Властелин Колец. Сильв: Эльфийская чума.

      Все озеро враз смолкло.       Никто и ничто не смело шелохнуться. Даже жабы и те прикусили липкие язычки и не дули клокочущие горла, заводь тяжело залегла под недоброй плотной тишиной как в окопе, как в склепе, притворяясь мертвой.       Навостренным от напряжения ухом Сэмм отчетливо слышала, как за шатром спадают в траву густые плески слюны из-под рыкающей утробно пасти, как вынюхивает и всхрапывает чуткий и алчный до легкой поживы нос, как заговорчески, будто разъяренная кобра, шелестит и шепчет ивовая листва.       Аршал скрупулезно следил глазами, куда перемещается тень, готовый в любую секунду ввинтить ей в глотку жаркий факел и удавить насмерть. Оба они ощущали себя в какой-то западне. Тварь сновала вокруг, не показываясь, словно затравливала их, выжимая нарастающие волны страха и наслаждаясь ими. Веяло тошнотворным запахом горелой плоти и едким до дурноты мочевым аммиаком.       Вдруг тень выросла, сузилась, и снова осек уши, ушиб сердце оземь нестерпимо тоскливый, тягучий вой, от которого, кажется, страждет сама земля под ногами.       Сэмм похолодела.       От этого жуткого загробного стона подкашивались колени, хотелось клубочком забиться в заячьей норе где-нибудь под червивой да обомшелой корягой.       Зверь не нападал. Пока. Выжидал момент? Будто знал, что все средоточие глаз, начиная от Аршала и кончая выпью, замершей с вытянутой шеей в кустах, притворяясь тростником, приковано к нему, нацелено на него как стрела арбалета.       Наконец зеленые нити ивы расползлись, прохудились, и сквозь них проклюнулась щетинистая пасть с чувствительным как оголенный нерв мокрым носом.       Сэмм тут же ощутила всеми фибрами души, как ее тонко обнюхивают, буквально ощупывают липкими ноздрями, дышат всасывающим дыханием в спину, как сыплются мелкие мурашки по телу словно зыбь на воде.       Девчонка сжала кинжал так, что костяшки пальцев побелели. Руки предательски затряслись столь неуемно, что забренчал бубенец на темляке. И в густой, напряженной тишине этот звук казался до боли невыносимым.       — Тише, мелкая, он чует твой страх, — не глядя шепнул Аршал и накрыл ее беспокойные руки теплой широкой ладонью. Шальной бубенец вскоре утих.       — Еще скажи, что он нарочито за мной свой рыло высунул, — съязвила Сэмм, с отвращением глотнув, наблюдая как из пасти хлещет слюна.       — Он не охотится на нас.       — Откуда тебе знать? — не поверила она, все вглядываясь в зубья, — Что тогда он там вынюхивает?       — Испытует, — ответил Аршал, — Не охотимся ли мы на него. Спину не открывай, за тварью следи, но в глаза не смотри, прочь не беги, догонит. Похоже, что он один. Сейчас медленно отойдешь и влезешь на иву.       Сэмм не ответила.       — Слышишь меня? — чуть громче, чем следовало обозначил Аршал, — Ты поняла?       Костер взял слово звонким треском — полыхнул обломок смолистой коры. Тлели и слоились изгарью угольки, пророча этим двоим захлебнуться во тьме кромешной, где взовьется их плач и скрежет варочьих зубов…       Шепот листвы прекратился, и вскоре пасть снова нырнула в зелень. Тень медленно отдалилась, расплылась и исчезла, словно дымный табачный морок, унося с собой свое угрожающее осиплое урчание.       Аршал опустил кинжал, ожесточенно потер лицо, пытаясь стереть следы суровой озабоченности.       — Оно ушло, как думаешь? — Сэмм изнуренно осела на колени и судорожно уткнулась носом в кулак, — Великие Валар, меня сейчас стошнит.       Или чего похуже, подумала она, но вслух решила не обнародовать свое неловкое положение. Живот скрутило от волнения, в нем стало как-то невесомо и щекотно, будто внутри закопошился рой крохотных жучков.       — Не знаю. Поостеречься бы надо, — поднял он ее за локоть, — Вставай, нужно уходить, пока оно не…       Голос его пресекся.       Взметнулось над головами бурое корявое пятно. Все, что успел Аршал, это оттолкнуть Сэмм. Кинжал выпал из его руки, а ятаган опрометчиво был оставлен в тронном зале, как и меч Сэмм. Пригодное оружие стало вне зоны досягаемости.       Зверь размером с рослого медведя плотно припечатал его спиной к земле могучими жилистыми лапищами, подмял под себя, оскалился так, будто морда его сейчас вздернется к загривку и снимет скальп.       — Варг м-меня р-разорви, — закусил губу Аршал, упразднив себя на корню, устрашился, осознавая, что легкомысленное поминание нечистой силы прямо сейчас, воочию обрело зримый физический облик.       Это был варг. Или нечто, что когда-то было варгом. Озлобленный, затравленный и обгоревший.       Он вгрызся в тлеющий светоч, что Аршал возвел пред лязгающей капканом челюстью, как единственный спасительный заслон меж собой и зверем. Сжимал его мертво двумя руками пока варг рвал факел на волокна, одурелый и не чурающийся ни дыма, ни мелких колючих искр.       Зверь метал Аршала по земле как драное вретище, силясь вырвать преграду, трепал как шмат кормового мяса, как жалкое несвежее мочало.       И с каждой потугой на горбе его хрустело и осыпалось заскорузлое, обугленное, на редкость смрадное крошево. Видать, накануне зверюга погорела в неравной битве с огнем или с тем, у кого был огонь.       — На, сучий ты потрох, закуси! Вкусно тебе, шакал, вкусно?! — Аршал скорчился под варгом, надрывно гаркнул, толкая супостату в самую глотку неумолимо истончающуюся жердь. Варг подавился, защелкал клыками то слева, то справа, точно зная, где у его добычи находится горло.       Сэмм лежала на траве лишенная чувств, отупело взирая на варга.       Пасть кишмя кишела зубами, часто усаженными, с мутной желтизной. Клыки были вырваны, отчего с нее сочилась вперемежку с пеной грязная сукровица. Подшерсток свалялся, засалился и топорщился иглами на загривке.       Шерсть на сплюснутой корноухой морде походила на войлочный валенок, являла неудачный гибрид гиены и волка, вырожденного с глубокой родовой травмой.       Было же, однако, в этой твари нечто такое, что возносило ее над пресловутыми степными волчарами. И это даже не огромность, — глаза. Не звериные, цепкие, разумные, с атласной зеленцой, осознанные и с осознанной злобой. Будто вырвали с мясом человечье око и вживили его в неудачно скроенное, побитое молью волчье чучело.       Сэмм никогда не видела этих созданий, не могла даже вообразить их. Единственное, что она прочла о них в книгах, что варги пособники орков, их злобных дел и бесчестных намерений. И криво намалеванная карикатура волчонка не вызвала в ее душе бурю эмоций, все казалось, это какой-то доисторический саблезубый тигр, вымерший давным-давно в недосягаемом (а может и не существующем?) Средиземье.       Но сейчас из бессознательных глубин ее естества поднимался точно илистая муть со дна озерца первобытный неуправляемый ужас, лишая последних остатков самообладания. Ужас жертвы перед хищником. Совсем такой же, как у того бедного кроля перед Аршалом, которого она теперь ни за что на свете больше не станет есть.       Ей хотелось орать. Не просто вскрикнуть и обвалиться в обморок. А выорать надсадно вместе с легкими это уродливое зловонное чудище прочь, сдуть его своим истошным воплем куда-нибудь к лешему на Мертвые топи.       — Лезь на иву! Живо! — прохрипел ей Аршал, отпинывая варга сапогами в брюхо, — Не путайся под ногами! Варг мой!       — Лезть на иву? — не внемлила Сэмм.       Не путаться под ногами? Что? Да ты даже не можешь дотянуться до кинжала. Или…не хочешь? А мне остается только упорскнуть, как трусливый бурундук? Окопаться там в дупле желудями да шишками, в сомнительной безопасности, покрикивать тетеревом и безропотно созерцать, как варг доедает твои расхрабрившиеся останки? Аршал Дикий, ты в своем уме?       Аршал Дикий был уже не в своем уме.       Лице его, перекошенное пылом схватки, одержимое нездоровым помешательством, жаждой животного какого-то доминирования, щедро пятналось сгустками варочьей слюны, крови и клоков шерсти. Он ощущал ее солоноватой гнилостью на своих губах и во рту.       «Аршал Дикий имя мне»       «Такая свирепость меня берет в бою, самому страшно»       Варг скалился на Аршала, и Аршал скалился на варга. И кто из них сейчас больше походил на зверя, стоило еще выяснить. Они словно встали на один уровень этой самой свирепости, один уровень пищевой цепи. Хищник против хищника. Но кто-то из них все же должен был стать жертвой.       Сэмм заставила себя подчиниться учителю. Мысль о том, что она только будет мешаться под ногами всесильному Аршалу, ополоснула ее сердце студеной водой. Ноги почти одеревенели, не шли, стали как это самая ива. Обломав пару ногтей и оцарапав пальцы, Сэмм все же вскарабкалась на толстую ветвь, обвила ее мертвой хваткой как лемур-долгопят (от страха, видимо, у нее также округлились глаза), закостенела там и обмерла, стала частью этой самой ветки, не смея отвести взгляд от сцепившегося насмерть комка из варга и человека.       Ее разъедало какое-то унизительное чувство ущербности, никчемности, бесполезности и обузы. Мелкая, костлявая неумеха, страшненькая гунявая девица, жаль не настолько, чтобы отпугнуть варга, а вот до костей собаки несметно охочи.       Или стоило дернуть в зал, откопать там свой меч или ятаган Аршала? Да, точно! Как же она сразу не… А если бы варг ее нагнал? Если бы она не успела? Метнуть сейчас свой кинжал в варга?       Ты в носу-то не ковыряешь, потому что не можешь в него попасть, вспомнилась ей шутка учителя. Если промажет в потемках, Аршал резко эволюционирует от Дикого до Одноглазого или, чего доброго, до Убитого. И что потом? Ох, немочь… Ну какая же ты, Сэмм, немочь, хворь, да холера! Броситься что ли камнем вниз под лапы варгу, «костьми полечь», пока этот собачий выродок будет глодать их, Аршал добудет ятаган.       Совесть опалило точно бумагу огнем горячим стыдом и отвращением к себе за слабость и малодушие. Но почему Аршал не соизволит дотянуться до кинжала? Рукой подать. Неужели не в силах или… он что-то задумал?       Светоч был уже раскусан пополам, как яблочный обглодыш, ошпарил брызгами искр матерую морду твари. И Аршал вцепился по обе стороны челюсти голыми руками, хватал глизявый язык, колол пальцами плещущие бешенством глаза, рвал шелудивые уши, цеплял коростные ноздри, не давая варгу окончательно вцепиться себе в горло, мотаясь с этой осклабившейся звериной башкой как флаг по ветру.       А-а-а-а-а-а-а-ы-ы-ы-р-р! Зараза! — заорал он. Варг попробовал его на вкус, продырявив правый бок.       И сердце Сэмм холодно зашлось от этого крика, чуть не перестав качать кровь.       Все.       Варг перегрыз ему горло!       И «тошнотворный запах мяклых кишок вперемежку с животным мускусом» последнее, что она запомнит о друге и увидит перед неминуемой расправой?       Разум Сэмм оторвался и свистнул вглубь подсознания как рыбка, сорвавшаяся с крючка, уступая полноправие чистому незамутненному инстинкту.       Поднимаясь и содрогаясь всем телом от давящей ломоты, Сэмм принудила его к повиновению. Сердце застучало набатом в ушах.       Ветка надрывно хрустнула, сбрасывая с себя боевито кричащее тело. Сэмм грузно сверзилась вниз и оседлала зверя прямиком на иглистую холку: с больным блеском в глазах, занозой в коленке и кинжалом в руке, который опрометью решила вколоть варгу меж лопаток.       Увы, трюк не вышел.       Варг вскинулся, заогрызался челюстями тут и там, кусая то плешивые бока, то окрест себя, силясь выгрызть шерсть на загривке вместе с новообретенным наездником. Замотал шишковатой головой, отряхиваясь от девчонки, как от брызг воды. Копнул рядом с ивой тлеющий костер, разметав алые головешки и порошины пепла, вздыбился на задние лапы, перемахнул Аршала и понес прочь без памяти как охотничья борзая, кренясь и заносясь на поворотах. Сэмм же без памяти колола его кинжалом то в холку, то в шею, то в спину, цеплялась за толстую шкуру, как утопающий за соломинку.       Спереди проносились ивовые тальники, били по лицу сучья, сзади поролась трава, летели комы грязи, камни, чем-то оцарапало ухо, скатилась под шею теплая струйка, едва ли не снесла голову резко возникшая спереди толстая ветвь. С каждым рьяным рвением зверюги Сэмм подбрасывало, швыряло и гнуло к вонючей горелой шерсти. Кинжал же почти не входил в покрытую жженой коростой хребтину, никак не хотел ее прокалывать.       Аршал свернулся в клубок на поле рвани, схватившись за укушенный бок, что-то глухо простонал.       Варг же летел черным вихрем вдоль сонной заводи еще около полумили, мчал самозабвенно, сломя голову, высунув язык и не чуя ног, далеко в безлюдную луговую степь, набухшую шишками плешивых крохотных холмов как наваристой накипью, белеющую в сумраке пузырьками нахохлившихся одуванчиков точно белой плесенью.       Степь поролась варгом как бритвой, выбрасывая в высь вместо крови брызги летучего чахоточного пуха, он забивался зверю в ноздри, лез в глаза и в рот Сэмм. Пушистые соцветия мялись под мощными лапами, лысели цветочные головешки, теряли свои зонтики-семена. Уносились бесплотные пушинки куда-то в необозримую даль сеяться и взрастать новыми цветками.       Юркнула в норы, поджав хвостики, стайка пугливых степных сусликов, что вечеряли себе преспокойно рядом с небольшой впадиной. Вывихнув в ней заднюю лапу, зверь опасно клюнул носом, завихлял в стороны и закружив по волосатым степным просторам, понесся к разбитым заброшкам.       Вскружился за спиной Сэмм последний столб одуванчикового пуха и уныло осел в глубокие поротые борозды варочьих когтей. Варг сгинул в разверстых черным немым зевом северных вратах тронного зала.       В замкнутости и темени меж белеющими колоннами зверь загреб ближайшую лужу, поскользнулся и, осекшись, вписался мордой в фонтан, оставив ползучую трещину, тяжело завалился на бок и охрипло задышал, вывалив щетинистый пересохший язык.       Сэмм выкинуло через его спину на каменный пол. От такого убийственного заезда, казалось, внутренности ее перемешались в манную кашу и сейчас просто выльются через нос или уши веселым ручейком.       Какое-то время она просто лежала тряпичной куклой, без чувств, не моргая, бледная и мертвенная, как ноябрьское небо, только на горле яростно пульсировала синеватая венка. Сэмм бездумно глядела вверх на пробоину в лице прекрасного лика, на лоскут звездного неба в куполе, на зеркальный рог полумесяца, которому до ее мирских дрязг, в частности остро ушибленного бедра и смертоносной скачки на невесть откуда взявшемся чудище, не было никакого дела.       Сам лик все также взирал кротко и строго то на нее, то на варга уцелевшим ясным оком, не отличая в этой схватке правых и виноватых. С фонтана все еще глухо осыпались осколки, дрожала вода в посеребренных ночным светилом лужицах, где-то за одиноким троном трещал бесстрашный певучий сверчок да подрагивал хрупкими крылышками белый ночной мотыль.       Уже перевалило за полночь.       В темноте тронный зал не казался столь покинутым и отмершим, не саднил глаза жалкими останками человеческих деяний и мечт. Кристально чистые лучи не вскрывали оставленные войной нарывы и шрамы этого места, не иссушали пролитую «древным-древно» отважную кровь. Зал умиротворенно спал. Ночь милостиво крыла его сиротливую наготу, а благостный сон охранялся мириадами народившихся в небесах песчинок звезд.       Сэмм обошла зверя.       Он лежал, наполовину приникнув могучим лбом к луже, смешивая ее с собственной кровью, с которой уходила из его тела гнусная варочья душонка.       В шею сбоку вошел кинжал и приглушенно позвякивал бубенцом от угасающего дыхания.       Будь он неладен, выругалась Сэмм, этот бубенец! К чему вообще на орудии убийства делать столь нелепую бирюльку? Минуты назад он вероломно бренчал в ее дрожащих руках, разоблачая врагу ее страх, теперь же звенит в шее того же врага, знаменуя его агонию. Сэмм горячо воспылала желанием оторвать к лешему этот треклятый бубенчик и выбросить в пруд на радость чванливой жабе.       Вырвав кинжал из раздувающейся выи, освободила бойко переливающуюся струйку. Варг слабо оскалился от боли и жалобно заскулил.       Сэмм больше не испытывала к этому существу того обуявшего ее бессловесного ужаса.       Когда зверь лежал вот так неподвижно, распростершийся и полумертвый, весь во власти своего ловца, добить его можно было одним разящим ударом. Нужно было окончить это правое дело, и у Сэмм была власть это сделать. Рука ее вознеслась над головой варга — карающая, выносящая смертный приговор — подобно молоту беспристрастного судии.       Зверь взглянул на нее наполовину затекшим, чуть подернутым мутной пеленой глазом, все с той же блестящей зеленцой, обреченно, но злобно, с усталым ожиданием неизбежного. В уголке запекся кровоподтек и застарелый белесый гной. Зрачок гипнотически ширился и к утру должен был полностью перестать сужаться на свет. Ноздри покрылись жесткой коркой, по краям черных глянцевитых брылей собралась бурая пена.       Вот так все оно и должно было быть, сказала себе Сэмм. Закономерный исход его никчемного варочьего бытия. Кто он такой, чтобы хотеть жить? Не собака, не волк и даже ни блохастая дворовая шавка. Вшивый и злобный варг, вырождение и орудие мглы, извозчик немытых орочьих задниц, их же труповоз и их же трупоед, если придется.       Сэмм опустила кинжал, так и не донеся его по назначению.       Отчего-то предстал пред ней образ старика Алатара, заглянул в душу строгим спокойным взглядом, поворошил по макушке раз и другой сморщенной как печеное яблоко старческой рукою, что-то прошептал бархатным, исполненным сдержанной силы и непререкаемого могущества гласом. Прищурился, добро усмехнулся и, сверкнув серебристым обручем на сединах, исчез.       Сэмм обтерла об коленку оружие с одной и другой стороны, намертво зажала в руке. В душе ее стало как-то мерзко, стыло и пусто, как в сырой комнатушке, из которой вынесли все до последнего кола, оставив лишь плесень. Она никогда не убивала животных. Впрочем, варга едва можно было назвать таковым.       — Подбери-ка свою сопливую ранимость обратно. Эта тварь, возможно, подрала десяток другой добрых молодцев и сожрала с превеликим аппетитом, — сказала себе Сэмм голосом Аршала, — А может и нет…       Осмотрев спину животного и припомнив вырванные клыки, исступленные глаза, пену у рта, ей вдруг ярко представилось, как его подожгли, как метался он на чужбине без убежища и хозяина, без крова и стаи. Да и какая житуха была у столь мерзостной твари там в этом вашем Средиземье, что выплевывает сюда столь выверченные и кривые формы жизни?       Сэмм обругала себя за неуместную жалость.       — Мне жаль, что твоя жизнь закончилась вот так, — тихо сказала она хрипящему варгу, — Но я не могла позволить, чтобы на твоем месте оказался мой друг.       Аршал, легкий на помине, ввалился в зал, еле волоча ноги, приник плечом к арке, скорчившись и держась за правый бок. Долго молчал.       Он обрел Сэмм сидящей на полуразрушенном троне как власть имущую. Вместо короны к макушке пристал крючковатый сучец. Уронив локти на колени и поникши царской головою Сэмм держала в руке кинжал, безразлично взирая, как лезвие играет леденящей синевой в лунном свете, блеклом и неуверенном, который подсвечивал вскруженную и уже опускающуюся серую пыль, лился клином на престол, символ власти над чужой жизнью, на саму Сэмм и на побежденного ею зверя, брюхо которого еще слабо ходило.       — Аршал! — не слыша себя, сбежала она с трона. От всей этой жуткой погони, она забыла про Аршала!       Глянув исподлобья на варга, Аршал отвернулся, понурился в пол мрачно и сердито, ни роняя ни единого слова. Сэмм оторопело всмотрелась в рваные укусы на руках, глубокие царапины, проколы и кровоподтеки, на замурзанное плевками лицо, порванную мочку уха, на спутанные и распавшиеся косы, на алеющий жилет.