Когда Цзян Чэн хотел как лучше

Сичэнь был разбит. Настолько, что плохо различал, когда наступал день, а когда ночь, да и не всегда это было видно в самой старой и темной части библиотеки, в которой буквально поселился. Спал тоже тут, но сон его был беспокойным — в обнимку с древними книгами он мог спать лишь пару часов в день, а все остальное время — читал и читал, портя свои легкие затхлым пыльным воздухом. Хотя ровным счетом уже не мог узнать что-то новое. Вместе с Вэй Усянем они изучили все, что могли о природе артефакта, который создал последний, и это было даже больше, чем сам Усянь знал во время его создания. Но ничего о том, что он сделал с Цзян Ваньинем. Справедливо, никто из посторонних не мог знать, чем занимался глава Лань, а, зная лишь то, что он искренне пытается найти главу клана-союзника, естественно, проникались его глубокой благодетельностью. Окружающие же его люди были почти в ужасе. Брат пытался воззвать к его здравомыслию, дядя с руганью заставлял его есть, менять одежду и выглядеть благопристойно в глазах других, не игнорируя послов из дружественных кланов и свои обязанности. Все это Лань Сичэнь выполнял как в тумане, а после снова рвался в библиотеку — перечитывать уже наизусть заученные тексты. Отчаяние его плескалось через край и ни Ванцзи, ни Усянь, который отчасти был виноват в произошедшем, не могли на него спокойно смотреть. В итоге Вэй Усянь очень проворно снарядился в путешествие до не столь далекого храма, имеющего при себе библиотеку другого рода, нежели клан Гусу Лань — там он более чем надеялся найти больше знаний. Ванцзи порывался с ним, но, в конце концов, решил остаться, теперь засиживаясь в библиотеке с Сичэнем вместо Усяня, больше составляя брату компанию, нежели стараясь найти разгадку тайны исчезновения главы Цзян там, где ее не смогли найти два умных заклинателя до него. Сичэнь был в той степени отчаяния, когда уже сама смерть от меча юного Цзинь Жуланя была благословением: своей нерешительностью он лишил его дяди, а себя — возлюбленного. Все повторялось, и он вновь — в третий раз! — терял близкого человека по своей вине. Но молодой глава Цзинь отбыл из Юньшэня не так давно, унося с собой и облегчение смертью на лезвии своего меча. Племянник Ваньиня не нашел доказательств того, что глава Лань напрямую был виновен в исчезновении — о смерти все боялись говорить — его дяди, но продолжал подозрительно смотреть на Лань Сичэня, совсем забывая о приличиях. — Сичэнь, ты здесь. Снова, — строгий голос Лань Цижэня настиг его племянника, когда он почти задремал, держа в руках манускрипт и сидя в уже обжитой им части библиотеки. Ванцзи, сидящий напротив него, переглянулся с братом, но ничего не сказал. Да и Сичэнь, собственно, ничего не мог сказать дяде — все, что он мог придумать, все оправдания и уловки, он уже истратил. — Мне совсем не нравится то, что ты делаешь, — и эту фразу дяди Сичэнь уже слышал. — Я хочу поговорить с тобой серьезно. Это касается пропавшего главы клана Цзян. А вот это было что-то новое. Лань Цижэнь выразительно посмотрел на младшего племянника и Ванцзи, понимая его без слов, поднялся, почтительно поклонился и вышел из библиотеки. На его место сел старейшина Лань, и Сичэнь уже догадывался, что он хочет. Дядя НЕ МОГ НЕ понять, отчего столь огромно отчаяние его старшего племянника и почему он намеренно хоронит себя здесь, среди книжной сырости и пыли. — Между тобой и главой Цзян что-то есть? Вопрос Лань Цижэня тяжело повис в воздухе. Зачем дядя это вообще спрашивал? Вопрос, кстати, скорее был риторическим, и Сичэнь лишь мысленно усмехнулся. Его дядя был умен, а еще он был тем, кто воспитал Сичэня — он просто больше не мог позволять своему племяннику таиться от него. Не мог позволить себе задать вопрос менее прямой и менее безжалостный. — Дядя, я... — Говори так, как оно есть, Сичэнь. Глава Лань вновь замялся. Он обладал хорошим навыком ораторского искусства, но никакое красноречие не работало в ситуации, когда нужно было открыть дяде свой самый страшный секрет. — Я люблю Ваньиня, дядя. Сказал как на духу и замолчал, вывалил — и впился глазами в книгу, читая иероглифы и не понимая их. Возможно, стоило перевернуть ее. В библиотеке вновь воцарилось молчание, намного тяжелее, чем пару минут назад, среди которого тихий вздох Лань Цижэня казался слишком громким. — Ты говорил это дольше, чем следовало, Сичэнь. Настолько дольше, что мне уже начало казаться, будто то, что между вами происходит — всего лишь блажь. Тебе в самом деле понадобилось ждать, когда глава Цзян попадет в смертельно опасную ситуацию, чтобы проявить храбрость? Сичэнь не мог понять, что происходит. Его... отчитывают? Не за то, что он любил мужчину, что не хотел жениться и дарить клану наследника, а за то, что он не проявил достаточно ответственности в своих чувствах? — Дядя, вы...? «Вы одобряете?» — вопрос застрял в горле, ибо невероятным было то, что происходило. И в то же время горьким — одобрял дядя чувства племянника или нет, он озвучил мысль более важную: Сичэнь признал свои чувства, возможно, слишком ПОЗДНО. Лань Цижэнь вновь вздохнул, как-то устало, задумчиво. — Возвращайся в свои покои. Прими ванну. Поспи и помедитируй. Ты никому и ничем не поможешь, если будешь истязать себя. Ты — взрослый человек, Сичэнь, и сам это знаешь, не теряй разума. Чуть помедлив, он добавил. — Цзян Ваньинь — не самый плохой выбор. И дядя был прав. Дядя всегда был прав. Стоило признать это давно. Отчего-то Лань Сичэнь предпочитал думать, что знает лучше, что может лучше. С чего он так решил? Разве его не водили за руку всю его жизнь? Разве не наставляли его по всем вопросам бесконечные учителя? Было ли хоть одно решение, которое глава клана Лань принял самостоятельно, не советуясь со старейшинами? Влюбиться в Цзян Ваньиня. Это было его решение или прихоть? Чем бы это ни было — это Сичэнь придумал самостоятельно. А теперь он подвел и своих учителей, и дядю, и возлюбленного. Если бы только он был смелее. Если бы смог открыться раньше. Если бы он мог брать на себя ответственность, а не только говорить о ней. Политика невмешательства клана Лань привела к плачевным событиям во время войны и после нее. Цзян Чэн никогда не осуждал Лань Сичэня за его пассивность во многих вопросах, хоть иногда пожуривал на этот счет. Кто знал, что все может обернуться… Так. Что его собственный дядя недоволен его трусостью. Нужно принять ванну, поспать и помедитировать. Ванну придется подождать, идти спать он пока не может — кровь кипит в нем и не дает покоя. Сичэнь решает потратить несколько минут на упорядочивание душевных порывов: садится в благопристойную позу, расправив на коленях складки белых одежд, устроил на них ладони. Закрыл глаза и услышал, как дверь позади него тихо приоткрылась. — Брат. — Все в порядке, А-Чжань. Что бы ни хотел спросить младший брат, Сичэнь не был готов ответить. Дверь закрылась за Ванцзи, а Сичэнь чувствовал, как руки дрожат на коленях, как дергается подбородок и как он сам сдерживает слезы. Отчаяния. Злости? Чем больше Сичэнь сопротивляется этому чувству, тем больше оно рвется из груди. Его трясет, он хочет кричать, но давит это в себе, давит до зубного скрежета, до темноты перед глазами, но вдруг, не помня себя, с силой толкает стоящий перед ним низкий столик прямо в стену, тот отлетает и трещит, неготовый к такому обращению. А глава Лань скулит, зарываясь пальцами в корни волос.