Неучтённые девочки и Опустошение Севера

Встреча с Вадой Дольфовной была в четверг. В пятницу Оля не пошла на истяз, проспала обе пары. И остальные две пары в тот день тоже проигнорировала. Соня это заметила и похвалила: — Отсыпаешься? Правильно, отсыпайся! Я тебе давно говорю: нечего в этом универе делать. Нечего. Боже, Оль, на тебе лица нет. Совсем из тебя кровь выпили… Почти все выходные Оля драила квартиру, хотя была не её очередь это делать. Вымыла полы и подоконники, перебрала содержимое тумбочек, избавилась от старых конспектов, оттёрла плиту. Она так грохнула дверцей духовки, что та, казалось, чудом не отвалилась. На шум прибежала Соня. Её голова сунулась в кухню, чтобы сказать: — Ненавижу, когда ты так делаешь, — и исчезнуть. «Так» — это, наверное, о применении силы там, где не надо. Соня это действительно ненавидела. Вечером субботы была Олина очередь готовить ужин. — Салат сегодня немного с кровью, — сообщила Оля, пока Соня возбуждённо накладывала в свою тарелку макароны с курицей и овощной салат. Соня, не отрываясь от своего занятия, поинтересовалась: — Почему? Оля подняла перебинтованную ладонь. — Перестаралась, пока резала. Соня поморщилась, но заключила: — Будет питательнее. В воскресенье, сделав хоть что-то по работе и учёбе и вымыв ванну, Оля лежала на постели без сна. — Выглядишь тяжело больной, — сообщила Соня. Оля на автомате взяла с тумбочки зеркальце и посмотрела на своё отражение. Соня преувеличивала, конечно. Но Оля и правда выглядела замученной. Как там она сказала? «Ты красивая, когда расстроена»… — Сонь, я красивая? Соня посмотрела на неё уже с подозрением. — У тебя температура? Такие вопросы задавать! Конечно, красивая. Красивущая. Но сейчас выглядишь, как на похоронах. — Нормально у меня всё. Просто… устала. Соня обидчиво дёрнула плечом. *** Оля разыскала Ваду Дольфовну в одной из аудиторий, захлопнула дверь и остановилась, неловко привалившись к одному из столов. Дольфовна подняла на неё взгляд. В живых голубых глазах вопрос — что такое, Оленька? Оля сказала не то, что планировала: — Я... я в пятницу семинары пропустила. Можно будет отработать? — Я подумаю. — Дольфовна вернулась к заполнению какого-то журнала. — Времени нет… пока напиши конспекты от руки, я подумаю, как тебе их отчитать. Ещё вопросы? Дольфовна ждала чего-то ещё, и Оля почувствовала себя дурой. Внезапно сложно оказалось преодолевать себя и подыскивать слова для своей беды. Дольфовна помогла: — Хочешь поговорить о том, что было у меня дома? Не хотела, но было нужно. Оля кивнула. — Закрой дверь на замок и подойди ближе. В висках застучало, когда Оля щёлкнула замком двери и подошла к столу Дольфовны. Оля подумала: как тогда. Её ресницы подкрашены тушью, она смотрит в глаза и улыбается будто насмешливо, как тогда, на кухне. — Я так и знала. Я запутала тебя и напугала. Оля мотнула головой. Ни запутанной, ни напуганной она себя не чувствовала. Может, со стороны было виднее… — Ты мне нравишься, — сказала Дольфовна. — Хочу видеться с тобой ещё. А ты? Хочешь? Оля закивала, но выпалила: — Понимаете, я боюсь, что это будет очень большая ошибка. — Возможно. И что? Оля нахмурилась. «И что?» Разве не этому её учили всю жизнь воспитатели, учителя и преподы — избегать ошибок? Вада Дольфовна поняла её замешательство и кивнула: — Один умный человек мне как-то сказал: молодость — это всегда вопрос, на который невозможно дать правильный ответ. Ты никогда не задумывалась о таком? Оля хмуриться не перестала. Дольфовна продолжила: — Тебе всегда будет казаться, что ты занимаешься чем-то не тем и поступаешь неправильно. Так и должно быть. Молодость — время самых больших сомнений. Самое время совершать ошибки. Сомневайся, но не сковывай себя цепями и не мешай себе получать опыт. Оля не могла понять, ей вешают лапшу на уши или дают самый ценный совет, который она когда-либо услышит. Сомнения могут сводить с ума, это она на себе здорово прочувствовала. Если послушать Дольфовну, все вопросы и переживания должно снять как рукой. — Приезжай на выходных, — сказала Дольфовна. — Я приеду. Только… только не надо, как в прошлый раз. Пожалуйста. Так унизительно. Оля мысленно одёрнула себя: зачем мямлишь, так и скажи ей, не смей больше со мной так обращаться, у меня после тебя весь вечер кровило, кто так вообще ебётся. Разговаривать так с Дольфовной было просто невозможно. Она думала, что Дольфовна насмешливо изогнёт бровь — ту, что целая — и спросит: а что в прошлый раз было не так? Но Дольфовна мягко улыбнулась: — Хорошо. Прости. Хорошая ли это идея? Оля знала одно: ей ужасно хочется быть с Вадой. Побыть ещё в её квартире, узнать, чем она живёт, украсть ещё хоть какие-то крупицы сведений о её прошлом. Ведь у неё наверняка экзотичное, невероятное прошлое, под стать её имени. Не берутся такие люди, как она, из ниоткуда, из обыкновенных питерских квартир. Оля безнадёжно очаровалась. Соня не раз говорила ей: «Как же с тобой тяжело». А вот Дольфовне было с ней легко. Как лихо она лепила этикетки на всё, что Оля смутно чувствовала и ощущала. Лаская Олю пальцами, она поставила ей диагноз: влюблённость. Оля пыталась понять, правда ли это. Было ли ей так же хуёво, когда она влюбилась в Соню? Но когда она заглядывала внутрь себя, там было так темно, что Оля предпочитала доверить чутью Дольфовны, чтобы та выуживала её чувства из темноты и крепила на них ярлыки. Они перепрыгнули столько ступеней — вернее, это Дольфовна схватила Олю и протащила по ним, — Оле же хотелось вздыхать по ней, влюблённо смотреть и томиться, и только потом, может, дорваться до объекта своих чувств, а Вада, не дав сделать и вдоха, вжала её в себя. Оля и зависла вот так, замерла, одной ногой в омуте, другой — на нетвёрдой земле. Но всё это было неуловимо и глубоко, Оля никогда не могла долго думать о себе и своих отношениях с миром, ей быстро становилось скучно и хотелось что-нибудь съесть. Дольфовну она всё равно обожала, даже если мысли о ней тут же соскальзывали в мысли о геноциде северян, а пальцы её напоминали орудия пыток.