Мимикрия II

Апрель, 1991 год.

      Прошло полтора года с того момента, как Пчёлкин, оставив на клочке бумаги свое прощальное послание, бросил Стрельникову и сбежал вместе с бригадой в неизвестном направлении.       Слухи о Белове, как об убийце Мухина, еще долгие несколько месяцев не стихали ни в Бирюлево Западном, ни в Люберцах, несмотря на то, что его рожа, благодаря связям Юрия Ростиславовича Холмогорова, почти сразу исчезла из объявлений «Их разыскивает милиция».       Это было на руку не только Татьяне Николаевне, что на клеточном уровне не могла со спокойным сердцем проходить мимо фоторобота своего единственного сына, но и Василисе, для которой любое упоминание о бригадирах — в частности о Пчёле — оголенным проводом било по надломленному хребту, убивая в ней прежнюю бунтарку Васю.       Прошло полтора года с того момента, как Стрельникова, подобно фениксу, сгорела дотла и возродилась заново из пепла своих растоптанных чувств.       На протяжении долгого времени она изо всех сил пыталась пройти все неизбежные стадии принятия, которые повлекло за собой расставание с Витей.       За год проработки своей новой личности Василиса сбилась со счета, сколько литров слез она пролила, оплакивая свои умершие отношения. Сколько раз она в истерике срывала голос и до крови кромсала о стены кулаки. Сколько тарелок было разбито под вой отчаявшейся Светланы Львовны, которая являлась свидетелем всех мучительных метаморфоз своей дочери. Сколько раз Вася задумывалась о том, чтобы причинить себе физическую боль по собственной воле.       Ведь порой терпеть эмоциональную боль, что пожирала ее плоть изнутри, было попросту невозможно.       Но Стрельникова не прошла бы этот путь в одиночку.       Благодаря Лизавете Поповой, ее бессменному наставнику, которая все это время была рядом с Васей, она смогла выбраться из капкана своих ментальных демонов. Именно благодаря поддержке Лизы Василиса не только вновь встала на ноги, но и с отличием прошла курс хирургической медсестры и теперь проводила длительные часы наряду с талантливыми хирургами в операционных института скорой помощи имени Склифосовского.       Именно благодаря Поповой Стрельникова еще на один шаг приблизилась к своей давно похороненной мечте.       И сейчас, простояв во второй операционной долгие тринадцать часов, помогая кардиохирургам спасать больное сердце старушки, Василиса без сил сидела на полу в сестринской, придерживая тяжелую от усталости голову обеими руками. — Опять ты тут вместо тряпки валяешься, Стрельникова? — В комнату медперсонала вошла Лизавета, что привычно блистала в своем коротком халатике старшей медсестры. Она перешла в институт Склифосовского следом за Васей, как только та окончила новый курс. — Зачем я вообще тебе помогла устроиться в хирургию? Работала бы и дальше в приемном покое, хотя бы на человека была похожа. — Попова, не бубни, как бабка старая, — Вася сняла с макушки медицинскую шапочку, на которой по кругу были изображены мелкие васильки, и в улыбке вздохнула. — Тебе не идет. — А тебе не идет вонять, как после вечеринки в бомжатнике, — беззлобно хмыкнула Лиза, — но я же молчу. Ведь я тебе такой имидж помогла создать — сплошное заглядение! А ты его скрываешь за своей синей уродливой униформой. — Это не вонь, если ты вдруг не знала, пиявка ты длинноногая. — Да? И что это тогда, если не выбросы меркаптана?       Василиса в безнадежности закатила глаза и, опершись рукой о стену, поднялась на ноги.       Она медленно надвигалась на Попову, что, сложив ногу на ногу, любовалась собственным отражением в маленьком зеркальце. Стрельникова уже давно привыкла к язвительности подруги, но это никогда не мешало приструнять ее своими заковыристыми способами, которые не только ставили Лизавету на место, но и как следует веселили саму Васю. — Это запах хирургии, моя дорогая, — Василиса схватилась за спинку стула и нависла над Поповой, тем самым преграждая ей путь к побегу. — А еще аромат крови, пота и самой крутой операции в моей жизни. Я провела над вскрытым телом умирающей бабульки тринадцать чертовых часов, да будет тебе известно. — Фу, какая мерзость, — Лиза скривила свое миловидное личико в брезгливости. — Знаешь, за что я на дух не переношу хирургов? — За что же? — За их нахальство и самонадеянность. Хирурги думают, что раз они проводят «крутые операции», то им можно смело считать себя богами, будто они — самое высшее звено в медицинской цепочке. Только, да будет тебе известно, другие отделения тоже спасают жизни, а хирурги на самом деле не более, чем засранцы с необоснованно высокой самооценкой. — И? — Вася в самодовольной улыбке изогнула одну бровь. — Пока я не услышала в твоих словах ничего плохого в адрес хирургии. — Я хочу сказать, что ты становишься такой же, как они, — хмыкнула Лизавета, упираясь обеими ладошками в грудь Стрельниковой, чтобы оттолкнуть ее от себя. — Но мне так даже нравится. Лучше ты будешь невыносимой и заносчивой сукой, чем той амебой, которая шастала по больнице год назад. — Спасибо за комплимент.       Стрельникова подмигнула подруге и, достав из своего шкафчика банные принадлежности, отправилась в душ.       Какой бы потрясающей и изнуряющей ни была каждая операция, но выглядеть Василиса всегда должна безупречно, так, будто она весь день провела не бок о бок с напыщенными хирургами, держа в руках скальпель, а в салоне красоты, — этому ее научила все та же Попова. Именно она приучила Васю ухаживать за собой: наводить макияж и укладывать волосы, а также ходить на каблуках и даже носить юбки.       Но главное, Лизавета научила ее любить себя. Вне зависимости от катастроф, которые порой пытаются разрушить ее жизнь.       После контрастного душа, который всегда приводил тело Стрельниковой в тонус, она аккуратно надела капроновые чулки, черную блузку с приоткрытым декольте и такого же цвета юбку-карандаш, которая эффектно подчеркивала достоинства ее точеной фигуры. — Ну, красотка же, — в восхищении прокомментировала Лиза, стоя за спиной Василисы, что в этот момент подкрашивала губы бордовой помадой. — Уже привыкла к новому цвету волос? — Я будто с ним родилась, — Вася взглянула на подругу через отражение в зеркале и с азартом вскинула уголки губ.       Два месяца назад она решила кардинально сменить имидж, проведя эксперимент со своими густыми русыми волосами. Но вместо того, чтобы избавиться от длины, которая доходила до лопаток, Стрельникова решила их обесцветить.       И теперь, разглядывая стеклянную гладь, перед собой Василиса видела роковую блондинку, облаченную в сексуальную женственную одежду на высоких шпильках.       От той дворовой девчонки, что вечно носилась в стоптанных кедах, кислотных спортивных костюмах и с двумя тугими косичками по бокам от недовольного лица, больше ничего не осталось. Даже взгляд, некогда яркий и изумрудный, стал темнее и благороднее, но самое главное — увереннее. — Можешь не благодарить, — довольно мурлыкнула Лиза. — И не планировала, — усмехнулась Вася, пряча в небольшую сумочку помаду. — Какая же ты, все-таки, язва, Стрельникова. — Вся в тебя.       Девушки засмеялись, не без упоения разглядывая друг друга.       Их дружба, которая пережила розыск Белова, побег Пчёлкина и год самобичевания Василисы, строилась на взаимных колкостях и никогда на розовых единорогах. Если одна из них впадала в отчаяние и наматывала на кулак сопли — вторая, стукнув по столу, с командным тоном хватала подругу за шкирку и вытаскивала ее из эмоционального болота.       Их натурально выворачивало наизнанку от тех девиц, что при встрече чмокали друг друга в щечки и облизывали наигранными слащавыми комплиментами. — А ты куда так намылилась вообще, а? — Лизавета грациозно расположилась на диванчике, разглядывая у выхода из сестринской Васю, что уже надевала на плечи длинный тренч. — Опять на свидание? — Попова, сколько еще раз мне повторить, что я терпеть не могу это слово? — Стрельникова ощерилась. — Называй вещи своими именами. Знаешь же, что на свидания я не хожу. — Да-да, знаю, — равнодушно отмахнулась Лиза. — На блядки собралась, я поняла. Кстати, а как ты себя чувствуешь? — Ноги с поясницей отваливаются после операции, а что? — Боже, — Попова тяжело вздохнула. — Да я не о твоем физическом состоянии интересуюсь. Сегодня ровно полтора года с того дня, как твой ненаглядный Пчёлкин в закат свалил.       Василиса, положив ладонь на дверную ручку, с усилием сжала ее. Она вобрала как можно больше воздуха через нос и с едва заметным укором обернулась на подругу. — Я же не понаслышке знаю, как тебя каждые полгода в эту дату накрывает, — без усмешки пояснила Лизавета, — вот и спрашиваю. Вдруг опять успокоительными отпаивать придется, ты только скажи, я их с собой прихвачу. — Со мной все прекрасно, — Вася холодно улыбнулась. — Пчёлкина уже давно нет в моей жизни, поэтому не нужно обо мне так беспокоиться, ну, или что ты там делаешь в своем черством сердце. — От сухаря слышу!       Стрельникова беззлобно ухмыльнулась и под цокот собственных каблуков поспешила покинуть комнату медицинского персонала, а вместе с тем и больницу. Из-за разговоров с Поповой она и так порядком задерживалась и теперь ей вдобавок ко всему прочему придется проторчать долгие минуты в дорожных пробках.       Апрель в этом году благоволил теплой погодой.       Но несмотря на яркий свет хирургического светильника, к которому Василиса за тринадцать часов операции успела привыкнуть, она все же сощурилась, когда на улице встретилась с палящим весенним солнцем. Вася надела темные очки и модельной походкой — с трудом натренированной месяцами — направилась к своему автомобилю.       Тому самому, который ей в «наследство» оставил Пчёла.       Стрельникова долго раздумывала о том, чтобы продать немца и не травмировать себя прямыми ассоциациями с Витей, которые триггерили каждый раз, когда она садилась в машину. Но позже, когда ее боль стихла, она приняла волевое решение оставить БМВ себе.       Ведь это было единственное, что оставалось в память о Пчёлкине после их расставания, да и этот автомобиль, который самоотверженно выдержал все ее попытки обучиться вождению, Василиса любила чересчур сильно.       Черный немец приветливо заигрывал на капоте бликами солнечных зайчиков, встречая свою хозяйку, частых слез которой он также был невольным свидетелем за прошедшие полтора года.       Василиса уверенно вышагивала к водительскому месту, как в поле ее зрения попалась небольшая бумажка, зажатая между лобовым стеклом и левым дворником. — Да неужели опять штраф? — Стрельникова тяжело вздохнула. — Я же нормально в этот раз припарковалась.       Но вместо штрафа за парковку в неположенном месте Васю ожидал совершенно другой — и далеко не самый приятный — сюрприз.       Под дворником хранилась фотокарточка, узнать которую Василисе понадобилась всего лишь доля секунды. На глянцевой стороне полароидовского снимка она была запечатлена в объятиях Вити на фоне их тогда еще общего БМВ, а снизу корявым почерком Пчёлы гласила подпись:

«Цветочек + Шмель

1989 г.»

      Эпизоды вечера, когда был сделан снимок, неосознанно всплыли наружу с такой силой, что и без того уставшие ноги заметно подкосились.       Это было летом восемьдесят девятого года. Тогда Стрельникова вместе с бригадирами, за месяц до возвращения Белого из армии, отправилась на самую скучную рыбалку в ее жизни, во время которой Валера — главный рыбак в их компании, не поймал ни одной рыбы. И уже вечером, чтобы хоть как-то ободрить отчаявшегося Филатова, Василиса сидела у костра, который предусмотрительно разожгли Космос с Витей, и играла товарищу его любимые песни на гитаре.       Вася нахмурилась, чувствуя подушечками пальцев на обратной стороне карточки что-то еще. Перевернув фотографию, она увидела засушенный цветок василька, что был приклеен к снимку малярным скотчем. — Что за хрень?       Стрельникова обернулась на парковку, что сегодня на удивление была практически пустая. Она с прищуром оглядела территорию института в поисках незнакомой машины или человека, который так жестоко бы мог подшутить над ней.       Но никого, кроме нее и охранника, проводящего плановый осмотр, здесь больше не было.       Василиса вновь взглянула на бумажный отпечаток канувшего в небытие времени в своих руках и, спрятав его в карман тренча, села в машину. Но прежде, чем завести мотор, она закурила сигарету, чтобы расслабить натянутые гадким сюрпризом нервы.       Стрельникова могла бы подумать, что обронила собственную фотографию, которую они с Пчёлкиным тем вечером сделали в двойном экземпляре, если бы она не хранилась дома, на самой последней странице альбома вместе с его прощальной запиской, видеть которую даже спустя полтора года не было никакого желания.       Сигаретный дым, распространяясь по автомобильному салону, заигрывал с Васей своим причудливым танцем, за которым она наблюдала так завороженно, будто находилась под гипнозом. И что бы кто ни говорил о вреде курения, сколько бы раз она ни ругалась с матерью из-за пагубной привычки ее дочери, но никотин в самом деле был способен не только успокоить, но и утешить.       Но долго думать о мистическом появлении карточки на своем лобовом стекле Стрельникова не планировала — мало ли, кто мог подколоть ее в такую дату, возможно, это сделала даже сама Лиза шутки ради. Потому, выбросив окурок, Василиса завела мотор и покинула территорию больницы до своей следующей смены.       Рокот немца звучал в девичьих ушах, как самая сладкая песня, которой не нужно было музыкальное сопровождение магнитолы. Вася шире раскрыла передние окна и, вдавив педаль газа, помчалась вдоль центральной трассы столицы. Весенний теплый ветер приятно щекотал кожу и развевал светлые волосы в разные стороны.       Стрельникова мельком взглянула на свое отражение в зеркале заднего вида и улыбнулась, удовлетворенная своим внешним видом. Если бы кто-то еще год назад сказал, что она в свой почти двадцать один год станет краситься и уверенно стоять на шпильках в обтягивающей юбке — Вася бы рассмеялась этому негодяю в лицо и для закрепления результата харкнула ему в тупую морду.       БМВ привез ее в район Щукино к одной из новых высоток.       Проверив макияж на отсутствие смазанности, Василиса взяла сумочку и направилась к третьему подъезду, где совсем скоро ее ждал вкусный ужин и любимое красное вино. От мысли о еде она в довольствии вскинула уголки губ и, поздоровавшись с соседями на лавочке, прошла внутрь.       Лестничная продольная площадка, на которой располагалась нужная квартира, встретила Стрельникову привычной тишиной, нарушаемой лишь стуком ее каблуков, чье эхо отпрыгивало от пола к возведенным вокруг стенам. Она не успела коснуться наманикюренным пальцем звонка, как входная дверь тут же открылась. — Только не говори, что ты ждал моего приезда под дверью, как преданный пес, — Вася усмехнулась, проходя внутрь квартиры. — Просто твои каблуки слышно по всему этажу, — Головин, который и встретил ее на пороге своего дома, вскинул уголки губ. — А твой шаг я уже давно выучил.       Гриша галантно помог Стрельниковой снять тренч и, оставив на ее плечах ладони, едва ощутимо коснулся кончиком носа девичьей шеи. Он блуждал по коже медленно, почти дразняще, пробуждая спящие после долгой разлуки мурашки. — Я скучал по тебе, Василиска, — горячий шепот Головина заставил Васю прикрыть глаза в сладостном предвкушении. Она опустила голову на его грудь и прижалась к ней спиной, позволяя мужским рукам исследовать свое тело.       Сильные ладони крепко сжимали талию, пальцами скользили вверх, к груди, чтобы аккуратно очертить ее изгибы, а после обхватили кольцом и шею, слабо сжав ее.       Но торопиться с взаимным признанием Василиса не планировала — только блаженно мурлыкнула в чужих объятиях и изогнула накрашенные губы в сдержанной улыбке. — Что у нас на ужин? — Так же тихо, как Гриша, поинтересовалась она.       Нарушать их контакт голосом в полную силу и развеивать флер близости совершенно не хотелось. — Все, как ты любишь, — Головин отстранился от Стрельниковой и жестом пригласил на кухню. — Запеченная рыба с овощами и полусладкое. — А десерт? — Если заслужишь, то будет и десерт.       Гриша склонился к сидящей за столом Васе, чтобы оставить на ее губах поцелуй, отчего ее желудок скрутился в медовом спазме. — Как прошла смена? — Поинтересовался Головин, наполняя бокалы любимым алкогольным напитком Василисы. — Всех пациентов искромсала? — Я же всего лишь медсестра, поэтому могу только смотреть на это. Сегодня проводили коронарное шунтирование у старушки, которое длилось тринадцать часов — потрясающее зрелище. — Стрельникова, если бы я не знал тебя столько лет, то подумал, что ты — маньячка. Только ты можешь с таким упоением и горящими глазами рассказывать о кровавых операциях, сидя за ужином. — Но именно такая я тебе и нравлюсь.       Вася в игривой улыбке скользнула большим пальцем ноги вдоль мужской щиколотки, поднимаясь по брючной ткани выше, в то время как Гриша на рваном вдохе задержал дыхание и замер. Его сапфировый взгляд, напоминающий океан во время грозы, тут же потемнел, переливаясь волнами пробуждающейся похоти. Он терпеливо ждал, пока Стрельникова с кошачьей грацией поставит свою стройную ножку возле его паха.       Удачный разрез на юбке позволил Головину разглядеть на женском бедре кружевную кромку чулка, которая побудила его рыкнуть и, схватившись на лодыжку, потянуть Василису на себя, — чулки всегда были его слабым местом, возбуждая лучше любых предварительных ласк.       Вася данный факт знала и прекрасно им пользовалась в целях собственной выгоды. — Нравишься, Василиска, — у самого уха шептал он. — Еще как нравишься. — Тогда предлагаю оставить ужин на потом, — ее губы едва касались чужих. — Начнем сразу с десерта.       Гриша усмехнулся такой находчивости и, обхватив ягодицы Василисы обеими руками, легким движением усадил ее на край обеденного стола, так, чтобы в этот раз, когда они окончательно забудутся в физической одержимости друг другом, не разбить ни одну тарелку.       Он рывком раздвинул Васины ноги шире, что тут же обхватили его поясницу в объятии, после чего в тишине кухни раздался характерный звук рвущейся ткани. — Ты мне уже третью юбку порвал, Головин, — на томном выдохе произнесла Стрельникова. — Такими темпами мне скоро не в чем будет ходить. — Я куплю тебе столько юбок, сколько захочешь, — Гриша покрывал ее шею поцелуями. — Но в моей квартире тебе лучше всегда ходить голой.       Он медленно поднялся губами по коже к уху и слегка прикусил зубами хрящ, обводя его очертания кончиком языка, тем самым заставив своими действиями зрачки Стрельниковой тотчас расшириться — Головин знал все ее эрогенные зоны. Она обеими руками схватилась за воротник мужской рубашки и резким движением притянула Гришу к себе.       Дрожащие пальцы в нетерпении расстегивали пуговицы и швыряли одежду на пол. Губы в нарастающей страсти сминали чужие, оставляя на коже следы от яркой помады и легкие укусы. Тишина кухни постепенно заполнялась тяжелым прерывистым дыханием.       И когда сил терпеть больше не было, Головин, не прерывая поцелуя, подхватил Василису на руки и ушел вместе с ней по направлению к спальне.       Стулья, стоявший в коридоре торшер, даже появившийся из ниоткуда ботинок — все было опрокинуто к чертям.       Увлеченный красотой своей любовницы, Гриша едва ли не с божьей помощью нащупал кровать, на которую спустя несколько секунд положил Стрельникову. — Как ты хочешь в этот раз? — Он навис над пылающим желанием женским телом и провел ладонью вдоль живота вниз, туда, где постепенно в Васе сворачивался клубок возбуждения. — Снизу или сверху? — Я хочу, чтобы ты заткнулся и занялся делом, — Василиса прикрыла глаза.       Головин усмехнулся, чувствуя внутри себя сладость очередной победы — ему определенно льстило, когда она тяжело вздыхала и выгибалась под ним так, словно дикая кошка, желающая получить все прямо здесь и сейчас.       Получить его.       Но больше всего Грише нравилась готовность Стрельниковой к экспериментам и грубому, животному сексу. Такому, какой он обязательно подарит ей этой ночью.       Его сводили с ума ее томные стоны и следы на спине, которые Вася каждый раз оставляла своими ногтями на мужской коже. Он натурально любовался теми моментами, когда она закусывала нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть, но в конечном счете все равно срывалась на крик, тем самым даря Головину настоящее наслаждение.       Да, он определенно точно любил ее слушать.       Василиса зарылась пальцами в волнистые темные волосы, вдыхая терпкий аромат чужого парфюма, и запрокинула голову. Наполненность, какую ей дарил Гриша во время их близости, ощущалась не только физически, но и морально.       Забываясь в сексе, Стрельникова забывала и все то, что где-то в глубине души все еще гложило и разрушало ее на части.       Раз за разом, встреча за встречей, из ее памяти поэтапно стирался образ Вити в его дурацкой синей кепке и с нахальной, самоуверенной улыбкой. Спустя месяцы исчез и его голос, что долгое время твердил, подобно вбивающемуся в черепную коробку гвоздю, слова о любви.       И теперь Пчёлкину больше не было места в жизни Васи. После себя он оставил лишь выжженное поле, в самом центре которого находилось кладбище ее несбывшихся надежд и неоправданных ожиданий.       Теперь Василиса больше ничего не чувствовала. Ни к кому.       И Головин об этом прекрасно знал.       Он собственными руками запрограммировал Стрельникову таким кодом, который был способен насильно отключить ее чувства к внешнему миру, замедлить пульс некогда больного сердца и убить в ней ту наивную, доверчивую девчонку, которую Пчёла когда-то знал.       Прежней Василисы больше не существовало.       Ведь, оставайся она собой, разве сейчас Вася находилась бы в смятой постели рядом с Гришей, жадно хватая ртом воздух после проведенной с ним ночи?       Вряд ли.       Стрельникова лежала на спине и бесцельно блуждала равнодушным взглядом по потолку, ловя зрачками свет фар проезжающих за окном автомобилей. Ее обнаженное тело приятно утопало под теплым одеялом, дыхание медленно приходило в норму.       Головин взял с прикроватной тумбочки пачку сигарет и закурил — его всегда тянуло к никотину после секса, чтобы закрепить полученное удовольствие дополнительным бонусом. — Ты до крови мне губу укусила, — Гриша шикнул, машинально прикладывая к больному месту большой палец. — А ты засос на груди мне оставил, — усмехнулась Василиса. — Один-один.       Вася в сдержанной улыбке закрыла глаза в желании провалиться в долгожданный после изнурительного дня сон. Но смутные образы, что непрошенными гостями всплывали в мыслях, не давали ей этого сделать. Неразборчивые голоса окутывали вакуумом барабанные перепонки.       «Василек! Ва-си-лек! Василька вызывает Шмель гребаный. Как слышно? Прием!»       Стрельникова дернулась в попытке отмахнуться от настойчивых картинок и сильнее зажмурила глаза.       «Не хочешь быть Васильком, значит, Цветочком будешь».       В памяти воскресла та самая фотография, которую Василиса обнаружила сегодня на стекле своего автомобиля. Ее улыбающееся лицо на снимке она видела отчетливо, а вот стоявшего рядом с ней парня едва ли могла распознать. Стрельникова мысленно перевернула карточку обратной стороной и натурально ощутила подушечкой пальца сухой стебель василька.       Нет, этого не может быть.       «Я люблю тебя, Стрельникова. И всегда буду рядом, помни об этом». — Твою мать!       Вася в холодном поту подорвалась на кровати, тут же принимая сидячее положение. Она провела по уставшему лицу ладонью, чтобы убрать с глаз спутанные волосы, и огляделась по сторонам темной комнаты. — Что случилось, Василиска? — Гриша приподнялся на локтях, разглядывая напряженную спину Василисы. — Опять кошмар приснился? — Пчёлкин вернулся.       Это все, что она смогла из себя выдавить — всего два слова, из-за которых сердце клокотало с такой силой, что его ритм отдавался в гортани, преграждая путь связной речи.       Осознание возможного возвращения Вити спустя долгие полтора года многотонной кувалдой ударило ее по затылку, из-за чего она часто задышала и беспомощно раскрыла рот, как выброшенная на сушу русалка.       Ведь все сходилось, как нельзя правдоподобнее.       Тот самый снимок был только у Пчёлы, а о васильках, которые он когда-то подарил Васе пышным букетом, знали только они вдвоем. — И как ты это поняла? — Головин взял новую сигарету, освещая мрак спальни открытым от зажигалки огнем. — Он к тебе в вещем сне явился и оповестил о своем возвращении? — Нет, — Стрельникова на тяжелом вздохе опустилась обратно на подушку. — Сегодня мне кто-то подбросил в тачку нашу общую фотографию, которая была только у него — вторая такая спрятана у меня в альбоме. На обратной стороне был приклеен цветок василька, о котором знал тоже только он. У меня больше нет других вариантов, кто мог это сделать, кроме него.       Гриша неопределенно хмыкнул.       Он не торопился изрекать поспешных выводов и молча курил. Сигаретный тяжелый дым поднимался вверх, цепляясь за его темные волосы, вживался в кожу на пальцах и отравлял легкие.       Точно так же, как когда-то Пчёла отравил жизнь Василисы.       Комната, что еще час назад впитывала в свои стены громкие стоны и скрип кроватного матраса, наполнилась безысходным молчанием.       Ни Головин, ни Стрельникова эту тишину нарушать не хотели, будто только что, посреди глубокой ночи, здесь всуе упомянули имя умершего человека.       Выкурив сигарету до самого фильтра, Гриша с нажимом вмял его в стенки стеклянной пепельницы и, взглянув на Васю, ядовито усмехнулся. — Тогда танцуй, Стрельникова. Пчёлкин прислал тебе новое письмо.