Мимикрия II

— Ты уверена, что хочешь уволиться? Может, еще подумаешь?       Лизавета сидела в противоположном углу сестринской комнаты и с тоской наблюдала за тем, как Василиса паковала свои пожитки, нажитые за четыре года работы в институте имени Склифосовского.       Склонившись над небольшой коробкой, Пчёлкина проверила наличие всех вещей внутри нее и, устало рухнув на диван рядом, глянула на подругу. — Уверена, — качнула головой Вася. — Я уже приняла решение и сегодня ухожу. После всего, что произошло, я не могу оставаться в больнице. — Боишься, что Пчёлкин продолжит тебя пасти? — Лиза понимающе кивнула. — У него здесь слишком много ушей, — Василиса пожала плечами и легла на декоративные подушки, прикрыв глаза. — Не хочу, чтобы его шестерки передавали каждый мой шаг. Хватило.       Ее ноги после последней — в самом деле заключительной — смены в институте гудели и вибрировали, руки дрожали, точно соломинки на ветру, а тяжелая голова с трудом могла держаться ровно. Пчёлкина не спала почти двое суток, потому могла провалиться в кратковременный сон в любых, даже самых неподходящих и неудобных, местах и позах.       События, происходившие в столице вследствие конституционного кризиса, повлекли за собой разруху и многочисленные жертвы мирных граждан. В начале октября Москва гремела танковыми залпами, рыдала слезоточивым газом, сокрушалась расстрелами и умывалась горькими слезами жителей. По улицам разъезжали бронетранспортеры, из окон доносились крики.       Москва в октябре горела и утопала в скорбящей боли.       Склифосовский, как главный пункт скорой неотложной помощи, принимал пострадавших, точно конвейер, задействовав весь свой персонал. — Сколько вы с Витей уже не виделись? — Попова сочувствующе взглянула на клюющую носом Пчёлкину. — Почти три недели, — буркнула сквозь дремоту Василиса. Она удобнее устроилась на диване и спрятала лицо в лацканы медицинского халата. — И как ты справляешься? — Лизавета, обеспокоенная состоянием Васи, не планировала оставлять ее в покое.       А могла дать ей хотя бы несколько минут на сон.       Но если бы Василиса хотела, то обязательно бы поделилась с Лизой о том, как она перестала включать свет в квартире на Остоженке; как чувствовала пронизывающий косточки холод в пустой постели, как бледным призраком ходила по дому и не могла войти в гостиную, чьи стены до сих пор звучали яростным ревом Вити.       Но самое главное, она бы сказала, как бесконечно скучала по нему.       После того, как Пчёлкин три недели назад ушел от жены в ту злосчастную ночь, он больше не объявлялся; даже за вещами, какие он грозился забрать позже, Пчёла приехал в отсутствие супруги. Пчёлкина не знала, где сейчас находился Витя, как и не представляла, как протекает его жизнь без нее.       Их брак распадался на атомы, какие радиоактивными обломками придавливали к сырой, вырытой для могилы их семьи, земле.       Угнетающее молчание подруги побудило Попову встать со своего места и, сочувствующе скуксившись, присесть рядом с ней. — А давай ты у меня немного поживешь? — Лизавета несмело дернула уголками накрашенных губ. — И ты грустить не будешь, и мне спокойнее будет. — Ага, — насмешливо фыркнула Вася. — И будем мы жить дружной шведской семьей: ты, я и Головин. Спасибо, но как-то не хочется портить вашу идиллию. — Зря ты так, — слегка обиженно нахмурилась Лиза. — Гриша не меньше меня о тебе переживает. Ты же знаешь, как он к тебе относится.       Василиса обернулась на Попову и одарила ее благодарной полуулыбкой.       После возвращения Гриши в Москву из двухлетней ссылки, которую ему с легкой руки организовал Витя, Лизавета заметно преобразилась. Стала сиять, как начищенный пятак, чаще смеяться и в целом вести себя так воздушно, что порой напоминала сахарную вату.       Но тем не менее Пчёлкина была рада за лучшую подругу, нашедшую свое счастье в лице Головина — пусть хотя бы у нее отношения с возлюбленным сложатся лучше, чем у Василисы с Пчёлой. — Не переживайте, — Вася сжала длинные пальчики Поповой, что лежали у нее на коленях, своими. — Я справлюсь; но если что, буду иметь ввиду, правда.       Из коридора послышался торопливый грузный топот, а следом раздался и чей-то исступленный вопль. — Рожает! Матерь божья, рожает!       Переглянувшись между собой, Лизавета и Василиса нахмурились и хотели было выглянуть за дверь сестринской, как в этот момент она распахнулась, впуская в помещение запыхавшуюся краснощекую Кузнецову.       Тетка Белова влетела в комнату, едва не опрокинув стул, и впилась глазами в сидящих перед ней девушек. Ее медицинский халат был распахнут, маска спущена с лица, руки дрожали так, будто она впервые в жизни готовилась принимать чьи-то роды.       Абсолютно непрофессиональное поведение для заведующей отделением. — Рожает! — Екатерина Николаевна кричала, что есть мочи, отчего виски Васи почти лопнули. — Батюшки-светы, что ж такое творится? — Катя, успокойся, — с нажимом отозвалась Пчёлкина. — Что случилось? Кто рожает? — Белова, — Кузнецова глянула на Василису, как на дуру; словно бывшая Сурикова была единственной роженицей во всем Склифе. — Ольга наша рожать вздумала. — Как это? — Вася тут же помрачнела. — У нее же еще месяц до ПДР. — Вот так! — Катя возбужденно всплеснула руками, наверняка находясь в крайней степени растерянности. — Из-за стресса, может, Сашка же месяц почти в Майами проторчал; одну ее оставил.       Ну, прямо-таки муж — и без пяти минут отец — года.       Екатерина Николаевна заполняла собой все пространство, давила на и без того уставшие барабанные перепонки Пчёлкиной, из-за чего ее хотелось прихлопнуть, как назойливую муху. — От нас-то ты что хочешь, Кать? — Попова подала взволнованный голос, обращая на себя внимание старшего гинеколога. — Так это, — осеклась Кузнецова, хлопая широко распахнутыми глазами, — Ваську с собой забрать.       Еще чего не хватало.       Мало Василисе было нагрузки за прошедшие двое суток, так теперь еще и Катя работы напоследок подкинуть ей решила. И не абы с кем, а с женой ее горячо любимого недруга. — Извини, — отрицательно покачала головой Вася, — но моя последняя смена в больнице закончилась час назад. Я больше не сотрудник Склифа. — Да нужна ты мне там, — небрежно отмахнулась Екатерина Николаевна, — и без тебя помощников хватает. Ты в качестве поддержки Оленьке иди.       Если бы позволял случай, то Пчёлкина ядовито рассмеялась в голос от такой поразительной наивности Кузнецовой.       Ведь ни для кого не являлось секретом, в каких взаимоотношениях находились супруги двух бригадиров. А после того, как Витя имел вольность сравнить Василису с Ольгой во время их последнего разговора, она и слышать о ней ничего не желала; и уж тем более не хотела выступать в качестве поддержки для ненаглядной возлюбленной Белого. — Смешно, — саркастично, но холодно хмыкнула Вася, скрестив руки на груди. Она подняла на Катю испепеляющий взгляд исподлобья и закрытой позой транслировала свое недовольство. — Если ты не знала, то мы с Олей не то чтобы подруги. С какой стати мне ее поддерживать? — Да как же это так? — Кузнецова, ахнув в недоумении, взмолилась. — Я ж тебя по-человечески прошу. Санька прилетел, но на звонки не отвечает, дороги перекрыты, а Ольга одна там мается. Роды у нее сложные будут, Вась, подбодрить надо.       Вот ведь пиявка приставучая.       Пчёлкина на обреченном выдохе закатила глаза и затылком облокотилась о спинку дивана.       Ей уже давно пора было покинуть больницу, вернуться домой, отмыться от тяжести прошедшей смены и забыться в летаргическом сне, чтобы мысли, какие циклом кружились вокруг Вити, впали вместе с ней в анабиоз. Теперь, когда Василиса осталась без работы, семьи и мужа, ее жизнь потеряла всякую ценность.       Хотелось лишь лежать, бездумно пялиться в потолок и не шевелиться, а не принимать участие в чужих родах. — Вась, ну чего ты? — Екатерина Николаевна сбавила напор и попыталась улыбнуться. Выглядело это крайне неестественно. — Ольга одна там совсем: без мужа, бабушки. Больно ей, Васька, и страшно. Вот когда ты рожать будешь, мы всей оравой пороги больницы обивать будем, честное пионерское. А сейчас пойдем, а?       Она, блять, издевается?       Додумалась же ляпнуть про роды Васе в тот период, когда она сделала аборт, а их брак с Витей из-за этого рисковал окончиться свидетельством о разводе.       Пчёлкина сжала ладони в кулаки, которые чесались в желании проехаться ими по лицу Кати; разум обуяла тяжелая свинцовая злость. Но вместо того, чтобы спустить на Кузнецову своих изголодавшихся собак, Василиса глубоко вздохнула и повела плечом.       Она не любила испытывать жалость, считая это чувство унизительным, но именно оно назойливым червяком грызло черепную коробку, не находя сил оставить Белову одну в такой ответственный и сложный момент. В конце концов, Пчёлкина не сможет себя простить, если с Беловой во время родов — преждевременных — что-то случится.       Поэтому, наградив Екатерину Николаевну красноречивым взглядом, Вася нехотя оставила Лизу и отправилась вместе с Кузнецовой в отделение гинекологии.       Точно идущая на личный эшафот, Василиса пыталась абстрагироваться от стен корпуса, впитавших воспоминания о том дне, когда она узнала о собственной беременности. Уворачивалась, как от пуль, от криков, что слышались из соседних родильных палат, и откровенно сожалела о том, что согласилась поддерживать Ольгу.       Вряд ли она вообще будет рада видеть Пчёлкину. — Олечка, давай, тужься, моя хорошая!       Остановившись возле палаты, где лежала Белова, Вася тяжело вздохнула и увела взгляд от закрытой двери. Ей нужно было несколько секунд для того, чтобы собраться с мыслями перед тем, как прыгнуть в ту бездну, в которой сама Василиса так не хотела оказываться.       Черт ее дернул прийти сюда снова. — Ну, чего застыла? — Кузнецова мягко толкнула Пчёлкину в спину. — Заходи давай, через стенку ты мало чем Ольге поможешь.       Какая же противная.       Вот, по чьим стопам на самом деле пошел Саша Белый.       Вася раздраженно поджала губы, но все же проследовала вслед за Катей. Но то, что она увидела внутри, побудило Василису оторопеть и едва не попятиться в ужасе назад.       Нет, конечно, раньше — в самом начале своей медицинской карьеры — Пчёлкина принимала участие в родах, но все они проходили в штатном режиме и не имели осложнений. Окруженная тремя акушерками, Белова же напоминала полуживую, уязвленную и кое-как граничащую с реальным миром, женщину. Бледная и взмокшая, она лежала на акушерском кресле и точно в бреду рассматривала невидящим взором потолок палаты.       Устрашающее зрелище. — Екатерина Николаевна, — подала голос одна из акушерок, — схваточки ослабли, может, стимуляцию? — Нет, — покачала головой Кузнецова, твердо убежденная в силах своей невестки. — Сама должна. — Дыши, — подключилась вторая медсестра в обращении к Ольге. — Дыши, молодец.       Бывшая Сурикова часто и тяжело дышала и жмурилась, не в силах терпеть ту боль, какая пронизывала ее тело. Васе даже показалось, что еще совсем немного, и Оля отключится с концами.       Зажатая углом палаты, Пчёлкина продолжала каменным изваянием стоять у порога. Ей было страшно и невыносимо наблюдать за муками Беловой. Даже искрометные взгляды Кати, которые она кидала Василисе в желании сжечь дотла, оказались не способны сдвинуть ее с места.       И после этого Витя хотел, чтобы она родила ему ребенка? — Молодец, молодец, — продолжала подбадривать акушерка. — Молодец, умница, дыши. — Где Саша? — Ольга медленно обернулась на Кузнецову. — Саша где? — Саша уже едет, — скрипнула Екатерина Николаевна сквозь зубы. — Не переживай, скоро он будет здесь. Дыши, Оленька.       Василиса перевела взгляд на Катю, чье выражение лица даже через медицинскую маску красноречиво говорило о том, что на самом деле она не имела ни малейшего понятия, где сейчас находился ее племянник.       Злость, какая обуяла Пчёлкину, заставила ее сорваться с места и подлететь к Оле.       Гребаный Саня. Где его только черти носят в тот момент, когда его жена так страдает? — Оля, посмотри на меня, — Вася крепко сжала ладонь Ольги в своей. — Я здесь, слышишь? — Вася… — повернув голову, бывшая Сурикова смотрела едва не сквозь Василису. — Саша уже едет? — Едет, милая, — заботливо улыбнулась та. — Дыши.       Слова Пчёлкиной, кажется, нисколько не возымели эффект на роженицу. Отвернувшись, Белова на мучинеческом стоне закатила глаза и граничила с потерей сознания.       Блядство! — Катя, — приглушенно зашипела Вася, сверкнув недобрым блеском в сторону Кузнецовой, — сколько ты еще будешь ее мучать? Видишь же, что ей плохо. — Давайте стимуляцию, — загробно вымолвила Екатерина.       Препарат окситоцина, введенный Ольге внутривенно, помог возобновить схватки лишь через несколько долгих часов. Все это время акушерская бригада вместе с Василисой ни на шаг не отходили от нее. Уставшие и измотанные, они продолжали поддерживать бывшую Сурикову и бороться за рождение ее первенца.       Но тот упорно отказывался появляться на свет. — Девочки, — приложив стетоскоп к животу Оли, заговорила Катя, — сердцебиение хорошее. — Екатерина Николаевна, — окликнула начальницу акушерка, — схваточка пошла. Давай, Олечка, потужься-потужься! — Давай, моя девочка, давай, — твердым, но ласковым тоном обратилась Кузнецова к невестке. — Недолго осталось. — Я не могу… — Белова вяло замотала головой. — Где Саша? Он уже прилетел?       Твою мать.       Сложные и натурально бесконечные роды Беловой, кажется, стирали ей память к чертовой матери. Бегло переглянувшись с Катей, Вася крепче сжала ладонь Оли. — Саша прилетел, — кивнула Пчёлкина, изощряясь на ложь. — Он звонил из аэропорта, сказал, что очень тебя любит и скоро будет здесь. — Оля, думай о себе! — Кузнецова аккуратно повысила голос, взволнованно глядя на Белову. — Оля, давай, моя родная!       Возобновившиеся схватки побудили Ольгу крепче схватиться за руку Василисы и хрипло закричать. — Давай, моя умница! — Еще! Тужься!       Красная, потная и замученная, бывшая Сурикова кричала так, словно ее резали без ножа и отрывали плоть по кусочкам. Акушерки, принявшиеся ее подбадривать, также снизошли на выкрики.       Триггеры, ужас и нарастающая паника смешивались в разуме Василисы с беспорядочной какофонией возгласов. Пальцы от крепкой хватки онемели, ноги едва удерживали дрожащее в ознобе тело, глаза щипало проблесками подступающих к горлу слез.       Не находя в себе больше силы держаться, Вася подняла взгляд к потолку и свирепо зарычала.       Это невозможно было выносить.       Вселенная, карма и сам Господь бог таким образом наказывали Пчёлкину за то, что она осмелилась убить своего ребенка. Мол, посмотри, до чего ты докатилась: разрушила собственную семью, предала мужа и лишила жизни невинного малыша; а теперь тони в трясине страхов, от которых так хотела убежать, страдай и корчись в муках израненной совести.       Хотелось упасть на колени, закрыть уши руками и закричать так отчаянно, чтобы те, кто сверху насмехался над ее чувствами, услышали ее молитвы и прекратили эту нескончаемую пытку.       Тот ад, о котором говорилось в Библии, оказался куда ближе, чем Василиса могла подумать. Она попала в него при жизни, и находился он прямо здесь, в больнице, которую раньше Вася считала своим вторым домом.       И только когда палату осветил плач родившегося сына Беловых, здорового и крепкого, Пчёлкина смогла облегченно выдохнуть. — Мальчика родила! — Умница ты моя, умница, Олечка, — счастливо защебетала Кузнецова, обнимая Олю за плечи. — Иван Александрович собственной персоной. Ты мой красавец!       Откинувшись на спинку акушерского кресла, Ольга слабо улыбнулась под радостные вопли медсестер.       В гармонии чужой семьи Василиса вдруг почувствовала себя посторонней; лишней, пятым колесом. Дискомфорт, который выворачивал внутренности наизнанку, побудил ее искривить губы в наигранной фальши и, поздравив бывшую Сурикову коротким кивком, покинуть палату.       На этом ее миссия подошла к концу.       Вылетев в холл отделения гинекологии, Пчёлкина размашистыми шагами подлетела к подоконнику и прикрыла глаза. Ее и без того разбитое сердце превратилось в мелкую крошку; пыль, какую стоило сдунуть, и от него ничего не останется. Хотелось выть, крушить стены, истошно реветь и как маленькая девочка звать Витю. Чтобы схватиться за рукава его пиджака, уткнуться кончиком носа ему в грудь и раствориться в такой необходимой заботе мужа.       Но его рядом не было, и виной этому являлась сама Василиса.       Через сорок минут, когда Белову перевели в другую палату, за спиной Вася услышала топот, а после и до одури искристый возглас Кузнецовой. — Васька, — окликнула ее Катя, — иди сюда. Давай выпьем за рождение моего внука! Чтоб Ванька всегда здоровеньким был.       Стиснув зубы так крепко, что те злобно заскрипели, Пчёлкина обернулась. Ее сжатые до побеления кулаки так и чесались в непреодолимом желании избить Екатерину Николаевну до полусмерти. — Это все ты, — ядовито прошипела Василиса. — Что «я»? — Кузнецова, изумленно вытаращив глаза, замерла с бутылкой медицинского спирта в руках. — Ты специально все подстроила, — Пчёлкина, сорвавшись на гортанный вопль, всплеснула руками. — Специально затащила меня на роды Беловой. Хотела так наказать меня? — Вась, ты чего? Белены объелась? — Катя хмыкнула. — За что мне тебя наказывать? — Ты единственная, кто знал про мой аборт, — срывала голосовые связки в истерике Василиса. — Поэтому ты меня позвала, да? Чтобы я смотрела и страдала из-за того, что сделала? Тогда поздравляю, у тебя это получилось! — Прекрати орать, — строго гаркнула Екатерина и стукнула ладонью по столу. — Ты сама наказала себя, когда решилась на аборт. — От меня Витя ушел, — Пчёлкина болезненно оскалилась. — Если бы ты не рассказала ему о моей беременности, то все было бы нормально. — А ты как хотела, милая моя? — Кузнецова усмехнулась, достала вторую стопку, наполнила ее спиртом и протянула Васе. — За все грехи рано или поздно приходится расплачиваться. На, выпей лучше и успокойся. Нечего здесь воздух своими орами сотрясать.       Вася, не глядя, схватила рюмку и залпом осушила ее содержимое. Горючее тошнотворной жидкостью разлилось по неподготовленной гортани, из-за чего Василиса поперхнулась, прикрыла рот ладошкой и закашляла.       По сравнению с той водкой, какую она пила на даче у Царевых с Космосом пять лет назад, спирт оказался созданием самого Сатаны, которое хотелось тут же выплюнуть и проблеваться.       Термоядерная смесь. — Полегчало? — Екатерина снисходительно ухмыльнулась, наблюдая за скорчившейся Пчёлкиной.       В том, что она неустанно терзала и винила себя за содеянное, Кузнецова ни капли не сомневалась.       Это было заметно только по одному внешнему виду Василисы: мертвенно бледная, осунувшаяся, худая; даже обесцвеченные волосы и те потускнели на фоне переживаемого стресса. Не человек, а ходячий и озлобленный на саму себя призрак.       Без слез не взглянешь. — И на меня не злись, — продолжила нравоучения Катя. — Витя, все-таки, отцом этого ребенка был, поэтому он должен знать о нем. Что уж теперь-то роптать? Да, муж ушел, но жизнь-то на этом не заканчивается. Выскочишь еще замуж за кого-нибудь; найдешь того, кто, как и ты, без детей семейное счастье построить хочет. — Кать, — Вася горько усмехнулась, проглатывая застрявший в глотке ком после выпитого, — иди-ка ты нахер.       И, под едкий смешок Кузнецовой, Пчёлкина покинула общий холл.       Она не знала, куда ей идти: возвращаться домой среди ночи, когда в городе господствовали хаос и насилие, было опасно; вернуться в корпус хирургии — бессмысленно, местонахождение Пчёлы оставалось неизвестным. Да и захотел бы он видеть жену после такого предательства? Вряд ли.       Чувствуя себя неприкаянной, никому ненужной беспризорницей, Василиса бесцельно блуждала по отделению гинекологии, пока ноги бессознательно не привели ее к одноместной палате Ольги. Просторное помещение тонуло в темноте и сонной тишине, потому, чтобы не разбудить Белову, Вася тихо вошла внутрь и села в кресло напротив ее кровати.       Лицо бывшей Суриковой было умиротворенным, нежные и мягкие черты разглажены долгожданным отдыхом, губы изредка подрагивали во сне.       Если бы Пчёлкина не сделала аборт, то через семь месяцев могла бы также познать радость материнства, счастливо плакать над рожденным ребенком, сопящим в колыбели, и с трепетом ожидать появления взволнованного до чертиков мужа.       Интересно, Витя бы так же пропал во время родов Василисы, как это сделал Саша? Прошло уже больше двенадцати часов, но ни сам Белов, ни вся остальная бригада так и не дали о себе знать; их телефоны молчали или вовсе были отключены. — Вась, спасибо, что была рядом, — тихо вымолвила Ольга, всматриваясь во мрак столичной ночи за окном.       Оказывается, все то непродолжительное время, что Вася находилась с ней, Белова не спала. — Не за что, — тоскливо улыбнулась Пчёлкина. — Я боялась, что не справлюсь, — честно призналась бывшая Сурикова дрогнувшим голосом, — и с Ванечкой что-нибудь случится. — Не говори так, — Василиса, склонив голову, болезненно скривилась. — Ты родила здорового сына; ты — умница.       Оля сдержанно кивнула, оставив слова Васи без ответа.       На несколько минут девушки погрузились в безмолвие. Но если Пчёлкина покидала реальность в зыбком неспокойном сне, свернувшись калачиком в кресле, то Оля же, наоборот, чересчур много думала.       Она хотела пробраться в голову своего мужа, увидеть его глазами то место, в котором в настоящий момент находился Саша вместо того, чтобы вместе с ней радоваться рождению их долгожданного сына. Неужели что-то оказалось гораздо важнее такого знаменательного события?       И, судя по не находящей себе места Васе, Пчёла тоже пропал с радаров.       Видимо, всех жен криминалитетов постигала одинаковая жалкая участь. — Василиса, — бесцветным голосом снова заговорила Белова, — где наши мужья? — Я не знаю, Оль, — понуро отозвалась Пчёлкина сквозь полудрему, — но очень бы хотелось знать.       Забвение настолько стремительно украло Василису у реального мира, что она не заметила, как в беспамятстве отключилась до раннего утра. Если бы не акушерки, принесшие Ольге ее сына на кормление, то она наверняка бы и дальше продолжала спать, сложившись в три погибели, в узком кресле.       Последствия неудобной позы, в которой Вася провела у изголовья кровати бывшей Суриковой несколько часов, разламывали позвоночник, из-за чего она чувствовала себя еще разбитее, чем сутки назад.       Лучше бы не спала или — что еще лучше — не просыпалась вовсе.       Присев на скамейку в пустом коридоре, Пчёлкина измученно простонала и закрыла лицо ладонями, как в этот момент до нее эхом донеслись спешные чужие шаги.       Не успела Василиса поднять голову, как мимо нее пролетел взъерошенный и заметно помятый Белов. Одетый в белый брючный костюм и несуразную красную рубашку, которая ему ни капли не подходила, Саша замер у порога палаты, где лежали его жена и новорожденный ребенок.       Взволнованный, дерганный, но счастливый, Белый улыбался, как идиот, и совершенно не замечал никого вокруг себя.       Или, быть может, он просто не хотел замечать за своей спиной Пчёлкину? Братская солидарность и все такое.       Но если Саша здесь, то вероятнее всего, и Витя приехал вместе с ним. Черт, Вася оказалась совершенно к этому не готова. — О, Васёк!       Громогласный бас Космоса отвлек Василису от нового сеанса самобичевания. Он шел вразвалочку в компании Фархада и, размахивая ей своей огромной лапой, направлялся в сторону подруги.       Холмогоров и Джураев выглядели ничуть не лучше, чем Саня: распахнутые подолы пальто, помятые, как из жопы, костюмы, испачканная ошметками грязи обувь. Будто они всей дружной бригадирской компанией провели ночь на помойке — не самое лицеприятное зрелище.       Ну, сейчас она им устроит взбучку. — Вы где, вашу мать, были? — Пчёлкина подорвалась с места и яростно зашипела, испепеляя замерших перед ней Коса и Фарика. — Мы с Катей с ног сбились, дозвониться вам не могли! — Джаным, не горячись, — мягко парировал Фархад с легкой, но усталой улыбкой на смуглом лице. — Мы все объясним. — Да уж постарайтесь, — скрестила руки на груди Вася. — Васёк, тут такое дело, — Холмогоров отчего-то замялся, — короче, мусора нас приняли; в Бутырке всю ночь просидели. — Где?! — Василиса сорвалась на ультразвуковой писк. — Вы совсем охренели? Ольга тут корячилась, рожала Белому сына, а вы на нарах прохлаждались? — Не жужжи, Пчёлкина, — ощерился Космос, скривившись. Выносить высокие ноты подруги он не мог точно так же, как и Витя с самого восемьдесят восьмого года. — Мы все расскажем, только позже.       Жаркое возмущение вкупе с негодованием, которые охватили Пчёлкину, перекрыли ей доступ к кислороду. Она покраснела, следом позеленела, надула щеки и шумно выпустила изо рта воздух. Казалось, что еще немного и она взорвется к чертовой бабушке.       Идиоты! Ну, какие же дураки!       Переведя искрящийся острыми молниями взгляд на Фархада, Вася сокрушительно выдохнула. — Фарик, а ты какими судьбами у нас в Москве? — Василиса старалась говорить сдержанно. — Что-то случилось? — У нас завтра стрела с Багдадом, — пожал плечами он. Было заметно, что говорить с женой Пчёлы о делах бригады Джураеву некомфортно. — Вот и пришлось прилететь.       Блять.       За личными и семейными передрягами, какие выпали на долю Пчёлкиной, она совершенно забыла о стреле супруга. Тревога за Витю, что овладела Васей, побудила ее осунуться и помрачнеть. Но не успела она переварить информацию, как в холле показался сам Пчёлкин.       Угрюмый, точно тень, его не спасало даже бежевое пальто на широких плечах от того мрака, какой преобладал на усталом лице Вити. Глаза, как льдинки, сурово глядели исподлобья, руки сжаты в кулаки, густые волосы взъерошены. Василисе не требовалась лупа, чтобы разглядеть, насколько прошедшая ночь сказалась на состоянии Пчёлы.       Но не только увлекательное путешествие по округам Бутырки отпечаталось на роже Пчёлкина, но и присутствие в больнице его жены, которую он явно не ожидал здесь увидеть.       Девичье сердце защемило, стукнувшись о ребра, когда искрометные взгляды супругов перехлестнулись друг с другом.       На Василису смотрел уже не ее Витя, которого она полюбила пять лет назад; не Шмель в синей кепке, что порой ощущался натуральной занозой в ее заднице. Теперь на Васю смотрел Виктор Павлович — до обледенения холодный, чужой и далекий человек. Не тот, которого она когда-то знала. Их расставание оставило неизгладимый отпечаток и на его израненной душе.       Смерив жену недобрым цепким взглядом, Пчёлкин ощерился и, отведя глаза в сторону, ушел вслед за Филатовым вглубь отделения гинекологии.       Сердце, какое еще минуту назад было покрыто тонкой коркой льда, сейчас обливалось кровью и разрывалось в муках.       Ну, конечно, неужели Василиса в самом деле могла подумать, что Витя захочет говорить с ней даже спустя три недели?       Не заслужила. — Не переживай, Васёк, — поняв, куда был устремлен взгляд подруги, поспешил успокоить ее Холмогоров, — Пчёла пока у меня кантуется. По клубам не шатается, баб не трахает, бухает только, как черт, и молчит, не говорит ничего. Че у вас произошло вообще?       Стало быть, он никому не рассказал о причине их расставания. Радоваться ли этому или, наоборот, огорчаться, Василиса пока не знала. — Джан, — Фара с сочувствием глянул на опечаленную Васю, что продолжала пялиться вслед ушедшему мужу, — вы с ним поссорились? Что-то случилось? — Не беспокойся, Фарик, — натянуто улыбнулась Пчёлкина и ласково провела ладонью по его плечу. — Мне уже пора идти. Берегите себя, пацаны, и постарайтесь больше не попадать за решетку. — Василиса, — окликнул ее в спину Джураев, — давай мы тебя до дома довезем; на улицах сейчас опасно. — В натуре, Вась, — подключился Космос, — подожди лучше нас. Мы Ольку быстро поздравим и увезем тебя, какой вопрос. — Все нормально, правда, — Василиса обернулась. — Мне нужно побыть одной, спасибо.       На негнущихся ватных ногах она добралась до отделения хирургии, чтобы там навсегда попрощаться с его стенами и любимой синей формой, какая была ее верным соратником на протяжении долгих четырех лет.       Чего только не пережила Пчёлкина в Склифосовском за это время: первую и знаковую операцию, за которой последовал карьерный рост; облаву, устроенную Витей, осуждение коллег по цеху за ее отношения с бандитом, предложение руки и сердца, вооруженное нападение накануне свадьбы.       В этой больнице Вася провела свои самые лучшие и худшие годы в жизни. Здесь она радовалась, плакала, обессиленная падала после тяжелых ночных дежурств, оперировала под дулами пистолетов.       Но, как бы то ни было, эта глава ее судьбы подошла к концу.       Сменив хирургическую пижаму и кроссовки на юбку-карандаш, пальто и каблуки, Пчёлкина остановилась на крыльце института, чтобы напоследок вдохнуть его родной стерильный воздух. Изумрудные глаза с тоской посмотрели на парковку, где у обочины заметили белый Вольво, а рядом с ним и Витю.       Он стоял спиной к жене, курил сигарету и задумчиво смотрел на залитую рассветным солнцем улицу столицы.       Пан или пропал, Василиса. Сейчас или никогда.       Вобрав больше кислорода для храбрости, она твердым шагом направилась к супругу и остановилась от него на расстоянии вытянутой руки.       Пчёлкину не нужно было оборачиваться, чтобы знать, кто именно стоял за ним. За столько лет он выучил походку любимой наизусть и мог по одному только стуку каблучков определить настроение и мотивы Васи, какие в настоящий момент были чересчур решительными. — Лучше уйди, — мрачно процедил Витя, зажав между зубов сигарету. — Я не хочу тебя видеть. — Не смотри, — согласилась Пчёлкина, — но послушай.       На мгновение она замолчала, чиркнула колесиком зажигалки и закурила — волнуется. — Фарик сказал, что у вас завтра будет стрела с Багдадом, — продолжила, выдохнув сизый дым, Василиса. — Хотела пожелать тебе удачи.       Все же Пчёла не удержался и повернулся лицом к жене.       Его голубые глаза сверкнули заметной насмешкой и напоминали айсберг, с остроконечных льдин которого стекал убийственный яд презрения. Но как бы Витя ни старался, как ни пытался скрыть, в самой потаенной глубине эта глыба была полна скорби, печали и боли. — С учетом того, что в моей жизни ты как черная кошка, — едко хмыкнул Пчёла, — то мне стоит сходить в церковь. Мало ли, сглазила еще своими пожеланиями.       Невыносимый.       Одним щелчком Витя выбросил бычок в сторону и, склонив голову набок, с прищуром посмотрел на Васю. Судя по ее изможденному виду, она также была далека от идеального состояния. Бледная, почти неживая.       Будто Пчёлкина вместе с бригадой провела прошлую ночь в Бутырке. — Ты принимала роды у Беловой? — Пчёла, отчего-то вдруг поняв, что его руки неосознанно сжимаются в кулаки, спрятал их в карманах брюк.       Ему было трудно, почти нестерпимо тяжело видеть свою жену так близко, но чувствовать ее так несоизмеримо далеко. Ладони сами собой тянулись к Василисе в желании прижать к себе, обнять настолько крепко, чтобы сломать ей ребра, расцеловать каждый сантиметр ее исхудавшего тела.       Витя до скрежета зубов, до рези в сердце скучал по Васе. — Почти, — кивнула Пчёлкина. — Была для нее группой поддержки.       Полученная информация так сильно не вязалась с той реальностью, какую Пчёлкин знал, что его бровь бессознательно улетела вверх в недоверии.       Чтобы Василиса на добровольных началах поддерживала Ольгу? Он точно в этой Вселенной находился? — Катя все подстроила, — горько усмехнувшись, пояснила Пчёлкина. — Хотела меня так наказать за то, что я сделала аборт. — Ну, Катюха, — глумливо рассмеялся Витя. — Умно, молодец.       Он упивался, откровенно наслаждался страданиями супруги, которые ей с барского плеча организовала Кузнецова. Пчёла лишь сожалел, что собственными глазами не увидел те муки, какие Вася испытала во время чужих родов.       Он хотел, почти лихорадочно нуждался в том, чтобы Василисе было так же больно, как и Вите после потери их ребенка. Из-за нее он не мог радоваться рождению сына лучшего друга, изводил себя черной завистью и натурально бесился на Саню за его счастье.       Меланхолия, что еще несколько минут назад разрывала душу Пчёлкина без жены, сменилась язвительной иронией и жарким чувством мести. — Я решила уволиться, — продолжила Пчёлкина, игнорируя зуд в груди из-за издевательской ухмылки мужа. — Со вчерашнего дня я больше не работаю в Склифе. — И зачем мне эта информация? — Витя сощурился. — Ты можешь делать со своей жизнью все, что захочешь, — меня она больше не касается. — Просто хотела, чтобы ты знал, — понуро отозвалась Вася. — Ты же все еще мой муж. — Лучше бы ты вспомнила об этом раньше, — раздраженно дернул щекой Пчёла. — Когда узнала, что залетела.       Поднятая тема всковырнула в Вите зияющую болячку, которая тут же стала кровоточить, побудив его резкими движениями достать новую сигарету и закурить. Рьяно и неистово, чтобы никотином задушить злость, что смогом расползалась по венам.       Пчёлкину бы уйти, оставить жену наедине с ее совестью и вовсе не видеть ее, но ноги, будто намертво вросшие в асфальт, отказывались подчиняться командам мозга. — Ответь мне только на один вопрос, — Витя глубоко затянулся, глядя на Василису сквозь облачко дыма. — Почему ты готова была принять ребенка Головина, усыновила его и заботилась, а моего убила?       Нож, какой он вонзил в самую глотку Пчёлкиной, острием провернулся во внутренних тканях, отчего на мгновение она перестала дышать и потеряла дар речи.       Многозначительное и долгое молчание, что вакуумом образовалось между супругами, заставило Пчёлу дернуть плечом и оскалиться. — Я так и думал, — качнул он головой и, кинув напоследок искрометный взгляд в сторону Васи, направился к машине.       Больше говорить им было не о чем. — Витя, — отчаянно окликнула мужа Василиса, из-за чего тот в ожидании замер. — Я люблю тебя, ты же знаешь?       Обернувшись через плечо, Пчёлкин с холодным прищуром посмотрел на жену. — Так разлюби, — грубо, колюче и пренебрежительно выплюнул Витя.       В его откровенно унизительной фразе Пчёлкина узнала собственные слова, какие она сказала Пчёле в девяносто первом году после его триумфального возвращения из уральской ссылки.       Но если тогда Василиса лишь хотела таким образом разжечь в нем огонь и побудить любыми способами снова добиться бывшую девушку после расставания, то Витя же, кажется, говорил вполне серьезно. Почти требовательно.       Он больше не хотел обременять себя чувствами к Васе. — Нет, и не подумаю, — помотала головой Пчёлкина. — Что бы завтра ни случилось, я буду ждать, когда ты меня простишь.       Из груди Пчёлкина вырвался тяжелый обреченный вздох.       Какой же, все-таки, его жена была упрямой и настойчивой, но вместе с тем и наивной. Василиса упорно не отпускала надежду, что когда-нибудь Витя, все же, вернется к ней.       Как жаль, что не все желания, какими бы сокровенными они не являлись, в этой жизни осуществимы. — Береги себя, Василиса, — сквозь усталую хрипоту процедил Пчёла.       Поджав губы так сильно, что кожа едва не треснула в кровавых крапинках, Витя тяжелым шагом направился к своему автомобилю, оставив Пчёлкину позади себя.       Опустошенная, разбитая и растерянная, с дырой вместо сердца, Вася еще несколько минут стояла посреди парковки Склифосовского и смотрела вслед уезжающему Вольво.       И только когда машина мужа скрылась за поворотом, она смогла оторвать застрявшие в асфальте каблуки и из последних сил дойти до немца.       Жизнь Василисы так стремительно, болезненно и безвозвратно рушилась, что она не имела ни малейшего представления, как выстраивать ее заново без Вити. Она попросту не видела в этом никакого смысла.       Ведь именно Пчёлкин и был всей ее жизнью.