Неучтённые девочки и Опустошение Севера

— Война всегда меняет язык, — Вада Дольфовна звонко поставила точку мелом на доске, дописав фразу. — Как минимум, она приносит новые слова или даёт новое значение старым, порождает новые устойчивые выражения. Потом мы их используем и особо не задумываемся об их происхождении. Сколько эвфемизмов существует в английском языке, чтобы завуалировать смерть? “He’s pushing up daisies”, например — вместо простого “умер”, очень мило. Что мы имеем в виду, когда говорим “collateral damage”? “Сопутствующий ущерб”? Речь идёт об испорченных вещах или всё-таки об убитых людях? Это вуаль, которой мы прикрываем трупы. Люди становятся вещами, новояз войны их расчеловечивает. Ну, и так далее. Это всё — к вопросу о наследии Первой мировой. Из окопов этой войны к нам пришли не только тренчкоты. — Вада глянула на сидевшую в первом ряду девушку в бежевом тренче. — Теперь вернёмся в девятый век, к нашим викингам и их нашествию. Какие слова вошли в английский язык из древнескандинавского языка? Рука Оли взметнулась вверх. — Drag, ransack, thrust, die. Вада Дольфовна подавила смешок. — Ага. Молодец, Оля, не удивлена, что вы именно это запомнили. Но добавим к этому жуткому списку такие безобидные слова как give, take и местоимение they, а ещё множество бытовых терминов, названия некоторых животных и прочую лексику, относящуюся к вполне цивилизованной жизни. Викинги убивали и опустошали. Но видеть в них только убийц и опустошителей было бы глупо и однобоко. Вада Дольфовна подумала и продолжила чуть громче. — История — это во многом последовательность разрушений, переломов и войн. С чего начинается история английского языка? — Она замолчала, и студенты не поняли, риторический это вопрос или нет. — Откройте учебники, по которым мы работаем — в первом разделе вы увидите параграфы про Roman conquest of Britain, Anglo-Saxon invasion, Viking raids, Norman Conquest. Историю языка, как и историю в целом, делают переломы. Войны. И вторжения. В воцарившейся тишине было слышно, как Шура фыркнула и начала шептать что-то рядом сидевшему Лёше. — Александра, вы хотели что-то сказать? — Вада обрадовалась и впилась в Шуру глазами. — Поделитесь с остальными. Шура откашлялась. — На язык влияют и мирные контакты народов. Ну, культурный обмен. Вы же сами говорили. Плюс новые реалии, которым тоже нужны названия… Вада Дольфовна хлопнула ладонью по кафедре: — Блестяще. Ну вот, хоть кто-то ещё слушает, что я говорю. Оля глянула на одногруппницу, сидящую на ряд ниже, почти с ненавистью. Слышать, как Вада Дольфовна хвалит кого-то другого, было неприятно. А в следующую секунду Оле резко стало всё равно и даже радостно. Вада прекрасна, и всё, что с ней связано, тоже, и Шурочка тоже прекрасна, потому что её хвалит Вада, которая любит нести провокационную чушь и ждать, когда её поправят. — У кого-нибудь есть учебник с собой? — спросила Вада Дольфовна. — Откройте-ка на десятой странице. Второй абзац снизу. Что написано? Оля зачитала: — The historical development of a language is a continuous uninterrupted process without sudden breaks or rapid transformations. — Отлично. Вот и думайте, правду в учебнике написали или нет. С каждого жду по эссе на эту тему к концу семестра. *** Оля уже прочитала ту книгу про двух влюблённых женщин, которую ей вручила Вада, и теперь взялась перечитывать. Книга состояла из дневниковых записей. Рассказчица, как и её любовница, пребывала в постоянной экзальтации или истерике. Они бурно ссорились, бурно мирились, властная любовница произносила пафосные речи, рассказчица лила слёзы и во всём покорялась своей богине. Олю эти истерики то смешили, то раздражали. Моментами это было похоже на Соню. На Соню-подростка, скорее. Дочитав сцену, в которой возлюбленная снимает с рассказчицы хитон и зацеловывает её плечи, Оля захлопнула книгу и начала собираться. В это время Соня почти рычала на экран компьютера, битый час пытаясь выудить какие-то ценные знания из языкового корпуса. — Эта штука — по идее, нечто гениальное, — объясняла она Оле. — Сайт с огромной кучей языкового материала. Там сотни тысяч текстов и миллионы слов, и можно получить какую угодно информацию про их употребление… Но интерфейс этого сайта — самое тупое, что я видела в жизни. Я в шаге от того, чтобы написать этим американцам письмо, чтобы они взяли меня к себе на работу и дали это безобразие исправить. — А реферат по анализу текста ты уже начала? — Нет. И не хочу! Всё это ерунда. Книжки анализировать, метафоры, эпитеты. Это не наука, а развлечение. Я другими вещами заниматься хочу. Я буду что-то осязаемое делать. Оля с сомнением покосилась на Соню. — Коды твои не очень осязаемые. — Это так кажется. Вот сделаем с Марго свой полноценный переводчик — будет осязаемо. — Ты же сама говорила, что искусство самоценно. И красота. Им не нужно быть осязаемыми и полезными. Вы как раз этим и занимались с Марго, копались в стилистике, чтобы пародировать стиль каких-то писателей, и тебе нравилось… Соня пробурчала что-то в ответ. Оля натянула свитер. — Ладно. В любом случае. Удачи тебе с твоими американцами… Я поехала. — Куда? — Дополнительное занятие. Пока. — Оревуар. *** Постепенно Оля перестала думать о каких-то страшных вещах, раздеваясь в спальне Вады, и перестала бояться её пальцев. Потом пришлось привыкать и к посторонним предметам. Оля сама удивилась тому, как быстро и просто привыкла к Ваде и диковатым вещам, которые Вада с ней делала. Только одно Олю беспокоило: Вада никогда не раздевалась сама. Оле было дозволено только стянуть с неё пиджак и целовать её в шею, но любые попытки снять её майку или блузку пресекались, как и попытки потрогать живот и бока. Вада предпочитала держать руки Оли или связывать. Оле это не нравилось. Ваду хотелось раздеть, обсмотреть, облюбовать. В этот раз опять никакой свободы движений. Раздеться, лицом в подушку, даже не увидеть, что Вада собирается делать. Разрешено только вскрикивать и стонать. Внезапная тянущая боль. Вада заставила Олю приподнять голову, потянув за косу. — Ты говорила, что раньше любила стихи, так? — Вада чуть скользкой ладонью погладила её по ягодице, другой рукой не отпуская её волосы. Этого вопроса Оля никак не ожидала, но ответила: — Да. Давно. — Помнишь ещё что-нибудь наизусть? — Что-то помню, — ответила Оля и лишь после этого поняла, к чему Вада клонит. — Продемонстрируй. “Ты серьёзно?” — так и хотелось спросить. В голове стало пусто, будто Оля в своей жизни ни одной рифмы не слышала. Что именно Ваде хотелось бы услышать? Какие строчки вызвать из памяти? Зацепиться бы за какое-то слово… — Любит, не любит, я руки ломаю… — начала Оля и поёжилась. Связанные руки уже затекли. — И… А!... Вада навалилась на Олю, чтобы та не могла уклониться от проникновения. — Продолжай, — промурлыкала Вада. Выдержки у Оли хватило на полтора стихотворения. Движения Вады стали резче — как ей удавалось удерживать Олю где-то между удовольствием и болью? — произносить членораздельные слова стало слишком сложно. Это был оргазм, или Оля просто потерялась в боли и удушье. Вада сгребла ещё тяжело дышащую Олю в объятия. Оголённой кожей Оля почувствовала, как колется красная блузка. От одежды Вады всегда пахло духами, и этот тяжёлый аромат смешивался с запахом пота и возбуждения. — Так люблю твою впечатлительность, — усмехнулась Вада. — И отзывчивость. — Она легко шлёпнула Олю по бедру, от чего та вздрогнула. Оля смутилась. Звуки, которые она издавала пару минут назад, наверное, были слишком громкими. — Никогда не любила Цветаеву, — сказала Вада. — Для следующего раза выучи что-нибудь на английском, это будет полезнее. А сейчас дочитай до конца, котёнок. И Оля повиновалась. — Есть женщины. Их волосы, как шлем, их веер пахнет гибельно и тонко. Им тридцать лет. — Оля запнулась. — Зачем тебе, зачем моя душа спартанского ребёнка? Вада удовлетворённо кивнула. Она погладила Олино плечо и сказала: — Нет, знаешь, что-то в этом есть. Что-то правдивое писала Марина Ивановна. “Вы были юностью моей, которая проходит мимо”. — Она с усмешкой заглянула Оле в глаза. — Мне сорок. Оля удивилась. — Ты в два раза старше меня… — Алло, я сказала сорок, а не сорок два! И нет, ты не годишься мне в дочери. Я бы не стала рожать в восемнадцать. Что бы ты там ни думала обо мне. Оля не думала. Представить восемнадцатилетнюю Ваду вообще было сложной задачей. Родилась ли она сразу такой, строгой и огромной, как воин? Когда она была в возрасте Оли, бывало ли ей так же тошно? — Почему ты никогда не снимаешь одежду? — не выдержала Оля. — Тебе вряд ли понравится то, что под ней. — Я не понимаю, что там такого страшного? У тебя растяжки? Шрамы? Третья рука из живота растёт? Член между ног? Что? Вада хмыкнула: — Как ты быстро угадала. Она встала, стянула с себя блузку. Оля уставилась на белёсые линии и рытвины. На животе, на плечах. Их было не много, но достаточно, чтобы они бросились в глаза и вызвали вопросы. И у Оли вопросов было много. — Это от чего?.. когда? Оля даже не обратила внимания на татуировку, которая укрывала шею, грудь и плечи. Вада кисло щёлкнула языком, расстёгивая молнию брюк. — Да ничего особенного. Всё та же авария. Давно было. Она сняла брюки и поставила одну ногу на край кровати, и Оля смогла увидеть два шрама на левом бедре. — А это?.. — Всё то же. Авария. — Вада тронула шрам на брови: — И это. Оля подвинулась ближе и протянула руку к её бедру. — Можно? — Да, — Вада пожала плечами. — Они не болят. Оля провела пальцем по шрамам: по одному, по второму. Почти одинаковые, заметные даже на очень светлой коже, несколько сантиметров длиной. У самой Оли было много шрамов, и Ваде она давно про них рассказала, но её были не такими. Шрамы от стекла, от острой ракушки — мелочи. У Вады шрамы были глубже и длиннее. От Олиных прикосновений Вада не дрогнула, но отвела глаза, будто резко устала. Спросила: — Что, не убежишь? — А кто-то убегал? — Всякое было. Оля посмотрела на её лицо, шрам на брови, на который столько раз пялилась. Насколько Вада стеснялась остальных шрамов, настолько же легко относилась к этому, единственному, который нельзя было скрыть одеждой. Ей пришлось встроить его в свою жизнь, сделать визитной карточкой, просто потому что иначе он был бы ахиллесовой пятой. — Ты же врёшь, — сказала Оля вдруг. Вада вскинула брови. — Вру? — Ты всем врёшь. Отшучиваешься каждый раз, когда я хочу что-то узнать о тебе. Все истории из жизни, которые ты рассказываешь на лекциях — это какие-то ебучие анекдоты. Кто ты вообще? Взгляд Вады стал тяжёлым. — Успокойся. Ты не в себе. Оля бросила взгляд на зеркало в углу. “Не в себе”? Зачем успокаиваться? Она ведь даже не повышала голос? Отражение в зеркале действительно выглядело диким. — Извини, я… — Оля встала с кровати, чтобы одеться. — Хочешь знать правду? Сядь. — Вада рывком усадила её на край кровати. Оля чуть ли не вскрикнула от боли сразу в двух точках: стрельнуло в ключицу и заныло запястье, которое Вада дёрнула слишком резко. Теперь Вада стояла перед Олей — над Олей — и в мыслях у девушки снова пронеслось: “Смогла бы я защититься, если?..” — Я не хотела говорить, но раз уж тебе так это нужно — хорошо. Это было на заброшке за городом. Я была без сознания. Меня привязали к стулу. Мне связали руки за спиной. — Она завела Олины руки за спину, опять до боли стиснув запястья. — Я начала приходить в себя, но слишком медленно, и меня начали бить по щекам. — Вада замахнулась, но прикоснулась к Олиному лицу мягко. — Вот так. Только сильнее. Мне задавали вопросы, а я никак не могла понять, почему мне их задают. А потом в ход пошёл нож. — Она провела ногтем по бедру Оли, оставив две короткие белые царапины. Они исчезли уже через пару секунд. Вада замолчала. Насмотревшись на приоткрытый в ужасе рот и блестящие глаза, она улыбнулась: — Оль. Да я же просто шучу. Волчонок, ты чего? Я, по-твоему, кто? Нет, мне правда забавно, что ты всё ещё ищешь во мне загадки. Кому оно надо — пытать доцента кафедры германской филологии? Оля почувствовала, как сводит горло, будто в судороге. — Сядь, — просипела она. Теперь настала её очередь усадить Ваду на краю кровати. Оля упала на колени, развела её ноги и стала зацеловывать её шрамы. Словно в истерике, Оля покрывала бёдра поцелуями, желая выкусить, стереть бугристую белёсую кожу. Вада охнула и ухватилась пальцами за её волосы. — Оля… — Мне всё равно, правда это или нет. Авария это или пытки. Тебе было больно. Не хочу, чтобы тебе было больно. С губ Оли чуть ли не сорвалось самое банальное признание. — Я ненавижу… не могу тебе сопротивляться. Я не могу тебе врать. Ты мне врёшь, а я тебе не могу. Оля чувствовала себя отвратительно, чувствовала, что вся эта сцена — бредовая, что она действительно ведёт себя глупо, что она “не в себе”, и что похоже это на ту самую книгу о любви двух женщин, которую ей дала Вада и которую она начинала читать, там такие же безумные особы в вечной экзальтации закатывали друг другу истерики, лобзали мокрые от слёз губы и били кулаками в грудь, произнося громкие речи. Оля никогда такой быть не хотела, ей смешно было читать про таких персонажей, а теперь она сама вела себя так. И то, что они с Вадой до этого цитировали какие-то стихи, делало ситуацию ещё более театральной, и то, что Оля пыталась выговаривать строчки давно мёртвых поэтов, пока Вада была в ней полностью, везде, везде — так ненормально. Оля смутилась, вытерла лицо ладонью и спросила: — Можно тебе отлизать? *** — Я прочитала первую главу, — сообщила Вада. Оля, готовившая завтрак, взволнованно обернулась. — Хорошо. Видно, что ты много копалась в литературе, хотя копала не глубоко. Я там отметила, что можно исправить. Оля приоткрыла окно, чтобы не было так жарко. “Копала не глубоко”? Она ночами не спала, рылась в книгах, всё сопоставляла, в университетской библиотеке тетрадь исписала выписками из статей. — Спасибо, — выдавила Оля. Вада подошла, приобняла сзади и чмокнула в шею. — А что так безрадостно? Оля, ты у меня самая умная девочка. Уж точно самая старательная. Просто тебе нужно совершенствоваться. Я для этого и нужна. От похвалы хотелось замурлыкать. Вада хвалила редко. Оля почувствовала себя на седьмом небе от счастья неделю назад, когда Вада прочитала её стихи на немецком и сказала: “Неплохо”. — Но готовишь ты лучше всех, я так никогда бы не смогла, — отметила Вада. — Слушай… поможешь мне сегодня заполнить документы? Там ничего серьёзного, журнал, ведомости… С этим ты точно справишься. Оля закивала: — Хорошо. Вечером Оля действительно приехала, и документы заполнила, и приготовила ужин, и осталась у Вады на ночь. Это был первый раз в её жизни, когда она не вернулась на ночь в их с Соней квартиру. Соня не могла этого не заметить. — У тебя кто-то появился, — постановила Соня. Она сидела на кухне, пила какао и смотрела сурово. Оле оставалось только кивнуть. — Ага. — Ну расскажи-и, — протянула Соня. — Как ты могла всё это время молчать! Ну, кто это? Какая-то девчушка с универа? Оля кивнула. — А! — Соня звонко постучала ложечкой по столу. — Я так и знала! Кто?! Кто она? Я её знаю? — Нет, — Оля соврала, не моргнув. Соня покачала головой. — Ну ты даёшь. Ладно. Храни свои секретики, раз не хочешь рассказывать… Оля не понимала, оправдываться ей или промолчать. — Да я не хотела говорить… думала, тебе неприятно будет. Мы же… — А, ты из-за этого? Оль, да это же давно было, и никто никому ничего не должен! С чего вдруг я ревновать должна? Я не из вашей розовой команды… Да мне вообще всё равно. Мне вообще… — Соня посмотрела на дно кружки. — Вообще всё равно. Оля пожала плечами и ушла в комнату. Да, если подумать, Сони это вообще не касается, и не должно её задевать, и не задевает. Соню не задело, только ночью она так долго ворочалась, что Оля неоднократно просыпалась от её возни.