Когда Цзян Чэн хотел как лучше

Эти растерянные глаза лишали дара речи. Сомнение укололо в последний раз, но больше не беспокоило. Даже если это было лишнее, Ваньинь обещал себе подумать обо всем позже. — Влюблены, — на всякий случай повторил, будучи неуверенным, что его расслышали и действительно прониклись смыслом сказанного. — Поэтому глава Цзян зачастил в Глубины. Усмехнулся, чтобы как-то разрядить обстановку. Сейчас Ваньинь почувствовал, что тошноты нет, а головная боль почти стихла, видимо, пилюля действовала. Рана под пальцами Хуаня пульсировала, но трепет и внимание, с которыми юный адепт обращался с его телом, минимизировали болезненные ощущения. — Не знаю, зачем я тебе это рассказываю, — произнес чуть тише, хмыкнув самому себе. — Через четыре года молодой я приедет на обучение, будет, как и я, смотреть на тебя с восторгом и благоговением, но нам потребуется еще двадцать лет, чтобы поддаться эмоциям и чувствам, переступить через внутренние правила и устои, воспитание, страхи. Через столько лет ты все равно все забудешь, о чем я тебе тут рассказываю, и испытаешь все это сам. Цзян Чэн цокнул языком, прикинув, насколько должен Лань Сичэнь страдать провалами в памяти, чтобы совершенно забыть гостя из будущего. Оказывается, все это время Ваньинь смотрел на лицо юноши, на его губы, подбородок, шею, не фокусируя взгляд на чем-то конкретном, утопая в размышлениях, но теперь уже сконцентрировался на виднеющейся тени знакомых ключиц под высоким воротом, на темных прямых прядях, на нежных губах. Медленно вздохнув, он закрыл глаза, прекратив смущать парня пристальным взглядом. Воспоминания со времен обучения в Гусу поднимались из глубины памяти тяжело. Первые заинтересованные взгляды, странные бабочки в животе, восхищение. Тогда Лань Сичэнь был немного старше и более изящен, силен, элегантен в своей невесомой легкости. Кто бы мог подумать, что раньше он был довольно робок и так легко смущался. Они похожи больше, чем все это время думал Цзян Чэн. Кажется, все это было уже слишком для первого знакомства. Что уж тут скрывать, наказание от дяди за сокрытие адепта другого клана и прогулки по ночам уже не казалось Сичэню таким страшным на фоне новых потрясений, которые ему так щедро преподнесли. Вот только юноша внезапно осознал, что даже так он не скажет дяде, точнее, уже точно ничего не расскажет ему. Внезапный гость умудрился всего лишь за час стать той сокровенной тайной, которую малодушно хотелось скрывать не из-за страха наказания, а из-за желания ни с кем ее не делить. Цзян Ваньинь рассказывал настолько же дикие, насколько и завораживающие вещи, которые самому Сичэню еще предстояло уложить в собственной голове. Он не был наивным мальчиком и, когда начал смотреть на других адептов, желать коснуться их, то понял, что происходит что-то неправильное. Теперь же, со словами его нового друга эти мысли обрели законченную форму и подтвердили все несмелые юношеские догадки. Вот только с этим пониманием пришло горькое осознание: ему потребовалось двадцать лет, чтобы принять свои чувства и решиться быть с мужчиной, который ему нравится? Двадцать лет... Это был немыслимый срок и становилось отчего-то очень обидно. Столько лет нужно для того, чтобы понять свою влюбленность и что с ней делать? Сичэнь и не осознавал, что все это время точно так же смотрел прямо на собеседника. Это и есть влюбленность? То, как мужчина смотрел на него. Юноша не мог объяснить чужого взгляда, но было в нем что-то... обжигающее, желающее, никто никогда не изучал его таким взглядом и, честно говоря, на мгновение Хуаню захотелось прикрыть свое лицо рукавом просто для того, чтобы его собственное же сердце перестало так сильно биться. К счастью, сам Цзян Чэн отвел глаза и Сичэнь неслышно выдохнул, испытывая облегчение, будто его сейчас целый час заставляли перечислять правила и наконец отпустили. Взгляд тут же зацепился за не совсем законченную перевязку, и юноша принялся за нее, благо оставалось только закрепить бинт на боку. — Целых двадцать лет, — не удержался все-таки и задумчиво произнес. — Звучит так немыслимо. Разве можно двадцать лет решаться сказать другому человеку о своих чувствах? Это настолько тяжело? Тонкие пальцы, которые изящно обращались как с мечом, так и с флейтой, легко справились с перевязкой, и Ваньинь мог лишь улыбаться своим мыслям о том, что позволил юноше заботиться о себе. Наверняка, если бы то же самое попытался сделать его Лань Хуань, мужчина бы здорово упирался. А сейчас почему-то брыкаться не хотелось, Цзян Чэн и так чувствовал себя контролирующим ситуацию, даже такую запутанную. Чужие размышления заставили его самого задуматься о том, почему было потрачено столько времени. — Это не совсем так. То есть… Дело не в том, чтобы признаться в чувствах. Скорее был вопрос в том, чтобы разрешить себе что-то чувствовать. Ваньинь дернул бровью и отвел глаза в сторону, будто бы деревянные стены были самым занимательным зрелищем. — Я говорю сейчас про себя, не знаю, как у тебя было. Когда я был совсем юн, мать тыкала меня в то чтобы я равнялся на первого молодого господина Лань, который наверняка не расстраивает своих родителей неуклюжестью. Позже меня сравнивали только с шисюном и имя «Лань Хуань» появилось в моей жизни, когда я приехал на обучение в Глубины. Я восхищался тобой. Я смотрел на тебя, изящного, совершенного, с одной мыслью: мне никогда не стать таким же чудесным, если я не могу превзойти своего шисюна. Я не должен даже рядом стоять. Я всегда буду на ступень ниже, как бы ни старался. Остается лишь смотреть в твою спину молча. И когда я ловил себя на каких-то странных куда более глубоких мыслях и чувствах о твоей внешности или мягком голосе или доброй улыбке, я ругал себя, чувствовал, что делаю что-то неправильно, что я ущербный… Что матушка будет злиться, если узнает. Перевязка, оказывается, уже закончена. Ваньинь вздохнул, проводя пальцами по волосам, как-то растерянно убирая пряди за ухо, взял с сундука булочку, успев представить, каких усилий стоило добыть ее из столовой, качнул головой, улыбнулся уголком рта и продолжил. — Я старался выгнать любые мысли о тебе из головы, все, что не касались сотрудничества между кланами. Такая каша, на самом деле. Я одновременно считал себя жалким из-за того, что недостоин Нефрита Гусу Лань и никогда не буду достоин даже дружбы с ним, что на такого, как я, ты ни за что не обратишь свое внимание, и отрицал то, что вообще хочу этого. Всегда всех интересовал Вэй Ин, мой шисюн. Он веселый, он общительный, маленький гений. Отец любил его сильнее. Мать думала о нем больше, так как злилась на его существование. Я считал, что со мной общаются только потому, что я будущий глава клана, а на самом деле ничего из себя не представляю. Посредственность. Всегда второй. Разве я мог на что-то рассчитывать? — привкус горечи во рту как-то сам собой разбавился карими глазами, наполненными непониманием и будто бы... жалостью? Нет, чем-то непонятным, другим, непосредственным и трепетным. — Мог ли я думать о другом юноше, мужчине, чтобы вызвать еще больше расстройства в глазах родителей? Нет, конечно. Я пытался убедить себя в том, что достаточно просто встретить идеальную девушку — и все решится само собой, но только через много лет осознал, как же сильно я сам хотел в это верить. В нормальность, понимаешь? В то, что я не разочарую мать хоть в этом. А через много лет, когда стремления к чужому одобрению ушли на второй план и глубокое одиночество все чаще напоминало о себе, старые мысли всплывали. Смотреть на собрании кланов на спокойного главу Лань. Наблюдать за тем, как он плывет по дорожкам, будто бы не касается земли. Видеть, какой он яростный в разгаре боя. По крупицам все это складывалось в тоскливое чувство неправильности, напоминая о том, что я недостоин даже думать о таком мужчине. О тебе, — голос будто дрогнул или же так показалось, но Ваньинь заговорил чуть тише. — Я тонул в этом так долго, что, когда узнал, что ты тоже выбрал меня, не поверил и чуть все не испортил. Я до сих пор не знаю, что Нефрит, Цзэу-цзюнь, благородный глава Лань, сокровище своего поколения, нашел во мне, разбитом вдребезги и собранном по осколкам то, чего не нашел бы ни в ком другом. Я просто держусь за мысль, что ты — мое, а я — твое. Она помогает мне жить. Как-то странно было говорить на «ты», будто бы все это время речь шла об этом юноше. Но, ведь, о нем и шла, и... Мысли противоречили друг другу и казались жутко сложными, что боль противно кольнула в затылок, точно тонкой иглой. Он назвал его Цзэу-цзюнем. А еще невольно вспомнил, что это был первый человек, о ком Цзян Чэн подумал, очнувшись. Будто сам не ожидал от себя таких мыслей. Сичэнь занимал так много места в голове и сердце главы Цзян, что, обнаружив это буквально только что, он замер от осознания глубины своих чувств к этому мужчине. Он был полным идиотом, решив, что сможет жить без него. Когда вернется в свое время, нужно обязательно обсудить все свои мысли с Хуанем. Пальцы сжали булку, как-то бесцельно отломили кусочек. Ваньинь, кажется, запамятовал, что у него был собеседник, который, видимо, слегка ошеломлен количеством откровений. Как и сам Цзян Чэн, который впервые собрал все свои эмоции воедино, так еще и сформулировав их в четкую речь. Вслух. Как бы небо не рухнуло. Повезло, что Сичэнь воспитывался добрым и понимающим юношей, скромным и смиренным. Потому он и мысли не допускал о том, чтобы перебивать речь его собеседника. Настолько личную и больную, что невольно казалось, будто юный заклинатель стал лишь катализатором, который дал нужную реакцию и высвободил из глубин чужого сознания мысли, которые хотели и должны были быть высказаны давным-давно. За полтора часа общения Сичэнь узнал намного больше об этом человеке, чем он о других адептах из дружественных кланов за все время их знакомства. Глядя на этого мужчину, юноша отчетливо понимал, что это человек, который не терпел жалости к себе. И сейчас он говорил не потому, что хотел сочувствия, а потому что желал, чтобы его услышали, пусть и не вполне осознавал это желание сам. Конечно, инициатором диалога был сам Хуань, но. Почему Цзян Чэн доверил именно ему свои столь глубокие чувства, а не его более взрослому я? Почему он сам не понял, как много этот мужчина держит в себе? Он просто слушал. Понимал и не понимал одновременно. С поразительной точностью мужчина описывал некоторые из тех чувств, что испытывал сам Сичэнь: вынужденное следование идеалам его наставников, боязнь разочаровать дядю своими неправильными мыслями, в конце концов, одиночество — это было немного, но это невольно объединяло Лань Хуаня с его новым другом... или больше чем другом? Это была та часть, которую он уже не понимал. Для него чем-то новым была сама мысль, что мужчины могут любить друг друга, и это не заканчивается карой небес. А еще его собеседник будто бы забывал, что перед ним не его взрослый возлюбленный, а всего лишь Сичэнь, который все еще чувствовал, как его сердце предательски заходится в частых ударах от возбуждения и страха. Он впервые сталкивался с мужчиной, который смотрит на него так, и понятия не имел, что ему стоит ждать от него. До этого момента он знал лишь целомудренную любовь братскую, любовь к своим товарищам и учителям и не думал о любви между посторонними людьми. Чувствуя потребность хоть как-то показать свою симпатию и понимание слов собеседника, Сичэнь не придумал ничего лучше, чем, отодвинув собственную настороженность, мягко коснуться чужой ладони, накрывая ее своей. В любой иной ситуации он бы ни за что не коснулся другого человека, посчитав это вторжением в личное пространство, но и вся ситуация сейчас очень отличалось от обычной. Не каждый второй заклинатель оказывался твоим любимым из будущего, а это определенно создавало какую-то связь. Как сейчас. — Значит, проснувшись впервые здесь, Вы звали меня, хотя я уже был перед Вами, — губ невольно коснулась мягкая улыбка, когда глаза поймали взглядом булку им же принесенную в чужих руках. Та напомнила о кухне, находившейся совсем недалеко от классных комнат, и внутренние часы Хуаня ненавязчиво подсказали ему, что еще немного и он будет «медитировать» дольше положенного. Юноша подскочил с постели резче, чем надо было, наконец убрал свою руку с чужой. — Прошу прощения, мне пора возвращаться, — вежливый поклон. — Вам нужно сейчас отдыхать. В следующий раз я приду только ночью и будет лучше, если Вы до этого поспите. Сичэнь уже бодрым шагом направился к выходу, когда вдруг ненадолго остановился на пороге. Все же не смог так просто уйти после всего, что узнал сейчас. Даже если он пытался не показать чрезмерную жалость к Цзян Чэну, это не значит, что он вообще не был достоин хоть каких-то слов. — Господин Цзян… — негромко позвал, оборачиваясь к мужчине и волнительно облизывая пересохшие губы, стараясь сделать этого как можно незаметнее. — Не думаю, что я могу быть столько самоуверенным или столь знающим, чтобы говорить за кого-то, пусть даже это я из будущего, но, думаю, тот я действительно дорожит чувствами между вами двумя. И, должно быть, у него были веские причины столь долго не осознавать их, а если и нет, то он очень жалеет, что потратил так много драгоценного времени, которое мог бы провести с Вами. Сичэнь говорил то, что думает, и это смущало его больше всего. Позже, оставшись один, Ваньинь попробовал выйти на улицу, не без труда покинув импровизированную постель, но прохладный воздух тут же ударил по полуобнаженному телу, и пришлось прихватить накидку, которой он укрывался. Далеко, конечно, отходить не стал, хотя обнаружил место своей мягкой посадки и обломанные вершины деревьев. Только сейчас мог рассмотреть, как же много сделал для него будущий глава Лань. Постель, стол, накидка. Еда, кувшин с водой. И это его Сичэнь, воспитанный в строгих традициях своего консервативного клана? Да он неделю будет стоять на коленях перед стеной правил, если не хуже, когда узнает Лань Цижэнь. Видимо, старик слишком занят... Небо, какой старик, наверняка Цижэню сейчас почти столько же, как самому Ваньиню. Сон все не шел, много мыслей в голове о клане, о правилах, о том, что ему делать теперь, когда его сердце разрывается от эмоций и чувств, будто бы прорвало плотину. Где-то там жива его семья, по которой он безумно скучает, но здравый смысл вопил о том, что его желание увидеть их противоестественно, и он наведет куда меньше шороху во всем мире, если просто останется в этих четырех стенах. И конечно же, о Сичэне, об обоих. Как правильно себя вести, нужно ли было рассказывать это все? Сам факт их встречи должен повлиять на события будущего, а Цзян Чэн уже сдал ему слишком многое, чтобы это не прошло бесследно. Стоит ли разделять их, как двух отдельных людей, что, в принципе, было бы правильно, но так тяжело, когда карамельные глаза так нежно и взволнованно смотрят на тебя. Мысли перетекли в беспокойные сны и были потревожены лишь растекающимся по телу теплом чужого ци. Как давно — мужчина не знал, но, когда осознал прикосновение, схватил запястье и распахнул глаза так резко, будто бы и не спал вовсе, хотя его ровное дыхание говорило об обратном. Просто хорошая реакция. — ... Хуань, — никого другого здесь не могло бы быть, Ваньинь отпустил его руку, усмехнулся. — Что, я так плохо выгляжу? Судя по освещению, уже глубокая ночь. Где-то под ребрами уколола мысль о том, что он успел соскучиться и рад видеть своего маленького спасителя. Было в этом что-то неправильное, было же? С другой стороны, а как ему относиться к своему возлюбленному, запертому в этом молодом теле? Или, все-таки, это не он, Цзян Чэн не успел определиться, если честно. — Ты — злостный нарушитель правил, Лань Хуань, — будто бы эта поддевающая шутка могла разрядить обстановку. — В такое время хорошие адепты Гусу Лань видят десятый сон.