Когда Цзян Чэн хотел как лучше

Время до «пробуждения» Сичэнь провел в полубдении-полудреме. Он бы соврал, если бы сказал, что ему не хотелось спать, но и отдаться этому он не мог — все же напряжение, сковавшее все его тело, не переставало давать о себе знать. В темноте смутно угадывалась белая лента, которая все еще была сжата в его руке, и юноша на пару мгновений почувствовал себя между молотом и наковальней: с одной стороны, были правила и устои его клана, гнев и неодобрение дяди, а с другой — вторая его ладонь поглаживала по инерции чужую, а прижиматься к телу мужчины оказалось неожиданно так приятно и безопасно, что Лань Хуань потаенно и не желал, чтобы утро наступало. Но едва он позволил себе прикрыть глаза и провалиться в более глубокий сон, его тут же отрезвил голос заклинателя и его дыхание на чувствительной шее. — Эй, — прошептал Ваньинь, зашевелившись и потеревшись носом о затылок юноши, толком не разобрав, спит ли он еще или просто тихо лежит рядом. — Лань Хуань. Думаю, тебе пора собираться. Ваньинь поспал чуть больше часа. Он не помнил, когда уснул, но по внутренним ощущениям и небольшим окошкам у самого потолка, в которые свет толком не просачивался, можно было понять, что до утра еще далеко. До его утра. А юному адепту Гусу Лань лучше переместиться в свою спальню и привести себя в порядок. На самом деле, спать в обнимку с Сичэнем — то, чего ему жизненно не хватало. Сон с возлюбленным успокаивал, а в его объятиях Цзян Чэн редко видел плохие сны. Хорошие, правда, не чаще, но это уже большое достижение. Прижиматься к спине любимого Нефрита или повторять то же самое с его молодой версией — одинаково хорошо. Отпускать его не хотелось, и все же медленно сел, чтобы не мешать собираться. Сон с Сичэня как рукой сняло и, распахнув глаза, юноша резко сел, разрывая контакт его ладони с чужой. Тут же он почувствовал прохладу предутренних часов и успел пожалеть о том, что так быстро подскочил, но поздно уже было укладываться обратно. Хотя бы, потому что оставшееся единственным ощущение белой ленты в ладони напомнило юноше о его неразумном поведении и правилах. Повязав ленту на место и приведя себя в порядок, непозволительно суматошно и быстро, юноша на прощание вежливо поклонился Цзян Ваньиню и удалился, рысью возвращаясь по тайным тропкам в свою комнату, вновь нарушая правило — на этот раз о беге. Оставшись в одиночестве, Цзян Чэн думал о том, сколько всего рассказал юноше. И что еще хуже, о чем сам думал в этот момент. Ваньинь определенно соврет, если сам себе скажет, что еще несколько часов назад не подумал о том, как ласкает невинное тело, как касается в самых чувствительных местах, как ловит вздохи и стоны. Как выражает свою любовь, как может и как умеет. И стоило демонически огромных усилий успокоиться и не выдать промелькнувших перед глазами картин и собственного возбуждения. Тогда. Зато сейчас от проворачивания всего этого в голове член налился кровью и тоскливо заныл. Предатель. В мозгу кольнуло осознание того, что дрочить на подростка как-то неправильно и почти аморально, даже если тот похитил его сердце и через каких-то двадцать с лишним лет будет вытрахивать из него дух при каждой встрече. И все же это был его Хуань. Его карие глаза такие же нежные, волосы так же пахнут сандалом, а пальцы, гладившие его руку, хоть и немного менее шершавые от меча и музыкальных инструментов, но такие же ласковые. А еще он очаровательно смущается, такое смущение выбить из Цзэу-цзюня удавалось лишь несколько раз, и то случайно. — Пиздец... — протянул Цзян Чэн со вздохом, слизывая сперму с собственной ладони, не придумав ничего лучше. После бурной незапланированной разрядки Ваньинь лежал на своей импровизированной постели и думал о том, как откровенно заебался ничего не делать. Сутки! Для главы Цзян, находящегося в работе буквально постоянно, такой простой казался безумной тратой времени. И все же, каждый раз, когда он старался проследить за движением ци по собственному телу, делал вывод, что восполняющиеся запасы энергии целиком уходили на заживление ран. Да, возможно, завтра к вечеру он будет чувствовать себя отлично, но этого недостаточно для того, чтобы воспользоваться артефактом. В прошлый раз он отнял почти все силы у Цзян Чэна, и оставалось только догадываться, что бы случилось, будь у него не столь объемный запас ци. Может, Ваньинь уже был бы мертв. Экспериментировать не хотелось, потому было проще дождаться полного восстановления. По скромным подсчетам заклинателя, ему потребуется как минимум три дня, прежде чем он сможет вернуться. ... Дома, наверно, бедлам. Вэй Усянь точно должен был рассказать Лань Хуаню об артефакте, а тот, в свою очередь, видимо, извелся и страшно волнуется. И винит себя в том, что Ваньинь вообще подумал о перемещениях куда бы то ни было, даже если это должен был быть сон. Тяжело вздохнув, Цзян Чэн закрыл лицо руками. Что ему мешало обсудить все с самим Сичэнем? Сказать, что он скучает. Спросить, как относится глава Лань к их отношениям и на что Ваньинь может претендовать? Об этом надо было разговаривать вслух, но Цзян Чэн предпочел легкий путь решения проблемы, и вот где он оказался. Возможно потому, что он не мог осмелиться попросить чего-то больше, чем ему уже дают. В своей жадности до любви и ласки мужчина хотел вцепиться в Нефрита и не отпускать его, но под хмурым взглядом разве заметишь эту его нужду? Разве он не должен быть счастлив хотя бы потому, что Цзэу-цзюнь обратил внимание на него, Цзян Чэна? И все же он счастлив не был, а иногда ядовитый червь разъедал его мозг сомнениями и терзал душу. Неужели он заслужил такого человека, как глава Лань? Как тот может любить Ваньиня, дикого и нескладного, ничего не знающего о здоровых взаимоотношениях, не умеющего проявлять привязанность? Дефектного. Он не поговорил с Лань Сичэнем еще и потому, что до чертиков боялся оказаться прав. Прав во всем. И мелочно предпочел оставаться в неведении. Сейчас от осознания этого пробивало на гневные слезы до тошноты. Нервный смешок сорвался с губ, от резкого вздоха заныл бок. Какой же жалкий. Ничуть не изменился со времен своего самого позорного бессилия. Время в самобичевании проходило медленно и тягуче. Кажется, Ваньинь доспал несколько часов, а после вновь лежал и думал о том, как докатился до ситуации, в которой зависел от подростка. Очередное утро Хуань не мог сосредоточиться на занятиях. Недостаток полноценного сна говорил о себе, и юноша ловил себя на том, что пропускает целые фразы из лекций учителей, а из того, что ему удавалось услышать, складывалось что-то, не имеющее смысла. Единственное, что его спасало — это натренированная способность держать лицо, и как бы сильно он ни витал в облаках, думая о спрятанном им мужчине, юное лицо оставалось таким же осмысленным и понимающим. Сичэнь поддерживал образ прекрасного и непогрешимого Нефрита. Однако же определенная мысль закралась в его сознание, стоило на одном из занятий учителю зачитать вновь лекцию о пользе музыкальных инструментов. Мысленно Лань Хуань вернулся в покои, где лежала его Лебин, а после — на один забытый склад... Юноша и не подозревал о том, насколько Цзян Чэн успел повлиять на него, даже не пытался посмотреть на себя со стороны. А любой другой заметил бы, каким взволнованным становился Сичэнь. Остававшись наедине с самим собой, юный заклинатель быстро перебрал все свои нотные свитки, но взял лишь несколько подходящих, и, схватив верную сяо, вновь спешным шагом направился в горы. «Медитировать». С блестящими от волнения и предвкушения глазами юноша распахнул дверь склада и едва ли не залетел туда, забывая о манерах и элементарном приветствии. Цзян Чэн подскочил в постели и схватился за кольцо, но это был лишь Лань Хуань. Чуть растрепанный и запыхавшийся после бега, забывший поздороваться. Ваньинь оттаял и слегка поклонился в ответ. Бок болезненно кольнул, и мужчина согнулся на миг, но быстро взял себя в руки, вникая в то, что ему говорят. — У меня есть идея! — торжественно провозгласил юноша с улыбкой и только после, вспомнив о манерах, быстро поклонился, сжимая в ладони сяо, кисточка на конце которой качалась из стороны в сторону как-то по-особенному возбужденно. — Мелодия исцеления может помочь тебе прийти в норму! Я учил ее, но не так часто практиковался, и все же.... Осекся. Вспоминая о том, как звучит его сяо, юноша вдруг отчетливо представил, что мелодию будет слышно очень далеко. А это поднимает шанс на обнаружение этих двоих заговорщиков примерно до небес. — Вот только ее услышат... — уже растерянно добавил юноша, сконфуженно оглядывая стены склада, в надежде рассмотреть в них особенную прочность и звукоизоляцию. Сичэню по-настоящему стало вдруг стыдно за свою неподготовленность и необдуманную вспыльчивость. Ваньинь тихо рассмеялся и медленно поднялся, подошел ближе к юному адепту, еще мгновение назад с жаром рассказывающем о чудесной идее, но сейчас вдруг поникшем и сконфузившимся. Сичэнь был благодарен небу за то, что его конфуз одарили лишь негромким смешком. — Есть пустой талисман? Дай-ка, — попросил Ваньинь. Остановившись у самой двери, мужчина нарисовал на бумаге несколько символов с помощью своей ци, показывая, что именно он сделал. И прикрепил готовый талисман на дверь. А после принялся за второй. В порыве побыстрее увидеть Цзян Ваньиня и поделиться с ним мыслями, он на мгновение потерял самообладание и вышло, что вышло. Но когда же мужчина не только не возразил, но и поддержал, приподнятое настроение вновь вернулось в легкую на подъем юношескую душу. — Смотри. Этот запирает дверь магическим замком. Никто не сможет открыть ее снаружи, — вешая второй, совсем иной. — Этот не дает ни одному звуку выйти за пределы замкнутого периметра. Глядя в лицо юноши, внимательно и будто бы вспоминая что-то, сдержался, чтобы не поправить чуть съехавшую ленту. И пригладить волосы. И обнять, уткнувшись носом в плечо. Он страшно скучал по своему возлюбленному и готов был утопить в нежности его молодую копию. — На самом деле взрослый ты знаешь заклинание от подслушивания, но я не удосужился его выучить. Спасало не раз, когда не хотелось идти к двери и возиться с бумажками, — пожал плечами сам себе. — Так ты принес сяо? Было что-то таинственное и приятно-запретное в тех талисманах, что показывал юноше заклинатель. Привыкший жить в тесной общине под контролем дяди и с младшим братом под боком, Сичэнь и помыслить не мог о том, что у него могла быть возможность остаться наедине с самим собой. Нет, не так, как остаешься наедине с самим собой во время медитации, а совершенно иначе — так, будто можешь делать, действительно... что угодно. Юноша еще не знал, что может скрываться под этим «что угодно», но уже возбужденно облизывал губы, улавливая каждое слово Цзян Чэна и буквально отпечатывая каждый символ талисманов в своем сознании. Лишь пристальный взгляд собеседника привлек его внимание и Лань Хуань на мгновение замер, глядя на него в ответ, будто забыв смутиться или хотя бы отвести глаза, вновь ловя себя на мысли о том, каким же красивым был этот мужчина. — Ах... да! — встрепенувшись, ответил юный адепт, демонстрируя свою флейту — белоснежную и прекрасную в любые времена, — Ее зовут Лебин, но, думаю, ты и так это знаешь. Юноша смущенно улыбнулся. — Но сначала нужно перевязать твои раны! Лебин. Точно. Сегодня Лань Хуань был больше обычного похож на восторженного ребенка, даже напомнил ему А-Лина, что было почти шокирующе. Кто же мог подумать, что пятнадцатилетний Сичэнь будет таким эмоциональным. Его переполняла энергия, буквально била ключом. И это подкупало. Ваньинь вспоминал себя в его возрасте — это время он еще помнил хорошо, до войны и череды ужасных случайностей — и мог точно сказать, что он не был таким. Хотя тоже был живым и свободным. Разорвав крайне малую дистанцию между ними (настолько, что ее практически и не было), Сичэнь отошел к постели, осторожно убирая сяо за пояс, вынул из рукава сверток с рисовыми пирожками — тем, что сегодня он смог принести на обед — и остановился, дожидаясь, когда Ваньинь последует за ним и сядет в исходную позу — уже привычную для его перевязок. Перевязок, которые с каждым разом становились более ловкими, что, вкупе с заметным улучшением состояния ран, не могло не радовать юношу. Но в этот раз, как бы ни скрывал блеск в глазах, всем его телом овладело нетерпение и предвкушение скорой игры. Лань Сичэнь не во многих вещах находил для себя поистине высшее удовольствие, но одним из таких была его игра на флейте. Он любил это и, едва удавалось улучить хотя бы несколько минут отдыха, посвящал их музыке. Сейчас же, заканчивая перевязку и внимательно осматривая свою работу, юноша тихо торжествовал внутри себя — он практиковался не напрасно. Мысли все крутились в голове, пока Цзян Чен наблюдал за ловкими руками юноши, без стеснения касающегося его тела. Конечно, какое уж тут стеснение, они провели прошлую ночь в объятиях. При мысли об этом губы дрогнули в улыбке, а прежде, чем дрогнуло что-то еще, мужчина завел непринужденную беседу, спрашивая об учебе, о том, не ругается ли дядя за то, что Сичэнь клюет носом, и не хлопотно ли ему бегать сюда. Хотя ответ он знал, Хуань буквально светился. Приятно. Под беседу он завтракал, отмечая про себя, что съел бы еще штук десять таких пирожков, но в Гусу всегда кормили без излишеств и вдоволь наесться никогда толком не удавалось. Хрен с ним, потерпит. Юноша встал с постели и, расстелив циновку, до этого мирно стоящую у стены комнаты, на полу перед обедающим Цзян Чэном, бодро плюхнулся на колени, подбирая под себя ноги, усаживаясь поудобнее. Извлек из-за пояса сяо, в ожидании, когда мужчина спокойно доест и сможет переключить внимание на него. Взгляд мазнул по фигуре Лань Хуаня. Это было необязательно, но заклинатель сел на колени на своей постели, всем своим видом показывая, что слушает его, одновременно накидывая на плечи верхнее ханьфу, ибо заново кутаться во все эти тряпки казалось издевательством над самим собой. И тут Ваньинь понял, как же сильно вся ситуация его подставила. Мягкие губы Хуаня так нежно касались флейты, что мелодия столь стремительно отошла на другой план. Почему Цзян Чэн раньше не замечал, как это выглядит? Красиво и невероятно эстетично. А еще — горячо. Сглотнув, мужчина заставил себя закрыть глаза и сделать глубокий вдох, потому как все равно видел в голове умиротворенное лицо адепта, его губы, его тонкие пальцы, касающиеся музыкального инструмента. Сколько эти пальцы могут, блядь, почему именно сейчас эти мысли лезут в голову? Он просто очень хочет домой. Сичэнь едва ли не ерзал от нетерпения, сидя на циновке. В этот момент он совсем забыл и о смущении, и о приличиях и отчего-то чувствовал себя... свободно. Оказывается, было так легко и просто говорить с кем-то о своих делах и мыслях и не бояться, что за неправильное слово или чрезмерную эмоциональность тебя осудит дядя. Юноша вновь удивлялся тому, как легко Цзян Ваньинь заставлял его нарушать правила и что еще удивительнее, Сичэнь не чувствовал и капли вины за это. В голове промелькнула мысль, что взрослой его версии невероятно повезло встретить и полюбить такого человека, и все равно, что он — мужчина. Ланям не везет в любви и, если Сичэнь смог найти того, кто стал для него важнее правил, последнее, что он должен был делать — это доводить его до опасных путешествий по снам. Юный Сичэнь же охотно поддерживал разговор и стоило заметить, как Цзян Чэн доедает последний пирожок, тут же юные пальцы схватились за покоящуюся на коленях флейту, принимаясь придирчиво осматривать ее и проверять. Нужды в этом, конечно же, не было, Лани никогда не портили свои вещи в бытовых условиях, но юноша не мог позволить себе облажаться, сделав звук сяо недостаточно пригодным для исцеления. Еще немного времени ушло на то, чтобы прошерстить глазами вдоль и поперек листки с нотами, что было тоже совершенно бесполезно, ведь Сичэнь помнил любую заученную мелодию в совершенстве — другого его учеба просто не позволяла. И вот мелодия наконец-то полилась, а на смену возбужденному настроению пришло невероятное медитативное спокойствие, которое наступало всегда, когда юный адепт практиковался с музыкальным инструментом. Нефрит перебирал пальцами, прикрывая глаза и сидя со спиной настолько ровной и вытянутой, будто сам превратился в струну гуциня. Лишь иногда юноша приоткрывал глаза и поднимал взгляд на того, для кого, собственно, и был этот маленький концерт, порой замечая совсем нечитаемые для юного разума выражения лица, теряясь в догадках: нравится ли ему то, что делает Сичэнь или нет? Пусть сейчас мелодия служила не совсем для увеселения, но все же неужели она могла настолько не понравиться слушателю? Но, как бы то ни было, мелодия исцеления действовала вне зависимости от того, нравится она кому-то или нет, что юного Сичэня вполне устраивало и, стоило ему доиграть, как он тут же впился взглядом в собеседника, пристально разглядывая его в поиске хоть каких-то изменений. Было ли то наваждение, неудачно падающий свет или все же лицо Ваньиня и вправду выглядело свежее, чем до этого. Вдобавок, и сам Хуань, все еще слыша отголоски собственной мелодии, вновь выглядел расслабленным. — Как ты себя чувствуешь? Правда, в отличие от юноши, Цзян Чэну спокойствия мелодия не добавляла. Точнее, Ваньинь не то чтобы сильно вслушивался. Стоило ему встретиться взглядом с Сичэнем, как жар ударял в лицо и приходилось вновь закрыть глаза и сосредоточиться, чтобы взять себя в руки. И если со стороны мужчина наверняка выглядел хмурым, то внутри у него разгорался пожар. Больше всего бесило само наличие этих мыслей. Перед ним невинный ребенок, даже моложе А-Лина. В его возрасте племянник краснел только при виде девушек, что уж говорить о каких-то разговорах. И Цзян Чэн отдавал себе отчет в том, что представлять что-то непотребное с юным адептом было верх извращения, отчего хотелось отрезать себе руки. И член заодно. Но другая часть сознания настойчиво твердила, что дело вовсе не в молодом теле, а в душе бесконечно любимого человека. Душе без возраста. И этим мыслям хотелось поддаться. Лань Хуань — нежный и заботливый. Живой. Таким Ваньинь помнит его в редкие приезды Цзэу-цзюня в Юньмэн, где никто не следит за исполнением каких-то правил и приличий. А глава Лань может быть очень живым. Полдня провести в постели, растрепанный и трепетный, смеяться и ластиться, точно кот. Все это смешивалось внутри Цзян Чэна и баюкало, задвигая совесть куда-то глубоко. Только когда морщинка между бровей окончательно разгладилась, мужчина смог сделать глубокий вдох и медленно процедить воздух сквозь приоткрытые губы. И взглянуть на только что закончившего игру юношу спокойным взглядом. — Лучше, — искренне ответил Ваньинь и дернул уголок рта в улыбке. — Спасибо. Ты чудесно играешь. И уже мысли об этих руках не так беспокоили. Они еще были, всплывали, как фантомы множества ночей с любимым мужчиной, но не вызывали такого ярого стыда или непринятия. Фантазии же совсем не означают то, что он будет приводить их в действие. Он просто очень скучает. Ком застрял где-то в горле и Цзян Чэн попытался его сглотнуть. Скучает, ноющая тоска подсказала о чувстве вины за то, что он оказался в прошлом вместо того, чтобы поговорить с Хуанем. Ничего. Он подлечится и сразу же вернется. Тем более что бок уже не пульсировал и ныл куда меньше. — Под твоим присмотром я быстро поправлюсь и смогу вернуться домой, — усмехнулся сам себе, потерев шею. — И ты сможешь не волноваться за меня и спокойно вернуться к жизни без бессонных ночей в лесу. Совсем себя не бережешь. Отчего-то юноша смущенно улыбнулся и потупил взгляд. Он никогда не ждал похвалы, не играл ради нее, даже не мог помыслить об этом, ведь его не учили такому, а от самих же его учителей с их вечным стремлением к вышколенной идеальности только скупого замечания «весьма удовлетворительно» и стоило ждать. Сейчас же, когда его игру назвали «чудесной», Хуань по-настоящему почувствовал, насколько приятным может быть комплимент. Комплимент от Цзян Ваньиня. Было ли дело в том, что мужчина рассказал ему об их отношениях там в будущем, но порой юноша ловил себя на том, что и сколько делает для него, на том, как сам смотрит на мужчину и как начинает замирать его же сердце, стоит встретиться с ним взглядом на мгновение дольше, чем нужно. Вот только Лань Сичэню даже страшно было подумать о том, как называется чувство, что пробуждалось в нем. Едва стоило юноше погрузиться в это приятное и умиротворяющее ощущение от проделанной им работы, как тут же чужие слова больно кольнули его грудь, развеяв как дымку приподнятое настроение. Нефрит совсем забыл об этой маленькой, но такой значительной детали — рано или поздно его новый друг должен был вернуться в свой мир. Так было нужно и так было правильно, вот только Сичэнь совсем не понимал, почему ему вдруг стало так обидно из-за этого. Он с самого начала знал и помнил о том, к чему в итоге приведут все его труды и, естественно, даже сейчас он не жалел обо всем том, что сделал для Цзян Чэна. Просто… Все происходило слишком быстро. Потерявшись в веренице бессонных ночей и обычных дневных уроков, юноша и не помнил о том, что время неумолимо идет вперед, а любые раны под хорошим присмотром заживают. — Ах… Да, — невнятно произнес Сичэнь, сам удивившись, насколько сел его голос, и, негромко кашлянув, добавил, слабо улыбнувшись. — Но все же, это не стоило мне больших хлопот... Стоило, конечно, но юношу эти хлопоты совсем не волновали, за несколько дней он получил опыта, эмоций и впечатлений больше, чем мог себе представить. Но сердце его все равно и не думало перестать ныть, поэтому юноша аккуратно встал с циновки и, вежливо поклонившись, попрощался с Ваньинем, сославшись на то, что ему пора на занятия. На занятия ему и вправду было уже пора, но главная же причина попрощаться заключалась в желании Сичэня выйти на свежий воздух, привести мысли в порядок и, наконец, унять ноющее чувство в груди. Лань Хуань покидал временную обитель Цзян Чэна разочарованным, пусть и пытался это скрыть, но у молодого адепта еще не было столь долгой практики в нейтрализации собственных эмоций на лице. Потому Ваньинь безошибочно угадал их и оттого тяжело вздохнул. Ясное дело, юноша расстроился. Если так подумать, прибытие возлюбленного из будущего — то еще потрясение. Отношения у них складывались неплохо и, чего греха таить, Цзян Чэн тоже будет скучать по парнишке. А для того, наверно, весь мир перевернулся. Вновь надевать все слои белоснежных одежд казалось той еще пыткой, потому заклинатель ограничился лишь верхней накидкой. Погода сегодня солнечная, ему пока везет. Вскоре начнется сезон дождей... В Юньшэне такие туманы осенью. День прошел бесполезно и бездарно, как и вчерашний. После исцеляющей мелодии его раны вскоре перестали беспокоить, а ци начинала скапливаться в теле с удвоенной скоростью. Возможно, завтра вечером уже удастся вернуться домой. Для этого стоило помочь организму, и мужчина до самого вечера просидел в позе лотоса в тщетной попытке медитировать, но плохие мысли одна за другой лезли в голову. Что с кланом? Как там А-Лин? Что думает Сичэнь?.. Волнуется ли он или злится? Наверняка винит себя. И Вэй Ин — тоже. Он не любит показывать беспокойство о чем-либо, но Цзян Чэн хорошо его знает. Ваньинь уже ничего не думал и просто хотел увидеть любимого, объясниться. Он не несчастен, он — дурак. И готов ждать столько, сколько потребуется, чтобы оказаться в спасительных объятиях. Возможно, стоит провести большую охоту в Юньменских лесах, будет отличный повод прилететь не на одну неделю. Лучше, чем ничего. Но тяжелые вечерние мысли перетекли в угнетающие ночные кошмары. Цзян Чэн давно их не видел, но сейчас, когда голову занимает столько беспокойства, и без того нестабильная психика дала сбой. Удушающий запах гари, крови и жареного мяса. Истерзанные знамена его клана. Безжизненная голова матушки хрипит: «Это ты во всем виноват». Труп отца не соизволил даже взглянуть на непутевого отпрыска. Ваньинь, взрослый, стоит посреди пепелища. Держит на руках тело сестры. По ее щекам бегут кровавые слезы и бледные губы шепчут: «Почему ты не спас меня, А-Чен?». Нервно прижимает тело к себе, но вдруг роняет — и оно расстворяется в бесконечной глади кровавого озера, на которой мужчина стоит и, отчего-то, не тонет. Единственный, кто остался жить. Зачем? Он пытается бежать, но лишь врывается в двери храма Гуаньинь. Слишком поздно. Голова Цзинь Лина слетает с его плеч и ударяется о каменный пол с мерзким чавкающим звукам. Сейчас Цзян Чэн ощущает, будто что-то теплое обожгло грудь, странное ощущение присутствия, но в пелене сна не удается отличить явь. Крик замирает в горле, перед ним Цзинь Гуанъяо, торжествующе вытаскивающий меч из груди Лань Сичэня, брезгливо отталкивая тело ногой в плечо. «Глава Цзян, Вы как раз вовремя», — со знакомой услужливостью говорит покойный глава Цзинь, будто бы его золотые одежды не окропляет кровь. Ваньинь чувствует прикосновения к себе и отчего-то решает, что небожители, наконец, зовут его с собой. В это время его спящее тело, что до этого выдавало неспокойствие души лишь испариной на лбу да учащенным сердцебиением, вдруг дернулось, с губ сорвался короткий всхлип и мужчина распахнул глаза, не сразу фокусируя картинку перед собой. Пульс барабанил по ушам, во рту пересохло, он часто-часто дышал, а фантомный запах крови все не выветривался. Со смятением в разуме Лань Хуань провел весь остаток дня и, лишь когда его мысли заняли речи учителей, боевые и музыкальные практики, юноша смог отвлечься от своих переживаний, задвинув их в дальний уголок сознания. Сам он ничего так и не решил, потому что здесь и не нужно было никакого решения: Цзян Ваньинь вернется в свой мир, а Хуань продолжит жить, как жил — это был самый очевидный и самый угнетающий вариант развития событий. Стоило же юному адепту только подойти все к тому же зданию склада едва луна показалась у горизонта, как эта безысходная мысль вернулась. Вот только вместе с ней вдруг появилось чувство порицания: весь день Сичэнь думал лишь о себе и своих переживаниях, и эгоистично было даже не взволноваться о том, как ощущал себя Ваньинь. Лучшее, что Лань Хуань мог для него делать — это помогать вернуться туда, где был его любимый, а это он и делал. Так какое право имели эгоистичные мысли заполнить голову Сичэня? Юноша вздохнул и приоткрыл дверь склада. Было темно, но положение яркой полной луны позволяло ей заливать своим светом помещение даже сквозь небольшое окно и обнаруживать мужчину спящим на постели. Нефрит как можно тише закрыл за собой дверь и подошел ближе, ставя сверток с ужином на столик и не отрывая взгляда от спящего заклинателя. Вчера он лежал с ним на этой же постели и Сичэнь солгал бы, если бы сказал, что ему это не понравилось. Но насколько правильным было бы повторить это вновь? Юноша и вправду начинал уставать от последних безумных ночей и, вспоминая сейчас о том, насколько тепло и хорошо было лежать на этой мягкой постели с Ваньинем, больше всего желал вновь повторить это. Вряд ли бы мужчина был против, если бы он сейчас бодрствовал, да и разве не он сам объяснил, что не было ничего страшного в таким объятиях. Пару минут поборовшись с внутренними противоречиями, где решающим голосом послужил все тот же аргумент о невинности данных действий, юноша аккуратно снял свои ленту, сворачивая ее и откладывая на столик, осторожно и медленно забрался на постель, укладываясь совсем близко. На этот раз лицом к мужчине, цепляясь привыкшим к сумраку комнаты взглядом за его испещренную шрамами грудь. Только оказавшись настолько близко к Ваньиню, Сичэнь почувствовал, как сильно тот был напряжен. Разгоряченное тело было словно струна, а между глаз залегла глубокая морщина — еще более мрачная, чем обычно. Мужчина видел что-то плохое во сне, не иначе, и Хуань, с необычайным желанием защитить от чего бы ему ни снилось, коснулся его щеки ладонью, все еще прохладной после ночной прогулки от спальни до склада. Принесло ли это облегчение или нет, но явно проблему не исправило, поэтому ладонь вскоре переместилась на тяжело вздымающуюся грудь. Она была открыта и лишь после, когда пальцы уже коснулись чужой кожи, юноша осознал, что совершенно неприлично трогает мужчину, пока тот находится в уязвимом и даже беззащитном состоянии. Слабое оправдание, что это сейчас не самое важное, разрешило ему не убирать ладонь. Подушечки пальцев прошлись по полосам шрамов, и Сичэнь впервые позволил себе рассмотреть их. Он так и не спросил, как мужчина получил их (да и было ли это тактично?), но ясно было одно: шрамы эти были далеко не обычны и несли за собой тяжелую историю. Не прошло и нескольких минут, как под влиянием жара чужого тела, его близости и, в конце концов, просто удобной постели, юный Лань начал чувствовать, как просто-напросто засыпает, и ничего не может с этим поделать. Не было момента лучше, чтобы прочувствовать недостаток всех тех упущенных часов сна за последние дни. Едва начав шептать успокаивающие слова и заклинания, Хуань, безуспешно сопротивляясь, провалился в сон.