Когда Цзян Чэн хотел как лучше

Запястье будто обожгло от прикосновения к нему пальцев, и тонкая ткань рукава не мешала ощутить силу чужой хватки. Было что-то в этом и в том, как мужчина произнес его имя. Не сразу заметил, что запястье отпустили — настолько прикосновения горячих пальцев были ощутимы и... приятны. — Все не так! Не говорить же, что страх перед дядей и боязнь нарушить правила сменились невыносимым желанием не столько помочь этому мужчине, сколько повидаться с ним еще раз. И еще. Даже в мыслях это звучало странно, и Сичэню еще предстояло понять самому, что Цзян Чэн был для него тем внезапным глотком свежего воздуха и свободы, которых ему так не хватало. — Нуждающимся нужно помогать. Это приоритетнее сна, — выкрутился, хотя сам не думал, что звучит убедительно, потому сменил тему. — Я принес одежду и рис. Цзян Чэн видел, сколько эмоций скрывает юноша, его смущение и то, как он старается держать лицо, и разумно относил это к тому, что Лани живут закрыто и в принципе посторонних людей, кроме приглашенных учеников, наблюдают редко. Еще и разница в возрасте, во времени, все эти откровения, которые Ваньинь вывалил на парня днем, — конечно, он смотрел на него, как на чудо. Мужчина себя таковым и ощущал. Пытаясь представить молодого себя на месте Лань Сичэня, глава Цзян приходил к выводу, что тот вообще отлично держится на полузаброшенном складе в почти что интимной обстановке в приглушенном свете свечи. Возможно, это слишком для юного сознания, не испорченного Хуайсановскими книжечками? Хотя, быть может, дело в беспокойстве — вон как рассматривает Ваньиня, наверняка, волнуется о перевязке. — Сначала переодеться, — стянул с себя теплую белую накидку, заменяющую ему одеяло, которой все равно было недостаточно, чтобы согреться осенней ночью в неотапливаемом помещении. Смущать мальца торчащими от холода сосками — такое себе удовольствие. — А то, если тратить столько энергии на поддержание температуры тела, раны никогда не затянутся. Лань Хуань отвернулся. Наблюдать за переодеваниями мужчины — смущало. Цзян Чэн усмехнулся, проговорил негромко. — Если тебе не сложно, зови меня на ты, пожалуйста. Мне немного режет ухо. — А... хорошо. Извини, — разговаривать так фамильярно — непривычно, но не выполнить просьбу собеседника кажется неправильным. — Ужин? — Знаешь, потом. Ты сидишь здесь вторую ночь без сна. Дядя всыплет тебе, если будешь дремать на уроках, — о, тут проснулся отцовский тон. Так глава Цзян отчитывал А-Лина, когда степень тяжести его проступков была не настолько значительной, чтобы угрожать ему физической расправой. Не задавая больше вопросов и не интересуясь мнением юноши, Цзян Чэн, только закончивший переодеваться в многослойные одежды клана Лань, обхватил его рукой за талию и притянул к себе, укладываясь вместе с ним на постель. Сичэнь, что был почти с него ростом и в отличной физической форме, мог бы легко вырваться, если бы захотел, да и мужчина не предпринимал особых усилий, чтобы удержать его. Уложил рядом с собой на импровизированную подушку, прижал спиной к груди, чтобы Хуань поместился с ним, держал в своих объятиях, усиленно игнорируя пульсацию в ране, на которую улегся. Ничего, пройдет, уже вертелся с боку на бок. — Поспи пару часов, — произнес негромко у уха; свободной рукой Цзян Чэн повел в воздухе, посылая небольшой импульс ци, что потушил свечу, погружая помещение в полную темноту. После вытянул руку над головой юноши. — Я разбужу тебя. Только ленту сними, а то лезет мне в лицо. Про сон Лань Хуань не забывал, но серьезные тренировки, и, кхм, огромное любопытство, обеспечивали ему бодрость даже при таком сбитом режиме. Сичэнь был ошарашен совсем не тем, сколько он здесь находился. Что его действительно потрясло, так это чужая рука на его талии и самое быстрое укладывание на постель. Все смущения, неловкие моменты и неприличные фантазии вдруг потеряли всю свою яркость, ведь ничто из этого не шло в сравнение со столь ощутимым физическим контактом. А ощущал Сичэнь его сразу всем — над ухом было чужое дыхание, к спине прижималась грудь, а рука, очевидно, и не собиралась покидать своего места. Мужчины вдруг стало так много, что юный адепт и не вспомнил о том, что не был мал ни ростом, ни телосложением, и мог бы отстраниться. Вот только не хотелось. Лишь спустя пару минут юношеская рука осторожно поднялась и, легко развязав узел на затылке, унесла белую ленту с собой. Ноги свесились с края постели, чтобы после недолгой возни оставить на полу обувь — пачкать простынь пылью с дороги Хуань просто не мог себе позволить. Вдруг показалось, будто вместе со светом ушли и звуки. Стало настолько тихо, что, если бы Сичэнь не ощущал спиной невероятный жар чужого тела, вполне мог представить, что он в своих покоях. В покоях, где стояла неудобная кровать, которая никогда не грела его так, как эта собранная наспех постель на складе. Или все дело было в том, кто разделял ее с юношей? Хуань боялся пошевелиться и сделать что-то не так, все еще сжимал ленту, но даже при этом испытывал невероятно приятное теплое чувство… близости? — Мы… Мы занимаемся любовью?.. — в тишине негромко произнес юный Нефрит. Поддавшись импульсивному желанию уложить Хуаня спать, Ваньинь преследовал высокие мысли о заботе, и только позже осознал, как сам себя загнал в ловушку, любезно захлопнув за собой дверь. На узкой постели хватало места для них двоих, когда они тесно прижаты друг к другу, но именно это и кружило голову. Стало вдруг приятно горячо и захотелось снять сраную одежду, которую упорно на себя натягивал, поскольку больше согреваться искусственно не имело смысла. Сичэнь немного поворочался, уютно устраиваясь под изгибы тела старшего заклинателя, будто бы они являлись частями одного целого. Погруженный в тепло и ощущение правильности происходящего, Цзян Чэн прикрыл глаза, вдыхая полной грудью терпкий аромат сандала. Его волосы и кожа пахли Сичэнем. Сонный мозг коварно спрятал мысли о том, что Ваньинь больше не в спальне главы клана и с ним не Цзэу-цзюнь, которого можно безнаказанно обнимать и утыкаться носом в его затылок. Пальцы как-то сами собой мазнули по животу, в бесцельной попытке погладить родное тело, как одновременно с этим по ушам ударил оглушающий вопрос. Любовью? Занимаются любовью? Мужчина подавился воздухом, будто на него внезапно вылили ушат воды, сердце пропустило удар, а сразу после забилось с удвоенной силой, глаза распахнулись, но толком ничего перед собой не увидели. — Что? Нет. С чего ты… Сичэнь почувствовал себя неловко. Он спросил в порыве смятения и, конечно же, только после того, как вопрос был озвучен, понял, насколько бестактным и глупым он был. К стыду или нет, но монашеская жизнь в клане оставляла отпечаток, и Лань Хуань, проводящий свои дни по большей части в уединенном обучении, не мог знать, какие сокровенные и порой неприличные темы обсуждают его приезжие сверстники. Но то положение, в котором он оказался сейчас, становилось настолько дурманяще приятным и теплым, что обделенный лаской юный Нефрит воспринимал такое разделение постели с другим человеком не иначе как почти пределом возможных выражений чувств. Мог ли он представить, что есть что-то приятнее жара чужого тела, прикосновений рук и легкого щекочущего дыхания у уха? Чего еще ожидать от адепта самого консервативного клана? В возрасте Хуаня два юньмэнских сорванца уже разбирались в этом вопросе, а Вэй Усянь успел заиметь репутацию повесы, на которого обращали внимание все городские девочки, что, порой, даже задевало. Но ждать от юноши из Гусу Лань просвещенности в вопросах человеческих взаимоотношений, тем более таких, казалось немыслимым. И Цзян Чэн не увидел ничего предосудительного в том, чтобы немного заполнить эти пробелы в знаниях. Не заставил себя долго ждать, принявшись безвозвратно расширять юношеский кругозор. — Заниматься любовью, — его голос звучал ровно, мягко и тихо, на грани шепота, хотя Ваньинь усердно балансировал, чтобы не звучать излишне интимно, что было сейчас ни к чему, и одновременно не оглушать юношу, будучи так близко к его уху. — Это когда ты стараешься доставить удовольствие своему партнеру, чтобы помочь справиться с эмоциональным и физическим возбуждением, сопровождаемым эрекцией, преследуя цель довести его до пика наслаждения и помогая дойти до разрядки, то есть оргазма. С помощью определенных действий, ласк, прикосновений, поцелуев, слов и прочего. Даже с племянником интимные вопросы не обсуждались столь подробно, потому как Ваньинь пришел к выводу, что тот достаточно социален, чтобы узнать необходимую информацию из других источников, в то время как он, родитель, расскажет ему только про основы. Тем не менее, в случае с юным Сичэнем, Цзян Чэн ощущал необходимость говорить просто, но лаконично, не избегая каких-то моментов из-за их излишней откровенности, поскольку больше юноше будет не у кого спросить. — Вы делаете это обоюдно. Это очень интимный процесс, разнополые пары могут заниматься им с целью зачать ребенка, но чаще — для удовольствия. Как способ выразить свои эмоции, чувства... любовь, — было тяжело отгонять из головы мысли о том, как ему было хорошо с возлюбленным, а он был очень… очень. Ваньинь отдавался Лань Хуаню со рвением, о котором не подозревал никогда, и вряд ли мог заподозрить, что вообще способен на такое. — Это приятно. Но действительно приятно лишь тогда, когда ты искренне любишь человека, с которым занимаешься сексом. Не так, как друга или члена семьи — это любовь другого сорта. Может казаться, что физическое удовольствие легко получить с кем угодно, потому так популярны публичные дома, где искусственную любовь можно купить. Но этого недостаточно, — медленный вздох, пришлось зажмуриться и проглотить ком в горле, чтобы игнорировать взмокшую спину, сильное сердцебиение и жар, ноющий где-то внизу живота, просящий разрешения спуститься ниже. — Только с тем, с кем ты можешь быть настоящей версией себя, ты можешь пить это ощущение любви, как что-то тягучее и сладкое. Верить безоговорочно, что тебе не навредят и что с тобой и твоими чувствами будут бережны. Что твои желания будут учитываться. Только такому человеку ты захочешь доставлять удовольствие в ответ. Отчего-то в глазах защипало. Странное и скомканное «что-то» кололось под ребрами, отдавая одновременно жаром воспоминаний — и болью осознания. В их отношениях секс имел большое место, и сейчас казалось, что они просто выражали свою привязанность как умели, таким вот способом. Может, зря Цзян Чэн полез все менять? Чем больше он говорил вслух то, что не мог сформулировать в своей голове раньше, чем сильнее тонул в запахе сандалового дерева, тем больше пропитывался потребностью в этом человеке. Будто убеждался вновь в том, за что же полюбил когда-то Лань Хуаня. Который сейчас слушал его, не смея перебить, даже несмотря на то, как одеревеневшие пальцы стискивали ткань ханьфу на его животе, будто бы Сичэнь может раствориться в воздухе. Их первый раз был таким прекрасным, глубоким и эмоциональным, потому что Ваньинь был безнадежно влюблен в Нефрита. Больше, чем позволял себе представить. И, может быть, тот тоже был по уши в него влюблен. — Занятье любовью — это акт поклонения чужому телу и обнаженной душе, — заключил со вздохом, и только сейчас заметил, как сильно напряжен; силой заставил себя расслабиться. Сичэнь рядом. Пахнет родным запахом, будоражащим голову. Его собственное тело отзывалось, но просило ласки мягко и лениво, из-за чего вышло достаточно легко спугнуть неуместную эрекцию. Хуаню нужен был сон, хотя бы пару часов, а Цзян Чэн обещал его разбудить. Лучше вернуться к этому плану, поскольку прямо сейчас заклинатель ловил себя на ускользающей мысли о том, что настолько пронизан тоской по этой самой любви, что готов продемонстрировать все, о чем только что рассуждал. — Мы же... просто обнимаемся, — и все равно не мог отказать себе в удовольствии зарываться носом в смоль волос, окружая себя ароматом благовоний. — И тебе лучше попробовать заснуть. Его слова лились негромко и спокойно, но чем дальше, тем загнаннее билось сердце Сичэня, и тем крепче пальцы сжимали белоснежный символ целомудренности. Юноша был почти уверен, что не понимает и половины из того, что слышал, но чем больше мужчина говорил, тем ощутимее по юному телу расплывался жар и странное, доселе неизведанное чувство, откровенно сбивающее с толку. Чужая рука на его животе уже не беспокоила. Со смесью легкого ужаса и вожделения он ловил себя на мимолетном желании убрать слои ткани, что были между рукой Цзян Чэна и его кожей, лишь бы ощутить в полной мере прикосновения возлюбленного из будущего. То, что мужчина рассказывал ему, звучало невероятно. Он мог процитировать все правила клана Гусу Лань наизусть, пересказать все способы борьбы с нечистью и ответить на любой вопрос учителей, но, в то же самое время, просто не знал, что проявление любви может быть таким. До этого момента. Волнение маленькими иголочками прошлось по всему телу, и остановилось где-то в ногах, где беспокойные пальцы неосознанно уже давно нервно поглаживали чужие обнаженные лодыжки. — У нас... такая любовь?.. — негромко спросил Хуань после того, как собеседник замолчал, а чужое дыхание у шеи стало ощутимее. — Там, в будущем… Губы пересохли от волнения, и юноша нервно пожевал их. Для него вдруг стало важно знать ответ. Ваньинь описывал любовь как нечто безумно прекрасное, но разве не оказался он на этом складе в этом времени потому, что их любви было недостаточно? Если Сичэнь из будущего облажался и не сделал достаточно... юноше вдруг захотелось повернуться и заглянуть в глаза Цзян Чэну. Если бы тот сейчас попытался смягчить жестокость своего ответа, его глаза бы не соврали. Но не успел. — Такая, — немного помолчав, Цзян Чэн натянул уголок губ. — Если честно, общаемся мы даже хуже, чем занимаемся любовью. И значительно реже. Медленно скользнув языком по нижней губе, Ваньинь вдохнул полной грудью аромат сандала и тяжело выдохнул, невольно обжигая горячим дыханием шею Хуаня. — Когда не видишься месяцами... И скучаешь безумно, любовь и тоска копятся в тебе с каждым днем. И когда, наконец, мы оказываемся рядом, хочется касаться, целовать, прижимать к себе. Показать, не рассказать, — хмыкнул. — Какие уж тут разговоры. Похоже, эти вопросы Ваньинь должен был задать себе сам. Если бы он был чуть терпеливее и смелее, он бы поговорил с Сичэнем о том, что его беспокоит. В конце концов, секс — это не плохо. А работа — это важно. И раз им не светит больше, зачем это все? Будь он мудрее, то и не оказался бы в прошлом, раненый, полощущий голову молодому Нефриту. У того явно мир перевернулся. — Я говорил, что было тяжело рассказать о своих чувствах. Что же... Я о них так и не рассказал. Просто в какой-то вечер что-то дернуло — и я поцеловал тебя. И будто бы цепи сорвало, мы занимались любовью полночи, а после даже парой фраз обменяться не смогли. Видимо, мы оба больше доверяем делам, чем словам. И почему говорить с затылком молодого Лань Хуаня было в разы проще, чем с самим Лань Хуанем? Может быть, потому, что сердце колотится так, что юноша сам мог это почувствовать. Может быть, потому, что стало так стыдно за несдержанность и странные порывы улучшить то, что уже хорошо. Он был любим и доволен, зачем пытался все исправить? Сейчас Ваньинь решил, что, когда вернется в свое время, обязательно поговорит с любимым обо всем, что думает, даже если придется начать с самого начала. С самого их гребаного знакомства. — ... Спи, Хуань, — вздохнул тихо, обняв юношу покрепче, прижимая его к своему телу, утыкаясь носом в плечо.