глава Лань на них ответить не сможет. Сичэнь не мог сдержать легкой улыбки — в этом был весь Ваньинь: интересоваться миром, прояснять ситуацию, знать все и контролировать. Будто бы если он не держит все в своих руках – небеса рухнут. Его супруг не менялся в этом плане, очевидно, ни в каком времени, сколько бы их на самом деле ни было. Тем более если ситуация касалась его близких, как сейчас. Ваньинь задавал много вопросов и Сичэнь замолчал, чтобы обдумать их. Хотя, по-честному, большую часть этого времени он просто потерялся, наблюдая за своим супругом, все никак не в силах насытиться ни его обществом, ни осознанием, что он все-таки жив. — Низвержение Солнца оставило на всех свой неизгладимый след. Клан Вэнь был повержен общим усилием всех восставших кланов. Юньшэнь был частично сожжен. Ляньхуа – полностью. Глава клана Цзян и госпожа Цзян, твои родители... погибли. Мой отец тоже. Неизвестно, кто еще мог погибнуть, не подними мы восстание. Я поддержал тебя, когда ты больше всего в этом нуждался, а ты поддержал меня. Как мог, но все же это было ценно. Война закончилась, и кланы стали постепенно восстанавливаться. Мы с главой Не оказывали посильную помощь в то нелегкое время. Вскоре твой шисюн решил дать убежище побочной ветви клана Вэнь, настаивая на том, что они не были причастны к резне, что устроил Вэнь Жохань. Клан Цзинь, в лице бывшего главы — Цзинь Гуаньшаня, был возмущен данным поступком, но ничего серьезного сделать против трех великих кланов он не мог, — Сичэнь вновь мягко улыбнулся, видимо, на короткий миг вспомнив то время, но затем с его губ исчезла улыбка. — Что касается Мэн Яо... Минцзюэ-сюн казнил его сразу после смерти главы Вэнь. Я не был свидетелем той казни, но Минцзюэ-сюн не стал бы убивать невиновных, так что... Это печально. А ведь Мэн Яо очень хотел стать частью клана своего отца, и нам остается только гадать, в какой момент все пошло не так. Вэнь Жохань может быть очень убедительным. В конце концов, была война. Сичэнь, в свою очередь, не стал спрашивать о том, как сложилась судьба этого подающего надежды юноши во времени, из которого прибыл Ваньинь (не просто так же он интересуется, верно?), даже если произошедшее с Мэн Яо все еще навевало на него грусть. Знание о том, что случилось где-то в месте, столь недостижимом для него, не сделало бы Сичэню ни лучше, ни хуже — он жил в счастливом мире, как ему казалось, в мире, где он был в браке с любимым человеком вопреки всему — а все остальное было неважно. — Племянница Вэнь Жоханя, Вэнь Цин, — Сичэнь вновь заговорил. — Она стала супругой главы Цзян. Когда все споры улеглись и клану Цзян, за решение дать приют остаткам клана Вэнь, больше ничто не угрожало, ты принял неожиданное даже для меня решение — стать моим. Полностью. В то время я и мечтать не смел о том, что ты решишь оставить родной клан ради того, чтобы жить здесь, в Юньшэне. Я все понимал, после разрушения Ляньхуа ты менее всего хотел бы покидать ее. Но ты покинул. И выбрал меня. Ты объявил всему миру заклинателей, что Вэй Усянь был сыном Цзян Фэнмяня и твоим сводным братом. Он принял фамилию отца, и ты передал ему полномочия главы. Позже мы узнали, что Вэнь Цин стала невестой Цзян Усяня, а после — госпожой Цзян, от родовой фамилии она отказалась. Красивая была свадьба. Сичэнь не знал, как сильно отличались события его мира от событий мира Ваньиня, но он все же сделал паузу, давая время всему сказанному уложиться в чужой голове. Цзян Чэн даже есть не мог продолжить от таких рассказов, лишь сжимал палочки и напряженно смотрел на собеседника. Лань Ваньинь принял решение уехать в Юньшэнь. Лань Ваньинь принял решение оставить пост главы клана в пользу своего шисюна. Лань Ваньинь принял Вэй Усяня как сводного брата, чтобы он мог взять фамилию их (?) отца. Почему? Лань Ваньинь был уверен в Вэй Усяне. Тот его не бросил, не оставил одного поднимать клан с колен. Лань Ваньинь получил поддержку от кланов Гусу Лань и Цинхэ Не как в восстановлении Ляньхуа, так и на Великих советах. Лань Ваньинь мог противостоять Цзинь Гуаншаню и его давлению. Почему? Почему здесь все так отличается? Цзян Чэн не то чтобы любил жаловаться, да и предпочитал думать, что принимает тяготы судьбы стойко и упрямо. Но сейчас он ощутил себя вновь тем мальчишкой, что вошел впервые в зал, полный глав кланов, больших и малых. Помнит, как на него пялились, когда он был символом возмездия клану Вэнь за их бесчинства. Помнит, как на него даже не поднимали глаз, когда Низвержение солнца завершилось, а надобность в нем просто отпала. Помнит, как смеялись их глаза, когда Цзян Чэну приходилось оправдываться за поведение шисюна. А еще он помнит, как много работал, как вынужден был заключать невыгодные соглашения, чтобы у клана было хоть что-то, как Цзинь Гуаншань давил на него тем, что Яньли была буквально его заложницей, и если Цзян Чэн не хотел, чтобы она пострадала, лучше бы подписать ему некоторые документы и поставлять древесину в Ланьлин за бесценок. Смерть Вэй Усяня, чего таить, сильно помогла имиджу главы Цзян, ибо теперь он считался не просто глупым неопытным главой-марионеткой некогда великого клана, но молодым полководцем, руководившим осадой Погребальных холмов, ответственным за уничтожение Печати тьмы и Старейшины Илина. И даже тогда он был вынужден мириться со многими неудобными обстоятельствами, пока, наконец, не получил возможность диктовать свои условия. А кто был рядом? Да никого, блядь, не было. Поддержка других кланов? Вздор! Никому не было дела до клана Цзян или Цзян Чэна лично. И слова о том, что его, о небо, поддержали великие кланы, что мерзавец Цзинь Гуаншань, державший ногу буквально у него на горле, не мог ничего противопоставить, звучали как насмешка над всеми трудами главы Цзян тех лет. Цзян Чэн надеялся, что он это все уже давно переварил и пережил. И все же жмурится, сжимает веки так сильно, как только может. Горят. Небо, блядь, неужели он ни разу не повзрослел?! Цзян Чэн знать не знал, что его может до сих пор тяготить что-то подобное. И все же, почему? Почему у Лань Ваньиня была такая поддержка? У будущего Лань Ваньиня, конечно же. Потому, что он состоял в отношениях с Лань Сичэнем, а тот крепко дружил с Не Минцзюэ, потому смог убедить главу клана Не, получается? Смог, когда ему это было нужно. Не то чтобы Цзян Чэн винил Лань Хуаня – своего Лань Хуаня – в том, что он не облегчил его бремя главы клана, нет. Цзян Чэн разделял личное и политику, и даже входил в положение других глав, просто- Чем так этот “Лань Ваньинь” был лучше? Чем он заслужил такое особенное отношение? Его защищали. Ему помогали. Его поддерживали. Он и половины не пережил из того, что коснулось Цзян Чэна. Почему?! В чем Цзян Чэн проигрывает Лань Ваньиню?! Почему, БЛЯДЬ, отношения с Лань Сичэнем открыли ему все двери. Почему вообще этот Лань Сичэнь- Оу. Почему Лань Сичэнь влюбился в “Лань Ваньиня” во время обучения? Почему Лань Хуань не замечал Цзян Чэна, когда он учился в Юньшэне? Чем Цзян Чэн хуже?.. Чем он был хуже, будучи пятнадцатилетним юношей, без стольких потерь за спиной. Без шрамов на душе и теле. Цзян Чэн думал, что именно после сожжения Ляньхуа он особенно ожесточился, а последующие события лишь закрепили эффект. Но, что же получается… Разве он был действительно плох тогда? Проиграл сам себе, вот же незадача. Мужчина старается унять бурю, поднявшуюся в нем. Спокойнее. Дыши. Дыши. Не нужно больше ни с кем соперничать. Теперь он глава великого клана, теперь слава Юньмэн Цзян громче, чем в прошлом, и это его, Цзян Чэна, заслуга. Вэй Усянь был мертв так долго, что Цзян Чэн давно обогнал его по уровню совершенствования, и не нужно соперничать даже с ним. Вообще, нет смысла больше с кем-либо соперничать. Цзян Чэн это понимал головой. Но внутри так скользко и вязко. Ноет. Болит. Воет. Он не злится на Лань Хуаня. И все же… Смотрит на Лань Сичэня, сидящего перед ним, сквозь ресницы. Вэй Усянь не умирал. Не убивал Цзинь Цзысюаня. Не погибла Яньли. У Цзинь Лина – полная семья. И клан Цзян процветает. Будущий Лань Ваньинь был любим и окружен поддержкой. Наверняка у него было меньше мыслей о том, что шисюн его превосходит. Наверняка его меньше трогали нападки матери и безразличие отца, если нашелся в мире человек, который выбрал именно его среди других, среди всех. Наверняка он не чувствовал себя столь уязвленным, когда пытался встать на ноги. Наверняка он не ставил целью жизни оправдать ожидания покойных родителей. Он был… Смелее. Сделал то, о чем Цзян Чэн мог только мечтать в самых недоступных уголках своего сознания – выбрать себя. Иметь что-то свое, не потому, что так нужно или так требуют порядки или это будет полезно или на благо клана. Для себя. Себе. Свое собственное. Для души и сердца. Любовь и брак. Можно ли его осудить? Цзян Чэн не смог бы. Даже почти завидует. Никогда не сможет поступить так, не жалеет, что не может, но- Завидует. Завидует этому незнакомому “себе”. Завидует, что супруг любит его настолько, что готов поверить в его чудесное возвращение после смерти. Не одобряет, злится, но завидует. Завидует, что, блядь, мир, оказывается, не рухнул, когда Ваньинь снял с себя ответственность. Завидует, что Вэй Усянь этого мира не отрекся от него, а посодействовал счастью. Беспокоило ли хоть кого-то счастье Цзян Чэна? Вопреки всему. Вопреки здравому смыслу. Просто так, чтобы Цзян Чэн был иррационально счастлив. Даже сам Цзян Чэн для себя этого не сделал. Чего говорить о других, Вэй Усяне. И Лань Хуане. Не хочет его осуждать, винить, не хочет, но что-то внутри сосет и жрет, шепчет ядовито. Что, вот же, наглядный пример. Прямо перед ним. Смотрит на Цзян Чэна задумчиво. Что-то продолжает рассказывать. Цзян Чэн не слушает. Надо бы, сам же спросил, но слова доносятся до него словно сквозь толщу спешащей реки. Цзян Усянь – семьянин, у него жена, являющаяся опорой и поддержкой ему в любом деле, большая семья, детей аж трое. Или четверо, Сичэнь не помнит. Тяжело следить за чужим счастьем, думается Цзян Чэну. Усянь – и семьянин. Верится с трудом. Как и в то, что они, Лань Ваньинь с Лань Ванцзи – крепко дружили. И что старейшина Лань очень любил зятя, ставил его в пример Сичэню. Цзян Чэн едва улавливает смысл фраз. Не помнит, когда отпустил палочки, когда те ударились о стол, не помнит, когда взялся за голову, когда морщинка меж бровей перестала быть злой и стала отчаянной. … Хочется. Цзян Чэн – такой трус, чтобы признаться в этом себе. Но ему тоже очень хочется. Такой любви. Крепкой семьи. Верных друзей. Признания. Хочется… Он так завидует Лань Ваньиню. Блядь, все его путешествие началось с зависти к счастью Вэй Усяня. Какой же он, Цзян Чэн, все-таки мерзкий человек. Он напоминает себе, что все это было не с ним и не для него, что сам он как раз не заслужил ничего из того, о чем Сичэнь сейчас ему рассказывает. … Но так, мать его, хотелось побыть этим сраным Лань Ваньинем. Хоть на сутки. Почувствовать кожей это “особое отношение”. Когда для тебя целый мир готовы положить к ногам. Как же стыдно. Противно и мерзко от самого себя. От слабости, от жалости, что вновь клокочет где-то в горле. Был ли Лань Ваньинь таким же изломанным после лап ублюдков, разоривших его дом и семью? Его тело? Или ему повезло больше? Ненавидел ли он себя также, как ненавидел Цзян Чэн, не имеющий права даже умереть после того, как Баошань-санжэнь вернула ему ядро. … Вэй Усянь. Подарил ему ядро. А Лань Ваньиню? Тоже вернули ядро? Важно ли это… Кусок в горло не лезет. Они сидели в молчании так долго, что чай в металлическом чайнике совсем остыл. Цзян Чэн вытер шероховатой кожей тыльной стороны руки не менее шершавую щеку, та заныла от небрежного обращения, теперь зудит еще больше. – А-Чэн, – позвал Лань Сичэнь в очередной раз. – Может, тебе лучше прилечь? Он смотрит обеспокоенно, хоть и старается это не выдавать, но Цзян Чэн угадывает эмоции в изломе бровей. Надо же, давно стал таким проницательным? До постели, правда, Цзян Чэн не дошел. Сел на пол, откинувшись спиной на деревянный бортик кровати, посмотрел на растерянного главу Лань снизу вверх. Попробовал кончиком языка сухие чешуйки на губах. Прикусил одну, да и съел, оставив пульсирующую ранку. – Расскажи о нем. О своем муже. Сказал и выдохнул. Лань Сичэнь осекся. Постоял в молчании, потом сел подле, придержав подол накидки и полы ханьфу. Откинулся спиной на бортик, как и Цзян Чэн, согнул ногу в колене, расправил на нем складки, оперся локтем. Так непривычно. – Что ты хочешь знать? – Все, что ты захочешь рассказать. Цзян Чэн махнул рукой. Он, наконец, готов слушать. Лань Сичэнь поначалу не мог связать цельного рассказа, будто бы восстанавливать в памяти события было непривычно и тяжело. Он явно ни с кем о супруге давно не говорил. Он рассказал о том, что Лань Ваньинь тренировал адептов, учил их быть гибче и подвижнее, учил плавать и ловить рыбу в бурных ручьях. О том, как присутствовал на собраниях со старейшинами, как оповещал их о планах главы клана на будущий год. Лань Ваньинь занимался приезжими на обучение гостями, легко находил с ними общий язык, чем здорово разгружал Лань Цижэня, позволяя тому выйти в отпуск на несколько месяцев. А в Новый год лепил на кухне пельмени вместе с кухарками, помогал им обращаться с новыми продуктами, что завозили из Юньмэна. Учился местным блюдам тоже. Подменял главу Лань, когда тот отбывал на собрания глав, или же ездил вместе с ним, сидел по правую руку, участвовал в дискуссиях. Играл на эрху. Иногда они с Лань Ванцзи уходили в горы и музицировали там весь день напролет, возвращаясь только лишь к ужину. Играли вместе и на редких празднествах в качестве развлекательной программы. Обрывки чужих воспоминаний звучали сбивчиво, будто Лань Сичэнь хотел рассказать сразу все, но то, что он уже успел озвучить, недостаточно. Никогда не будет достаточно, как кратко рассказать полжизни? Когда мужчина немного успокоился, он поведал о том, как они готовились к свадьбе в Юньшэне, как Лань Ваньинь первое время уезжал в Ляньхуа на недели, волнуясь об оставленном клане и брате, управляющим им. Со временем успокоился и не вмешивался, лишь иногда, как бы между делом, интересовался в письмах о делах. Позднее вспомнил и о письмах, которыми они обменивались еще до того, как возлюбленный стал частью клана Лань. На колени Цзян Чэна легла стопка конвертов, но он боялся их коснуться – чужих, полных любви. Не к нему. А в письмах столько тоски оказалось. По живому, по мертвому. Лань Сичэнь продолжал ему писать и складывал в ящик, будто бы настанет еще время, когда Лань Ваньинь сможет узнать о его чувствах. Дракон замер в своей пещере, замерз и застыл в безвременье, пока мир шел дальше. Цзян Чэн узнавал это чувство. Он был не менее мертв так много тяжелых лет, кажущихся сейчас одним слитным мигом. И пока он дочитывал тоскливую песнь тлеющего изнутри дракона по своей погибшей любви, Лань Сичэнь рядом с ним плакал, не нарушая тишины. Цзян Чэн не хотел мешать его скорби, он по себе знает, что такое – не утешить, да и не хочется, чтобы кто-то утешал. Это так кажется, что прервать грусть – необходимо, но на деле куда лучше, когда отболит и отплачется. Даже если на это уйдут годы. – Сичэнь, – позвал тихо Цзян Чэн, касаясь чужой руки. Гладит ладонь, но мужчина в ответ не обхватывает его пальцев. Странно, когда его больше не пытаются назвать мужем. Правильно, но странно, что глава Лань больше не убеждает его в сходстве. Обманывать себя – приятно, но горько и терпко. – Лань Сичэнь, – шепнул Цзян Чэн снова, тогда на него подняли припухшие красные глаза. Цзян Чэн смотрел в ореховую нежность, погладил большим пальцем влажную щеку. – Посмотри на меня и скажи, что ты, на самом деле, осознаешь, что я – не он. Это было важно так. Цзян Чэн хотел бы быть им. Может, хотя бы на день. Или ночь. Может, хотя бы сейчас, чтобы не только болеть вместе, но и ощутить самому пронизывающий до самых костей трепет. Любовь этого прекрасного человека. Но Цзян Чэн – не он. И не хочет быть тем, кто обманывает. – Я знаю это, – хрипло отвечает Сичэнь. … Разве что они оба все понимают. Цзян Чэн склоняет голову и целует медленно соленые губы, пробуя на вкус чужую боль.