До Вас. III Навсегда?

Утро. Из открытой формочки потянуло морозным воздухом, отчего мужчина укутался в одеяло сильнее. Наступил декабрь. Почему время так быстро летит? Будучи ребенком, маленький человек совершенно не осознает временных рамок, погибая на протяжении девяти месяцев, которые кажутся вечностью, от домашнего задания, контрольных и надоедливых лиц учителей. Наконец, наступает лето — пора беззаботных игр на улице, велосипедов и разодранных коленок. Хочется, чтобы это время длилось, как можно дольше, не успев насладиться, на пятки снова наступает сварливая старушка, олицетворяющая увядание природы. Взрослые мерят счастливое время несколько иначе: кто-то от отпуска до отпуска, кто-то от получки до получки, Новосельцев же считал, что его счастливые минуты давно истекли, суля лишь грусть и сердечные испытания. Утро, завтрак, дети, единственная радость, которая останется с ним навсегда. Прогулка. Мальчики лепят снеговика, звонкий смех, выводящий из плена пасмурных мыслей. Улыбка Вовы, теплота внутри. Они — были единственным стимулом не отчаяться окончательно, хотя вкус к жизни постепенно начал пропадать. Вечер. Нотации Максима Викторовича, казалось, что мужчина любит его, как отца, может даже чуть больше. Арагви. — Скоро вернусь. — бросил Толя, выходя из ресторана. Сытые и довольные лица министров выглядывали из приоткрытых массивных дверей, некоторых Новосельцев уже знал поименно, доброжелательно улыбаясь. Странное существо министр — с одной стороны, абсолютно оторванное от народа, но пить хочет так же, как рабочий с завод. Белоснежные пейзажи ночного мегаполиса мелькали в боковых стеклах «Волги», однако теперь и они стали не милы, раздражая пестростью вывесок и нескончаемым поток людей. Похоже, мужчина разлюбил этот город, свой город, этот очень хороший город… Город, ставший для него чужим, или это всё-таки он стал чужаком? — Анатолий Ефремович! — Георгий, увидев подчиненного, активно замахал. — Садись! — старший грузин приземлил рукой, усаживая в знакомую и полюбившуюся компанию. Стол был накрыт необыкновенно богато для обычной субботней посиделки, каких за год насчитывается сотни, а то и тысячи. Грузины — народ веселый, что с них взять. — Георгий, боюсь, я не смогу составить вам компанию. — Новосельцев, пожав всем руки, встал обратно. — Мне правда пора. — настроения не было совсем, хотелось поскорей сбежать от шумной толпы, спрятаться дома и тихонечко, про себя страдать. — Я обижусь! — вскричал Дато. — Ты знаешь какой сегодня день? — Нет. — мужчина устало покачал головой. — День моего рождения! 35 лет! Юбилей! Немедленно садись за стол! Андрей, принесите штрафную для Анатолия Ефремовича! — крикнул он официанту. Новосельцеву ничего не оставалось, как присесть за стол, перед этим отлучившись на секунду, чтобы позвонить домой. К десяти часам весь ресторан на Тверской ходил ходуном, гостям, оказавшимся сегодня здесь, выпала большая честь наблюдать за праздником, казалось, что гуляла вся Москва. Песни, пляски, подарки, тосты, вихрь алкоголя и вселенского веселья захватил мужчину в свой плен, сделав его опьяненно счастливым в прямом и переносном смысле. Импортный алкоголь и кубинские сигары внесли огромный вклад в поднятие настроения. Новосельцев, забыв обо всем, отдался моменту, гудя параллельно со всеми. Опрокинув очередную рюмку чачи, он даже не заметил, как шумная компания смолкла и перед столом появилось недовольное женское лицо. — Вот как ты болеешь! — ледяной голос, казалось, отрезвил всех сидящих за столом. Кто-то нервно кашлянул, кто-то издал многозначительный звук, единственный Анатолий Ефремович замер на месте, хлопая глазами. — Братья, прошу простить. — выдавил он из себя, еле вставая с места. Южные товарищи помогли выйти. Поравнявшись, они обменялись многозначительными взглядами. — Давайте отойдем. — сказал он, еле ворочая языком, однако рука уверено приземлилась на талию, уводя подальше. Наконец, найдя укромное место у правого края барной стойки, они остановились. Мужчина встал напротив, влюбленно гуляя по лицу, особенно по губам. — Это не жар, а алкоголизм. — в женскую голову проникла мысль, что причина вчерашнего поведения была такой же, что и сегодня. Он покачал головой, отрицая факт. — Что с тобой происходит? — он пожал плечами, продолжая немой диалог. — Ты меня слышишь? — Я слышу вас, Людмила Прокофьевна, четко и… — пауза на осмысление. — И ясно. — пьяная улыбка появилась на лице. Страх встретиться с ней лицом к лицу улетучился. — Какой же ты пьяный… Собирайся, мы едем домой. — К кому? — Ко мне, к детям тебе сейчас нельзя. — она тяжело вздохнула. — К вам мне кате-категорически нельзя, Людмила Прокофьевна. — Это ещё почему? — Вы женщина несвободная, а это противо… противоречит моим принципам. Поэтому давайте я посажу вас в такси, а сам поеду… — он оглядел помещение. — Нет, наверное, я ещё останусь. — Новосельцев… — Людмила покачала головой, но не успела закончить. — Людмила Прокофьевна, я знаю, чем обычно это кончатся. Я разобью ему нос, будет скандал, зачем вам это? — Кому? — через смех сказала она. — Федора Басманов. — Новосельцев, набрав в легкие побольше воздуха, величественно объявил фамилию, парадирую Самохвалова. — Какой же ты дурак, Новосельцев. — женщина, улыбнувшись, взялась за лацкан пиджака, нежно притягивая к себе. Губы прикоснулись к щеке, нехотя отпуская. Влюбленные глаза искрились от смеха и нелепой, с одной стороны, милой ревности мужчины. — Я тебя люблю. — опустив глаза, сказала она. Новосельцев растаял перед женщиной и уже был готов возобновить поцелуй, однако вспомнил данное обещание. — А я вас нет. — выдавил он, противореча внутренней природе, которая больше всего на свете любила женщину, стоящую напротив. Улыбка сползла вниз, глаза, поднявшись, забегали и заслезились от неожиданной и такой болезненной откровенности. Она словно хотела спросить: «Почему…», но сохранила молчание из-за образовавшегося кома в горле. — Разлюбил, Людмила… Людмила Прокофьевна. — Новосельцев, не выдержав внутренних противоречий, отвел взгляд, сердце кольнуло настолько сильно, что казалось было проколото насквозь. Женщина еле стояла на ватных ногах, сжав кулаки, ногти больно упирались в кожу, она развернулась, убегая к выходу. Слезы, застилавшие глаза, затрудняли ориентацию, швейцар, открывший дверь, позволил холодному воздуху подуть в лицо, она скрылась, оставляя разбитого Новосельцева в шумном ресторане. Если бы она только знала, насколько сильно он её любит, настолько, что прямо сейчас идет на великую жертву, являющуюся самой большой ошибкой в жизни, однако настолько благородную, что даже самый нравственный человек посчитал бы это идиотизмом. Почему мужчины, пытающиеся спасти любовь, губят её окончательно? Анатолий Ефремович ещё тысячу раз пожалеет о том, что не побежал за ней, однако уверенность в том, что так будет лучше для неё спасет его от самобичевания, но лишь на время. — Всё хорошо? — спросил Дато, Новосельцев лишь печально улыбнулся, кивнув головой, опрокидывая стопку. Пьяное тело удалось извлечь из ресторана только к трем часам ночи. Самому Богу известно, как он оказался в кровати, однако спасибо и на этом. Людмила, вернувшись домой, проплакала полночи, абсолютно отрицая факт происходящего. Неужели безобидные встречи оказали настолько сильное влияние на мужские чувства, неужели она действительно сама подписала себе смертный приговор и обрекла на страдания или же в этом кроется иная причина. Она заснула, не в силах больше бороться с ежесекундно накатывающими слезами. На утро голова трещала у обоих. — Папа! Вставай! — Сережа донимал отца, прыгая на кровати, Вова же отбирал одеяло, однако тяжелое тело продолжало лежать неподвижно, уткнувшись головой в подушку. — Толя! — дед Максим пришел на помощь, однако спертый запах, стоящий в комнате говорил, что мужчина не поднимется с постели ещё как минимум ближайших часа два. — Не могу. — прошептал хозяин квартиры, накрывая тяжелую голову ещё одной подушкой. — Пошли завтракать. — старичок забрал детей и прикрыл дверь.

******

Опухшее лицо отразилось в зеркале около 12 часов утра, Калугина уже не помнила, когда просыпалась так поздно. Отеки начали отходить после тщательного умывания холодной водой, однако глаза оставались красными. Организм требовал кофе, лучше покрепче, лучше два, потянув тело на кухню. Сделав пару глотков, она вернулась в спальню. Вчерашние слова не могли выйти из головы, она прикрыла глаза, вспоминая всё, что произошло за последний месяц: и разоблачение плана, и милиция, и ссоры, и его попытки всё исправить, казалось, каждый день был наполнен противоречиями и нелепыми ситуациями, на которые они зачем-то тратили драгоценное время. Его обман казался ничтожным на фоне вчерашней ночи, но одно не укладывалось в голове. «Нет, не верю…» — произнесла она шепотом, открыв глаза. Не верить Новосельцеву — это обычай или всё-таки традиция? Вчерашний вечер. Арагви. Его глаза. Женское нутро нельзя обмануть. Она видела эти влюбленные глаза, она смотрела в них, отвечая взаимностью, она чувствовала всё то же, что и при первом поцелуи, свидании, их совместной ночи — он любит и это абсолютно точно. Он мог соврать спьяну, с дуру, наконец, от ревности, таким образом наказывая её за опрометчивый поступок и молчание, но точно соврав, в чем она была абсолютно уверенна. Жестокое наказание? Более чем. Однако во взаимности чувств она была убеждена, как никогда. На сердце стало спокойнее, оставалось только дождаться завтрашней встречи.

******

Понедельник. Утро было нежеланным особенно для старшего Новосельцева, который переживал страшное похмелье, длящееся второй день подряд, видимо он стал староват для насколько бурного отдыха. Крепкий кофе и плотный завтрак, который необходимо впихнуть в себя, наверняка спасут ситуацию, но как пережить ближайшую неделю, а потом ещё одну и ещё с ней, в одном помещении он не представлял. Сил на беготню не осталось, впрочем, она и не предвиделась. Точка поставлена, всё решено и даже озвучено. Однако как смотреть ей в глаза, как не поддаться чувствам, как, наконец, не натворить глупостей и хорошенько не врезать начальнику тяжёлой промышленности — задача сложная, практически неподъемная и полностью бессмысленная. Новосельцев, решив, что постарается вести себя, как обычно, вышел из машины, обернувшись по сторонам. Женские головы по обыкновению повернусь на высокую фигуру, входящую в зал, как всегда, в безупречном костюме. Мужчина, по пути встретившись с Ольгой, обменялся парой добрых слов, стараясь не подавать виду, однако каждое движение давалось с трудом. Наконец, достигнув точки, он сел в кресло, облокачиваясь назад. Листы зашуршали, образуя приятный звук рабочего процесса, который казался бесконечным. Очередной отчет проверен и отложен в сторону, как более чем приличный, при этом противоположная стопка ничуть не уменьшилась, вгоняя начальника в уныние, начало декабря — ничего не скажешь. Людмила прибывала в приятном блаженстве от отсутствия посторонних факторов, давящих на нервную систему. Проверка пройдена, впереди только годовой отчет, который казался не таким уж страшным, и полная неизвестность в личной жизни. Время тянулось, как резина, может потому, что ежесекундно её посещали мысли о нем? Не выдержав, она нажала кнопку селектора, желая видеть мужчину. Но он не пришел ни через 10, ни через 20 минут. В это время Анатолий Ефремович активно думал, как избежать встречи, её глаз, нет, он не может так нагло и открыто врать, слишком подло и низко даже для мужчины, пытающегося спасти женщину от самого себя. На часах 15:00. Он зашел в приемную, так ничего и не придумав. — Новосельцев, вас только за смертью посылать. Где вы были? — Вера, борющаяся за их отношения на ровне с Калугиной, недовольно взглянула на него. Его поведение в последние время не вызывало никакой симпатии, больше хотелось треснуть его чем-нибудь. — Работал. Можно, или она занята? Я могу зайти позже. — Когда? Завтра? Идите, она только вас и ждет. — секретарша покачала головой. Глубоко вздохнув, мужчина постучал, затем открыл дверь на несколько сантиметров, увидев мгновенную реакцию, он зашел внутрь. — Вызывали? — спросил он, глядя под ноги, которые остановились неприлично далеко от стола. — Вызывала. — голос невольно дрогнул, как и она сама. «Почему он не смотрит в глаза…» — Присаживайтесь, Анатолий Ефремович, не стесняйтесь. — Я постою. — А я настаиваю, прошу. — Новосельцев подчинился, но так и не поднял взгляда. — Если вы вызвали меня по поводу отчетов, то они будут готовы к двадцатому числу. — он старался сделать голос ледяным и безэмоциональным. — Сейчас меня это абсолютно не волнует. Я вызвала вас по другой причине. Прежде всего поговорить. — О чем? — О нас. — наконец, они встретились глазами. — По-моему я всё сказал вам в субботу. — А я вам не верю. — она поднялась с места, огибая стол и присаживаясь рядом. — У вас вредная привычка — постоянно мне не верить. — Я верю вам, но не в этом случае. — глаза снова скрылись, женщина старалась читать мимику оппонента. — Я сказал правду. — Нет, полная чушь! — Людмила резко встала, нервно мечась из угла в угол. Повисла пауза. — Я не знаю, что на тебя нашло, но это наглая ложь. Не верю, тысяча раз не верю! — Людмила Прокофьевна… — он поднялся с места. — Перестань бегать и выслушай же меня, наконец. — она подошла вплотную, ухватившись пальцами за рукав, затем снова отошла, мокрая пелена начала постепенно застилать глаза. — Я виновата, что изначально не сказала тебе и позволила усомниться в чувствах. Но эта внеплановая проверка просто выбила меня из колеи, если бы не Федора Алексеевич я бы здесь уже не работала. Он предложил свою помощь, было слишком мало времени, чтобы от неё отказываться. Мы просто работали, я хотела рассказать тебе всё в первый же день, как узнала, но ты не хотел меня слушать. Что на счет ресторана — безвыходность между голодом и недоделанной работой. Цветы… А что цветы? Не могу же я ему запретить их приносить?! Честно говоря, не знаю, что ты себе напридумывал, но спешу огорчить — ваши обвинения, Анатолий Ефремович, абсолютно неверны. — она внимательно окинула его взглядом, резко перейдя на «вы». — Всей этой нелепой ситуации можно было избежать, если бы ты сначала выслушал меня, прежде чем делать выводы. Прости, что ранила твои чувства, но и ты сделал мне больно, обвиняя в измене. Да как ты вообще мог подумать об этом?! Но больше всего мне не понятно твое поведение… Я люблю тебя, зачем же так жестоко мучить… — она затихла, подойдя вплотную. Мужчина сохранял молчание на протяжении всего монолога, внимательно слушая. Он верил каждому сказанному слову, все его догадки подтвердились, на душе стало легко и спокойно, однако последняя фраза попала в сердце. — Вы совершенно точно выразились, Людмила Прокофьевна. — он встал с места. — Я вас измучил… Любовь — это не значит наносить друг другу травмы. — мужчина смотрел в болезненно мутные глаза, переступая через себя. — Так… — Лучше нам побыть по одному. — с комом в горле произнес он, огибая женщину, вышел прочь. Калугина застыла, смотря на дверь. Внутри воспламенился пожар негодования и обиды, разве так можно поступать с любящей тебя женщиной? Она упала в кресло, закрывая руками лицо, слезы мгновенно начали стекать по щекам от осознания, что мужчина так и не понял главного, а может не хотел понять. Что делать дальше Людмила не знала, как разубедить его, как доказать свою любовь, как, наконец, вернуть старого Новосельцева, способного сделать всё ради того, чтобы быть вместе. Может он действительно разлюбил? Анатолий Ефремович, достигнув лестницы, остановился. «Надо вернуться!» — шаг назад. «Не стоит.» — пару ступенек вниз. «Я люблю её…» — обратно. «Она достойна лучшего.» — вниз. «Зачем я это сказал?!» — наверх. «Не простит…» — он ушел.