– Ты мне что, дождь принёс?. – ну, вообще-то извинения...

      — Опять двадцать пять...       В лужах проскальзывает силуэт высокого парня со шрамом на губе, и разбегающиеся во все стороны круги от капель. С каждым шагом шлепки по лужам и разлетающиеся брызги казались всё громче и громче, да и дождь с каждой секундой всё больше глушил уши, перебивая собственные мысли. Фонари рядом всё мелькали, но никак не мешали, словно их вовсе и не было.       В без пяти минут светлой голове крутились слова, что нужно было сказать, точнее что хотелось бы сказать, а что уже и прокричать.       — На звонки и сообщения не отвечаешь, ну так я сам припрусь.       Рука в кармане теребила кусочек ткани, когда во второй звенели ключи. Звук сливался с этим осенним ливнем, почти что растворялся в воздухе. Середина сентября, неудивительно, что так хлещет.       А где-то в глубине только и слышалось: «Лишь бы телефон с сигаретами не промок. Надо было всё-таки зонт брать...». А ведь и вправду, эта рыбка был так глубоко в мыслях, когда выскакивал из квартиры, что даже не заметил, что на улице льёт, как из ведра.       Дом Такаши уже был неподалёку, и даже не поднимая головы с ручейков на асфальте, парень понимал это. Рельефы земли вокруг были слишком ему знакомы. Как же часто он к нему ходил? Даже не сосчитать. Так или иначе, пара минут и он у него.       — В квартиру он меня точно не пустит. Нужно же мне было спиздануть, что новая форма по-пидорски выглядит. Я идиот...       С каждым шагом мысли топили в себе всё сильнее, и с каждым разом всё сильнее бил по ушам дождь. Волосы, отросшие на макушке и собранные в хвост, промокли насквозь. Каждая волосинка собрала в себя по тонне воды. Мешковатая футболка с брюками прилипала к телу, неприятно окутывая холодком при малейшем ветерке, и походила на вторую кожу.       Уже почти в шутку, или по неволе тот думает про себя: «Как там говорил Таканчик? Идиотами не становятся — идиотами рождаются? Он прям как знал». Осознание всей смехотворности этой ситуации выбивало из Шибы лёгкий смешок. Хотя, скорее, был это вовсе не нервный смех, а раздосадованный саркастический выдох осознания своей собственной тупости.

***

— Форма ему, блять, не понравилась. Не нравится — голым ходи. На тебя ткани не запасёшься, баобаб комнатный...       Всё время, что он матерился на парня, высказывая своё недовольство на его слова, Мицуя черкал старым, потрёпанным временем карандашом по бумаге, записывая пометки для самого себя. Собственно, кроме него самого никто эти пометки и не поймёт. И всё его недовольство выливалось тем, что каждый раз страдал итак несчастный карандаш. Такаши одну за другой строчил заметки, и со временем там проскальзывало что-то вроде «Хаккай придурок», или «грёбанный гигант», или «кактус-переросток», и другие оскорбления, которые по итогу сразу же были зачёркнуты тонной грифеля.       По окну громким гулом пробегались капли воды, раз за разом с громким стуков ударяясь об стекло. В комнате светила только настольная лампа с неприятным жёлтым оттенком света. Но, очевидно, ему даже такая горе-лампа вполне подходила. Грех жаловаться, если эта лампа помогала в самых разных ситуациях.       — Чёрт, уже глаза болят...       Уже давно начало темнеть, и даже взгляд в окно бил по глазам неприятными сумерками. Так сразу и не поймёшь, светло на улице, или темно. И даже такой приглушённый и болезненный свет помогал, давая хотя бы понимание, что за день полностью в работе ты сделал достаточно, и можно отдохнуть.       — Телефон что-то затих. Не уж то надоело, а, Хаккайя? — возмущался старший Мицуя, невольно усмехаясь и глядя на наконец-то мирно лежащий на столе телефон. Будто парень и не обижался вовсе.       «Хаккайя»... Забавное, и до жути глупое прозвище, но такое ласковое. И как оно только могло вообще сорваться с языка?       — Ладно, чёрт бы с ним. Потом. Сейчас мне нужно-...       Парень не успел договорить фразу самому себе, как его прервал...